Остров Ворона
(рукопись, обнаруженная в ларце покойного графа Петра Андреевича Воронцова)
Сия удивительнейшая история произошла со мной в 1815 году, в бытность мою служащим Российско-американской компании. Долгие годы не решался я поведать о случившемся никому, даже своим домочадцам, ибо столь невероятный рассказ, очевидно, породил бы сомнения в моем душевном здравии. И вот, лишь на склоне лет решился я доверить повесть свою перу и бумаге. Быть может, те, кому доведется прочитать мои записки, сочтут их лишь плодом больного воображения выжившего из ума старика. Однако хочется надеяться, что найдутся и такие, кто умеет видеть не только глазами бренного тела, но и глазами собственной души. Они без труда поймут, что нет в словах моих ни капли лжи, и что всё, описанное мной, произошло на самом деле.
По завершении заграничного похода русской армии, увенчавшегося триумфальным взятием Парижа и низложением французского императора, для меня, молодого и подающего надежды офицера, существовал, казалось, лишь один дальнейший путь в жизни – военная карьера. Однако сердце моё было утомлено беспрестанными сражениями и кровопролитием. Вместе с тем, увиденное за пределами Отечества пробудило во мне жажду дальних странствий. Денно и нощно грезил я о неведомых землях, сокрытых за горизонтом, однако мечты те казались бесплодными. И всё же, Фортуна была ко мне благосклонна. В один прекрасный день счастливый случай свёл меня со старым приятелем моего дядюшки, входившим в состав правления Российско-американской компании, о которой я на тот момент имел весьма смутное представление. Рассказы о красотах и природном богатстве заморского края произвели на меня неизгладимое впечатление, и я стал просить дядюшкиного приятеля о принятии меня в ряды компании. Тот, заверив меня, что способные и отважные молодые люди компании нужны всегда, обещал посодействовать моему отправлению в североамериканские колонии. И вот, спустя всего лишь месяц, невзирая на уговоры родителей остаться дома, я отправился в путь.
Дорога была дальней и весьма трудной, и, лишь через полгода, пред взором моим предстал, наконец, Ново-Архангельск – сердце русских владений в Новом Свете. Казалось бы, сие небольшое селение должно было показаться мне, рожденному в Петербурге, воочию видевшему Париж и прочие славные города, совершенно невзрачным. Однако романтичному молодому человеку, каковым был я в ту пору, Ново-Архангельск виделся сказочной крепостью на краю света, последним оплотом цивилизации на пороге бескрайних и таинственных земель.
Вскоре после прибытия я был представлен Александру Андреевичу Баранову, главному правителю российских владений в Америке. Баранов встретил меня радушно и предложил обжиться сперва немного на новом месте, а через несколько месяцев отправиться на факторию, находившуюся на одном из островов к югу от Ново-Архангельска. Там мне предстояло контролировать промысел калана, или «морского бобра», чей мех ценился невероятно высоко и представлял собой главное богатство этих краёв. Затем Александр Андреевич распорядился, чтобы мне предоставили жилище. Кроме того, в услужение мне был отдан молодой крещёный колош по имени Фадей.
О колошах следует упомянуть отдельно. Именем этим русские колонисты называли коренных обитателей окрестных земель. При этом их мало интересовали различия между местным людом, посему колошами именовали всех без разбору. Впоследствии от Фадея я узнал, что средь колошей есть несколько племен, хотя и схожих по внешности и обычаям, но имеющих и немало особенностей. Ближайшим соседом российских владений был народ, именовавший себя тлинкитами. Одно из их поселений располагалось в непосредственной близости от Ново-Архангельска, так что не удивительно, что именно с ними у Российско-американской компании установились наиболее тесные отношения. Далее к югу находились острова, населённые племенем хайда, чьи сыны имели славу несравненных мореходов. На побережье к востоку от островов хайда располагались селения народа цимшиан. Говорят, будто изначальное место их обитания находилось вдали от берега, у истоков некой реки, однако ужасное проклятие, постигшее их родину, вынудило цимшиан переселиться.
