Андрей Лакро

Когда исчезнут краски

Автор:
Гермиона Тарантайкина
Когда исчезнут краски
Работа №187
  • Опубликовано на Дзен

Нет! Неет! Это плохо. Это не просто плохо – это ужасно, это глупо, это бездарно! Какая гадость! Сколько я над этим работал? Миллиард лет? Два? Три?! И вот такое в итоге получить… Может, правда «Вселенная» была моим потолком? Потом пошли посредственные «Венера», «Меркурий»… «Марс» тоже не вышел. Наверное,исписался. Ээээх! Ну неужели совершенно ничего хорошего? Есть, есть хорошее. Например, закаты, небо, вода отлично получились. Но это всё та же тема «Вселенной», всё тот же стиль. К тому же я их в «Марсе» отработал. «Земля», по сути, и есть «Марс», только серо-чёрный, потому что красный не смотрится. И главное, всё так хорошо начиналось! Не надо было исправлять по сто раз. Зачем я нарисовал этих человечков, зачем придумал им многооконные каланчи? Испорчено! Безнадёжно испорчено! Только стирать и начинать всё заново…

Мягкий скрип. Конечно, скрип сложно назвать мягким, но всё же он мягкий. Будто завёрнутой в несколько кусков ваты металлической палочкой скребут по дереву. Моя рука бледнеет и уменьшается, блёкнут и тончают вены. Скрип переходит в визг, и на коже остаются белые разводы. Я дотрагиваюсь до них и вместо тёплой плоти чувствую пустоту. Моя рука исчезает…

Говорят, что одиночки чаще сходят с ума. Возможно. По крайней мере, я сошла. Если вы спросите у меня, что такое сумасшествие, я отвечу: «Сумасшествие – это сердце, прыгающее в горле, и исчезающая рука». Наверное, нужно немного рассказать о себе. Меня зовут… Впрочем, неважно. Опустим также факты из моей биографии и род деятельности. Если исчезает моя рука, значит, скоро исчезну и я, значит, скоро исчезнет и диктофон, на который записывается мой рассказ, так что у нас очень мало времени. Не будем отвлекаться на пустяки. Скажу только, что я – интроверт, который хочет общаться с людьми, но стесняется даже поздороваться с охранником. У меня нет друзей, родственников, парня, даже кошки. Не спрашивайте, почему. Просто так вышло. В обеденные перерывы на работе, пока остальные пьют чай в столовой и сплетничают, я читаю, а вечером прихожу в пустую квартиру и…снова читаю или смотрю канал «Культура». Одна чашка, одна ложка, одна кастрюля, одна сковородка. Пятьдесят рублей на телефоне хватает на год, а смс-ки мне чаще всего присылает «МТС». Знаете, когда рядом совсем нет людей, перестаёшь чувствовать, что живёшь. Нет, даже не так. Перестаёшь чувствовать, что жизнь – это подарок, о котором ты мечтал ещё в животе у матери. Мир превращается в пресную кашу - запихиваешь её в себя по инерции, причём сидя в запечатанном пластиковом пакете, где проделана только маленькая дырка для рта. Возможно, если бы пакет исчез, всё стало бы не так уж и плохо, но выбраться из него нет никакой возможности. Я уже давно живу по инерции и не жду от мира ничего хорошего. Машинально хожу на работу, чтобы машинально получать деньги. Машинально вдыхаю воздух, не чувствуя его запаха. Машинально ем и не замечаю вкуса еды. Машинально слушаю и вздрагиваю от резких звуков. Единственная отдушина – книги, но они неживые и с ними уж точно не поговоришь по душам. Главный смысл всё-таки в людях. Тем не менее, я была нормальной. По крайней мере, уж точно не приходила в экстаз от чернухи вроде «Человеческой многоножки», которой, кстати, восхищаются многие люди «из мира». Если бы только нашёлся подходящий человек, я бы совсем влилась в общество, но он не нашёлся. Думаю, в этом вся проблема. Но что уж там… Всё было нормально, пока я не начала замечать, что исчезают краски…

