Ноябрьская роза

— Ты помнишь ее?

— Нет.

— Не может быть.

— Нет, не может. Я не помню ее и не буду помнить. Я ее никогда не забуду.

***

— Что такое Лимб?

Она перекатилась на живот, приподнялась на локтях, сложила пальцы замком и уперла в них острый подбородок.

— Что?

— Лимб! — Она кивнула, и кончики каштановых волос мягко погладили ее обнаженные плечи. Она всегда была требовательна. — Я спросила, что такое Лимб?

Мы лежали в постели. Она игриво болтала согнутыми в коленях ногами, хрупкая и смуглая, и тонула в белых простынях. Вместо ответа я разглядывал ее: узкую спину, нежную ложбинку пониже, выпирающие позвонки и круглые, маленькие плечики. Две минуты назад мы занимались любовью и сейчас нагие наслаждались оседающей на тела прохладой летних сумерек. Мы были счастливы. Из распахнутого окна тянуло пылью и дымом с горящих полей. Изогнувшись в спине, она как гибкая кошка на четвереньках подползла ко мне ближе и улеглась у меня в ногах. Я пожал плечами, продолжая смотреть на нее. Я не хотел говорить с ней о Лимбе. Она поджала припухшие губы.

— Ты был там?

— С чего ты это взяла?

— Не ври мне.

— Я и не...

Одним плавным движением она вытянулась и, прижимаясь к моим ногам грудью, подтянулась на руках выше. Она легла на меня и сложила ладошки внизу моего живота.

— Врешь, — одними губами выговорила она.

— Вру, — просто согласился я и погладил ее по слегка влажным волосам. — Иди-ка сюда, расскажу на ушко.

Она сжала мои бока горячими бедрами, и о Лимбе в этот вечер больше не вспоминала.

***

Ранним утром задул морской бриз. Тюлевую занавеску выпростало за окно, и она беспорядочно билась снаружи.

Она спала. Обнаженная, лежала на правом боку, поджав одну ногу, рука под щекой, короткие волосы спутались, на левой скуле проступил лиловый синяк — она упала, выходя из моря, а на левой ягодице красовался отпечаток моей ладони. Я оторвал от нее взгляд и растер лицо ладонями, чтобы взбодриться. Душный, тяжелый сон не отпускал. Теплый ветер не приносил облегчения, только бесполезно гонял туда-сюда застоявшийся воздух середины лета. Я сел на постели, прислушиваясь к ее дыханию. Она смешно сопела, как маленькая девочка. Еще разок обернувшись, чтобы взглянуть на нее, я встал и подошел к окну. Занавеска плескалась за ним, как белый флаг перемирия. Я затянул ее обратно и выглянул наружу. Пасмурное, серое небо отражалось в темном море и тускло отблескивало на гребнях волн. Песочный пляж был пустынен, как всегда. Я привалился к подоконнику и стоял спиной к кровати, внимательно слушая, как она, просыпаясь, тяжело вздохнула. Зашуршали простыни — она со стоном перевернулась и пробубнила:

— Сколько времени?

Я пожал плечами:

— Понятия не имею.

— Ты мне так и не расскажешь, да?

Она снова наигранно надула губки, я понял это по ее голосу. Сделав вид, что не понимаю, о чем речь, я невинно спросил:

— О чем это?

Скрипнули пружины. Она вскочила с постели, босая прошлепала по полу и несильно ударила меня по спине ладонью.

— Нет, ты расскажешь! Я не отстану от тебя иначе!

Улыбнувшись, я свесился в окно. Теплый ветер с моря обдувал мое лицо и играл в волосах. В тишине волны шуршали песком. Я думал, если я расскажу ей о Лимбе, история возьмет обратный ход, но даже не догадывался, что процесс начался задолго до этого утра. Она обняла меня и ткнулась носом мне в спину. С моря повеяло холодом, а небо потемнело сильнее. Меня пробрала дрожь.

— Хорошо, — как можно тише произнес я. — Если ты хочешь знать, то да, я был там.

— Не может быть! — Она беззаботно рассмеялась, не заметив перемены во мне. — Расскажи мне все-все. Расскажешь?

Ее ладошки скользнули по моей груди вниз, погладили живот и уверенно опустились еще ниже. У меня вырвался стон, и я тоже рассмеялся. Звук моего голоса отдался эхом от невидимых стен, напугав меня. Все то же пасмурное небо, все то же темное море и все тот же сверкающий песок теперь внушали мне страх. Я посмотрел на них с ненавистью, уже зная, что произойдет дальше, и быстро залез обратно. Зашторил занавеску.

