​Каша из колобков

В небольшом городе, в маленьком домике жили-были дед да баба. Жили они — не тужили. Да и то сказать, с чего тужить-то?! Детей не было и уже не предвиделось. Из хозяйства токма четыре таракана, да сверчок за печкой. Из имущества имелось корыто разбитое, на стене телевизор плоский, да сусек дубовый пустой. Невод? Не, невода не было, и тоже не предвиделся. Да и зачем им невод этот в городе-то, в однокомнатной избенке?

Вот так жили-жили, и вдруг дед говорит бабе:

— А спеки-ка ты мне, старая, колобков. Что-то жрать больно хота.

Сказал так и сразу же пожалел, на печку схоронился. Схоронился, да не весь — ухо одно на волю выставил. А вдруг да обломится.

И точно, обломилось. Прямо по уху скалкой. Потому как обиделася баба дюже, покраснела вся, вязание бросила, орет:

— Совсем сдурел, какая я тебе старая? На цельный год тебя моложе! Скока разов тебе, козел ты бескультурный, говорено, что нету у бабы годов! Баба, покудова не помрет, все молодка. «Колобков, колобков...». Да скока разов ты мне уже той манной кашей корить будешь, что апосля свадьбы тебе сгоношила?! Да, были колобки, не отрицаю. Так ты же их все съел, даже плошку вылизал! Колобков ему спеки! Из чего печь-то? По сусеку что скреби, что не скреби, пыль одна...

Поорала так баба, поорала и заплакала. Очень уж ей себя жалко стало. Да и деда тоже жалко, и вообще. Села на скамейку, фартуком слезы со щек протирает, ждет, покедова дед с печки слезет, чтобы ухо ему йодом полечить.

Слез дед, рядом сел. Сидит, молчит, вздыхает. Ждет, кода лечить начнут. Не впервой, бывало, что и внутрь лекарства наливалось. Но, видать, не в этот раз. Видать, совсем плохо дело. Баба тоже об том же подумала и вместо лечения как даст по второму уху:

— Ты почто, старый козел, на всю пенсию телевизор купил? Совсем очумел? Да был бы хоть справный, так ни пульта, ни проводов нету!

Тут уж дед не выдержал. Вскочил, бороденку вскинул, одну ладошку в карман жилетки всунул, другой на стенку показывает:

— Дура ты, баба! Кино — это важнейшее из искусств! Кто к нам ни зайдет теперича, все увидят, что и мы не лыком шиты, к культуре тянемся.

— К чему тянуться-то, ежели он не показывает ничего. Никакой пользы от пластины ентой. Чернота одна сплошная.

— Есть польза. Она дырку в сте...

— Я тебе сейчас покажу дырку! Неси обратно свою культуру!

— Куда?

— Туда, где взял, на рынок, — сказала так бабка и отвернулась от деда на-сов-сем. Такого страшного наказания дед не ожидал. Вот ведь дались ему эти колобки боком. Не очень-то и хотелось. Сильно он испугался, быстренько собрался, снял со стены «культуру» и ушел.

***

Долго ли коротко ли сказка сказывается да не скоро дело делается. Бабка уже и печку протопила, и герани полила, и носок один связала, нету деда. Сидит, вздыхает, жалеет, что к высшей мере сваво любимого сгоряча приговорила. А как совсем темно за окном стало, свечку зажгла и заплакала над ней горько.

Да не успела слезой платочек промочить, как дверь стукнула и входит мужчина. Красавец писаный, на нее смотрит, ей улыбается. Выбрит чисто, пострижен модно, в костюме новом, в руке букет огромный из ее любимой сирени белой. А глаза-то у мужика знакомые, родные. Хотела бабка на шею красавцу кинуться, да про колобков и пенсию зазря страченую вспомнила.

— Ну, и где ж твой телевизер? Аль на пиджак променял? А бороду, небось, на веник.

— Да тут это... невразумление приключилось. Не телевизер это вовсе, оказывается, — засмущался дед.

— Да ну?! А что ж? Мабудь, радиво? Не, по цене-то на два радива выйдет, — разошлась бабка.

— Не, не радива это. Это картина старая, «Черный квадрат» называется. Дорогая, жуть. Так что мы теперича с тобой богатые.

***

И живут они с тех пор припеваючи. Мед-пиво пьют, и по усам течет, и в рот попадает. Дед бабку на джипе возит по фитнесам всяким. Поговаривают люди, что они на ЭКО записались. Придумывают, конечно, но, если разобраться, почему бы и не слепить Снегурочку на старости лет. Не первые, чай, и не последние.