Завтра отменят смерть

В ту пору, когда я впервые встретился с Федором Егоровичем Якшиным, мне едва исполнилось 24 года, я не отработал в местной газете и года и слыл зеленым юнцом, которого «только за смертью посылать». С интересными темами было глухо, ничего серьезного мне еще не доверяли. И тут Василий Семенович, декан факультета естественных наук нашего университета, рассказал мне о своем друге, который занимался вопросом вечной молодости. Может быть, из-за своей юношеской еще наивности, а может, потому что он рассказывал с таким воодушевлением, я не рассмеялся, а напротив, загорелся желанием встретиться с этим человеком.

Предприятие было рискованным. Федор Егорович жил почти под Москвой, в четырех часах езды от нашего города. В газете мне наотрез отказались давать целый день на эту встречу, так что я, едва получив номер телефона, запланировал встречу на выходной. Федор Егорович был обладателем тихого голоса, он выслушал меня и согласился без всяких возражений.

Поездка стала для меня настоящим приключением. Я никогда раньше не ездил так далеко ради сюжета.

Хотя городок, откровенно говоря, выглядел непривлекательно. Несмотря на близость к столице, он был маленьким, почти заброшенным. Эта запустелость удивила меня. Трудно было представить, что в таком месте работает видный ученый.

В указанном месте я обнаружил одноэтажное здание из белого кирпича. На темных окнах красовались решетки, железная дверь оказалась закрыта. Я постучал, попытался заглянуть в ближнее окно, но оно, похоже, было завешено плотной тканью. Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась – я уже собирался достать телефон.

Федор Егорович оказался худеньким до щуплоты мужчиной лет шестидесяти. Он близоруко щурился, густые седые брови нависали у него над глазами, как у филина, и он казался грозным и сердитым. Редкие волосы были коротко подстрижены, на щеках и подбородке рос пушок, который до настоящей бороды никак не дотягивал.

– А! Вы, верно, Георгий! Проходите, проходите, – заговорил он, и все его хмурое лицо как-то преобразилось. Он улыбнулся, обнажая зубы, и посторонился, пропуская меня внутрь. Тамбур упирался в еще одну железную дверь, за ней был длинный коридор. Мы дошли почти до конца, и Федор Егорович свернул в неприметную белую дверь. Еще издалека я почувствовал характерный запах, свидетельствующий о наличии в здании животных и, вероятно, большого их числа. Так пахнет в цирках, зоопарках, живых уголках.

Я не ошибся. Просторная комната действительно была вся заставлена клетками – в них сидели мыши, крысы, кролики, чуть дальше в клетке сидел кто-то покрупнее. Здесь было светло, горели лампы, однако клетки оказались старыми, на полу было грязно, и все это совершенно не походило на стерильную лабораторию, в которой рождаются великие открытия.

В ближайшей ко мне клетке сидели мышата – совсем крошечные, едва открывшие глаза. Я наклонился, постучал по решетке.

– Этим мышам почти полтора года, – вдруг заметил Федор Егорович. Я поднял взгляд – лицо его сияло от гордости, а я подумал, что он, быть может, сумасшедший. В соседней клетке сидели мыши почти в два раза крупнее.

– Вы вывели новую погоду? – вежливо поинтересовался я. – Они кажутся мельче.

– О, нет-нет-нет! Это обычные мыши. Просто они не растут. И, соответственно, не стареют.

Я снова уставился на мышей – ничего в них не выдавало того факта, что...

– Они что, бессмертные?

– В теории, да. Я пока не изучил все процессы.

– И они навсегда останутся такими маленькими?

На этот раз Федор Егорович погрустнел.

– Да. Вечные дети. Я работаю над тем, чтобы повысить возраст, в котором можно сделать остановку, но пока... Знаете, этот вопрос оказался сложнее, чем виделся в самом начале. Но уверен, что это лишь вопрос времени.

Я выпрямился.

– Извините, но в это трудно поверить. Не могли бы вы рассказать все с самого начала? Как долго вы работаете с этим?

Он двинулся вперед, вдоль рядов с клетками, и я поспешил за ним. В дальнем конце комнаты стояли клетки побольше. Здесь сидели поросята, а в одной обнаружился смешной лопоухий щенок.

