Светлана Ледовская

Летнее сердцестояние

Автор:
Сергей Мурчалов
Летнее сердцестояние
Работа №466
  • Опубликовано на Дзен

У Салли мерзли ноги.

Это было странно: летом в Коннектикуте довольно жарко. Стоячий воздух и зашкаливающие температуры душили Нью-Лондон уже несколько дней, ведущие новостей отчитывались о количестве лесных пожаров и победах над ними… а у Салли мерзли ноги. От нечего делать, он потер ступней о ступню и решил размяться – походить немного по вокзалу, пока его поезд не прибыл.

На экранах в зале ожидания расцветала заставка NBC Nightly News, и мистер Холт готовился рассказать американцам, что плохого произошло в мире за последние сутки. Салли немного постоял, задрав голову и глядя в экран. Потом отвернулся. Выплюнул жвачку, аккуратно завернул её в бумажку и поместил в карман – рядом с парой монет, жетончиком метро и пропуском в Нью-Хэйвенский технологический колледж (кампус в Нью-Лондоне, карточка для персонала; срок действия – 1 год, обновить в октябре).

Смотреть вечерние новости ему не хотелось.

В обычный день они с Сид уже приготовили бы ужин и, возможно, в честь пятницы откупорили бутылочку вина. В шесть тридцать начинались вечерние новости, и они смотрели бы их вместе – семейная традиция, сдобренная хорошей едой и болтовней ни о чем. Сид хохотала бы, рассказывая о дураках-однокурсниках, и говорила, что ей нужно позвонить брату – она давно не звонила брату, ему обязательно нужно позвонить…

Они всегда так делали – болтали за ужином.

Увы, сегодня их традиция трещала по швам.

Салли пришлось ехать к дядюшке – работнику электростанции, - чтобы обсудить стажировку для студентов, а Сид вторые сутки ночевала дома у подруги, приглядывая за животными. Животных было двое – толстая рыжая кошка и хитрожопый лысый ублюдок. У Салли язык не поворачивался назвать ЭТО котом. А Сид любила лысого ублюдка, и однажды даже сказала, что хочет себе такого.

Так или иначе, судьба оторвала Салли от его девушки, и вместо семейного ужина его ожидал безвкусный бургер и экраны в зале ожидания, с которых доносились обрывки новостей.

- … в результате теракта погибло шесть человек, более двадцати получили ранения. К счастью, оперативные действия полиции…

Салли поморщился.

В мире всегда происходило какое-то дерьмо.

- Благодаря комиссару Эдвина Броуди, троих нападавших удалось задержать. Один из них воспользовался…

Даже если волны не смывают города с лица земли, а смерчи в Бирмингеме не уносят людей, человечество все равно ухитряется себе гадить.

К счастью, Салли это не касалось. Люди глупы и сами себе вредят, но он тут не причем.

- Стали известны причины падения военно-транспортного самолета, разбившегося в Орландо. Технические специалисты вскрыли…

Удивительно, как может измениться твоя жизнь, окажись ты не в то время не в том месте. Справедливо и обратное: где бы ты ни оказался, судьба все равно тебя настигнет.

Так было в этот раз. Окажись Салли дома, к шести тридцати они бы сели за стол, включили новости и... случилось бы то, что случилось.

Но он был не дома. И все равно не ускользнул от судьбы – нет, сэр, от судьбы не уйдешь! Если она решила раздавить тебя, как блоху – раздавит, будь уверен.

- Что это?

- Какой бред… Это шутка?

- Мисти, Мисти, смотри сюда! Это же неприлично! Куда смотрят… кто там управляет телеканалами, режиссеры? Или продюсеры? Мисти, кто управляет телеканалами?

- Ха-ха, Джо, эти парни – такие приколисты… Сфоткай меня на фоне, ну сфоткай!

Когда всё началось, Салли отреагировал в лучших традициях стадного инстинкта – сделал то же, что и каждый в зале ожидания. Поднял голову, уставившись на центральный экран. Трансляция новостей была прервана, а белые буквы на черном фоне гласили:

«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».

Люди дожидались своих поездов, покупали билеты и волокли чемоданы на колесиках. Они не хотели быть счастливы. Назойливая надпись их бесила.

- Я буду жаловаться! Это какой-то розыгрыш?

- Мам, оно везде. Экраны на улице, ну, те, рекламные… там тоже.

- И на табло с расписанием поездов… Везде!

Люди зашевелились. Кто-то включал телефоны и планшеты, кто-то открывал ноутбуки, выглядывал из окон, пытался звонить… Но везде было одно и то же. На экранах планшетов и мобильников, ноутбуков и терминалов, электронных табло и даже банкоматов высвечивались два предложения:

«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».

Часть людей хлынула на улицу, часть – в сторону поездов. Салли потянулся за ними, забросив на плечи тощий рюкзак. Он выглядел не очень солидно – недостаточно солидно для человека, преподающего синергетику конденсированных сред. Светловолосый, слегка растрепанный, с блеклой щетиной на подбородке и щеках – он сегодня брился, честно! Просто она быстро росла. Поверх майки наброшена клетчатая красно-белая рубашка, джинсы – в меру потрепанные, но не настолько, чтобы это было неприлично. Красные кеды. Растерянный взгляд. Глаза… такие блеклые, словно он всю жизнь только и делал, что смотрел на солнце. Сид говорила, что они её пугают – эти его светлые глаза. Широко распахнутые, с легкой безуминкой в глубине зрачка. Как у всех, кто лучше разбирается в моделировании стохастических систем, чем в природе человеческих отношений.

Возле платформы не было поездов, зато открывался потрясающий вид на рельсы, поднимающуюся за ними волну лесопарка и эстакаду вдали. Летний вечер томился, вдавливая город в бетон и асфальт, и наполнял легкие жарким воздухом. Какой-то парень больно пихнул Салли локтем. Он отступил – и тут же налетел на двухметрового рыжего верзилу, обогнул его, лавируя между людьми, и вскинул голову. На табло вместо расписания рейсов цвели белые буквы:

«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».

Люди шумели. Почему-то это смутило Салли. Он отступил назад, позволяя человеческой волне схлынуть. Начал поднимать перед собой руку, чтобы взглянуть на часы (интересно, сколько времени длится неразбериха?), как вдруг…

Он не понял, что произошло.

Просто мир шумел, шептал, переговаривался сотней голосов – и вдруг замолк. Поднятая рука замерла. Салли попытался вскинуть брови – но не смог этого сделать. Словно все его тело, все его лицо, каждая его мышца разом одеревенели.

Будто его парализовало.

Что-то внутри – то, что гнездилось в груди с раннего детства - лизнуло Салли шершавым языком. Смертельный ужас – вот, что это было.

Салли стоял. Пытался шевельнуть руками, пытался сдвинуться хоть на миллиметр – и не мог.

Люди, находящиеся в поле его зрения, тоже не двигались.

Прямо к Салли направлялся (а теперь уже – нет) высокий мужчина с аккуратно подстриженными, уложенными ото лба блеклыми волосами. Справа лицо мужчины было побито крупными рытвинами – то ли следы от оспы, то ли ожоги…

В шаге от мужчины стоял рыжий верзила, на которого Салли недавно налетел. Верзила смотрел на табло, запрокинув голову, и к его нижней губе прилипла тлеющая сигарета. Чуть дальше стояла девушка. Красная желейная конфета свешивалась из её рта, напоминая струйку крови.

