​Лихоборье

Лев Михайлович Барыжников, столичный чиновник высокого полета, не спал уже третьи сутки. И ведь вроде все шло хорошо: выборы они выиграли, жена с дочкой третий месяц на ривьере, Танька старается в койке за очередную «Биркин», да и в покер он уже две партии подряд у Степаныча выиграл, чего отродясь не бывало. Живи, радуйся и спи спокойно. Так ведь нет. Лежит на тахте как дурак, смотрит в балдахин. Снотворное не справлялось с нежеланием тела Барыжникова отходить ко сну. «Хрень какая-то. Как будто сглазили», — печалился чиновник.

— Светка, звони Пелагее, — Барыжников вызвал по селектору секретаршу, — пусть расчехляет метлу и дует сюда, будем убирать негатив. Меня на выборах электорат, походу, сглазил.

Пелагея скинула соболью шубу в приёмной на и, подметая пол шелковыми кистями шали, вплыла в кабинет чиновника.

— Михалыч, я на тебя расклад делала, валет пиковый везде, собака, выпадает, — вместо «здрасти» начала колдунья, — какая-то гнида хлопочет супротив тебя в казённом доме. Но ты не боись, Михалыч, я с тобой!

Барыжников кивнул и нажал на экран айфона. У Пелагеи пискнул телефон в руке.

— Пришло, — деловито сообщила она, — Значит слушай сюда, Михалыч. Я тут напрягла человечка специального. Он к тебе сейчас с товаром прибудет. Эксклюзив. Народный промысел. Внимай инструкциям. И все будет Окей. Мы с тобой, яхонтовый ты мой, далеко пойдём.

— А поможет? — Барыжников скептически выпятил нижнюю губу.

— Гарантия двести прОцентов, — Пелагея залихватски запахнула шаль, сметая кистями канцелярские товары со стола.

Через два часа в просторном кабинете Барыжникова на краешке стула сидел маленький лысый мужичок, держа на коленях круглую клетку, накрытую платком.

— Показывай, — скомандывал Лев Михайлович.

Анатолий, так звали посетителя, открыл было рот для вступительного слова.

— Сколько? — прокричал Михалыч, разглядывая экран телефона: Танька клянчила по ВатсАпу денег на серёжки.

— Где-то полмиллиона, — Анатолий сглотнул и добавил тихо, — евро.

— Сколько-сколько!? — еще громче закричал Лев Михайлович, на этот раз уставившись на мужика с клеткой, — Вы тут охренели что ли все?

Михалыч резко встал, покачнулся, в глазах на мгновение потемнело, схватился за стул и рявкнул: «Открывай!»

Анатолий поспешно сдернул платок.

— Ворона? Ты мне ворону принес, лысое чмо? Ворону?! — гремел на весь кабинет чиновник.

В клетке, на бархатной подушечке сидела птица размером с галку, черное оперенье переливалось изумрудом и сапфиром. Лев Михайлович наклонился еще раз и обомлел. На него смотрело крохотное девичье лицо: черные брови, темные раскосые глаза, две толстые черные косы в конце сходились в одну, кокошник сверкал самоцветами. Птичка подняла когтистую лапку, почесала шейку и, презрительно глядя на чиновника, показала язык.

— Светка! — заорал Михалыч, хватаясь за сердце и плюхаясь на стул, — Вызывай скорую. У меня глюки.

Анатолий легонько встряхнул клетку и, сделав большие глаза «Ну ты вообще», посмотрел на птичку. Та кисло улыбнулась, сложила губы трубочкой и засвистела незатейливую мелодию.

Через пятнадцать минут Лев Михайлович открыл глаза, зевнул, потянулся и с удивлением посмотрел на Анатолия.

— Научные разработки Запада? Секретные технологии?

— Да нееет, наше, отечественное. Из заповедника Лихоборье. Свердловская область. Птица гамаюн. Галина Петровна.

— Гамаюн? Еврейка что ли? — Лев Михайлович заметно оживился.

— Кто? Зачем? Какая еврейка? — растерялся Анатолий, — Нееет. Говорю ж. Птица гамаюн.

— А блондинки есть? — Михалыч подмигнул Галине Петровне. Та хмыкнула и отвернулась.

— Все наверх ушли, — Анатолий показал пальцем в потолок, — в аппарат президента.

— А что, у вас там, в Лихоборье и русалки имеются? — крякнул чиновник и просунул сквозь прутья карандаш, пытаясь достать Галину Петровну.

— Конечно. Но все приличные уже давно в столице. Русалка, она ведь что? Та же баба, но красивая, зараза. В болоте сидеть не желает. Хочет в Милан на распродажу. Цацки любят, особенно брильянты, они ей лесную росу напоминают.

Михалыч вздохнул, вспомнив «лесную росу» размером с мыльный пузырь на сережках, присланных Танькой в ВатсАп.

Галина Петровна грозно посмотрела на Анатолия.

— Перехожу к функционалу, — затаратор он. —Галина Петровна может: петь волшебным голосом колыбельные, ободряющие и зовущие к подвигу песни, исцеляющие сны ворожить, давать советы, гадать, насылать удачу, обеспечивает карьерный рост, ну и, там по мелочи всякое.

— Чем кормить? — деловито поинтересовался Барыжников.