О свирепости и лютости воинов-колошей ходили легенды. Они весьма быстро оценили преимущества огнестрельного оружия и вскоре научились великолепно им пользоваться. Очевидцы рассказывали, будто в бою колоши совершенно не ведали страха и поразительно стойко терпели боль от тяжких ранений. Всему этому колонисты Русской Америки стали свидетелями за тринадцать лет до моего прибытия, когда между ними и колошами-тлинкитами вспыхнула война. Натиск туземцев был столь мощным, что им удалось выбить русских с острова Ситка и сравнять с землёй поселение близ нынешнего Ново-Архангельска. Там, к удивлению многих, ими была возведена настоящая деревянная крепость, поразившая тех, кто считал колошей ничтожными дикарями. Баранов же, отступивший на север, в крепость Якутат, начал подготовку к повторному покорению острова. Лишь спустя два года, собравшись с силами, ему удалось осадить колошский форт и, после ряда яростных сражений, заставить туземцев покинуть его. В дальнейшем между коренными жителями и колонистами было заключено перемирие. В полноценный мир оно, увы, так и не переросло, однако и серьёзных конфликтов к моменту моего появления на землях Русской Америки не было уже давно.
Именно по завершении той войны один из сподвижников Баранова по имени Фёдор Одинцов усыновил осиротевшего мальчика-колоша десяти лет от роду. Одинцов хорошо относился к ребенку, и тот вскоре проникся к приемному отцу теплыми чувствами. В дальнейшем он выучил русский язык и был крещён в православную веру, получив христианское имя Фадей. Однако весной 1813 года Одинцов, отправившись по делам в Якутат, обратно так и не возвратился. По всей видимости, бот, которым он командовал, отправился ко дну. Фадей, превратившийся к тому времени в статного и широкоплечего юношу с чёрными, до плеч, волосами, очень переживал его кончину, и, к моменту нашей с ним встречи, продолжал бережно хранить вещи погибшего.
Между мной и Фадеем вскоре сложились доброжелательные отношения. Поскольку он весьма недурно говорил по-русски, я стал обучать его чтению и письму, и уже вскоре ученик мой стал удивлять и радовать меня значительными успехами. Он же рассказывал мне о жизни и укладе местных народов. Надобно заметить, что Фадей, будучи крещёным, не проявлял особого усердия в христианской вере и, судя по всему, продолжал втайне придерживаться исконных своих обычаев. Меня сие обстоятельство, впрочем, заботило мало. Напротив, мне было весьма интересно узнать не только о повседневной жизни колошей, но и об их верованиях. Фадей, будучи тлинкитом по отцу и хайда по матери, рассказывал мне легенды и предания обоих народов. Так, в числе прочего, поведал он мне о могучем человеке-вороне по имени Йэль, участвовавшем в сотворении мира. Ворона сего часть туземцев почитает своим предком. Рассказал он и о старухе Агишануку, владычице подземного мира и сопернице Йэля, а также о величественной Гром-птице, удары крыльев которой звучат подобно грозе.
Немало вечеров коротали мы с Фадеем за этими увлекательными историями. Время меж тем шло своим чередом, и вот, наконец, пришла пора собираться в дорогу. Плавание до фактории предстояло неблизкое. Погода стояла сухая и солнечная, что было крайне необычно для тех краёв, и обстоятельством этим непременно нужно было воспользоваться, покуда не начались проливные дожди. И вот, ранним утром, наш бот, наконец, отчалил от пристани Ново-Архангельска и взял курс на остров, где располагалась фактория.
Поначалу плавание проходило просто чудесно, и ярко светившее в небесах солнце радовало душу мою безмерно. Однако мне, как уроженцу Петербурга, было слишком хорошо знакомо коварство северной природы. Поэтому я нисколько не удивился, когда небо вдруг заволокло тучами и, как из ведра, полил холодный дождь, сопровождаемый пронизывающим ветром. Закутавшись в теплый плащ, я помышлял лишь о том, чтобы путешествие сие закончилось как можно быстрее. Тем временем, ветер вовсе не думал стихать, но, напротив, становился всё сильнее и яростнее. Ослепительно вспыхнула молния, грянул гром, и мне в какой-то миг почудилось, будто среди туч вижу я силуэт исполинской птицы, взмахивающей крылами.