Были еще какие-то люди… Все они стояли. Как неживые. Словно их заморозили по мановению волшебной палочки. Они тянули руки, жевали бутерброды, тащили за собой чемоданы… И никто из них не мог сдвинуться с места. Они замерли, как восковые статуи в нелепом, ужасающем музее величиной с вокзал.

Салли подумал: интересно, как он сейчас выглядит? Наверное, так же глупо, как девушка с конфетой. Стоит, задрав руку, и тупо пялится перед собой…

Табло в поле его зрения утверждало:

«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».

Происходящее выглядело, как дурацкий флэшмоб. Словно они сговорились и замерли на минуту или две. Словно все это – шутка, такой вот странный розыгрыш. Это же не всерьез! Разве можно бояться того, что ты просто замер? Тебе не оторвало руку или ногу, ты не испытываешь дискомфорта, не истекаешь кровью, не задыхаешься, ты…

На эстакаде полыхнуло алое зарево. Затрепыхалось, лизнув небо розовым язычком, а потом рассыпалось, расплылось в стороны и стало горячим и густым. Клубы дыма вырывались откуда-то снизу и тянулись, отжирая у неба кусок за куском.

И Салли вдруг понял, что всё это – всерьез.

«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО», - утверждали белые буквы на черном табло.

«БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».

Салли молчал, будучи не в силах возразить.

Эстакада пылала.

Наверное… - подумал Салли.

Наверное, так закончится мир.

Словно подтверждая его мысли, табло вдруг погасло.

* * *

Чтобы понять, что его сердце не бьется, Салли потребовалось почти три часа.

Оно и впрямь не билось, его глупое маленькое сердце. Салли со многим готов был смириться – с тем, что его парализовало; с тем, что грудная клетка отказывалась двигаться при дыхании; даже с тем, что глазные яблоки застыли в орбитах, и Салли был вынужден довольствоваться тем углом обзора, который достался ему в момент «икс».

Но сердце! Как оно могло его предать? Как вообще можно оставаться живым, если твое сердце не бьется?

Сначала Салли запаниковал. Что, если он по какой-то причине умер, а все, что он видит – просто диковинная предсмертная галлюцинация? Что, если он споткнулся и разбил себе голову об стену, или его столкнули под поезд, или…

Салли думал об этом, и его трясло. Ну… его трясло бы, не окажись его тело соляной статуей.

Однако его мозг, похоже, всё еще функционировал. Салли прислушивался к себе и так, и эдак – может, сердце просто слишком тихо работает? Трудновато измерить себе пульс или положить ладонь на грудную клетку, если твои руки не гнутся. И потому Салли делал единственное, что было ему доступно – слушал себя. Прислушивался к тому, что происходит во внутренностях. Выводы были неутешительными: там не происходило ровным счетом ничего. Сердце его не сжималось и не выталкивало кровь в артериальную магистраль. Желудок не бурчал. Даже дыхание остановилось. Вот так, Салли проверил по часам – прошло уже три часа и двенадцать минут с тех пор, как мир остановился, и за это время он не сделал ни единого вдоха.

Он не мог, не должен был оставаться живым.

Но почему-то оставался.

Все хорошо, - утешал себя Салли. Наверное, это какой-то газ, или секретное оружие правительства, или особое излучение… В нескольких милях отсюда – Милстоунская АЭС, где работает его дядя. Может, там что-то произошло? Какая-нибудь авария вроде тех, что становятся сюжетами для фантастических блокбастеров?

Что бы там ни было, это ненадолго. Нужно собраться с силами и потерпеть. Ему же не больно… Он не задыхается. Даже не хочет есть или пить. Его существование выглядит вполне комфортным – ну, если можно считать комфортной одиночную камеру размером с твое тело.

К сожалению, не каждому в замершем мире было комфортно. Сигарета рыжего верзилы дотлела до губ, и теперь Салли изо всех сил сосредотачивал внимание на мужике с побитым оспой лицом. Лишь бы не видеть, что там происходит с губами рыжего. Салли не хотел узнавать, насколько хорошо «заморожены» их тела. Да, они не нуждаются в воздухе и сердцебиении, но устойчивы ли они к огню? Что, если сигарета обожгла губы верзилы, и теперь они покрыты красными волдырями – медленно вспухающими и уродующими кожу, как неизлечимая болезнь?

У Салли скопилось слишком много вопросов. Например – как долго это продлится? Еще пару часов? Или сутки? А может, дольше?

Что будет завтра, когда после ночной прохлады на землю навалится испепеляющая полуденная жара? Если та сила, которая остановила их сердца, не позаботилась о терморегуляции, то завтра они все умрут.

А что случится, когда они проголодаются? Или захотят пить? Быть может, Салли ожидает мучительная смерть без еды и воды? Прямо тут – на сумасшедшем летнем солнце, в Нью-Лондонском филиале ада?

И главный вопрос.

Что будет, если на вокзале начнется пожар? Начало темнеть, но вдали еще виднелось алое зарево над эстакадой. Автомобильная траса – вот, что там было. Если эффект «заморозки» распространился на эстакаду, то сотни водителей потеряли власть над своим телом на скорости семьдесят миль в час. Многочисленные аварии, загорающиеся моторы, разлившийся по дороге бензин…

Адское пекло. Люди горели в вонючем бензиновом аду и не могли оттуда выбраться. Что будет, если вокзал загорится тоже? Салли представил, как к нему подбирается огонь, как вспыхивают джинсы… Он бы покрылся мурашками с головы до ног, если б мог.

Салли боялся огня.

Боялся ожогов. Боялся даже прямых солнечных лучей – от них его кожа мгновенно обгорала и слезала мерзкими белесыми хлопьями. Эти хлопья напоминали обрывки папиросной бумаги, и даже представлять их было противно.

От мыслей о пожаре у Салли потемнело в глазах. Не было ни колотящегося сердца, ни прыгнувшего артериального давления, не было сухости во рту и глазах (господи, какое счастье! в первые минуты Салли искренне переживал за свои глаза, ведь теперь он не мог моргать). Его не беспокоил тремор рук или губ, его не тошнило, на него не накатывали приливные волны жара или озноба. Ничего такого не было, но ощущения всё равно напомнили ему панический приступ.

Он бы упал, если бы его тело не было фиксированной точкой времени и пространства. Он бы затрясся и не удержался на подломившихся коленях, а потом, скорей всего, выблевал недавний бургер и полбутылки персикового йогурта.

Салли не был смельчаком. Его психика не годилась для таких испытаний – господи, да его психика ни для каких испытаний не годилась! Он даже боялся ругаться с официантами, которые принесли ему не то блюдо – что уж говорить о внештатных ситуациях вроде… ну… конце света?

Мир медленно, но неотвратимо погружался в темноту. Наступал вечер, датчики зажигали на станции освещение, и когда очередная лампа вспыхнула совсем рядом, ударив светом в лицо, Салли потерял сознание.

* * *

Трудно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как он отключился. Сознание было ватным и слишком тупым, чтобы сфокусировать взгляд на часах.