— А это запрещенный прием, между прочим, — погрозил я ей пальцем.

— Вот и нет, — лукаво протянула она, прижавшись ко мне всем телом. — Как еще я должна платить тебе за информацию?

***

Я проснулся как от толчка, лежа на спине. Она спала рядом. Над ее верхней губой выступили капельки пота, а тело покрылось тонкой пленочкой пота из-за усилившейся жары. Прошло два дня с тех пор, как я пообещал рассказать ей о Лимбе. Она помнила об этом, но молчала, и мне казалось, что она все знает и без меня. За эти два дня наша постель стала слишком твердой, а температура воздуха невыносимой. Ночи удлинились, и я, ложась спать, боялся, что эта ночь уже не закончится. Я прислушался. Когда мы легли, море размеренно и привычно обкатывало волнами берег, а ветерок шевелил заросли жесткого кустарника рядом с нашим бунгало. Сейчас было тихо, слишком тихо. Море замерло, сухие стебли не стучали по внешней обшивке стен. Все пытаясь отыскать снаружи хоть один звук, я неосознанно поглаживал влажную простынь. Жесткая шершавая ткань отличалась от той, на которую мы легли несколькими часами ранее. Я отказывался верить, что за стенами бунгало ничего нет. Все происходило невозможно быстро с тех пор, как прозвучало слово «Лимб».

Я повернул голову, оглядел комнату. Занавеска, недавно раздуваемая ветром, опала и не шевелилась. Ветер стих. Проем окна по ту сторону был черен. Ночь здесь никогда не бывает ночью. Пространство подсвечено серебром как от луны, но ни луна ночью, ни солнце днем никогда не показывались на небосводе, потому что их не существовало. Цвета смазались и посерели. Я перестал их различать. Обшитые деревом пол, стены и потолок чернели и давили на меня, а ее красное платье валялось в углу бесформенной серой тряпкой. Я помнил, что оно было красным. Стойка для одежды исчезла, как и ее сумочка, в которой она хранила деньги и документы. Я надеялся, что она забудет о ней, потому что уже забыла о своем детстве и обо всем вплоть до сегодняшнего дня.

Перевернувшись набок, лицом к ней, и поджав ноги, я считал ее глубокие вдохи и выдохи, и вбирал в себя тепло ее тела. Она открыла глаза, резко, как будто не спала вовсе, и прошептала:

— Я чувствую себя странно. Что-то случилось?

— Да.

Мой голос утонул в подступающей тишине.

— Ты ведь не оставишь меня?

Я отрицательно замотал головой:

— Нет.

Она плакала, и я не успокаивал ее. Слезы катились из ее замерших глаз. Она смотрела на меня в упор. На подушке под ее головой расплывалось мокрое пятно.

— Почему так тихо? — продолжала шептать она. — Почему я плачу? Почему моя кожа серая? Почему ты молчишь? Ну же, ответь мне! Говори! Не молчи.

Пальцами она толкнула меня в плечо. Снова мотнув головой, я убрал прядку волос с ее лба.

— Нам пора, — только и смог сказать я и рывком встал с постели.

Ее платья уже не было в углу, а с окна пропала занавеска. Я обернулся вокруг своей оси. Комната пустела. В серебристом полумраке растворились два табурета, на которых она любила сидеть перед окном, и круглый столик, на который она небрежно клала руки при этом. Грудь сдавило, а мое сердце стучало в голове. Нам пора, думал я, нам пора, нам пора, нам пора.

Ее не пришлось уговаривать. Она не спросила, где ее платье и личные вещи, и почему исчезла кровать, как только она ступила обеими ногами на пол, и почему в ноябре так жарко. Пригладив пальцами волосы, она прошла мимо меня к дверному проему и уверенно шагнула в черный прямоугольник наружу. Дверь тоже исчезла. Я последовал за ней. Дощатый пол отдал моим голым ступням последнее тепло перед тем, как я встал на ледяной песок. Тьма приняла нас и обернула в непроницаемое покрывало. Слева все еще была видна кромка моря, маслянисто-черная вода лениво облизывала берег. Остальной мир затонул во мраке.