Это началось месяц назад с батона. Да, с обычного батона за двадцать два рубля. В тот день я поужинала двумя оставшимися в холодильнике сосисками и, как это бывает после трудного рабочего дня, поняла, что не наелась. Мне вдруг до урчания в животе захотелось гренок. Тёплых, хрустящих, с маслом и сахаром. Желание было таким сильным, что я даже обрадовалась: наконец-то в моей жизни появились пусть и маленькая, но цель – приготовить гренки. Я включила конфорку и налила в сковородку щедрую лужу масла. То сразу зло зашипело, требуя батона. Открыла хлебницу (ох, лучше бы не открывала!. Чёртовы гренки с маслом!). На пластиковой подставке лежал пожелтевший кусок лаваша и… что-то продолговатое и белое. Белое, как снег. Белое, как сахарная пудра. Белое, как чистый лист бумаги. Белизну очерчивал серый контур, словно бы передо мной был детский карандашный набросок, только объёмный. Я прикоснулась к нему, ожидая почувствовать жёсткую бумагу, но вместо этого почувствовала твёрдую корочку,крошащуюся мякоть. Это был мой батон. Он даже пах, как батон: пылью, дрожжами и амбарным деревом. Он даже лежал там, где я его оставила. Точно батон, но только белый. Абсолютно белый. Я зажмурила глаза – в темноте плясали белые пятна. Наверное, мне показалось. Заработалась, переутомилась. Я же точно помню, что покупала нормальный батон золотисто-оранжевого цвета, чуть беднее апельсина, как говорила моя покойная тётя Наташа. Белых батонов вообще не бывает. Я открыла глаза. Батон по-прежнему лежал в хлебнице и был белым. Запахло гарью. Масло на сковородке шипело и лопалось. Жёлтые брызги летели во все стороны, как горячие пули. Один из них обжёг мне щёку. Кажется, даже сохранилось маленькое пятно. Возможно, оно уже исчезло. Тогда я впервые в жизни по-настоящему испугалась. Даже подумала, что у меня паническая атака. Внутри всё напряглось и заволновалось, распирая тело. И так больные почки начали зудеть, затряслись руки. Белый батон – это всё равно что мохнатая лапа, которая вылезает из-под кровати, или гроб посреди коридора. Казалось, Дьявол принёс его мне и положил в хлебницу. Ещё одна капля масла попала мне на руку, но я даже не отдёрнулась. Мне хотелось выбежать на улицу и показать кому-нибудь белый батон, спросить, что мне делать дальше. Но кто бы мне помог? Конечно, никто. Максимум бы покрутили пальцем у виска. Желудок замер, окаменел. Мне было совсем не до гренок. Еле ухватившись дрожащими пальцами за кнопку и получив ещё несколько капель масла в лицо, я выключила конфорку и ушла в гостиную смотреть телевизор. Он был самой надёжной вещью в моей квартире, потому что по нему показывали людей и они разговаривали. Шла какая-то русская комедия. Сама простенькая, но картинка яркая. Эта яркая картинка меня успокоила. Замоталась. Конечно, без отпуска полтора года. Мне просто показалось. Утром батон снова станет нормальным, а мне нужно больше отдыхать. Я уснула под шум телевизора.

Следующее утро началось с запаха гари и новостей. Первым, что я вспомнила, проснувшись, был белый батон. Я видела его перед собой, как будто он лежал не в хлебнице, а в моей голове. Идти на кухню было страшно. Мне вообще не хотелось туда больше заходить, но я себя заставила. Когда ты - интроверт, привыкаешь решать все проблемы сама. Сковородка по-прежнему стояла на плите, хлебница была открыта. Там я не нашла не только белого, но вообще какого-либо другого батона. Мало того, исчез и засохший кусок лаваша. Я провела рукой по дну хлебницы – ничего, кроме прохладного пластика, даже крошек, которых там всегда хватало. Я перевела взгляд на сковородку. Масло должно было жёлтым сгустком собраться в середине, но не собралась. Сковородка чуть ли не блестела от чистоты. Как будто никто и не собирался жарить гренки! Извините, но я так подробно рассказываю, потому что, во-первых, до сих пор помню тот вечер и то утро во всех мелочах, а во-вторых, потому что именно тогда впервые подумала, что схожу с ума. Конечно, эта мысль промелькнула быстро и ненавязчиво. Кому хочется признавать, что он может быть сумасшедшим!Я спрятала её в такой же глубокий ящик, как и сковородку, думая, что на этом проблемы закончатся. Если бы только знала! Надо было сразу идти к врачу! Но, думаю, все мы немного боимся психиатров, которые похожи на своих пациентов, а иногда бывают и чуднее любого шизофреника. Я думала, что у меня переутомление и отдых и таблетки решат мои маленькие проблемы. Вот только проблемы не собирались исчезать, а жирнели и разрастались.