– Я долго изучал людей и животных, которые по тем или иным причинам перестают взрослеть. Истории известны несколько таких случаев – и, как правило, люди застревают в детском возрасте. Генетический сбой приводит к тому, что эти дети не взрослеют и десятки лет выглядят юными. Но такой сбой ведет за собой, как правило, десятки других, из-за чего дети или страдают генетическими заболеваниями, или отстают и в психическом развитии. Конечно, я не планирую сделать расу вечно живущих детей. Но я подумал, что стоило бы найти те участки ДНК, которые отвечают за этот момент. После этого я планировал избавиться от сопутствующих проблем. Мне удалось это сделать. Но мне не удается остановить процесс во взрослом возрасте.

Я включил диктофонную запись, вскоре поймав себя на том, что перестал понимать то, что он говорил. В школе биология была мне интересна, но моих знаний явно не хватало, чтобы разобраться. Но он рассказывал так уверенно, с таким пылом, что я поневоле верил ему – этому старику посреди грязных клеток.

– Я не понимаю, – наконец решился я перевести его на другую тему. – Вы что же, здесь совсем один? Странный выбор для лаборатории.

Он замолчал, потер двумя пальцами подбородок и неохотно признался:

– Я с коллегами так и не сработался. Да и потом, я тридцать лет занимался изучением генетических заболеваний, но честно говоря, ничего моя работа не принесла. Но с детьми, вдохновившими меня на эти исследования, я тогда и познакомился. А когда вышел на пенсию и сюда уехал, сын – он тогда крупным бизнесменом был – подарил мне это здание. Сказал, чтобы я не скучал. Здесь раньше тоже была лаборатория, работали с бешенством. Удобное место.

Федор Егорович рассказал немного про свою старую работу в столице, про университет, который он закончил. О жене, которая умерла больше десяти лет назад от рака. Про сына он больше не заговаривал, и я очень хотел спросить, но не успел. Дверь распахнулась, и в комнату влетела девочка лет семи. Она молча пробежала мимо меня, и Федор Егорович подхватил ее на руки.

– Разве я не говорил тебе подождать у себя?

– Но я закончила с кубиком, и мне стало скучно, – неожиданно серьезным голосом заявила она. На девочке было легкое бежевое платьице, темные волосы, заплетенные в два хвостика, завивались в кудряшки. Глаза у нее были голубые, почти прозрачные, а личико – по-детски круглым. Дети все миловидны, но у этой малышки были все шансы во взрослом возрасте превратиться в настоящую красавицу.

– Это ваша внучка? – спросил я. Федор Егорович обернулся на меня, выражение лица у него было растерянным.

– Лизонька, почему бы тебе тогда не покормить мышей? – обратился он к девочке, спустил ее на пол и поправил один из хвостиков. Та серьезно посмотрела сначала на меня, потом на него и, молча кивнув, убежала исполнять поручение. Я видел, как осторожно она открывает клетки и гладит мышат.

– Нечасто встретишь таких серьезных детей, – признался я.

– Она очень умная, – все также растерянно отозвался Федор Егорович. – Я только полчаса назад оставил ее с кубик-рубиком, думал, это займет ее на более длительный период. Загадки ей нравятся. Но вы правы, серьезности ей не занимать. Ее родители… мой сын и его жена – они погибли в автокатастрофе год назад. Лиза тоже была в той машине, но каким-то чудом почти не пострадала. Она с тех пор вообще мало улыбается, – он вздохнул. – Простите, мне бы не хотелось выносить эту историю на публику. Это непростой момент.

Я кивнул, чувствуя себя смущенным. Когда дело доходило до таких личных моментов, я всегда не знал, как себя вести.

Лиза вдруг исчезла за перегородкой, а потом вернулась. На поводке у нее был львенок, и на этот раз она радостно улыбалась. Я опешил. Мне не хотелось этого говорить, но фраза все равно сорвалась с языка:

– Вы не боитесь доверять ребенку дикое животное?

– О, не переживайте, – он улыбнулся, и в глазах у него собралась сеточка морщин. – Лева все равно не вырастет, и Лизонька счастлива, что у нее есть такой друг. Я выкупил этого львенка у бродячего цирка. Видели бы вы, в каких условиях он там жил.

Я не знал, что сказать. Все это казалось мне дикостью, но заразившись его воодушевлением, я не находил в себе сил порицать его.

Когда мы прощались, он крепко пожал мне руку.

– Я так рад, что вы приехали, молодой человек. Так рад! – сказал он.

Лишь годы спустя я понял, что статья ему была не нужна. Он просто изнывал от одиночества.

***

Говоря о статье, напечатать мне ее не позволили. Редактора сочли все написанное бредом сумасшедшего и сообщили, что не могут рассказывать о каждом, кто возомнил себя мессией или думает, что открыл эликсир бессмертия. В случае, если бы Министерство Науки объявило об открытии официально, только тогда мне бы позволили выпустить эту статью. Я позвонил Федору Егоровичу, но он не слишком расстроился, услышав это. Сказал лишь, что коллегия уже созвана, и, конечно, результаты его работы скоро опубликуют.

