Куда ночь, туда и сон

Никогда не любил поездки к бабушке. Долгий путь в автобусе, зачастую стоя, часы ожидания пригородного рейса, а затем такси. Чаще всего я бывал там летом с крестной, но той весной выдался особый, хоть и грустный случай. Бабушка умерла.

Всю дорогу я только и думал, как будут проходить похороны, кто приедет, помимо нас с мамой, и как лучше изобразить скорбь. С бабушкой мы общались мало, я толком ее не знал, так что боль утраты была слабой.

Наконец, мы вышли из машины. Я помог маме достать пару сумок из багажника и недоверчиво рассмотрел церковь, возле которой остановилось такси. Всегда так получалось, что приезжали мы только ночью, часа в четыре. В это время исполинский деревянный крест и старый клен позади него смотрелись зловеще.

Мама прервала мои размышления, приказывая пошевеливаться. Она не спала уже вторую ночь, а тут еще пришлось водителю показывать дорогу, так что ее терпение подходило к концу. Мы прошли по каменистой тропинке и оказались в поле, на котором селяне всегда косили траву для скота. Сейчас, без стогов сена, которые я привык здесь видеть, это место казалось пустым.

Послышался лай пса. Это нас приветствовал Малыш. Неповоротливый клубок черной шерсти. Больше нахлебник, чем охранник. Самая добрая собака, которую мне доводилось видеть. Я притащил его в дом, будучи еще совсем мальчишкой. Помню, строил щенку комнату из кирпичей и силой пытался заставить его заснуть. Однажды даже получилось. Малыш всегда узнавал меня несмотря на редкие встречи. Можно сказать, нас связывала настоящая дружба.

Пес подбежал ко мне, стал облизывать руки и лицо, грязными лапами пачкая мне одежду. Я радовался встрече со старым знакомым, а мама лишь выдавила сухое «привет, Малыш».

Дом бабушки всегда отделял лишь шаг от заброшенности. Старым чердаком давно никто не пользовался, оконные рамы не красили, пожалуй, уже десяток лет. Зато под крышей висела телевизионная тарелка. За домом располагался небольшой огород, на котором бабушка сажала кукурузу, а во дворе, помимо старой и разбитой летней печи, стоял сад. Летом я нырял в него в поисках созревших ягод клубники и малины. Позади сада возвышались сараи. В первом держали корову и кур. По утрам я бегал туда за яйцами, пока мама или бабушка доили рогатую Пятнашку. Второй сарай когда-то обустроили под мастерскую. Там жил мой дядя, там же и повесился. А за третьей дверью обычно лежало сено. Я очень редко туда заходил, мама говорила, что там могут быть змеи. В ее словах была правда, эти гады не стеснялись и в сам дом заползать. Помню, одну наглую рептилию случайно прижали входной дверью. Ох, меня распирала гордость, когда я, вооружившись лопатой и праведным гневом, разрубил ужа пополам, а потом выбросил через забор.

Бабушка сажала картошку, зелень и овощи на большом огороде, прямо за сараями. Это было любимое место Малыша, пес резвился среди грядок каждый раз, как в последний. И именно это место меня пугало больше всего. За огородом стоял лес. Очень густой, деревья росли плечом к плечу, образовывая непреступную стену. Лишь однажды я с мамой гулял по тому лесу. Темное и неприятное место. Особенно, когда встречаешь среди кустов и невысоких березок наполовину развалившуюся заброшенную школу. Такие картины врезаются в память.

Войдя внутрь дома, я с небольшим облегчением обнаружил, что все осталось, как раньше. В узкой прихожей хранились бело-синие корзинки с яйцами и банки с молоком. На кухне стоял покосившийся стол, сухофрукты лежали на печи, а буфет покрывала паутина. В большой комнате все так же веяло прохладой и какой-то больничной стерильностью. Она всегда была самой чистой, хотя убирались в ней как раз-таки реже всего. Бабушка не заходила туда без особой нужды, только селила редких гостей. Из мебели две скрипучие кровати, платяной шкаф с детскими вещами моей мамы и ее братьев-сестер да столик с зеркалом, на котором неизменно стояли свечи и иконы. Я всегда спал именно в этой комнате. По ночам меня съедала тревога из-за теней за окнами, но я успокаивал себя книгами из маленькой домашней библиотеки.

А вот в спальню бабушки мама пустила меня не сразу. Думаю, она боялась, что там осталась утка или, быть может, грязные покрывала, но и эта комната оказалась такой, какой я ее помнил. Письменный стол, заваленный таблетками. Шкаф, в котором рядом со всяким тряпьем хранились лучшие вещи бабушки. Аккуратно заправленная кровать. Угловые полочки со стаканами карандашей, иконами и прочими мелочами.