Разразилась самая настоящая буря, и неистовые волны принялись играть с нашим ботом, словно с жалкой щепкой, кидая его из стороны в сторону. В конце концов, небольшое наше судно налетело на высунувшиеся из воды клыки скал и раскололось. Люди, находившиеся на борту, оказались во власти ярящихся вод. Уцепившись за один из обломков сгинувшего бота, я пытался дотянуться до Фадея, боровшегося со стихией невдалеке, но тут огромная волна накрыла меня с головой, и я потерял сознание.
Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на берегу, куда, к превеликой моей удаче, меня вынесли волны. Издалека доносились отголоски той жестокой бури, что уничтожила наше судно. Неужели мне удалось спастись? И какая судьба постигла остальных? Уцелел ли кто-то ещё, или же шторм пощадил лишь меня? С этими мыслями я поднялся на ноги и принялся осматривать берег. Тут же, чуть поодаль от себя, увидел я лежащее у края воды тело. Знакомая одежда и копна чёрных волос говорили об одном – то был Фадей. Я тотчас же направился к нему, хоть промокшие ноги мои слушались меня с трудом. Перевернув колоша на спину, я убедился, что тот дышит, чем был несказанно обрадован. Вскоре мне удалось привести его в чувство, и мы вместе начали обдумывать сложившееся положение. Положение сие, надо заметить, выглядело весьма незавидным. У нас не было с собой ни припасов, ни оружия, а одежда наша насквозь вымокла. Меж тем начинало смеркаться, и нам необходимо было каким-то образом развести костёр, ибо ночи в этих краях были холодными и до рассвета мы могли попросту не дожить.
Прежде всего, мы решили осмотреть побережье и попытаться найти других выживших. Таковых, увы, не обнаружилось, однако нам посчастливилось найти выброшенный на берег короб с провизией и водой, находившийся прежде на погибшем боте. Содержимое короба, к счастью, почти не пострадало. Воодушевленные сей нежданной находкой, мы вознамерились было направиться с ней в лес, видневшийся за береговой линией, дабы там попробовать найти укрытие на ночь. Но тут зоркий глаз Фадея заметил крохотный огонёк, горевший вдали – там, где заканчивался берег моря и начиналась лесная чаща. Мы оставили на время короб и направились прямиком туда, где горело манившее нас к себе пламя.
Приблизившись, мы увидели костёр, рядом с которым сидел, закутавшись в тканую накидку с изображением птиц, седовласый старец-колош. Его вид вселил в меня надежду на то, что где-то неподалеку находится колошское селение, где мы можем попытаться найти себе кров. Я попросил Фадея, чтобы тот спросил старика о том, где мы находимся и есть ли поблизости какая-либо деревня. Когда старый колош заговорил в ответ, его голос зазвучал столь низко, что казался исходящим из глубин земли. Но ещё удивительнее оказались сами его слова, переведённые для меня Фадеем. Они гласили: «Никаких человеческих селений на острове нет, ибо земли эти принадлежат не людям, но духам». Надо ли говорить, насколько сказанное обескуражило меня? Меж тем старец продолжил свою речь, спутник же мой вновь принялся переводить: «Сюда привёл вас сам Йэль, ибо оба вы связаны с ним. Оба – потомки Ворона. Йэль станет испытывать вас. Коль пройдёте испытания эти – вернётесь восвояси. Если же нет – останетесь здесь навеки!».
Мы с Фадеем переглянулись. До того невероятно прозвучали слова старца, что попросту не укладывались у меня в голове. Спутник же мой, по всей видимости, был не так удивлён. Когда я повернул голову, дабы вновь взглянуть на старика, того уже простыл и след. Окончательно сбитый с толку, я спросил Фадея, что он думает обо всём произошедшем. Тот ответил, что причин сомневаться в словах загадочного старца не видит, ибо давным-давно доводилось ему слышать предание об этом острове, именуемом островом Ворона. И, если мудрый Йэль уготовил для нас испытание, нам оставалось лишь с честью и достоинством пройти его. В ответ на мои вопросы о том, в чём могли заключаться грядущие испытания и каким образом я, не будучи колошем, мог считаться потомком Ворона, он сказал лишь, что нам надлежит самим понять всё это. Единственное, что приходило мне в голову касаемо моего происхождения, была моя «воронья» фамилия. В отношении же испытаний нам, судя по всему, оставалось лишь ждать.