Какое-то время Салли дрейфовал туда-сюда, от бессознательного состояния к полубессознательному. Он не чувствовал ног. Если задуматься, рук он тоже не чувствовал. Даже лица. Словно его и не было. Словно от Салли остался только взгляд.

Пытаясь хоть немного прийти в себя, он начал мысленно проговаривать названия глав из своей методички.

Синергетика самообразующихся систем.

Микроскопическое условие самоорганизуемой критичности.

Термодинамическое описание мартенситных состояний…

Салли трижды сбивался, а иногда – забывал, как правильно звучит то или иное слово. Он не мог этого забыть. Он с двенадцати лет был помешан на математическом моделировании, как он вообще мог забыть что-то подобное? Осознав это, Салли забился, как муха в комке жвачки. Его тело – ту часть тела, которую он чувствовал, - бросило в жар. Как быть, если это – повреждения мозга? Вдруг «статуи» не были в достаточной мере обеспечены кислородом, и это сказалось на функционировании его памяти?

А может, это панический приступ? Может, если он успокоится…

Но Салли не хотел успокаиваться.

Салли хотел биться в истерике. Салли хотел кричать. У него не было пакета, чтобы в него дышать, у него не было рук, которыми он мог бы держать этот пакет, у него даже не было дыхания.

Его всего лишили, всего, всего!

Его сознание корчилось, а кислорода, кажется, и впрямь начало не хватать.

А вокруг была ночь…

И освещенный вокзал, полный людей и безмолвный.

Эстакада горела. Потрескивала нагретая за день щебенка на рельсах. С сухим шелестом остывала платформа, и все здание вокзала похрипывало, поскрипывало, шуршало за спиной Салли, словно диковинный монстр, готовый его съесть. Издалека доносился шум одиночных взрывов – может, это были машины, а может, баллоны с пропаном. А может, что-нибудь еще.

Мужик напротив – с рытвинами на лице, строгим бордовым пиджаком и мышастой шевелюрой, - смотрел на Салли укоряюще. Так ему показалось. И только взгляд живой статуи, которая недавно была человеком, смог его отрезвить. Салли перестал колотиться в рамках своего тела и медленно, клеточка за клеточкой, мысль за мыслью обмяк. Расплылся, словно мидия в створках своего панциря.

В голове его воцарилась звонкая, зияющая пустота – словно оттуда разом вымели все мысли. Приступ паники прошел, и Салли вдруг смертельно, до рези в глазах захотелось расплакаться.

* * *

Удивительное дело: порой нам кажется, что вынужденное бездействие не является чем-то плохим. Мучаясь бессонницей или застряв в пробке, ты всегда можешь пофантазировать о чем-нибудь. Придумать новую главу книжки – а то и всю книжку, на которую тебе уже давно намекает заведующий кафедрой. Мысленно перебрать список вещей в доме и решить, что выбросишь в следующую генеральную уборку. Рассмотреть окружающих и придумать, что они из себя представляют…

На всё про все у Салли ушла пара часов.

Даже на книжку. Честно говоря, он давно уже решил, что и как будет писать – оставалось только провести компьютерное моделирование сверхпластических сред и получить добро у местной профессуры.

Кошмар его нынешнего положения заключался в том, что ночь была бесконечной, а Салли решительно нечем было себя занять. Только рассматривать людей, которых он уже рассмотрел, и думать о том, как там Сид. У неё все хорошо? В каком радиусе подействовала «заморозка»? Пострадал ли только пригород, или все побережье, или весь Нью-Лондон? Или Коннектикут? Или США? Или…

Шум колес, донесшийся издали, заставил Салли напрячься. Наверное, у него бы даже ладони вспотели, если бы не… ага.

Если бы не.

Это был не первый поезд, который прошел мимо станции. Они, эти поезда, рассекали ночь шумом колес и грохотом металла – такие резкие, словно начерченные карандашом безумного художника. Ни в одном из поездов не горел свет. Каким-то чудом ни один из них пока что не столкнулся с другими, но долго ли продлится везение? Стрелки не переводились, рабочие не следили за путями, и вся железнодорожная сеть должна была рано или поздно выработать свой потенциал и образовать чудовищный затор. Салли представил себе это: длинные, напоминающие металлических гусениц поезда, тела которых сплетаются в кошмарный лязгающий ком.

Одни поезда везли людей, а другие…

В паре метрах от платформы прогромыхал маневровый локомотив. Салли не мог повернуть голову, но при удалении от станции хвост поезда попал на периферию его зрения. Похоже, грузовой. Бесконечная вереница цистерн, каждая из которых несла в себе… что?

Может быть, безвредный технический спирт. А может, еще более безвредное пищевое масло. А что, если в цистернах хлор? Что, если поезд сойдет с рельсов, и смятые, искореженные цистерны исторгнут из себя удушающую газовую волну? Главное правило химии: хлор не хочет улетучиваться, хлор хочет ползти по земле и умертвлять всё, что встретит на своем пути.

А сколько другой опасной дряни перевозится по железным дорогам? А в автомобилях, которые сегодня разбились? На самолетах, которые сегодня упали? На кораблях, которые теперь дрейфуют без человеческого контроля? Скоро они вспорют своими гигантскими носами побережье Нью-Лондона, и…

Салли не знал, что тогда произойдет. Наверное, мир постепенно задохнется. Погрязнет в отходах, в промышленном яде, в разливающейся из танкеров нефти. Сначала Салли думал, что снова хочет плакать, а потом осознал, что хочет молиться.

Пожалуйста, - думал он.

Пожалуйста, пусть окажется, что от этой напасти пострадал только пригород! Пожалуйста, пусть… Он же не против немножко побыть статуей. Он очень даже «за»! Но только если будет знать, что Сид, и рыжая кошка, и даже лысый ублюдок, маскирующийся под кота, будут свободно распоряжаться своими телами.

Салли безмолвно пялился на мужика с изрезанным оспой лицом, и молился впервые за двадцать семь лет.

* * *

За пару часов до рассвета воздух начал нестерпимо вонять.

Салли даже подумал, что галлюцинирует. Он немного знал о сенсорной и социальной депривации, но то, что знал, сводилось к одному простому утверждению: наш мозг привык обрабатывать тонны информации ежесекундно. Если он недополучит её извне, то начнет синтезировать самостоятельно.

Узники депривационных камер начинают галлюцинировать уже спустя несколько часов.

Конечно, Салли все еще имеет в своем распоряжении зрение и слух… но можно ли считать два чувства полноценной заменой всем остальным? Он давно уже не ощущал своего тела. Даже рука с часами, задранная на уровень лица, казалась чужой – словно рука манекена, которую зачем-то пихнули Салли под нос.

Вот уже девять с лишним часов он ничего не осязал. Не ощущал гравитацию. Не дышал. Не моргал. Не жил.

Девять с лишним часов ужасающего летнего сердцестояния.

А сколько нужно, чтобы мозг Салли начал продуцировать то, чего не существует в природе?

Как бы он не принюхивался – а принюхиваться довольно сложно, если твои легкие не работают, и даже ноздри не шевелятся, - Салли так и не понял, что за вонь раскалывает его голову напополам. Это не было запахом нечистот, или бензина, или чего-то такого, что легко опознать. К счастью, это также не было утечкой газа. Салли не хотел задохнуться или загореться, словно упырь из молодежной книжки, когда взойдет солнце. Конечно, его непослушное тело было той еще сволочью, но всё-таки оно было его собственным. У Салли еще были планы на эти руки, ноги, и даже светлую припыленную шевелюру, которую давно уже следовало подстричь.

