Летний денек

На улице стоял ранний летний денёк. Через закрытое окно с улицы прорывались звуки детских шалостей, которых больше никогда и не бывает, кроме как в детстве. Ребенком относишься к этому, как к рутине, обыденности, но, когда вырастаешь хотя бы до первой бутылки пива или сигареты, уже начинаешь скучать по утраченному детству и заливать эту грусть медом воспоминаний. Это чувство ностальгии, приятное и ужасное, отталкивающее и манящее, не спутать ни с каким другим.

С кухни ко мне шел манящий запах маминых блинчиков. Такая у нас традиция. Каждое утро субботы — вся семья собирается на мини-масленицу. И хоть отца уже давно не стало, а брат давненько к нам не захаживал, мать все равно накладывала на стол на четверых.

После недели школьной практики я, наконец, мог отдохнуть. В то время это действо значило для меня сутками играть в компьютер и прерываться на пиво, когда для этого есть деньги в кармане и нет мамы в радиусе километра.

До меня доносился голос. Достаточно громкий, чтобы я услышал, но сдержанный, чтобы сохранить материнские нотки в голосе:

— Сынок, иди кушать!

— Сейчас, мам! — отвечаю ей.

Я, в предвкушении ещё суток отдыха и горячих маминых блинчиков со сметаной, решил проверить почту. Знаете, все было настолько хорошо, так идеально, что я ничуть не удивился, когда открыл письмо. Оно, неожиданно разорвав спокойствие, крикнуло, что мой старший брат, моя любовь, спрыгнул с крыши.

«Дорогой брат. Наконец-то я решился на это и решился окончательно. И ты, и я, и мама, да даже папа, пока был жив, знали, что это когда-нибудь произойдет. Не писал никому: ни Алене, ни пацанам, ни маме. Решил сказать об этом тебе, ведь ты всегда меня понимал. Как-то мы с мамой говорили на эту тему, она сказала, что я ещё ребенок, поэтому взрослые меня не понимают. Пишу тебе, брат, именно здесь, а не в социальной сети, потому что следаки будут все прочесывать, это понятно. Свои профили везде я уже удалил, сейчас отправлю это тебе и письмо удалю тоже. Не хочу, чтобы у вас были из-за меня проблемы, ведь я и при жизни доставлял их достаточно.

Если кто-то будет спрашивать тебя или маму, почему я это сделал, ты ответь, что из-за неразделенной любви. Наплети там что-нибудь. Ведь, думаю, это самая безобидная причина в глазах окружающих.

Наверное, мать была права — не надо было мне идти на этот актерский. Все мои бывшие одноклассники: и Колян, и Леха, даже Вано уже рассекают на мерседесах, семьи у них, дома — юристы, бизнесмены. А я что? Я если бы знал, что бесталанен, я бы никогда не пошел туда! Я себе, черт возьми, квартиру оплатить не могу, живу у Алены. Ещё мужик называется. Не могу я работать в этом продуктовом, ну не могу. Я что, самый глупый, самый плохой? Я столько книг прочитал, брат, не могу я апельсины взвешивать. Да что тут апельсины... Даже трусы, в которые я кончаю во сне — и то мне мама подарила! Не знаю почему, будто весь мир против меня сговорился. Толку с меня никакого, матери гордиться нечем, тебя надо как-то на ноги ставить... На какие шиши это все? А я, вот, погнался за успехом! Все или ничего — думал. Ага... Оказалось, ничего. Ну, ладно, главное сейчас — побыстрее с этим покончить.

Аленка вчера сказала мне, что я — самовлюбленный неудачник. Я сначала обиделся, а потом понял, что она права. Аленка ведь меня любит и с эмоций это только сказала, но я то знаю, это — правда. Она сама от меня так просто не отвяжется: любит идиота. А мне от этого только холоднее. Не достоин я её любви. Вот, упаду я, превращусь в мешок с костями и остатками человеческих органов — поплачет полгода-годик, да успокоится. Познакомится с кем-нибудь, выскочит замуж и будет у неё все. Со мной ей жизни нет и никогда не будет.

Папа наш... Не знаю, как бы он на это отреагировал. Знаешь, брат, мне очень больно, что я его тогда не остановил. Хотя я старший сын, я был обязан прийти, избить его, оттащить от этой водки и посадить в подвал. Через месяц он бы вышел, может, спасибо бы даже сказал. Но это не важно, главное, чтобы живой и, насколько это ещё было возможно, здоровый. Но я этого не сделал. Я трус и всегда им был. Виноват ли я в этом, виноват ли в его смерти? Конечно, да. Всегда должен быть кто-то виноват, а тут, кроме меня, и некому.

А мама... Знаешь, брат, я чувствую себя очень виноватым перед ней. Иногда мне казалось, что она меня не любит, но, наверное, не может мать не любить сына. Она ведь хотела, как лучше. И кричала на меня, ругалась, чтобы я шел на этот экономический, потому что добра мне хотела...

Жаль, что я больше никогда не попаду на субботние блинчики... Ты это, извинись за меня перед ней, что я её послал на три буквы. Ну тогда, год назад ещё... Сам не могу, у меня уже нет на это сил ­— ни моральных, ни физических.