— Мух очень уважают. Шоколадные эклеры. Гусеницы, моль, комары, бекон, спаржа, «антоновка». Я в инструкции все написал. Испытательный срок — две недели. По истечении срока ждем денег на расчетный счет.

***

— Галиночка Петровна, — уборщица Валентина наяривала тряпкой, очищая клетку, — просьба у меня к вам.

— Клеточку откроешь, наворожу по арабского шейху и тебе и доченьке, — птичка стучала когтем по экрану айфона, печатая сообщение,

— Не могу я. Замок кодовый. Как открыть то?

— А ты придумай, Валюша, придумай, — не отрываясь от айфона ворковала птица.

— Я тебе сейчас придумаю! — в дверях стояла разъяренной львицей Татьяна, любовница Барыжникова.

Она подскочила к клетке, схватила ее двумя руками и затрясла. На пол полилась вода, посыпалось пшено, засохшие мухи мягко планировали в воздухе, крошечные пирожные разлетелись по комнате разноцветным веером, покатились кольца, броши, запрыгали по полу бусины. Валентина в ужасе, пригнувшись к земле, поползла к выходу.

— Стоять! — заорала Танька, — неси ножницы, Валька. Я сейчас буду эту курицу ощипывать.

— Да что ты мне сделать то можешь, кикиморка болотная, — мультипликационным голосом пищала Галина Петровна, поправляя съехавший кокошник, — Рученьки коротки — и вынимая засохшего таракана из косы, хитро посмотрела на Таньку.

— Ах ты, птица счастья завтрашнего дня, — Татьяна схватила клетку и запустила ее в стенку, — хотела меня мужика лишить. Он меня уже вторую неделю не вызывает. Я думала, у него другая баба. А это не баба, это чёрная курица. Я тебя зажарю и съем, гамаюн. Ты нам в лесу жить мешала. Теперь сюда добралась. Тебя какая ведьма принесла? Пелагея?

Танька выхватила ножницы из рук застывшей Валентины.

— Танюша, — нежно зачирикала Галина Петровна в опрокинутой клетке в углу комнаты, — не ярись. Давай все обсудим. — Галина Петровна казалось не обращала внимание на танькины манипуляции, старательно перебирала лапками, как будто хотела перевернуть клетку.

Танька рычала, старалась достать ножницами гамаюн, — Убью тебя, как есть, убью!

Танька в очередной раз принялась трясти клетку и ухватилась за замок. Ойкнула, потому что замок открылся и остался у нее в руке.

— Я ж говорю, волос долог — ум короток, — Галина Петровна сидела на каминной полке и смеялась кукольным смехом, — Тебе власть не нужна, тебе побрякушки подавай. Долго ж я тебя разводила, вобла ты сушёная. Тебя что, не учили, что клетку с гамаюн открывают только русалочьи руки? Забыла? Дурочка!

Она пропела последнее слово и спикировала на танькину голову.

— Неси швабру, Валька, — закричала Татьяна, пытаясь схватить Галину Петровну.

Когда запыхавшаяся Валентина вбежала с веником в комнату, все было тихо и спокойно. О недавней потасовке напоминали только кое-где парящие сине-черные перья.

— А у нас всё хорошо, правда, Галюня?

Танька стояла у камина с канделябром в руке, нахохлившаяся гамаюн сидела в клетке, замок был на месте.

— Приберись тут хорошенько. И Лёвушке ни гу-гу, а то уволю, — Танька подобрала с пола «Биркин», кивнула обалдевшей прислуге и вышла вон.

***

В приёмной Барыжникова Пелагея отчитывала Свету.

— Плохо, плохо ты за боссом смотришь, кикимора! Он у нас теперь кто? Первый заместитель мэра. Ему что теперь полагается? Правильно. Две любовницы. Две!

— У него сердце, — еле слышно мямлила секретарша.

— Поговори у меня, быстро обратно в лес разжалую. Толик вон еще пять гамаюнов поймал, везёт в столицу нашей сказочной родины. У нас сейчас только три работают, а у Маруськи, этой старой ведьмы, десять. Десять! И все в аппарате президента. Русалок переловила: сидят по клеткам, пикнуть боятся. А мы отстаём. В мэрии шухер наводим. Ну ничего! Я ёще своё возьму. Вот они где все у меня будут.

Пелагея показала Светке увесистый кулак, украшенный массивными золотыми перстнями.

— Пелагеюшка, матушка моя, — на пороге стояла Танька и победно улыбалась, — всё сделала, как договаривались.

— Птица гамаюн отличается умом и сообразительностью, умом и сообразительностью — засмеялась низким грудным смехом ведьма, — дай я тебя поцАлую, Галина Петровна.

Телефон у Пелагеи замигал.

— О! Толик пишет. Поймал Сирин Васильевну. А с ней можно к Самому. Будем штурмовать первые строчки хит-парада, — ведьма подмигнула Галине Петровне, — не ревнуй, работы много, на всех хватит.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью?

— Да. Нас устроит только полное мировое господство, товарищи, — Пелагея смешно картавила, передразнивая Ильича, — Я им устрою Люхоборье! Самих в клетку посажу.

Ведьма смеялась, приобняв гамаюн и кикимору...