Об этом ему вчера по телефону напомнила Сид.

Сид…

Сидни.

Салли опять начинал задыхаться. Странное это ощущение – задыхаться, не дыша…

* * *

Первый поезд сошел с рельсов, когда солнце начало всерьез раскалять вокзал.

Салли этого не увидел, и мог только по звукам догадываться, что происходит за пределами поля его зрения. Судя по скрежету и визгу, с которым железо терлось о железо, на рельсах разыгралась шекспировская драма в трех частях.

Через полчаса мимо станции прошел пассажирский поезд, и, судя по звукам, встретился с грузовым составом, перегородившим колею.

Куча мала, - подумал Салли. Теперь тут будут валиться с рельсов поезд за поездом… А часть из них остановится еще раньше – на других станциях, налетев на стену из перевернутых вагонов.

Вдали скрежетало, и Салли подумал: что сейчас выливается из раскуроченных цистерн? Может, безобидный яблочный концентрат? А может, тягучий бензол? Или глицерин? Или мазут?..

Ему представилась Сид, вся измазанная в мазуте – как она морщится и вытирает ладонью щеки. Как отбрасывает за спину перепачканные темные волосы, а те слипаются длинными прядями и влажно завиваются на концах.

Роберт Бартоломью Салливан, - мысленно сказал себе Салли, - возьми себя в руки! С Сидни все хорошо. Пострадал только пригород. С Сидни все будет в порядке…

Он пытался не думать о том, что в этом случае до пригорода уже добрались бы спасательные службы. Или военные. Или хоть кто-нибудь…

Но никого не было.

Ни единой души, словно чудовищное бедствие накрыло всю Америку. Как будто все они, - беспомощные, слабые, - теперь застыли, словно мушки в янтаре.

* * *

Солнце вставало.

Мир накалялся, и в какой-то момент Салли подумал, что уже готов вспыхнуть, как спичка. Но этого не случилось. По примерным расчетам, его уже должен был настичь тепловой удар, но его мозг функционировал, а тело не ощущало ни жара, ни боли.

Обнаружилось и еще кое-что интересное. В новом мире – мире без сердцебиения, - не было голода и жажды. Салли пятнадцать часов находился без еды и воды, но не нуждался ни в том, ни в другом.

Не было и других, менее приятных основ человеческой жизнедеятельности – таких как позывы к мочеиспусканию и дефекации. Будто его тело, как изысканный цветок, теперь питалось при помощи фотосинтеза и вбирало кислород из воздуха.

Похоже, смерть от жажды можно было вычеркнуть из списка угроз.

В без пятнадцати двенадцать на платформу выскочила кошка. Поджимая лапы и уши, прокралась между человеческих ног, принюхалась к ботинку рыжего верзилы, а потом ускользнула за пределы того, что стало для Салли его новой вселенной. Эта вселенная вообще-то неплохо справлялся без людей. Мимо Салли то и дело шныряли мухи и жуки, от лесополосы доносились резкие птичьи вопли, а появление кошки подтвердило, что не все млекопитающие были проколоты булавкой и зафиксированы, как бабочки в чьей-то извращенной коллекции.

Значит, если Сид попала в зону катастрофы…

Теперь она там одна. Красивая и неподвижная, как статуя в музее. Запертая в квартире с живыми, очень даже подвижными тварями – толстой рыжей кошкой и лысым ублюдком, которого Салли ультимативно отказался признавать котом.

От этой мысли его внутренности скрутила судорога, и в какое-то мгновение Салли казалось, что его все-таки стошнит.

Но его не стошнило.

Желтое светящееся пятно ползло все выше – поднималось над пригородом, и небо за ним было синим, беспощадным и горячим, как тысяча солнц.

Интересно… - думал Салли, не отрывая взгляд от мужика перед собой.

Интересно…

Может, на этом солнце его глаза – пугающие, так думает Сид; его светлые глаза, глаза шизофреника, глаза гения, глаза чокнутого математика, - наконец-то выгорят до белизны?

* * *

Сначала Салли думал, что это просто солнечные зайчики, скачущие на периферии зрения. Потом солнце обошло его со спины, но солнечные зайчики решили, что останутся с ним навсегда. Они плясали… Танцевали вальс, колыхались то туда, то сюда… Такие воздушные, словно кусочки сладкой ваты.

Салли был приличным мальчиком из приличной семьи, и никогда не употреблял наркотики. Напиваться до зеленых чертей ему тоже не доводилось – только однажды брат Сид напоил его так, что Салли потом полночи проторчал в туалете.

Это была первая галлюцинация в его жизни.

Наверное, если все галлюцинации такие, то в депривации нет ничего ужасного.

* * *

С двух часов пополудни и до глубокой ночи воздух был наполнен дымом. Его тянуло по железнодорожным путям откуда-то с севера – то ли от перевернутых поездов, то ли со стороны автострады… Салли не знал.

Ему, честно говоря, было плевать на дым. У него была проблема поважнее.

Он переживал пять стадий принятия смерти – как по книжке, одну за другой. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Каждая эмоциональная волна, накрывающая Салли с головой, содержала их в себе поровну. Сначала он был неверующим Фомой – не может, не может такого быть взаправду, это сон, это галлюцинация из-за добавленного в воду ЛСД, это отравление угарным газом, мучительная судорога умирающего мозга. Потом он впадал в гнев: рвался из своего тела, словно мог его разломать изнутри, бился в нем, обдирая себя до костей, задыхаясь в приступе испепеляющей ярости. Потом он торговался с Богом: давай, пожалуйста, давай! Яви свою силу! Я сделаю все, я буду верен тебе, хоть в монастырь уйду, только пожалуйста, пожалуйста… пожалуйстапожалуйстапожалуйста.

Потом он обмякал, как сварившаяся в кипятке лягушка. Ярость его покидала. Ему не хотелось плакать – о нет, чтобы плакать, нужны эмоциональные силы. А у Салли их не было.

Затем он принимал свое тело – таким, каким оно стало. Его руки не двигались, его глаза были вечно распахнуты и смотрели перед собой, и иногда по левому глазному яблоку проползала муха. Трудно сказать, почему для насекомых был привлекателен только левый глаз, а правый они игнорировали… Наверное, это было не так уж важно. Салли наблюдал за мухой равнодушно, словно сидел в скафандре, а муха ползла снаружи по прозрачному шлему.

Отрицание.

Гнев.

Торг.

Депрессия.

Принятие.

На все про все у Салли уходило несколько секунд.

Одна волна уходила, а ей на смену являлась другая. И всё повторялось по той же схеме: отрицание, гнев, торг… Салли сотрясало штормовым прибоем, выворачивало наизнанку этой пульсацией – отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие, отрицание, гнев… Он не мог ни о чем думать. Не мог сосредоточиться. Не мог даже потерять сознание, хотя очень надеялся на это.

Салли страстно хотелось отключить свой мозг.

Если бы только он мог.

* * *

«Кот в переноске».