В тот же день наш директор Людмила Николаевна сменила свой легендарный лимонно-жёлтый плащ на блёкло белый с карандашной строчкой, но никто не шушукался об этом в столовой. После работы я зашла в аптеку за успокоительным. «Тенотен» на витрине выглядел пугающе бледным. Даже невесёлый «Глицин» на его фоне смотрелся ярче. Фонарь у меня во дворе сменил обычный тыквенный свет на больнично-белый. Треугольный поток удерживали в рамках две серые линии. Я знала, что если прикоснусь к нему, то почувствую не бумагу, а еле заметное, шипящее тепло, и догадывалась, что скоро мой двор перестанет освещаться, с полок аптек исчезнет «Тенотен», а Людмила Николаевна будет приходить на работу без плаща. Догадывалась, но надеялась на лучшее. Зря. Дальше стало только хуже.

Через неделю после случая с батоном моя любимая красная кофта порозовела, а бардовые дверцы кухонного гарнитура стали коралловыми. Теперь я пила не одну, а две таблетки «Глицина» в день. Ещё через несколько дней моя кофта стала белее кожи, а дверца цветом напоминала разбавленный арбузный сок. И опять этот серый контур! Казалось, и кофту, и дверцы можно смять в один большой бумажный ком и выбросить в мусорку. Но нет, дрожащие пальцы ощущали под собой мягкую ткань и твёрдый пластик, покрытый лаком. Доза «Глицина» увеличилась до трёх таблеток в день. Впрочем, он мне ничем не помог. «Глицин» - вообще бесполезная штука. От него толку, как от леденцов. Леденцы хотя бы вкусные…