Решив не терять время в напрасных размышлениях, мы вернулись к оставленному нами коробу и принесли его к костру. Вскоре, согревшись у огня и сняв с себя для просушки часть одежды, мы приступили к трапезе. Большую часть припасов составляла солонина с хлебом. Никогда, ни прежде, ни после, не казалась мне подобная нехитрая пища столь божественно вкусной. Утолив голод и жажду, я обратил взор свой в сторону моря. Уже окончательно стемнело, и в бликах полной луны я вдруг увидел большой чёрный плавник, вздымавшийся над водной гладью. Я подумал, что это, по всей видимости, была косатка. Ранее мне уже доводилось слышать об этих диковинных морских зверях, но видеть их воочию не приходилось. Я окликнул Фадея, указал ему в сторону моря и спросил, часто ли бывает так, что косатки подбираются столь близко к берегу? Фадей же выглядел не на шутку обеспокоенным. «Это не косатка», - сказал он. Я снова взглянул на море, и сердце моё тотчас же объял непередаваемый, леденящий ужас. Меня, прошедшего сквозь пламя войны, испугать было не так-то просто, однако предо мной возникло нечто поистине невероятное. Из воды поднималось и выходило на берег совершенно невообразимое существо, подобное которому мне ещё не доводилось видеть. Более всего напоминало оно огромного волка. Однако на спине и лапах его виднелись плавники, которые и придавали ему сходство с косаткой. «Что это за жуткое создание?» - спросил я у Фадея. «Это – морской волк, - ответил тот, – Племя моего отца называет его Гонакадет, среди народа моей матери он известен как Васго. Говорят, будто некогда он был человеком, которому посчастливилось сразить морское чудище. Однако, облачившись в шкуру чудовища, он сам превратился в зверя и с тех пор живёт в море. Обычно он не представляет опасности для людей, ибо пищу его составляют рыбы и прочие обитатели вод. Стать в море свидетелем его охоты даже сулит удачу. Однако, когда он не может найти себе пропитания, голод гонит его на берег, где он подчас охотится и на людей». Всё говорило о том, что сейчас был именно такой случай.
Меж тем ужасное создание направилось прямиком к нашему костру. Морской волк оскалил свою пасть, полную острых, как клинки, зубов. Хоть нас и было двое, мы были совершенно безоружны и потому могли стать для Васго (впредь я буду, ради удобства, звать его этим, более кратким, именем) лёгкой добычей. Он подбирался всё ближе и ближе, и я вдруг осознал, что самое жуткое в облике этого существа – не его размеры, не клыки и даже не плавники косатки, столь диковинно сочетавшиеся с волчьим телом. Страшнее всего было смотреть в его глаза, в которых чувствовался отнюдь не звериный разум.
Васго остановился, затем в несколько мощных скачков пересёк разделявшее нас расстояние и ринулся прямо на меня. Однако за мгновение до того, как чудовищный волк должен был повергнуть меня на землю, что-то оттолкнуло меня в сторону. Лишь миг спустя я осознал, что это Фадей принял, таким образом, удар на себя. Когда я обернулся, спутник мой лежал на земле, а оскалившаяся волчья пасть нависла прямо над его горлом. Фадей изо всех сил боролся с чудищем, стараясь оттолкнуть его прочь, но силы были явно не равны. Необходимо было срочно что-то предпринять. Вот только что? У меня не было с собой даже перочинного ножа. Чувство собственной беспомощности было поистине невыносимым. Однако позволить себе сдаться и оставить Фадея в беде я не мог. И тут на меня снизошло озарение. Я бросился к костру, выхватил из него толстую ветку и горящим концом ткнул Васго в бок. Тот взвыл и тотчас отпрянул прочь. Отринув страх, я направился к нему, держа горящую ветку прямо перед собой в вытянутой вперёд руке. Волк продолжал какое-то время пятиться назад, затем остановился. Остановился и я. Взглянув в глаза чудовища, я, неожиданно для себя, увидел в них не злобу и ненависть ко мне, но уважение. Васго развернулся и медленно побрёл в сторону моря. Он вошёл в воду, и вскоре над водой виднелся лишь чёрный плавник, удаляющийся прочь от берега.