Это была первая контролируемая мысль за несколько часов. В остальное время Салли трясло от страха (он умрет! он уже мертв, только мозг еще не понял этого), эйфории (он бессмертен! он будет стоять тут вечно; сменятся целые эпохи, а он будет стоять и смотреть) и депрессии (ложь ложь ложь все ложь государству плевать всем плевать нам никто не поможет вы обещали нам помогать нас беречь но все это ложь ложь вера ложь бог лжет надеяться не на кого я не смогу я не смогу так больше я не хочу жить не хочу смотреть пожалуйста господи я не хочу смотреть).

Но потом пришла мысль: «кот в переноске».

И сознание Салли вдруг прояснилось.

Если бы он мог двигаться, он бы размяк и опустился задницей на бетон. Лицо его стало бы равнодушным и безвольным, тревожная морщинка между бровей разгладилась, а губы перестали кривиться.

У него было гладкое, ничем не примечательное лицо – плавные черты, словно выровненные чьей-то рукой, сглаженные, сред-не-ста-ти-стические. У него были блеклые волосы, выгоревшие на солнце, жесткие из-за водопроводной воды и шампуня, который ему не подходил.

Он бы хотел отдохнуть. Лечь спиной на раскаленную платформу и остаться тут навсегда. Но он был котом в переноске – животным, запертым в четырех углах. Кот сидит, а мир вокруг него меняется. Кот не знает, перемещают ли его из одного места в другое; может, это вообще машина времени, и кадры из прошлого и будущего мелькают перед его тупой усатой мордой. Возможно, его выпустят погулять в ближайшем парке, а может, спустя три тысячи лет.

Так или иначе, кот ничего не решает. Он может только смотреть.

Взирая на мир сквозь сетку переноски – через замершие, истоптанные насекомыми глаза, - Салли ощущал сосущее чувство одиночества. Словно его отделяли от привычной жизни три тысячи лет, а он не мог воспользоваться машиной времени.

* * *

В шесть тридцать (время вечерних новостей, когда мистер Холт выходит в эфир и улыбается всей Америке с экранов) табло опять заработало. Наверное, остальные экраны тоже включились – Салли этого не знал, а проверить не мог.

Белые буквы сначала помигали, хаотично сменяя друг друга – словно тот, кто собирал их в слова, не совсем понимал, как это делается. А потом на табло высветилось:

«СЕГОДНЯ НИЧЕГО ПЛОХОГО НЕ ПРОИЗОШЛО! НА ЗЕМЛЕ ВСЕ ПРЕКРАСНО! БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!»

Страх, обида и злость расцвели в груди Салли ядовитыми цветами, сплетаясь в мерзкий, дурно пахнущий клубок.

Ничего плохого не произошло? А как же все эти аварии, как же все эти перевернутые поезда, пылающие машины, упавшие самолеты… Как же всё это?

Зато – ни одного теракта.

Зато – ни одной вооруженной акции протеста.

Никто никого не убил.

Никто не прирезал старушку за гроши.

Не разбил голову старому другу.

Не пырнул ножом прохожего в подворотне.

Как там он думал?.. Если волны не смывают города с лица земли, а смерчи в Бирмингеме не уносят людей, человечество все равно ухитряется себе гадить. Ухитрялось. До сего момента.

Добро пожаловать в новый, счастливый мир! Мир, в котором никто никому не навредит. Мир, в котором не нужно раз в несколько часов бегать в туалет, чтобы отлить. Мир, в котором не нужно есть. Не нужно выплачивать кредиты. Не нужно вставать в пять тридцать и идти на работу…

Это был новый, стерильный, идеальный мир, в котором люди наконец-то не вредили друг другу.

* * *

Экраны проработали до глубокой ночи, а потом свет мигнул и отключился.

Везде. Во всем здании вокзала. Во всем пригороде.

Салли наблюдал, как мир погружается во тьму, и пытался высчитать точное время. Милстоунская станция не прекратила вырабатывать электричество – оставшись без человеческого контроля, она переключилась в аварийный режим. А затем окуклилась – укрыла свое пышущее радиацией сердце многими слоями бетона и сверхпрочных металлов. Еще несколько часов город щедро растрачивал свой энергетический ресурс, высасывая последние запасы с аккумуляторных подстанций. А потом свет начал отключаться то тут, то там…

Мир погружался в темноту, а Салли даже не мог закрыть глаза. Не мог поспать. Не мог избавиться от навязчивого мельтешения солнечных зайчиков – они плясали у него прямо в мозгу, а потом сменялись долгими, томными полуснами-полугаллюцинациями, в которых у Салли было шесть рук, и все – с правой стороны тела. Салли ощупывал этими руками сначала себя, а потом – темноту.

Темнота была вязкой на ощупь и никакой на вкус. Только немного кислила, если её прикусить.

* * *

Сирены включились… Салли не знал, когда. По ощущениям – около полуночи, но ощущениям нельзя было верить.

Горестный вой сообщил, что в городе происходит нечто катастрофическое – может, что-то с атомным ядром электростанции, а может… да черт его знает. В Нью-Лондоне могла произойти тысяча вещей. Сирена взвывала медленно, а потом звучала, звучала… звучала так долго, что её звук оставался в ушах, даже когда она замолкала.

Потом она взвывала снова.

Кошмарная бесконечность, полная звука, темноты и вони жженого пластика. Если ад существует, - подумал Салли, - он выглядит именно так.

* * *

К утру он молился уже не о том, чтобы всё прекратилось, а о том, чтобы отключились генераторы, питающие проклятую сирену.

Салли и так не мог спать, а сирена распиливала ему голову звук за звуком.

К середине дня галлюцинации стали насыщеннее, и уже не ограничивались пятнами света. Салли не мог сосредоточиться, не мог обдумывать что-то конкретное – только ощупывал липким взглядом фигуры перед собой и ощущал, как к его коже что-то прикасается. Не к одежде, нет – прямо к коже, минуя жалкие препятствия вроде рубашки и джинсов.

Время шло.

Прикосновения становились глубже.

Салли казалось, что чьи-то пальцы исследуют его мускулы волоконце за волоконцем, перебирая их, как гитарные струны. Это не было больно или неприятно – просто что-то прикасалось сначала к его телу снаружи, а затем – к его телу внутри. Мозгу не хватало тактильных ощущений, и он исторг их из себя, вынуждая Салли мучиться от страшных, муторных ощущений. Ощущения становились тем насыщеннее, чем глубже были касания. Незримые, неосязаемые руки перебирали его органы, отделяли печень от желудка, ощупывали кишку за кишкой. Иногда воображаемые пальцы сжимались, и Салли ощущал, как его органы пульсируют.

Это было… пожалуй, это было приятно. Словно так он чувствовал, что еще живой.

* * *

Когда сирена умолкла, Салли думал, что сойдет с ума от счастья. Так упоительно хорош стал окружающий мир.

* * *

Когда он пытался посчитать, которые сутки длилось это одиночное заключение, ничего не вышло. В памяти Салли зияли провалы – то тут, то там, - и трудно было сказать, что он запомнил правильно, а что – нет.