Я сидела на работе и корректировала статью, когда почувствовала холод и странную уязвимость, словно бы с меня сняли доспехи на поле боя. Рукам стало как-то слишком свободно. Я посмотрела вниз. Моя кофта исчезла! Остался только чёрный лифчик. Рыхлый живот колыхался от дыхания вместе с мелким, но от этого не менее уродливым шрамом. Щёки тут же потеплели, а глаза зашарили по всей комнате. Кто-то работал, уткнувшись в компьютер, но большинство собралось около Светы Сергеевой, которая только что вернулась из отпуска. Сама Света сидела на краю своего стола и качала опухшей ногой в коричневой туфле. Она смеялась, и губы у неё были белые, словно их накрасили корректором. Никто этого не замечал. Никто не замечал и исчезновения моей кофты. Взгляды проскальзывали по мне, как по надоевшему предмету интерьера. Внутри меня, казалось, разлили холодное молоко, которое шевелилось и пускало по органам мурашки. Я ощупала себя. На мне действительно не было кофты. Никто даже и ухом не повёл! Они бы сразу всё заметили – такие сволочи! – и начали бы украдкой показывать на меня и усмехаться. Если бы было что замечать… Скрюченные пальцы дрожали. Я пыталась пошевелить ими, но не получилось. Мимо прошёл Сева Кирпичников, и на его ногах вместо красных мокасинов были только белые носки с дыркой на мизинце. Понимаете, он шёл так, будто на самом деле был в этих мокасинах, и даже любовно посматривал на них.Это окончательно выбило меня из колеи.Слова статьи разлетелись на буквы и отдельные закорючки. И тогда… я просто сбежала с работы. В первый раз в жизни! Оставила открытыми все вкладки, надела своё бежевое – слава богу! – пальто и, не попрощавшись, вышла на улицу. На рекламном щите название МТС слилось с поблёкшим фоном. Холодное, рыхлое, как холодец, молоко поднялось к самому горлу вместе с завтраком. Красная вывеска «Пятёрочки» выгорела до бледно-розового. Запрещающий красный кружок светофора превратился в мертвый почерневший глаз. А сколько женщин с белыми губами! По дороге мне встретилось пять или шесть. Словно они объелись сметаны! Словно их обсыпали стиральным порошком! Дома, конечно, уже не было моих бордовых дверей. Незащищённая посуда стояла на серых полках. Тарелка, кастрюля, чашка, кувшин – всё, кроме красных пластиковых бокалов, которые нам подарили на Восьмое марта. Сердце, как ребёнок, принялось жадно сосать молоко. Когда оно наполнилось и уже готово было лопнуть, то срыгнуло и вновь с чмоканьем засосало. Чмок-чмок… Чмок-чмок… У сумасшедших бывают припадки. Да, те самые страшные припадки, когда они всё крушат, ломают и рвут. От чмоканья мой затылок налился кровью и запульсировал. Я готова была поклясться, что кровь у меня теперь белая. Всё спуталось, смешалось. Глаза покрылись белым налётом. Тошнотворная тяжесть опустилась на меня откуда-то сбоку, будто меня сдавливали дверцы лифта. Со мной случился припадок. Я забегала по всей квартире, вытряхивая одежду из шкафа, украшения из шкатулок, продукты из холодильника, книги с полок, безделушки с антресолей. Все вещи, которые раньше спокойно лежали по своим местам, скомканные и покалеченные были брошены в гостиной перед телевизором. Целя куча, целая гора! Вы подумаете, что я хотела их сжечь. Нет, вы не правы. Я хотела найти красное – хоть красную капельку, хоть красную крошку. Мне казалось, что если найдётся что-нибудь красное, всё закончится и начнётся прежняя скучная жизнь. Я перевернула весь дом, я ощупала и просмотрела каждую вещь. Мне попадались изумрудные жилетки, салатовые шляпы, голубые платки, розовые ежедневники, но ничего красного. Ни пятнышка! Рубиновое прабабушкино кольцо, лак для ногтей, собрание сочинений Ленина, помидоры, яблоки – всё исчезло. Красный просто вычеркнули из радужного спектра, как и жёлтый. На меня явно напала какая-то странная болезнь вроде дальтонизма. Я хотела посмотреть в интернете, что же это может быть, но красный ноутбук закономерно испарился в воздухе. Я хотела включить телевизор, но большая красная кнопка провалилась сквозь землю. Затылок всё ещё пульсировал. Ковёр плыл перед глазами, а молоко рвалось наружу. Дверцы лифта сплющивали меня, надавливая на щёки. Я не могла больше сопротивляться и наклонилась вперёд, засовывая в рот два пальца. Должно было булькнуть и политься, но не булькнуло и не полилось. Меня рвало воздухом. Блевота ведь тоже жёлтая…

Когда на следующий день стал исчезать синий и нежно-голубой кафель в ванной сменился бетонными стенами, я даже не удивилась. За ними последовали зелёный и фиолетовый. Из моего гардероба исчезли цветные вещи. В косметичке остался только тональник и тушь. Книги же – эти бумажные попугаи – пропали практически все. Я больше не ходила на работу и почти не бывала на улице, но даже из своей квартиры видела, как мир потихоньку тускнеет и стирается. Знаете, это похоже на порчу зрения. Сначала у тебя минус один, и ты лишь с трудом разбираешь номер маршрутки вдалеке. Затем минус два, минус три, минус четыре и так до тех пор, пока весь мир не сольётся в один разноцветный ком. Только тут, наоборот, фигуры предметов становились чёткими, а цвета исчезали, оставляя после себя сначала бумажные пятна и серые контуры, а затем и пустоту. Однаждыя посмотрела в окно и увидела, что небо стало ванильно-белым, будто сам рай спустился на землю. Вместо ажурных ворот и пухлых крылатых ангелов вдали светила половинка ярко-жёлтого солнца – вторая куда-то делась. Я подумала, что солнце тоже скоро пропадёт, но совсем не расстроилась. Небо было таким красивым, таким нежным, таким вкусным. Его хотелось зачерпывать ложкой и есть, как сладкий пудинг. Я прикрыла глаза. Передо мной была сверкающая, как кристалл, белизна. Может, Бог просто забирает нас к себе? Туда, где тепло, чисто и тихо. Но потом я посмотрела вниз. Там по серому асфальту двигались черно-белые люди. Мёртвые светофоры больше не переливались красным, жёлтым и зелёным, и блёклые, лишь кое-где с размытыми следами краски автомобили катили сами по себе. Нет, это больше походило на чёрно-белые комиксы, где всё настолько неживое, бумажное и сухое, что не веришь ни единому слову. Небо стало ванильным, потому что в нём растворилась жёлтая краска солнца. Скоро солнце исчезнет. Что тогда будет? Я не знала, но думала, что после точно почувствую вкус бумаги на языке.