Я стоял и смотрел вослед уходящему зверю, словно заворожённый. Но вдруг мысль о Фадее поразила меня, словно молния. Схватка с чудищем едва ли прошла для него бесследно, он мог быть ранен. Однако, развернувшись, я обнаружил, что молодой колош уже стоял невдалеке от меня и также провожал взглядом удалявшегося Васго. К счастью, волк не нанёс Фадею серьёзных увечий, и спутник мой отделался лишь парой синяков да ссадин. Я поблагодарил его за свою спасённую жизнь, он в ответ поблагодарил меня за то же самое.
И, всё же, у меня никак не укладывалось в голове, что ужасное создание столь легко и быстро отступило. Казалось бы, сделанное мной должно было лишь разозлить его. Когда я поделился своими мыслями с Фадеем, тот ответил, что, по всей видимости, столкновение с Васго было первым нашим испытанием. Мы не поддались страху и смогли оказать достойное сопротивление. Именно поэтому морской волк не стал продолжать борьбу с нами.
Между тем, нам необходим был небольшой отдых, чтобы на следующий день быть готовыми к новым испытаниям, припасённым для нас островом Ворона. Дров для костра, к счастью, должно было хватить на всю ночь. Фадей предложил мне отдохнуть первым, сам же он намеревался нести дежурство на случай нежданного возвращения Васго или иной опасности. Впоследствии он должен был разбудить меня, дабы я мог его сменить. И вот, устроившись возле костра, я закутался в свой плащ и вскоре погрузился в сон.
Когда я открыл глаза, в небе уже забрезжил рассвет. Оказалось, что Фадей не стал будить меня, дав мне возможность насладиться более продолжительным отдыхом. Я стал уговаривать его вздремнуть хоть немного, дабы восстановить силы, однако он отказался, заявив, что чувствует себя превосходно. Вероятно, легенды о поразительной выносливости колошей были вовсе не лишены основания.
После пробуждения невероятные события дня минувшего стали казаться сновидением. Разум мой никак не мог принять реальность встречи с таинственно исчезнувшим стариком и сражение с морским чудищем. Поэтому, когда Фадей сказал мне, что нам нужно собираться в дорогу, я стал ему возражать. Я говорил о том, что нам следует набрать ещё дров, развести яркое пламя и попытаться дать сигнал кораблям, которые могли оказаться поблизости, дабы спастись с жуткого острова. Колош лишь усмехнулся в ответ. «Ворон уже ждёт нас», - сказал он. И верно, на камне неподалеку сидела большая угольно-чёрная птица. Стоило мне лишь взглянуть на неё, как та, громко каркнув, встрепенулась и взмыла в небо. Ворон полетел над лесом в сторону скалы, возвышавшейся за лесом. «Он указывает нам путь», - сказал Фадей и направился прямиком в чащу. Спорить, судя по всему, было бессмысленно, и я пошёл следом за ним.