Прежде чем это произошло, прошло полтора года, и к тому времени, когда информация все же попала в СМИ из официальных источников, я уже не работал в той газете, а на новом месте работы статьи о науке вообще не рассматривались. Статья так и осталась невыпущенной, хотя когда поднялась первая волна недоверия в стране, мне звонил мой бывший редактор – хотел купить материал. Сам не знаю, почему я так ее и не продал.

Фотографии Федора Егоровича не сходили с полос газет и первых страниц сайтов, и журналисты стреляли самыми смелыми заголовками. «Найден секрет бессмертия», «Ученые открыли эликсир вечной молодости». Или вот еще – «Завтра отменят смерть». Я позвонил ему как-то, хотел поздравить с признанием, однако телефон у него оказался выключен.

К сожалению, судьба у проекта оказалось незавидной. Работу продолжили еще несколько видных российских ученых, иностранцы приезжали перенимать опыт, но шли годы, а дело так и не сдвинулось с мертвой точки, способ остановить старение так никто и не нашел, и первое воодушевление быстро пошло на спад.

Но спустя почти девять лет этому открытию неожиданно нашли применение. Кажется, идея пришла в голову кому-то из азиатских ученых, он говорил, что увидел ручного львенка Федора Егоровича. Так или иначе, очень скоро жена одного известного бизнесмена появилась на публике с тигренком на поводке. Она ничего не говорила, но слухи, разумеется, пошли. Это оказалось лишь началом.

Сейчас уже доподлинно не установить, от кого это пошло, но детеныши диких зверей у богатых людей начали появляться все чаще и стали очередным признаком элитарности. Поначалу все это носило неофициальный характер, но спустя некоторое время правительства большинства стран вдруг объявили, что содержание в домашних условиях генетически измененных животных не является незаконным актом. И открытие Федора Егоровича, подарившее нам надежду на вечную жизнь, вдруг превратилось в очередное средство развлечения для одних – и добывания денег для других.

За какие-то два года волна популярности на «маленьких животных» достигла невероятных масштабов. Официальных лабораторий было немного, и все они строго контролировались, но подпольные плодились в таких количествах, что становилось страшно. В скором времени почти в каждом доме жил котенок или щенок, который не растет. Люди побогаче покупали более экзотических зверей.

Борцы за права животных, конечно, не оставили эту ситуацию – громкие митинги проходили все чаще, в правительствах начались дебаты, и в какой-то момент люди практически разделились на два лагеря. Люди, ранее делившие себя по признаку расы или пола, вдруг начали разделяться по отношению к этой проблеме – на одной стороне были те, кто непременно хотел держать в доме такого зверя, на другой противники всех этих изменений. Трудно было представить что-то более абсурдное.

В те годы Федор Егорович перестал выходить из лаборатории. Он установил систему защиты на все здание и теперь общался только с несколькими людьми, которым заплатил за то, что они будут приносить ему продукты и все, что он попросит. Видимо, денег сына хватило на это с лихвой. Его можно было понять – его открытие превратилось в фарс, а на него самого охотились некоторые особо ярые зоозащитники.

Мода на маленьких зверей продержалась семь лет и вдруг начала спадать также резко, как и началась. Многочисленные генетические изменения способствовали тому, что сократилось число взрослых животных, и численность некоторых видов пошла на спад. Особенно острой проблема стала для диких кошек – любимцев публики. Кроме того, не знаю, была ли в этом вина подпольных ученых или вся эта теория изначально была несовершенна, но спустя несколько лет у многих детенышей в возрасте начинались приступы неконтролируемой агрессии – и даже со своими недоразвитыми зубами и когтями они были опасны. За волной приобретений последовала волна усыплений, и это было грустное время.

Но еще более печальным было то, что как только вся эта шумиха затихла, об открытии Федора Егоровича начисто забыли. Насколько мне было известно, работы над поиском лекарства от старения больше не велись, тем более, ученые нашли иные способы продлить людям жизнь – хирургия, трансплантация органов, регуляция обмена веществ. Все это, конечно, не дарило бессмертие, но позволяло людям не так сильно переживать о приближающейся старости.