Весь дом оставался ровно таким, каким я запомнил его. Словно время в этом селе не шло вовсе.

Мама принялась что-то готовить, убираться, раскладывать вещи, словом – хлопотать по дому. Я знал, что ей сейчас это нужно, в отличие от моей помощи. Таким способом она заглушала собственную боль. На все предложения прилечь и поспать эта упертая женщина отвечала железным отказом, а споры с ней могли закончиться ссорой. Потому я, переодевшись в старые спортивные штаны и свободную футболку, вышел во двор. Ко мне сразу пристал Малыш, и мы стали бегать по полю, огороду и вокруг дома. И это был мой способ заглушить хоть и незначительную, но все-таки боль.

Вечером к нам подтянулись родственники. Двоюродная бабушка Маня обняла меня и похлопала по плечу. Даже не представляю, настоящее ли это имя, но все ее звали именно так. Выглядела она всегда на шестьдесят, хоть недавно и отпраздновала восьмидесятилетие. На моей памяти бабушка Маня всегда лезла «поперед батьки в пекло», как любила говорить моя мама. Боевой женщиной она была и останется.

С ней пришли ее внуки, Таня и Вадим. Первая – солидно располневшая мать троих детей, которых оставила дома с мужем. Крестная как-то сказала, что Таня станет копией бабушки Мани. С этим сложно спорить. А вот Вадим пошел по стопам моего дяди и каждый вечер тонул в бутылке. Собственно, даже смерть моей бабушки стала для него поводом выпить. Я старался не судить его, как-никак он мой родственник, хоть и далекий.

И вот мы впятером сидим за скромным столом. Внезапно кончились разговоры о жизни, детях и внуках, а их место заняли рассуждения о похоронах. Сейчас тело бабушки лежало в морге, а церемонию назначили на послезавтра. Для меня эта беседа казалась чем-то инородным. Не привык я участвовать в решении семейных дел. Просто шел туда, куда говорили и делал там то, что приказывали.

Вадима, крепко надравшегося, выпроводили домой. Таня вскоре тоже убежала удостовериться, что с ее детьми все в порядке. А я тихо ушел в большую комнату, чтобы почитать, прекрасно понимая, к чему приведет тет-а-тет бабушки Мани и мамы. Конечно, пошли песни о смысле жизни. О любви обретенной и утраченной.

Я не заметил, как заснул прямо в одежде и с книгой в руках. Всю ночь меня мучали кошмары про смерть мамы. Утром я с криками выпрыгнул из кровати, к счастью, к тому времени дома кроме меня никого не было. Вытирая рукой глаза, я подошел к окну, как научила меня когда-то бабушка, и трижды повторил «куда ночь, туда и сон». Давно не проводил этот своеобразный ритуал, но сейчас он показался мне как никогда уместным.

День выдался пасмурным. Темные грозовые тучи, холодный ветер и невыносимое ожидание бури. Я сделал себе небольшой завтрак. Ничего сверхъестественного: пара бутербродов с сыром, кофе и сырое яйцо. Из окна я увидел, что мама копается на огороде, вырывая сорняки.

Прикончив завтрак, я вышел из дома помогать маме. После огорода мы пошли разбирать старые вещи в сарае. Все время за нами бегал Малыш. Маме он мешал, но мне было куда веселее в компании пса. Из вчерашних разговоров за столом мне стало понятно, что участок выставляется на продажу. Много денег за него выручить, конечно, не получится, но и ухаживать за ним никто не собирался. Можно отдать его бабушке Мане, но у той и своей земли много, ей даже удалось отхватить кусок соседской.

Она снова навестила нас вечером, но в этот раз уже без внуков. Они с мамой принялись рассказывать всякие истории из их жизни. Сначала веселые, я даже пару раз усмехнулся. Но чем темнее становилось на улице, тем печальнее делались их байки. А когда пошел дождь, мама совсем расстроилась.

– Был случай, – начала она, но замолчала. Я понял, что мама вот-вот продолжит, просто выдерживает паузу, собираясь с мыслями. – Мне тогда исполнилось лет десять. Ходили слухи, что в конце улицы живет ведьма, – бабушка Маня кивнула, что-то припоминая, а я навострил уши и не сводил глаз с мамы. Даже не моргал, кажется. – В то время забеременела девушка. Темная история, я точно не помню, от кого она понесла и почему решила сделать аборт.