Всё было ясно – кто-то убивал цвета, хладнокровно, без всякой жалости. Бах – и нет жёлтого. Бах – красный труп. Бахбахбах… Чёрный, белый и серый ещё как-то держались, но вряд ли это было надолго. Я заметила, что на моих чёрных туфлях появилось два-три светлых пятна. Наверное, они до сих пор живы, потому что самые стойкие, самые основные. С коричневым было сложнее. Кофейный вымывался так же, как жёлтый. Карий светлел в час по чайной ложке - только четверть моей радужки пока блестела розовым. Чем темнее цвет, тем сложнее его убить. Тем не менее, убить можно. Голова способна на всё. Я уже не сомневалась, что сошла с ума. Как ещё объяснить, что больше никто не поднимал панику? Людям, конечно, на многое наплевать, но, думаю, исчезновение красок не оставило бы их равнодушными. Значит, всё дело было в моей голове. Я даже не испугалась. Наоборот, стало спокойно и тихо, как перед сном. Больше не надо было мучиться, сомневаться, трястись. Я точно знала – я сумасшедшая. В конце концов, это должно было случиться. Нельзя же всё время быть одной. Даже удивительно, что началось так поздно. Правда, мне всё-таки хотелось убедиться в этом поточнее: выйти на улицу и спросить у первого прохожего: «А вы заметили, что краски исчезают?»Но я боялась. Боялась дажене того, что меня пихнут в психушку. Нет, я боялась, что они наорут, нагрубят, обидят. Люди же, вы сами знаете, очень злые, особенно в больших городах. Может быть, как раз поэтому я не могу с ними общаться. По этой же причине я тянула с записью к психиатру, но если мои отношения с прохожими при всём желании изменить бы не получилось, то с психиатрами можно было попробовать. Всё-таки они имеют дело с такими, как я, и не могут на нас огрызаться. Через неделю своего безвылазного, за исключением походов в продуктовый на первом этаже, сидения дома я взяла свой чёрный мобильный телефон и набрала номер знакомой клиники. Приятная, вежливая девушка из регистратуры записала меня на понедельник.

У нас осталось совсем немного времени, поэтому я не буду рассказывать вам, как бежевые обои исчезли со стен моей квартиры, превратив её в угрюмый подвал, а расскажу сразу про поход к врачу. Сегодняшнее утро началось с мягкого скрипа, про который я говорила в начале. Именно он меня и разбудил. Сначала я подумала, что кто-то слишком усердно трёт полы на верхнем этаже, но звук всё же был не такой тонкий и противный. Он показался мне знакомым, хотя я до сих пор, как ни стараюсь, не могу вспомнить, почему. Из холодильника пропало всё, кроме плитки шоколада. Она и стала моим завтраком. Затем я надела всё ещё чёрные брюки, полинявшую рубашку, пятнистые туфли и вышла на улицу. Небо всё ещё походило на ванильный пудинг, даже больше, чем в прошлый раз, а вот от солнца осталась только маленькая лимонная долька. Ветер не дул, но было холодно, как в склепе. Я огляделась по сторонам и увидела... До сих пор мурашки по коже! Я увидела людей, но это были не настоящие люди – объёмные, полнокровные, красочные. У них не просто побелели губы и радужка. Они стирались, как краски. Бумажно-белая девочка с заштрихованными карандашом губами. Мужчина с белым овалом место головы. Рядомс ним шла женщина, чьё все ещё цветное лицо болталось на белоснежном туловище. Белый, как на дорожных знаках, человек переходил дорогу.

- Возьмите, пожалуйста.