Пишу это письмо на крыше недостроенной многоэтажки. В груди моей бьется что-то, все отталкивая меня от уступа. Может, это жизнь, душа моя все умоляет меня остановиться. Но нет. Лучше испытать эту боль одним мгновением, чем терпеть это ещё больше одного вечера. Никудышный я человек, и всегда им был. Все мои попытки исправить это были пусты и бессмысленны.

А как же хочется, чтобы меня кто-то пожалел, обнял, сказал, что у меня все будет хорошо... Но всем все равно, возможно, даже тебе.

В общем, прощай, брат. Как дочитаешь это письмо, меня уже не будет. Мысль о том, что ты прибежишь и будешь долго и горько плакать над моим телом — дает мне силы на ЭТО. Прошу, брат...

Адрес: Волховский проспект, дом 33/45. Около фонтанчика во внутреннем дворе.

Вылетаю из комнаты, квартиры.

— Ты куда, сынок?

Меня охватывает чувство, которое я не знаю как охарактеризовать.

«Брат!».

Прибегаю по адресу. Место уже оцепили какие-то машины, люди в халатах, полицейские формы.

«Да говорил же я уже, что ничего не видел! Пришел на работу, вот, как обычно, к восьми. И увидел ЭТО. Сразу позвонил вам...».

«Смерть наступила предположительно в 01:30».

«Да выключите вы этот чертов фонтан!».

Как странно. Дом не достроен, повсюду суматоха, а фонтан брызгает вверх струйками, собирающимися в центре и расходящимися по сторонам.

В этой обстановке никакой трагедии не замечалось, лишь охранник был на вид очень помятый. Видимо, все присутствующие, кроме нас с ним, видят такое каждый день — человек, чувствующий и мыслящий, существующий, стал куском мяса. Но фонтан все-таки пытались выключить все: как-то неудобно было перед окружающим миром, что он работает, живет, радостно играя струйками воды. А этот парень, которого они и не знают, брат мой, — нет.

Я видел ЕГО с расстояния где-то ста-пятидесяти метров и подходить не хотелось. Наоборот, ноги несли меня от этого места. Неожиданно для себя, побрел оттуда. Через несколько шагов, ускоряя шаг, побежал.

Как будто ничего и не произошло, купил себе 3 бутылки пива и, с перерывами на поливание соседнего дерева, выпил все до трех дон. Потом бродил по улице и думал, как же это странно. Я гуляю, дышу, чувствую этот мир и себя в нем. Я здесь, среди дворов, пьяниц и бытовых проблем. А где мой брат?

Вернулся домой тотчас после того, как вспомнил, что он у меня есть.

«Мама», — произнес тихим голосом. Никто не ответил. Кухня — пусто, спальня, зал — никого. Прохожу к себе. Рядом со стулом, столом и ноутбуком на полу лежала моя мать. Я подбежал к ней. Пощупал пульс — пусто.

Везде вокруг стало пусто.

Ноутбук все еще жил, экран горел. Сообщение от брата отправлено: вчера 22:43. Тут мне в голову врезались недавно услышанные слова:

«Смерть наступила предположительно в 01:30...». Может, он хотел, чтобы я прибежал и спас его. Почему я увидел письмо только утром? Он, наверное, подумал, что мне плевать на него. Может, у него была просто истерика, нервный срыв. Может, я бы его смог успокоить, спасти?

А я играл в компьютер.

Эмоций, сил не было ни на что. Хотелось сбежать от этого всего, но я не знал куда. Последнее пристанище, мама, пока была со мной, но никак не реагировала на меня, а мой последний авторитет, брат, уже был где-то очень далеко.

Я встал со стула, перешагнул мать и пошел на кухню. Там стояли остывшие блинчики. Съел один. Мороз, что шел от этого блина и охватывал все вокруг, я увеличил чуть прокисшей сметаной. Открыл холодильник, взял бутылку пива, которое стояло уже 3 года, как память об отце. Выпил её за отца, скурил сигарету и вырубился прям на столе кухни.

Проснулся. Звуки детских чудачеств. За окном стоял ранний летний жаркий день. Все было настолько плохо, что я бы не удивился, если бы сейчас резко все стало хорошо. Но все было так же. Я прошел в свою комнату. Труп матери, горящий ноутбук, которые были со мной, и брат, который уже где-то не здесь. И так плохо стало, и так тяжело, что единственное, на что у меня хватило сил — лечь, опершись на стену, рядом с моей мамой.

Сажусь рядом с моей матерью, опираюсь на стену. Набираю номер, известный мне со школьных инструктажей.

«Алло, скорая? Увезите, пожалуйста, мою маму и это письмо».

«Какое письмо? Что у вас случилось?».

«Приезжайте. Адрес — Новоиспечения, дом 1, квартира 333».

Трубка ещё что-то говорила, но я уже не слушал.

За окном — летний ранний день, детское озорство и жизнь. Я взял ноутбук, лег к маме, приобнял их обоих, закрыл глаза и уснул.