– Помню-помню. Ее женатый мужчина обрюхатил, – подсказала бабушка Маня. – В те времена нравы не в пример жестче были. Ох, сколько разговоров-то ходило. Позор, каких поисках надо, да черти где сыщешь. Слухи слухами, но поначалу никто точно ничего не знал. Так, молва там да сям. Пока живот у бедняжки расти не начал.

– Вот она и обратилась к той ведьме, – мама провела рукой по губам, словно эти воспоминания касались ее самой.

– Лучше бы и не обращалась, вот что я скажу, – кинула бабушка Маня.

– А что случилось? – спросил я, подгоняя рассказчиков.

– Ведьма-то ей помогла, только девушке плохо стало. На ногах еле стояла. Так и лежала на кровати три года, а потом умерла. А вот малыш… Поговаривали, что малыша ведьма у себя в доме под половицами похоронила. После того случая редко кто доходил до конца улицы, а если и были смельчаки, так слышали детский плач, доносящийся из дома. И ведьму никто больше не видел.

– А что с домом? Никто не проверил его? Вдруг она умерла?

– О, проверили, конечно. И да, она умерла. Только зайти в дом осмелились лишь через несколько лет после происшествия. Родственников у ведьмы нет, земля стала ничейной. Но на проклятом участке вряд ли кому-то понравится огород высаживать, а государство пока не придумало, что с ним делать.

– Да и думать еще долго будет, здесь земля дешевая, никому не нужная, – добавила бабушка Маня. – А если строить магазины или банки, то на кой они тут сдались? Двадцать домов, да и в тех одни старики. Ненужная эта земля.

– А дом? – уточнил я. – Еще стоит?

– Стоит, куда ж он денется, – ответила бабушка. – Ног же у него нет, хотя это странно.

И разговор ушел в другое русло. История обещала мне новую порцию ночных кошмаров, но спал я крепко, а утром чувствовал себя вполне бодрым и веселым. Несмотря на то, что настал тот самый день.

Впервые я видел, как мама рыдает. Не просто плачет, а буквально захлебывается слезами. Памятник для бабушки выбрали такой же, как стоял у моих деда и дяди. Белый с золотистым напылением. Рядом с круглой фотографией выгравировали цитату из Библии: «Блаженны чистые сердцем, ибо они увидят Бога». Бабушка мне не представлялась чистой сердцем, скорее уж железной леди, но раз на памятнике написано…

Очень скоро процессия вернулась домой. Стол накрывали мама и Таня. Тарелки занимали все место, а в редких свободных уголках стояли рюмки, до краев наполненные водкой. Поминки обещали быть громкими.

Я старался сидеть отстраненно. В тот момент мне хотелось погулять с Малышом, но уйти в самый разгар – неуважение. Так что приходилось терпеть свою родню и их пустые разговоры. Как обычно за нашим семейным столом не обошлось без ссор, хоть и легких. Мама смотрела на некоторых с такой злостью в глазах, что мне самому становилось не по себе. Будто это я в чем-то провинился.

Наконец, появился повод уйти с этого «праздника жизни». Вадим напился и побрел в туалет, но уж слишком долго не возвращался. Мама сказала, мол, его нет уже с полчаса, но мне казалось, что она ошиблась раза в три. Меня послали найти его.

Спешить искать троюродного брата, да еще пьяного в хлам, я не собирался. Наверняка, свалился где-нибудь и уснул с голой задницей. Ночь выдалась слишком приятной, чтобы не заметить этого и вообще куда-то спешить. Прохладный воздух, запах дождя, свежесть. На небе танцевали звезды, вальяжно ходили тучи, то закрывая полную луну, то показывая ее миру. Света хватало, чтобы рассмотреть даже далекие деревья, стеной охраняющие лес. В такие моменты жизнь останавливается, и мысли о вечном приходят в голову сами, без приглашения и предупреждения.

Вадима не оказалось в туалете. Рядом с сараями пьянчуга тоже не валялся. Ни у летней печи, ни на огороде, ни в саду его не было. Тут я начал немного волноваться, но недостаточно, чтобы бить тревогу. Вместо этого я взял куртку старшего брата, которую он оставил на крыльце, поднес ее к лицу Малыша и сказал:

– Ищи.

– Тяв! – гавкнул пес и помчался через огород на улицу.