Девушка-промоутер дала мне четверть пустого белого листа. Одна её нога была светло-коричневой, а другой и вовсе не было. Плоские, бесцветные, как картонные фигурки, люди шли по тротуару, пили кофе в ещё незакрытых летних кафе, сидели на остановках и ехали в автобусах. Я то и дело наталкивалась на нарисованные карандашом овалы, палки, рты, круги. Такие же получались у меня в детстве - вот теперь они повсюду. Я посмотрела на себя в маленькое карманное зеркало – очень бледная, но всё ещё нормальная, если не считать, что радужка одного глаза побелела окончательно, как у мультяшки. Утренний скрип усилился, превращаясь в шелест. Девушка-промоутер осталась без второй ноги. В сердце снова засосало. Затылок потеплел. Я чувствовала каждый толчок крови. Стало так душно, что захотелось снять с себя рубашку. Вместо этого я втянула носом воздух, но воздуха не было - я вдыхала пустоту. Дела мои были плохи. Я поймала белое такси, которое узнала по нестёршимся шашечкам. Бледный, как смерть, водитель с исчезнувшей радужкой и седыми усами довёз меня до клиники. Руки у него были не толще буклета в десять страниц. За время поездки он не сказал ни слова и даже не взял с меня денег. Брать, в принципе, было нечего. Все медные десятки, серебристые пятёрки и красно-синие бумажки самоустранились.

Дверь клиники исчезла, но это уже стало привычным. Бахил тоже не было. Всё же белые обои и кафель сохранились, и это давало ощущение, что ты действительно находишься в больнице, а не в тюрьме. В регистратуре сидела девушка. Я поняла это по кольцу на пальце, который всё ещё оставался целым. Лицо же сильно пострадало. На чисто-белом овале остались только полные серые губы. Первая мысль была убежать и больше не выходить из дома, но помощь мне требовалась. Только психиатр мог остановить этот Апокалипсис.

- Ззздравствуйте, мне к психиатру на приём, - сказала я, сглатывая слюну.

- Здравствуйте, - губы неожиданно улыбнулись. Я узнала голос приятной девушки, которая записывала меня на приём. – Двадцать второй кабинет. По коридору направо.

Номера кабинетов были чёрными, поэтому не стёрлись. Двадцать второй нашёлся быстро. Дверь была. Я подумала, что это хороший знак и что сейчас мне точно помогут. Мышцы напрягались и тут же слабли от дрожжи. Голова болела от тепла в затылке и мягкого скрипа, который, как надоедливый комар, жужжал над ухом. Сердце бешено билось. Я чувствовала себя жертвой маньяка, которая долго убегала от него через тёмный леси наконец наткнулась на придорожную закусочную, где её спасут. Я постучала и приоткрыла дверь. В кабинете никого не было. Наверное, отошёл куда-нибудь. Я вошла и села на стул для пациентов. На массивном ореховом столе стопками лежали белые бумаги. Одна из них, усыпанная посеревшими печатями, прижалась к краю вместе с чёрным паркером. Бросил всё и ушёл. Вместе с руками стали подёргиваться и ноги. Я подумала, что если он увидит меня такую, то сразу положит в психушку. Ну и пусть! Лишь бы вылечили. Скрип теперь раздавался где-то справа. Хороший стол, добротный. Видимо, психиатр много получает. Только маленький слишком. И почему такой маленький? Такие столы маленькими не делают. Что-то острое прокололо мне пятку… Сердце чмокало. Чмок-чмок… Скрип шёл прямо от стола. Я медленно встала. С правой стороны виднелось побелевшее,непрокрашенное дерево. Стол как будто обрубили. По краю шла тонкая розовая полоска. Я обошла стол. На кресле валялся белый халат, но дело было не в халате. Врач же не обязан носить его весь день. Его можно легко снять и положить. А вот снять чёрные кожаные ботинки, которые стояли на полу перед креслом, вряд ли. Психиатр стёрся, исчез. Как батон, как моя кофта, как ноги девушки-промоутера. Вы, конечно, скажите, что если краски исчезали только у меня в голове, то мне просто показалось и психиатр был в кабинете. Я тоже так подумала и даже начала рассказывать ему о своей проблеме, но в ответ ничего не услышала, кроме всё того же мягкого скрипа. Либо психиатр действительно испарился, либо моё сумасшествие зашло слишком далеко. Но если всё же он был, то почему не дал мне таблеток, почему не отправил в психушку, почему я не услышала его голоса, почему не почувствовала его кожу? Вы знаете? Я не знаю. Сердце заткнуло мне горло, пульсируя во рту. Розовая полоска на столе становилась всё шире и шире, а мысли в голове ворочались всё тяжелее и тяжелее. Снова стенки лифта приближались ко мне. На слабых ногах я вышла из кабинета. В коридоре и регистратуре уже никого не было. Белый телефон издавал длинные гудки. Я устала. Казалось, моё тело сейчас дёрнется последний раз и рухнет прямо на кафель. Всё же я решила последний раз взглянуть в зеркало. Оттуда на меня смотрела бесцветная девушка с голым черепом…