Именно тогда я впервые все-таки написал о нем – герое, который смог зажечь во мне искру. К тому времени я был владельцем собственного издания и мог позволить себе написать все так, как мне хотелось. Я взял за основу весь этот период – более двадцати лет – вспомнил ключевые моменты, проанализировал. Я задавал себе вопрос, было ли его открытие благом, толчком к развитию, или это было ящиком Пандоры, который не стоило открывать? Честно говоря, я так и не нашел ответа.

А спустя два дня мне вдруг позвонили из Министерства Науки и сказали, что Федор Егорович хотел бы поговорить со мной. Эта новость привела меня в замешательство, но я понимал, что не могу отказаться от такого шанса.

***

Я приехал к лаборатории несколько дней спустя. Вокруг сновали люди, и меня удивило, насколько много их было. Я подошел к молодому парню, который стоял у дверей, и он горячо пожал мне руку.

– Как хорошо, что вы приехали. Может быть, хотя бы вам удастся заставить его выйти оттуда.

– Сомневаюсь, что это удастся мне, – коротко улыбнулся я. Наше знакомство с Федором Егоровичем было коротким, не слишком тесным. Ему должно было быть уже лет 90, и я искренне удивился, что он вообще меня помнит.

Я огляделся. Внутренняя дверь была закрыта, внизу обнаружилось небольшое окошко, через которое, по-видимому, ему передавали еду и вещи. Насколько я знал, он не открывал эту дверь много лет и общался с внешним миром посредством записок.

– Мне нужно написать ему письмо? – уточнил я. Парень рассмеялся.

– Нет, в том-то и дело. Он согласился впустить вас.

Я был шокирован. Я не понимал, почему именно меня он выбрал для того, чтобы выйти из тени. Охранник в это время постучал в дверь.

– Федор Егорович! К вам Георгий Громов, тот журналист, которого вы хотели видеть! – крикнул он. Первое время ничего не происходило, и я подумал, что ничего и не будет. Но наконец щелкнул замок, дверь приоткрылась – будто сама по себе. За порогом царила темнота. Я неуверенно обернулся.

– Вы не идете?

– О нет! На этот счет он выразился ясно – только вы.

Признаюсь честно, меня обуял страх, хотя я уже был в этом месте. Но я невольно думал, не сошел ли старик с ума за все эти годы одиночества. И все же я вступил в темноту и решительно прикрыл за собой дверь.

В конце коридора из-под знакомой мне двери пробивался свет. Я направился туда – отчасти на ощупь, потому что коридор был чем-то завален. Наконец я дошел до конца и вошел в комнату.

Здесь стало еще грязнее, чем я помнил, клетки стояли одна на другой, в них копошились крысы и мыши, но больше тут никого не было – ни кроликов, ни щенков. Я шагнул дальше и едва не упал, когда под ноги мне бросился львенок. Я помнил этого львенка – малыш, ставший причиной столь глупого использования гениального открытия. Но несмотря на то, что он был мал, львенок рычал и обнажал зубы.

– Не бойтесь, – послышался вдруг звонкий девичий голос. – Он просто не знает, как на вас реагировать.

Я вздрогнул. Этот голос без сомнения принадлежал внучке Федора Егоровича. Я практически забыл о ней и не думал, что она окажется с дедушкой взаперти. На тот момент, когда он ушел в добровольное изгнание, ей должно было быть уже около двадцати, и у нее не было причин оставаться. Все это время я ничего о ней не слышал, но я помнил, как не хотел Федор Егорович, чтобы о ней знала публика. Теперь я понимал истинную причину. Понял, прежде чем она сама вышла ко мне.

Лиза чуть подросла за то время, что мы не виделись. Она выглядела лет на девять – пухлощекость исчезла, она на самом деле была очень худа, ее большие голубые глаза ярко выделялись на бледном лице. Во взгляде у нее было что то безумное.

Она должна была быть уже взрослой сейчас.

– Вы, верно, шокированы, – заметила она довольно холодно – несмотря на детскую внешность, у нее были повадки взрослого человека. – Простите за это. Но боюсь, кому-либо еще будет трудно объяснить мое происхождение.

Для меня слово «шокирован» было слишком мягким. Я не мог поверить в происходящее и думал, что это, может быть, розыгрыш, жестокая шутка.

Она наблюдала за мной все то время, пока шла в моем направлении забрать львенка. Я попытался сосредоточиться на фактах.

– Почему вы говорите, что только я пойму?

Я не мог обратиться к ней на ты, хотя она и была младше меня. Но что-то в ней невольно вызывало уважение.

– Потому что только вы знаете. Дедушка попытался не показывать, насколько напугало его тогда мое появление, поэтому он сделал вид, что просто переживает за мое будущее.

– Я не могу представить человека, способного обречь на такое собственную внучку.