Я прекрасно понимал, что Малыш вряд ли найдет Вадима, его никто этому не обучал. Мне просто нравился сам процесс этого поиска. Можно было представить себя полицейским или военным, который бегает по развалинам израильского города и пытается обезвредить бомбу. К тому же, я придумал себе вполне убедительную версию пропажи Вадима. Он просто пошел к какому-нибудь соседу, чтобы вместе разделить горечь утраты за бутылкой особенно крепкого и невкусного пойла.

Малыш чуть убавил шаг, а потом пустился с новой силой. Я не поспевал за псом, пока тот не остановился возле старенькой лачуги. Дом чем-то напоминал бабушкин, только был явно заброшенным. Доски на стенах потрескались, окна скривились, дверь вообще держалась на одной петле. С фасада казалось, что это и не дом вовсе, а лицо великана, искаженное агонией и горем.

Я осторожно ступил за забор. Впрочем, это сложно назвать хоть какой-то оградой. Просто кривые палки, наспех прибитые к тонким столбам. Ничего ужасного не произошло, потому я сделал второй шаг. Малыш остался на дороге и, наклонив голову, смотрел на меня. Тучи разошлись, открыв луну. Серебряные лучи осветили дом, и он казался уже не таким устрашающим. Вдруг я услышал храп и чуть не ударил себя по лицу ладонью. «Этот идиот не придумал ничего лучше, чем выспаться в доме ведьмы?» – спросил я сам себя и вошел внутрь.

Вдруг подул ветер, захлопнув хлипкую дверь. С улицы послышался лай Малыша, но он понемногу затихал, пока не растворился где-то вдалеке. Вместо него в воздухе появились звуки пианино. Резкие, рваные, дрожащие они все приближались. Мне бы убежать, но страх сковал тело. Ни ноги, ни руки не слушались.

Неровный свет озарил комнату, и я смог увидеть пианино. На нем играла женщина в белом платье с широким темным поясом и со старомодной прической, будто из викторианской эпохи. Она сидела спиной ко мне, но я точно рассмотрел ее руки. Да и как не рассмотреть, если это были и не руки вовсе, а ветки деревьев. Они танцевали по клавишам, выдавливая жалостливые звуки. Под моей ногой выросла небольшая яма. В ней оказалось тело, в котором с трудом угадывался младенец. Он задергался, и я собрал всю волю в кулак, чтобы не закричать.

Мелодия все продолжалась. Ветки из рук женщины стали расти, обвивая пианино. Ее платье залилось кровью, а музыка зазвучала по-другому: звонко и визгливо.

Я не выдержал и рванул к двери. Та повалилась на землю, окончательно оторвавшись от стены. Улица дышала безопасностью. Малыш куда-то убежал, но это меня беспокоило меньше всего. Я наклонился, оперевшись руками о ноги и закричал, что есть силы. Иногда это лучший способ прийти в себя.

Вдруг я понял, что двор немного отличался от того, что был раньше. Деревья росли чуть гуще, тропа выглядела свежее. Даже луна казалась другой. Я медленно повернул голову направо. Возле забора, не такого кривого, как раньше, стоял гроб. Точная копия ящика, в котором мы похоронили бабушку, только черный. Я почувствовал, что это слишком. Ноги стали подкашиваться.

В небо взлетела стая ворон. Хлопки их крыльев заставили меня обернуться на дом. Над ним витал дух моей бабушки. Огромный, внушительный, яркий. Ее волосы развивались во все стороны, глаза сияли угрозой, в руках были зажженные свечи. Я упал.

– Отчего ты не скорбишь по мне? – спросила бабушка. Я не узнавал голос, не она это говорила, но страх не давал мне думать. – Я преломила с тобой хлеб, молилась Богу за тебя каждый день. А теперь вот в аду. Из-за тебя. Ты не скорбишь. Не просишь Всевышнего принять меня в свои чертоги. Разве я заслужила стать девкой самого Сатаны?

– Прости, – выдавил я сквозь слезы и страх.

Появилось ощущение нереальности. Двор залило туманом. Среди берез и яблонь замаячили черные капюшоны. Шла целая толпа людей, держа в руках факелы. Что страшнее, такие же фигуры приближались со стороны дороги. Внезапно даже для самого себя я забежал в дом и внутри тысячу раз пожалел, что сорвал дверь.

Музыка до сих пор играла, но женщина меня не замечала. Я решил переждать в дальней комнате, а потом в удобный момент выпрыгнуть в окно, но там меня поджидала еще одна беда. С потолка, словно на паутине, спустились четверо голых мужчин. Только их головы были обмотаны бинтами, нагоняя большей жути. Они посмотрели на меня и стали приближаться, неестественно дергая конечностями. Это могло сойти за странный ритуальный танец, но любоваться им я не собирался.