Единственное, что он помнил точно – чувство исчерпывающей благодарности за то, что «заморозка» не врубилась часом раньше. Салли тогда ел бургер – с котлетой, листом салата и ложкой горчицы вместо соуса. Сейчас он наблюдал за парнем, который в момент «икс» ел бутерброд. Тот едва попадал в поле его зрения, наполовину скрытый за девушкой с желейной конфетой. Парень пережевывал колбасу и кружок помидора. Рот его был приоткрыт, а пища, судя по всему, уже начала подгнивать, превращаясь в кашу из слюны, пыли и того, из чего там обычно делают колбасу. С самого утра лицо парня облепили мухи, и Салли представил, как они лезут ему в рот, а дальше – в пищевод, в обездвиженный мертвый желудок, полный разлагающейся еды.

К счастью, у самого Салли рот был закрыт. У мужчины с побитым оспой лицом – тоже; Салли не вынес бы такого зрелища, как мушиное пиршество на расстоянии метра от его лица.

* * *

Роберт Бартоломью Салливан, - вот так.

Роберт Бартоломью Салливан, двадцать семь лет. Сын Розали и Уилфреда Салливанов. Переехал из Саффолка в Нью-Лондон в возрасте девятнадцати лет. В текущий момент – преподаватель в Университете Нью-Хейвена, младший научный сотрудник, оператор компьютерного кластера, моделирующего волны пластической деформации в сверхпластических средах. Если повезет, его работа перевернет сферу формовки листовых заготовок.

Не женат. Состоит в длительных отношениях. В наличии – аллергия на чернику, клюкву и кроличью шерсть. Зубы мудрости на верхней челюсти удалены хирургически. Прооперирован с аппендицитом в возрасте двадцати трех лет. Не курит. Не злоупотребляет спиртным. Слабоволен. Нерешителен. Пассивен в отношениях со сверстниками.

Вот так.

Это он еще не забыл. Если повторять раз в пять минут, то, возможно, и не забудет.

Он – Роберт Бартоломью Салливан. Двадцать семь лет. Сын Розали и Уилфреда Салливанов. Переехал из Саффолка в Нью-Лондон в возрасте девятнадцати лет…

* * *

Щемящее чувство одиночества, распирающее изнутри грудную клетку, не шло ни в какое сравнение с тем, какие физические муки Салли переживал в последние несколько часов.

Его зубы словно распирали рот изнутри.

Их было так много, что они оттопыривали губы и лезли наружу.
Салли захныкал, и отчетливо услышал это хныканье – так, словно его тело вновь было способно воспроизводить звуки. Ему казалось, что зубы вот-вот выдавит изнутри какая-то сила. И они прыснут во все стороны, как кусочки стекла, как конфетки «Тик-Так», рассыпанные из коробки.

Разумеется, в реальности ничего такого не было. Но какое дело до реальности было его галлюцинирующему мозгу?

* * *

Когда Салли открыл глаза – где-то внутри; ведь снаружи он, как известно, не мог глаза ни открыть, ни закрыть, - волна леса за железнодорожными путями полыхала.

А может, ему это привиделось.

Он не знал.

Честно говоря, ему сейчас было не до того.

Его тело деформировалось, оно было кусочком

бетона, кусочком

вокзала,

оно было единым целым

со всеми человеческими статуями, которые торчали то там,

то сям.

Рамки его личности стирались

и

наверное

это было

хо

хо

х

. . .

. . .

. . .

Он сошел с ума на шестой день.
Он говорил с Богом на пятый.
Время пошло вспять.

. . .

. . .

. . .

Роберт Бартоломью Салливан.

Черт знает, как этот парень выглядел.

Когда Салли очнулся, он не помнил себя, а помнил только рыжего верзилу и мышасто-серого, уродливого лицом мужчину рядом с собой. Еще он помнил девушку с красной конфетой, но её на платформе уже не было. Была какая-то девушка без конфеты. Но это, наверное, была не она.

А может, он всех их придумал, и на самом деле вокзал пуст.

Наверное, себя Салли тоже придумал.

Он пытался рассмотреть свое лицо в циферблате часов – его рука была довольно удачно задрана. К сожалению, в циферблате отражался только безумный серый глаз, и ничего больше. Даже бровь не уместилась.

* * *

Он не знал, который день после часа «икс» стал переломным моментом. Просто мир «до» был кошмарен. Мир «до» был пыткой – самым страшным, что мог пережить человек. А мир «после»…

Салли погрузился в него, как в облако сладкой ваты. Теперь он был легкий, воздушный… Последний представитель человеческой расы – которую, словно фарфоровый сервиз, заботливо обернули бумагой и убрали в коробку.

Самые ценные вещи мы храним так, словно они испортятся, если использовать их по назначению. Люди предназначены для жизни… Но нечто свыше – не правительство, нет! Не безумные ученые. Не супершпионы с особым токсином. Не-е-ет... Нечто свыше решило, что сохранит людей вот так. Оградит от потрясений и защитит от всего, что могло бы им навредить. Людям больше не нужно переходить дороги, резать овощи острым ножом, калечиться, жить, страдать.

Теперь они заморожены.

Их сердца не бьются.

Их лица чисты.

Теперь они – словно лепестки мяты, замороженные навечно в кубиках льда.

Мир летнего сердцестояния… Не ад, как думал Салли по глупости, а райские кущи.

Вас больше ничто не побеспокоит.

В мире всё прекрасно.

Будьте счастливы!

* * *

Счастливы…

* * *

Днем прошел дождь.

Он не нарушил потрясающего душевного равновесия, которое Салли приобрел в последние дни. Он дышал, не дыша. Он был един со всеми, кто находился на платформе.

Дождь прошел, но мир оставался горячим, наполненным чем-то помимо солнца. Листья на деревьях скручивались и темнели, словно их поместили в микроволновку. Птицы больше не орали, а несколько тушек были разбросаны прямо по платформе. Пташки выглядели потрепанно – измазанные в крови, они какое-то время после падения еще шевелились, а потом – нет.

На платформу снова приходила кошка. А еще – несколько енотов, и все они выглядели одинаково паршиво. Шерсть вылезала клочьями, а кожа болезненно розовела, словно ее обожгли.

Кошка потрепала упавшую птицу, а потом издохла, закаменев маленьким лысым тельцем. Еноты пытались обгладывать людям щиколотки, но не справлялись и отрыгивали съеденное мясо и кровь. Кровь, наверное, была их собственной.

Потом животные ушли.

* * *

Станция была мертвой.

Все побережье было мертвым.

Раньше Салли не думал об этом. В Милстоуне три энергоблока, и каждый из них поставлял десятки стержней с отработанным ядерным материалом. Да, внутренности энергоблоков были заблокированы. Да, их окружили бетоном, словно яйца скорлупой. Но отработанные стержни сейчас охлаждались в гигантских бассейнах… Лет пять на один охлаждающий цикл – как вам такое?

Лет пять, а потом стержни можно будет переработать и похоронить в сотне метров под землей. Пять лет под тщательным присмотром, при постоянной смене воды и работе охлаждающих систем.

По примерным расчетам, Милстоуну понадобилось бы двенадцать дней, чтобы испарить всю воду в бассейнах. Значит, прошло уже больше двух недель…

Должно быть, радиационный фон в Нью-Лондоне сейчас выше, чем был на Фукусиме в две тысячи одиннадцатом. Но на Фукусиме с радиацией хотя бы боролись. А в Нью-Лондоне – нет.

Теперь Салли знал: сверхразум хорошо позаботился об их телах. На их коже не было ни язв, ни ожогов, в их желудках и ртах не открывались кровоточащие раны, и, кажется, ни радиация, ни жар, ни дождь, ни одна из стихий теперь не могли им навредить.