Лиза усмехнулась – это был мешок ужасно уставшего человека.

– Вы просто не понимаете его. Он мечтал об этом, он сделал это целью своей жизни. Возможно, он с самого начала знал, что не успеет. Поэтому официально он похоронил меня вместе с моими родителями. А потом начал учить.

Это объясняло многое. И все же...

– Но вы же молоды. Даже если бы вы развивались как обычный ребенок, вам было бы сегодня совсем немного лет.

– Да, – она вздохнула, присела на стул у клеток. – Но, я думаю, дело было совсем не в возрасте. Он не боялся того, что я не успею тоже. Он боялся, что я отступлю. Он часто говорил, как портит женщин любовь и свобода. Он порицал мою тягу к искусству. Он, возможно, был прав – я бы не осталась в лаборатории, если бы росла, как все. Но он не оставил мне выбор. Мой дедушка думал отчего-то, что если я найду способ обратить этот процесс, то пойму и как увеличить возраст, в котором человек может быть заморожен. Возможно, в этом он тоже был прав.

Она надолго замолчала – маленькая хрупкая женщина, заключения в детском теле и этого же самого детства лишенная. Я вспоминал встречу с Федором Егоровичем, его отчаянное вдохновение, его одержимость, и невольно признавал ее правоту во всем.

И все же одного я не понимал.

– Зачем вы позвали меня, Лиза? Вы все-таки нашли что-то.

Она долго молчала.

– Да. Думаю, что нашла. Но... эффект, на самом деле, не предсказуем, а я не могу больше ждать, чтобы стабилизировать его. Я уже так устала. Если все пройдет удачно, я снова начну взрослеть. Но если не получится, мое тело начнет стремительно стареть и разрушаться. Этого я не переживу. Я, скорее, брошусь в печь здесь, в лаборатории. Мы с дедушкой сжигали там трупы животных, она достаточно большая, чтобы...

Я поежился – страшно было слышать, как девятилетняя девочка рассуждает о таком.

– Что, если вам все-таки удастся? Вы откроете секрет бессмертия?

– Тогда я уйду. Начну новую жизнь. Я... да, я бы могла довести дело до конца. Но не думаю, что стану делать это. Дедушкино открытие принесло достаточно неприятностей. Вы знаете, что кроме меня существуют другие вечные дети?

– Я догадывался, что такое может случиться.

– Да... Да. Случилось. Георгий, говоря о том, зачем я позвала вас. Причина одна – я не хочу уходить никому не известной. Если я умру, ни одна живая душа даже не будет знать об этом. Мне не нужно, чтобы знали все. Но если вы сами сохраните меня в памяти, этого будет достаточно.

– Я мог бы рассказать об этом.

– Нет. Я не хочу, чтобы дедушку запомнили таким. Он был великим. И я несмотря ни на что очень горжусь им. Но о них… попробуйте рассказать о других детях, найти их, если получится. Может быть, другие ученые тогда попробуют спасти их.

Когда я уходил, я чувствовал силу ее духа, и только она не позволила мне разозлиться на этого человека. Вопреки всему я восхищался ими обоими – они шли к цели так отчаянно и упрямо. И в то же время мне было жаль их обоих. Они потеряли так много, стремясь к мечте, которая могла стать концом человечества или преобразовать его до неузнаваемости.

Честно говоря, я не нашел больше ни одного вечного ребенка, хотя задействовал все возможные ресурсы, но не могу сказать, что чувствовал себя разочарованным. Скорее, это было облегчение. Постыдное и трусливое, но я был счастлив, что больше не столкнусь с подобным.

***

Через месяц дверь лаборатории оказалась открытой. Доменная печь еще горела, в лаборатории не осталось ни одного животного, кроме мертвого львенка. Я не знал, почему Лиза не сожгла и его – может быть, не смогла.

В печи нашли человеческие кости, но я не знаю, принадлежали они ей или Федору Егоровичу. Официально их не смогли идентифицировать и предположили, что принадлежат они самому великому ученому – ведь о существовании Лизы никто не знал. Может быть, проводились еще какие-то экспертизы, но достоянием общественности они не стали.

Так что я по-прежнему не знаю, погибла Лиза или смогла начать новую жизнь, как и собиралась.

Но я отнес цветок на место лаборатории.

И надеюсь, что, если она все же жива, то однажды заглянет ко мне на чай, и я наконец увижу, какой красавицей она стала. Мы сможем поговорить о чем-нибудь отстраненном, например, об искусстве и любимых писателях. И никогда не вспомним, как близка к бессмертию она была.