Лес, через который пролегал наш путь, был столь густым, что через кроны деревьев едва проникал солнечный свет. Ворон совершенно исчез из виду, и лишь изредка мы слышали раздающееся издалека карканье, по которому молодому туземцу каким-то непостижимым образом удавалось ориентироваться. Колош молча шёл вперёд, уверенным и твёрдым был его шаг. Я же постоянно озирался по сторонам. Окутавший стволы деревьев сумрак создавал впечатление столь таинственное, что я всё меньше удивлялся тому, что на этом острове оживали древние сказания. И всё же, ощущение это было для меня новым и непривычным, и несчастный мой ум метался из стороны в сторону, отказываясь верить в происходящее. Когда я поделился переполнявшими меня чувствами с Фадеем, тот, помолчав, сказал мне: «Всё оттого, что вы, чужеземцы, думаете, будто мир вокруг вас – мёртвый. Для нас же мир наполнен жизнью. Жизнь повсюду – в тебе, во мне, в звере, в дереве, в ветре, воде и камне. Наши старейшины учат нас уважать всякую жизнь. Вы же, если уважаете и цените какую-то жизнь, то лишь свою собственную, да и то не всегда. Всё остальное для вас будто бы живо в недостаточной мере. Потому и каланов бьёте вы без счета, и готовы бить до тех пор, покуда их не останется вовсе. И отсюда – страх ваш перед смертью. Ваши долгобородые священники учат вас о вечной жизни, но большинство из вас, кажется, в глубине души не очень-то им верит. Ведь из тех неземных краёв, о которых они вещают, никто, как вы убеждены, не возвращался. Поэтому вам нужно постоянно убеждать себя, постоянно искать какую-то основу для своей веры. Или же просто верить слепо, бездумно, и ненавидеть каждого, кто верит иначе, чтобы тот не посеял в ваших душах сомнения. Нам же всё это не надобно. Нам ведомо, что жизнь – везде, потому переход в мир духов и обратно нас не страшит».
Мне, как человеку европейского, рационалистического склада ума, слышать такие слова было, разумеется, в диковинку. Однако некая часть души моей невольно соглашалась со сказанным Фадеем. Во всяком случае, позаимствовать чуточку уважения к окружающему миру у тех, кого мы привыкли считать дикарями, цивилизации нашей явно не помешало бы.
Меж тем мы, наконец, достигли скалы, над вершиной которой кружил ворон. Он словно бы приглашал нас последовать за ним и взобраться наверх. Однако сделать это было не столь просто. Обойдя скалу с трёх сторон (четвёртой она была обращена к морю), мы убедились, что лишь в одном единственном месте её поверхность имела выступы, цепляясь за которые можно было попытаться вскарабкаться на вершину. Никогда прежде мне не доводилось заниматься чем-либо подобным, и задача выглядела просто непосильной. Карканье ворона в вышине казалось мне смехом. Он словно бы издевался над нами, бескрылыми и такими беспомощными. Эта мысль вызвала внутри меня возмущение. Древние духи, загадочные испытания – да пропади оно всё пропадом! Раз уж мы оказались здесь, то уж лучше погибнуть, упав со скалы и разбившись, чем медленно умирать от голода или холода без надежды на спасение. Я подошёл к скале, и уже приготовился было взбираться. Однако Фадей остановил меня, сказав, что полезет первым. И вот, всего через пару мгновений я уже наблюдал, как тот карабкается ввысь по крутому склону. Казалось, что тяжкий подъём давался ему довольно легко. Он, истинное дитя природы, на удивление быстро находил для себя опору. Лишь у самого верха он ненадолго замешкался, перед тем, как достичь, наконец, вершины.
Настал мой черёд. Подпрыгнув, я ухватился за каменные уступы и начал движение наверх. Стоит ли говорить, что мне приходилось гораздо более тяжело, нежели сноровистому колошу? Руки и ноги мои гудели от напряжения. Вниз я старался не смотреть, однако, чем выше я взбирался, тем быстрее колотилось сердце моё. Несколько раз я чуть было не сорвался вниз, едва успевая зацепиться руками за выступы. Наконец, примерно посередине моего пути, повинуясь внезапному предчувствию, я прижался всем телом к скале, а мимо меня пронёсся большой камень, с глухим стуком ударившийся оземь внизу. Казалось, будто скала всеми силами пытается сбросить меня. И мне оставалось лишь тихо проклинать окаянную глыбу.