Не знаю, откуда во мне оказалось столько смелости и ловкости, но через несколько секунд я оказался на улице, выпрыгнув, как и планировал, в окно. Фигур в странных капюшонах поблизости не оказалось. Вместо них передо мной стояло пугало в длинном пальто и с ветвистыми рогами. Оно улыбалось мне.

– Мы прогнали их, – послышалось сверху. На толстой ветке дуба сидел черный кот с горящими глазами. – Но тебе стоит поторопиться.

– Куда мне идти? – спросил я, пытаясь перекричать ветер.

– В дом, – пугало махнуло рукой, показывая мне за спину. – Возьми того, за кем пришел, и уноси ноги, пока цел.

– Мой брат все еще там?

– И все еще жив, – кивнул кот. – Но если ты не поспешишь…

Зверь не договорил.

Я выдохнул, а потом набрал полную грудь воздуха. Внутри дома меня ждал Вадим, от которого мог остаться только окровавленный скелет. Он нуждался в помощи, в моей помощи. Я должен был попробовать.

В комнате вместо мужчин с бинтами на головах оказалась девушка, покрытая черными кружевами. Она сидела на коленях в окружении свечей и держала на руках уже знакомого мне младенца.

– Это девочка, – сказала несчастная. Она с заботой смотрела на ребенка и, клянусь, я слышал детский плач. – Анна. Я бы назвала ее Анной. Хочешь подержать? – Я помотал головой. – Что я наделала? Чего мне стоило оставить ей жизнь? А теперь…

И я понял. Ведьма помогла матери убить ребенка, но не она приговорила его к смерти. Именно мать, а не кто-то другой, решила, что стоит отобрать жизнь, но теперь не может смириться со смертью. Возможно, тут и жила ведьма, но злом была не она.

Женщина подняла голову. Боже. Она была красивой, чертовски красивой. Черные волосы, искрящиеся зеленые глаза, узкий нос. Губы красные, как та клубника, которая мне так нравилась. Плач усилился.

Я дрожащими руками забрал младенца у матери и положил на пол. Женщина не сопротивлялась, только отвела глаза. В моей голове заиграла тревожная музыка. Тягучая, вязкая, мягкая. Я взял одну из свеч и поднес к ребенку. Огонь принялся пожирать плоть. Плач стал невыносимым, пришлось зажать уши, но он все равно звучал слишком громко. Младенец дергался, шипел и растягивался, пока вдруг не обратился пылью.

Я догадался, что плакал вовсе не ребенок. Просто девушка горевала по своей дочери. Она продолжит нести свой крест, только уже не здесь, не в этом доме. Даже не в этом мире.

Все вокруг стало реальным, в глаза ударил яркий лунный свет. Я потрогал лоб и нащупал свежую ссадину. Та кровоточила, и прикосновение к ней отзывалось пульсирующей болью во всей голове. За этой болью пришла другая, в ноге. Я вывихнул ее, когда упал. Угодил прямо в дырку между досками. Подняться стоило больших усилий, но мне удалось встать напротив окна и трижды прошептать: «куда ночь, туда и сон».

Под ногами храпел Вадим. Я нагнулся и расшатал его.

– Что? – пробубнил мой брат. Удивительно, но он сразу же проснулся, даже поднялся.

– Тебя дома ищут, – сказал я.

– А что с тобой случилось?

– Неудачно упал. Ну и место же ты выбрал для сна.

– Даже не помню, как пришел сюда, – сказал Вадим и будто бы вдруг протрезвел. – И сон ужасным был. Недаром говорят, что здесь ведьма жила.

– Это все водка.

На улице нас ждал Малыш. Втроем мы вернулись домой, где все еще продолжались поминки. Я сразу же опрокинул рюмку. Дрянь еще та, но другого лекарства от скорби в тот момент под рукой не оказалось. Мама придирчиво осмотрела мою рану на лбу и протерла ее перекисью водорода, а потом приклеила широкий пластырь. Ногой я занялся сам, обмотав щиколотку эластичным бинтом.

На следующий день мы начали собираться домой. Бабушка Маня пообещала уладить все бумажные проблемы, а мама в свою очередь попросила звонить, если что-то вдруг понадобиться. Такси ждало нас у церкви. Я помог маме отнести сумки и усесться в машину.

Это, конечно, был сон. Галлюцинация от удара головой, ничего больше. Даже сейчас этот дом стоит себе спокойно в конце улицы, и ничего страшного не происходит. И все же…