Вот и всё, что я хотела рассказать вам. Чтобы добраться домой, мне пришлось пройти пешком по меньшей мере половину города. Когда же я всё-таки добралась, то обнаружила, что пол на кухне пропал и ниже подо мной белая детская, в которой остался лишь огромный карандашный мишка. Небо стало мёртвенно-белым, как и всё остальное, но вкуса бумаги не чувствуется. Визг нарастает, а моя рука исчезает. Вены уже убраны. Границы между запястьем и ладонью стёрты. Мне совсем не больно, даже не щекотно. Мне никак, будто и не исчезаю. Хотя это же всё происходит не в реальности, а в моей голове. Значит, не должно быть больно. Страх тоже куда-то пропал. Я спокойна. Зачем отчаиваться, если всё равно ничего не изменить? И всё-таки я записала, что со мной произошло за этот месяц, чтобы вы смогли поставить мне диагноз и помочь. Сейчас я сохраню запись, выйду на балкон и включу громкость на полную. Я живу на втором этаже, поэтому вы услышите каждое слово. Надеюсь, вы не такие плохие, какими кажитесь, и будете сострадательны.

Визг всё громче и громче. Всё-таки что-то он мне напоминает. Знаете, я тут вспомнила себя в третьем классе. Мама купила мне альбом, цветные карандаши и ярко-жёлтый жёсткий ластик, чтобы мне было, чем заняться на переменах. Каждый десять минут свободного времени, пока мои одноклассники играли в догонялки и дрались друг с другом, я рисовала. Обычно это был какой-нибудь простенький цветочек, или корабль, или солнышко, или принцесса в чудовищно пышном платье. Но больше, чем рисовать мне нравилось стирать. Да-да… Я придумала игру. Согласно её правилам я должна была стирать цвета по очереди. Например, сначала розовый, потом жёлтый, а в конце голубой. Но игра быстро надоедала мне, и скоро я вместо того, чтобы аккуратно избавляться от цветных кусочков, начинала стирать всё подряд, налегая на ластик. Так вот, во время игры ластик издавал мягкий скрип, а когда терпения переставало хватать, переходил на визг. Вот почему мне это знакомо! Как же я раньше не догадалась? Ведь я же сравнивала исчезнувшие предметы с карандашными набросками, ведь я же столько раз говорила, что краски стирались. Это была не метафора. Кто-то вздумал поиграть со мной в мою же игру. Наш мир – один большой рисунок – кто-то стирает, и остаётся…пустота…

Другие работы:
+2
06:10
762
18:16
Оригинально. Красиво и красочно, не смотря на то, что рассказ про обесцвечивание :)
Все действие представляется в виде рисунков, почти как мультик.
Для меня немного слишком эмоционально, но пожалуй, иначе это было не передать.
11:50
очень даже неплохо. автор выбрал неординарный сюжет
17:32
Мне рассказ понравился. Самое интересное — чем больше красок и предметов исчезало из обихода ГГ, тем ярче становилась картинка рассказа. Автору удалось невероятное smile Но я вся в замешательстве — фантастика ли это? Или описание мира душевно больного человека?
10:33
Интересный рассказ. Звук, исчезающие краски…
11:19
«Земля», по сути, и есть «Марс», только серо-чёрный, потому что красный не смотрится Земля вообще-то голубая, если автор не в курсе
много лишних метсоимений
текст громоздкий, тяжеловесный и сырой
абзацы надо делать меньше
Сюжет вторичен, тема банальная, исполнение на уровне 2-

Загрузка...
Анна Неделина №2

Достойные внимания