Я остановился. В голову мне внезапно пришла довольно странная мысль. Что если попробовать взглянуть на скалу не глазами заморского гостя, но глазами колоша? Человека, для которого всё кругом исполнено жизнью. И вот, скала представилась мне уже не безжалостной кручей, но древним мудрым великаном, уставшим от бесконечных скитаний и уснувшим на берегу моря, постепенно обрастая мхом, лишайником и деревьями. Поколения людей сменяли друг друга, а сон его был всё столь же безмятежен. Так почему же я должен считать его своим врагом, который будто бы жаждет гибели моей? Стоило мне подумать об этом, как вдруг небывалый прилив сил наполнил меня. Продолжив свой путь наверх, я чувствовал, будто уступы, которые я прежде находил с таким трудом, словно сами ложились под мои ладони и ступни. Наконец, когда я уже почти достиг вершины, Фадей протянул мне руку и помог завершить восхождение.
Воодушевленный своими мыслями, во время подъёма я совершенно забыл об усталости. Но, стоило мне достичь вершины, как она свинцовым грузом навалилась на мои плечи. Фадей, судя по всему, чувствовал то же самое. Совершенно забыв о вороне, что привёл нас туда, мы присели под небольшим деревцем, дабы немного отдохнуть. Однако сил бороться с изнеможением у нас не осталось, и скоро мы оба погрузились в дремоту.
Когда мы очнулись, солнце на небе уже начало клониться к закату. Похолодало, и вершину скалы начала окутывать молочно-белая пелена тумана. Вскоре она стала столь густой, что я едва мог видеть собственную руку, вытянутую вперёд. Вдруг из недр тумана послышалось карканье ворона. Оно всё повторялось и повторялось, не оставляя малейших сомнений в том, что загадочная птица вновь зовёт нас за собой. Повинуясь этому таинственному зову, мы со спутником моим молча поднялись на ноги и пошли сквозь туман. Спустя несколько шагов я остановился. Ведь нельзя же было идти просто так, вслепую. По моим расчётам, мы двигались точно туда, где скала обрывалась прямо в море. Мне вспомнились рассказы Фадея о том, что ворон Йэль любит подшучивать над людьми. Но неужели он провёл нас через все испытания лишь для того, чтобы уготовить нам столь нелепую гибель?
Меж тем Фадей, видимо, ушёл уже довольно далеко, и я не слышал звука его шагов. Я окликнул колоша по имени, но тот не отозвался. Поняв, что могу без толку простоять на месте целую вечность, я вновь медленно пошёл вперёд. Вскоре я услышал шум волн морских, бьющихся о камни, поначалу тихий, но становившийся всё громче и громче. Прямо в лицо мне подул солоноватый бриз. Я застыл на месте. По всей вероятности, обрыв был прямо передо мной. Я вновь позвал Фадея, и вновь лишь тишина была мне ответом. Неужели он свалился вниз? Но ведь тогда я должен был услышать его крик. Я же слышал лишь шум прибоя. Из тумана передо мной вновь раздалось карканье. На сей раз это уже действительно походило на насмешку, причём весьма злую и жестокую. Но, с другой стороны, поворачивать назад уже не имело смысла. Как не было смысла и ждать, покуда туман рассеется. Коль это была игра, то следовало играть до конца. А, может, ворон просто желал моего доверия? Ведь в трудную минуту просто поверить кому-либо часто бывает очень трудно.
И вот, я сделал шаг вперёд. Твердь, к счастью, не ушла из под ног моих. Я сделал ещё один шаг. Потом ещё. Я совершенно перестал думать о разверзшейся у края скалы пропасти, и идти становилось всё легче. Страхи ушли, а душа наполнилась восторгом и ликованием. Я шёл всё быстрее и быстрее, уже почти переходя на бег. При этом чувство времени было мной совершенно утрачено. Вдруг туман вокруг меня рассеялся, и я увидел себя стоящим на утёсе, возвышающемся над морем. Край утёса был прямо за моей спиной, и за ним в морской дали виднелся остров с вздымающейся над волнами скалой. Сомнений быть не могло – это был остров Ворона. Получалось, будто я покинул его буквально по воздуху, или же туман каким-то иным непостижимым образом доставил меня сюда.