Они стали бессмертными.

И Салли вдруг понял…

* * *

… это же логично.

Он же думал об этом.

Человечество себе вредит.

Человечеству плохо.

Человечество себя убивает. Его нужно спасти.

И потому он остановил свое сердце, а вместе с ним – сердца всего человечества. Он должен был уберечь этот мир. Он заботливо обернул его бумагой и убрал в коробку, чтобы больше никогда не пить из него чай. Человечество – величайшая драгоценность, причудливый кристалл, который Салли готов был спрятать в ладонях. А если это не поможет – вскрыть себе живот и поместить его туда.

В тепло.

В абсолютный комфорт.

Теперь в этом мире не будет терактов.

Не будет убийств.

НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО.

БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ.

Это тяжкая ноша, и Салли с ней едва справляется… Но он сильный! Он будет держать этот мир на своих плечах. До тех пор, пока его сердце не бьется, он будет хранителем, и стражем, и отцом, и сыном, и вены его, полные жизни, будут питать все живое. И глаза его, полные смерти, будут беречь этот мир от гниения.

Салли открыл себе истину.

Обрел цель существования, о которой раньше и мечтать не мог.

А потом.

Все закончилось.

Наверное, это было не очень хорошо – то, что Салли вдруг почувствовал.

Эти странные сокращения в его теле… будто все органы сотрясало спазмами. Его ноги подломились, и Салли упал, а вместе с ним упали люди, пойманные в ловушку на пригородном вокзале Нью-Лондона.

Салли схватился за грудь, думая, что умирает.

Ему понадобилось почти три минуты, чтобы понять: то, что он сейчас чувствует – это биение сердца и движение легких. То, чего в его жизни не было так долго… так долго! Он не помнил, сколько времени прошло.

Его сердце сокращалось, как безумное, причиняя артериям боль. Сначала Салли распахнул глаза, а затем мир вокруг него ожил и пустился вскачь.

Мужчина с лицом, изрытым оспой, упал на бок и больше не двигался. Его глаза были распахнуты и отражали пустоту.

Рыжий верзила рухнул на колени, уперся ладонями в бетонный пол, а потом с размаху ударился об него головой. И еще. И снова. Он бился лбом о бетон, раскраивая себе череп, а Салли смотрел на него, распахнув рот, и молчал.

Кто-то визжал.

Кого-то тошнило.

Кто-то причитал: «о, моя рука, о боже, моя рука, моя рука, как же так, моя рука, о, боже…»

Салли смотрел перед собой и чувствовал, как внутри вздымается волна смертельного страха. Он должен был держать этот мир на своих плечах. Он был основой всего – указующей дланью, молчанием сердца! Он берег этот мир!

Он не смог!

Не смог его уберечь!

Мир ожил, и теперь всё человечество по его вине корчилось в муках.

Осознав это, Салли опустил голову на руки и страшно, надрывно закричал.

* * *

Он кричал несколько часов.

Сперва – как строитель, на ногу которому уронили бетонную плиту. А потом в его голосе осталось мало человеческого.

Салли сидел, покачиваясь из стороны в сторону, пропитанная потом рубашка липла к его телу, а он кричал, зажмурившись, содрогаемый рыданиями и абсолютно бессильный.

Крик закончился, когда он сорвал себе горло.

* * *

Над миром расцветал закат.

ЭПИЛОГ

… конечно же, всё было совсем не как в фильмах.

Не было ни спасательных операций, ни вывода пострадавших из зоны радиационной угрозы… Ничего такого.

Позже, когда Салли двигался в сторону Саффолка с группой беженцев, он много размышлял о причинах произошедшего. Пытался откинуть весь тот галлюциногенный бред, который преследовал его одиннадцать дней из тех восемнадцати, что он был заперт в себе.

Если вычеркнуть откровенно глупые мысли – вроде Кары Господней или оружия массового поражения, - оставалась еще одна, не менее фантастическая. Раньше Салли ее уже рассматривал, и теперь возвращался к ней осторожно, шажок за шажком, словно погружался в ледяное горное озеро.

Итак: некий сверхразум пытался спасти человечество. Был ли он живым или искусственным, прилетел ли со звезд, или развился в недрах Земли, было не так уж важно. Важно было то, что сверхразум ничего не знал о людях. Потому его эксперимент не увенчался успехом.

Похоже, в последние дни их жизненные показатели обвалились, как цены в Черную пятницу. Человечество не стало счастливым – оно стало безумным, и до сверхсознания дошло, что оно делает что-то не так. Тогда оно обиделось и ушло, бросив неблагодарных людишек разгребать свои проблемы.

А проблемы-то и разгребать было некому…

Не было больше ни суровых военных, ни чутких врачей. Не было эвакуации пострадавших из зоны катастрофы, потому что зоной катастрофы был весь мир. Каждого человека на Земле искалечило в равной мере.

Конечно, нашлась горстка просветленных, которые не тронулись умом. Но большинству хватило и нескольких дней – не то что пары недель. Кто-то упал замертво сразу после «разморозки». Кто-то сошел с ума. Или разучился есть. Или потерял навыки мелкой моторики, откатившись до уровня ребенка-грудничка. Из выживших многие потом кончали с собой – когда группа Салли покидала город, в ней было в два раза больше людей, чем сейчас.

Зато у Салли… ну, пожалуй, у него всё было неплохо.

Он мог нормально есть, не выблевывая пищу, потому что перистальтика кишечника вдруг остановилась. Частая проблема для выживших, - Салли она почему-то обошла стороной.

Он успел уйти из города раньше, чем поглощенная его телом доза радиации стала критической.

Он мог связно мыслить. Теперь – мог.

Мог даже говорить вслух.

У него был секс – довольно регулярный... он не помнил, с кем. Просто ложился спиной на спальный мешок, зажав в кулаке уголок подушки, и смотрел перед собой – следил за тем, как покачивается крохотный серебряный крестик на шее незнакомой ему девушки.
Он занимался сексом, не занимаясь им. Ему было не то чтобы неприятно, он просто был... немножко пустой. Выжженный изнутри. Радиацией, солнцем и восемнадцатью сутками персонального ада.

Иногда – когда рядом никого не было, - Салли садился на землю, скрещивал ноги перед собой и клал ладонь в центр груди. Потом он наклонял голову и слушал свое сердце. Его раздражало биение – оно было лишним. Таким ненужным, что его хотелось отключить. Салли опускал ресницы и сосредотачивался, пытаясь силой воли остановить свое сердце.

Совсем как тогда.

Конечно, сама мысль о том, что это он «заморозил» всех людей на Земле, была глупой… но почему-то Салли не мог её отпустить. Словно с таким бэкграундом история восемнадцатидневного апокалипсиса приобретала смысл.

И потому Салли наклонял голову, прижимая руку к груди, замирал и запрещал себе дышать.

Он ждал.

* * *

Салли знал: мир летнего сердцестояния вновь распахнет перед ним двери.

+2
00:25
1474
16:34
Очень сильное влияние Кинга. Не то чтобы я плохо относилась к Кингу, но самое сильное у него — описание американской жизни. Американская аутентичность. И тут возникает невольный вопрос, проживает ли автор в США, а если нет, то зачем так явно подражать Кингу… По сюжету тоже не поняла мораль. Ну, у мужика развился стокгольмский синдром, ок. Если люди ничего не будут делать — все равно будет куча катастроф. Ок. Мы сами источник всех бед или не источник?