Я не видел ее всего несколько секунд, но и этого хватило. Я не узнал ее. Холодный ветер трепал ее отросшие ниже лопаток волосы, синяк со скулы сошел, лоб прорезали хмурые, подозрительные морщинки, а во взгляде не было и четверти той уверенности, с какой она покинула бунгало. Сколько тебе сейчас, хотел я спросить, но не сумел открыть рот. Она задышала чаще, глядя на меня и на пустоту за моей спиной. Ее глаза расширились от ужаса. Я знал, что бунгало прекратило свое существование. Она вскинула руку и указала пальцем на что-то за мной, губы ее, совсем не такие пухлые, какими я запомнил их, дрожали.

— Что это? — закричала она.

— Отвернись.

Ее тело постарело, грудь опустилась, бедра округлились, а живот исчертили растяжки беременности. У меня навернулись слезы. Я хотел ее обнять, ведь она была по-прежнему красива и беззащитна передо мной.

— Отвернись, — приказал я и добавил мягче: — Пожалуйста.

Она повиновалась. Мне не нужно было ей ничего объяснять. Она давно знала. Порывы ветра причиняли ей боль, а стеклянный песок колол ноги. Ее плечи подрагивали от холода и слез. Я легонько толкнул ее пальцами в спину, и она сделала первый шаг. Голодная тьма устремилась за нами, поедая пространство за нашими спинами.

— Иди вперед и не оборачивайся, что бы ты не услышала. — Если она обернется, все будет кончено. — Иди вперед и слушай только меня. Я никогда тебя не оставлю.

«Это единственное, что я могу для тебя сделать», — договорил я про себя. Она не ответила и двинулась, обхватив свои плечи руками. Ее ноги оскальзывались и тонули в рыхлом песке. Я потерял счет времени. Песчаный пляж бесконечно удлинялся. Мы шли мимо бесцветных домов и пустырей, гор и дорог, и не встретили ни одного человека. Я не смотрел по сторонам, не теряя ее из виду. Я запоминал ее худые ноги, густые волосы, щекочущие узкую спину, и подрагивающие круглые плечи. Я хотел позвать ее, попросить обернуться, чтобы еще хоть раз посмотреть на ее лицо.

— Они нас не видят, да?

Она остановилась, не оборачиваясь на меня, и кивнула на мужчину и женщину в нескольких метрах от нас. Они сидели на нижней ступеньке деревянной лестницы — ноги по щиколотки засыпаны песком, тела напряжены, словно отлиты из воска. Белое платье в пол, надетое на женщине, трепетало на ветру. Они не чувствовали холода. Женщина прижалась к мужчине, их бледные руки лежали безвольно близко, но не касались друг друга. Они оба уставились в морскую даль безжизненным, пустым взором.

— Нет, не видят.

— Сколько таких как мы, прошли мимо нас с тобой, когда мы смотрели на море?

— Я не знаю.

— Я должна идти дальше?

— Да.

— Как далеко?

— Я не знаю.

— Зачем ты идешь за мной?

— Я не знаю, я не могу оставить тебя.

— Но я не боюсь, правда. — Она пошла дальше. — Теперь ты расскажешь мне, что такое Лимб? Хотя не стоит, скоро я и сама узнаю. Ты боялся рассказать мне, зачем я здесь, да? Когда-нибудь и я вернусь оттуда?

— Да.

— А что там?

— Я не знаю.

Я забыл. Я остановился и задрожал всем телом, ведь я не помнил. Я забыл все, кроме нее. За мной бежала тьма, и я слышала, как она щелкает пастью.

— Я должна идти дальше?

— Да.

— Как далеко?

— Не знаю.

— Да что ты вообще знаешь, — бросила она и побежала.

Дорогу она знала лучше, чем я, потому что я все забыл. Не моргая, я следил за ней, пока не заслезились глаза.

— Если бы ты знала, как я люблю тебя, — медленно выговорил. — Как же я люблю тебя.

Я прикрыл глаза всего на одно мгновение, и она исчезла, а вслед за ней море, песок и я сам.

— Как ее звали?

— Роза.

— Когда она умерла?

— В ноябре.

— Она была счастлива?

— Да.

— Ты забудешь ее.

— Нет.

— Ты не будешь помнить ее.

— Да.

— Ее место твое с первой твоей минуты.

— Да.

— Ее последний вздох — твой первый вздох.

— Да.

— Тебе пора открывать глаза.

— Да.