Неожиданно до слуха моего донеслись еле уловимые обрывки родной русской речи. Я взглянул на берег и увидел там большой костёр, вокруг которого суетились люди. А неподалёку от берега стоял на якоре корабль. Вне себя от радости, я намеревался уже спуститься вниз, как вдруг вспомнил про Фадея, которого не было видно нигде поблизости. Впрочем, он мог ужё быть внизу, у костра. Я начал медленно спускаться по поросшему лесом пологому склону, одновременно зовя колоша. Внезапно, обернувшись вправо, я увидел своего спутника, сидевшего на стволе поваленного дерева. Тот смотрел на меня и хитро улыбался. «Пойдём со мной! Там, внизу – корабль! Мы спасены!» - воскликнул я. Колош же ответил: «Что ж, ты всё-таки поверил. А ведь сколько было сомнений! Думал, будто издеваются над тобой, насмехаются. В море сбросить хотят. Впрочем, это уже не важно. Живи себе дальше, но помни о том, что случилось с тобой на острове!». Я был настолько поражён, что смог промолвить лишь: «Ты не Фадей!». Стоявший предо мной громко рассмеялся, и его фигуру начал окутывать туман, покуда не скрыл от взора совершенно. Миг спустя из тумана вылетел ворон, сделал несколько кругов над моей головой и полетел к оставшемуся за морем острову.
Выйдя, наконец, на берег, я, к удовольствию своему, увидел, что Фадей, настоящий, и впрямь грелся уже возле костра. Ещё более обрадовалось сердце моё, когда я узнал средь сидящих у костра подле него нескольких человек из экипажа затонувшего бота. Оказалось, что они, несмотря на бурю, были спасены проходившим поблизости кораблём, державшим путь в Ново-Архангельск. Корабль этот остановился затем у небольшого острова, дабы команда могла передохнуть после нелёгкой битвы со штормом. Нас с Фадеем они считали погибшими, и были крайне удивлены, увидев нас в целости и сохранности. Пришлось сочинить для них историю о том, как мы угодили к колошам, провели ночь в их селении и были доставлены ими сюда, где была замечена «большая лодка белых людей». К счастью, в это объяснение они поверили и расспросы учинять не стали.
Через некоторое время мы ступили на борт корабля, и тот отправился в путь. Во время плавания я рассказал Фадею об увиденном мной на склоне утёса. Молодой колош в ответ улыбнулся и промолвил, что подобная шутка – вполне в духе Йэля.
К счастью, путешествие наше на сей раз обошлось без неприятностей. Прибыв в Ново-Архангельск, я, приведя себя в порядок после краткого отдыха, направился на встречу с Барановым. Тот выразил искреннее сожаление по поводу случившегося и предложил вновь отправиться в факторию через пару недель. Я учтиво отказался, пояснив ему, что не имею желания заниматься промыслом калана. Вместо этого я предложил ему стать посредником в переговорах с туземцами, уверяя, что в этом качестве принесу компании значительно большую пользу. Недолго поразмыслив, Александр Андреевич согласился. В течение последующих четырех лет, проведённых мной в Новом Свете, мне не раз доводилось посещать колошские селения и говорить с их вождями. Я говорил с почтением, и туземные правители внимали словам моим с таким же уважением. Немало усилий было приложено мной к тому, чтобы не допустить новых войн.
Наконец, когда в 1819 году Баранов, будучи уже в весьма преклонном возрасте, уступил бразды правления колониями своему более молодому преемнику и удалился на покой, я также решил покинуть Русскую Америку и вернуться домой. Я предложил Фадею отправиться со мной, однако тот отказался, вознамерившись вернуться к своим сородичам. Поблагодарив друг друга за всё пережитое вместе, мы попрощались, и вскоре красавец-корабль понёс меня прочь от американских берегов.
Немало лет минуло с той поры. Однако по-прежнему живы в памяти моей те события, что навсегда изменили мой взгляд на мир, научив уважать жизнь и видеть её повсеместно. Заканчивая писать эти строки, вижу я громадного чёрного ворона, что уселся на ветке дерева прямо под моим окном. Я уже стар, и недолог тот час, когда ворон этот, расправив крылья, поднимется ввысь и поведёт душу мою за собой в мир духов. И я, отбросив страх и сомненья, пойду вослед.