В общем, написано-то хорошо по стилю, но я честно говоря не поняла.
16:49
У Кинга нет ни одной похожей «простыни» без единого диалога, слова персонажа. Он знает, что такое никто не то что покупать, бесплатно читать не будет.
Нечитабельно.
17:17
Ну, в темной башне первой куски без диалогов по объему и больше есть. Бредни всякие бессвязные. По-моему абсолютно нечитаемая хрень, просто ужас на крыльях ночи, и никаких ответов, никакого смысла, ничего. Этот рассказ лучше… а у башни навалом фанатов.
17:20
А, ну если брать куски из романов, то да. Но для рассказа простынь неприемлема. У него точно таких нет
Гость
23:27
Ну т.е. «Конец всей этой мерзости» и «Тот, кто хочет выжить» Кинга Вы не читали?
Это по-нашему, по-бразильски ©
Не читал, но осуждаю ©
17:29
+1
Автор, впринципе неплохо, но вам стоит более подробно изучить медицинские аспекты лучевых поражений при радиации, особенно в абзаце про кишечник: запомните, что перистальтика кишечника в норме должна быть всегда! Остановка перистальтики кишечника — это парез кишечника, серьезное осложнение, так что ваш герой бы умер не дожив до финала:) при лучевых поражениях, кишечник как раз имеет тендецию к парезу, так как клетки слизистой очень быстро отмирают из-за нарушений кровоснабжения и т.д. вообщем почитайте про патогенез при лучевых поражениях.
19:18
+2
По-моему, автор как раз указал, что главный герой не хапнул радиации. И все описанные проблемы (которые, опять же, его не коснулись, а коснулись других выживших) — с перистальтикой, мелкой моторикой, расстройствами психики и т.д., — были не из-за радиации, а как последствия «заморозки». Тут речь не про медицину, а психологию, психиатрию и в частности про депривации — они, на мой взгляд человека, который писал на эту тему две курсовые, выведены вполне достоверно.)
Это не меняет того факта, что он написал про остановку перистальтики — грубейшая ошибка, которая вводит людей в заблуждение непросвещеных, писатель должен просвещать. Насчет радиации, герой получил дозу облучения, как автор пишет не критическую, но поверьте для человека в условиях рассказа доза была явно больше чем в рентген-кабинете.:)
17:47
Двойственное ощущение.

С одной стороны — это очень хорошо написано. По факту в рассказе почти ничего не происходит, но оторваться не возможно. Ничего не лезет в глаза своей неуместностью или притянутостью за уши. «Чисто» и складно. Да, и задумка, и финал тоже не разочаровывают, скорее оставляют читателя один на один с вопросом: «А как всё было? И кто это был». Это то, что удалось.

Среди минусов хотелось бы отметить дикий провис в середине. Понятно, для чего служит объём текста: чтобы читатель погрузился в состояние героя и почувствовал себя запертым (чем закончилось узнать интересно, а вот читать — не очень), но чем дальше, тем больше спадает восхищение техническим мастерством и тем больше начинаешь заставлять себя. Мне кажется, что переход к безумию чуть раньше и удаление пары абзацев сделало бы рассказ эргономичнее, при этом и в атмосфере бы он не потерял.

В любом случае, он стоит времени, потраченного на него.
22:19
+2
Рассказ превосходен, идея шикарнейшая. Я поклонница фантастики, читала много, но такого еще нигде не встречала. Ни самой идеи, ни попыток представить, осознать состояние разума в подобной ситуации…
Меня рассказ сильно зацепил. Оторваться не смогла — хоть, на мой взгляд, начало немного растянуто. Начало, а не середина.
И не понимаю, а где здесь Кинга-то умудрились рассмотреть? Разве что, очень новая идея, подход, чем так и славится мистер Стивен))
Но поклонник Кинга найдет его влияние везде — это точно))
08:43
+1
Нет, идея не при чем. Закос на уровне стилистики. И я не поклонник Кинга. Он умеет нагнетать, но вечно не может закончить нормально, и у него куча неподъемных томов. Он графоман, не особо трясущийся над качеством. Хотя несколько удачных вещей во всем этом ворохе есть.

А в чем состоит шикарнейшая идея?
Гость
23:21
+1
Мы об одном и том же Кинге говорим? Человек, не знакомый со всем творчеством, берётся судить о бестселлерах.
«но вечно не может закончить нормально, и у него КУЧА...» — это просто гениальная рецензия на произведения автора, имеющего миллионы фанатов, удостоившегося десятков экранизаций, получившего сотни наград.
«Бредни, хрень, навалом, закос, куча»… Браво! Стилистика на уровне гопника на районе.
С нетерпением жду Ваших дальнейших комментариев.
«А в чем состоит шикарнейшая идея?» Идея контроля над человечками далеко не нова. Если найдёте время и почитаете Лобсанга Рампу «Отшельник», найдёте много интересного в этом плане.
И данное произведение для меня — очередные размышления о том, насколько наши потуги «и повернём реки вспять» мелочны по сравнению с… мировой революцией)
Гость
02:19
+2
Очень удачное название, автор!
Гость
20:42
+2
Сильная работа. Зарегистрировался, чтобы оставить отзыв. Удивлен, что в ней нашли «сильное влияние Кинга». И где именно? В чем конкретно? У меня одно объяснение… Вероятно, Кинг настолько «пропахал» все темы (где поглубже, где ковырнул деревяшкой), и настолько глубоко влез в масскульт (кого не спросишь – читали или смотрели) – что все первым делом начинают сравнивать с Кингом. Что не возьми. Но, вот в чем проблема – сам Кинг во многих произведениях вторичен. Многое и многие писали до него, раскрывали темы более талантливо.
После надписи на табло «На земле больше не произойдет ничего плохого. Будьте счастливы» — сразу предчувствие, что будет с точностью наоборот. И оно не подвело. Психоделика. Побывал в аду. Запертым в теле, муха по глазу (как по скафандру) и далее, далее…И вот думаю сейчас – возможно, этот сверхразум (или что там было) услышал миллионы мыслей — «…человечество все равно ухитряется себе гадить. Люди глупы и сами себе вредят» и приняло меры (пожалев). А, возможно, сработало другое: люди и грязь, в которой они зарылись – достигала максимума – и что-то, немного почистило планету от пожирающей её плесени.
07:01
срок действия – 1 год числительные в тексте
хитрожопый лысый ублюдок. У Салли язык не поворачивался назвать ЭТО котом wonder явный намек на меня
довольно терпимый рассказ
4-
С уважением
Придираст, хайпожор и теребонькатель ЧСВ
В. Костромин
07:37
Серьёзно? По словам половины участников вы великий и ужасный писатель поставили 4- вот этому рассказу? Придерались к каждой букве, к каждому слову на всем конкурсе а тут НИЧЕГО. Вы меня разочаровали.
18:28
+1
ПридеИрались
конкурсе зпт
18:58
Благодарствую, Сам Влад своей гениальной рукой исправляет мои ошибки. Я тронута.
crazy «все в долг, все в долг» ©
Загрузка...

Достойные внимания