​Встретились две вселенные…

Дело было зимой. Заказов мало, на буднях и вовсе пусто. Кони все дни кроме сильных морозов бесцельно бродили по леваде, а я каждый день мечтала о том, как наступит весна, к нам вернутся клиенты и конюшня заживет прежнею сытой жизнью. Под эти мечты я раздавала корма, чистила денники и, как умела, чинила пережившую уже не один сезон сбрую. Конюха я нанимаю только летом, когда есть работа и деньги, зимой обслуживаю лошадей сама. Муж у меня дальнобойщик, а дочка только в садик пошла, от них помощи нет. Но лошадей у меня всего пять, так что я и сама с ними прекрасно справляюсь.

Мне даже нравится работать зимой. Летом жарко, вонь стоит умопомрачительная и куча мух налетает.… Другое дело зимой: холод, снег, вокруг чистенько, беленько, посмотреть приятно. Да и внутри конюшни мороз все запахи убил, продезинфицировал воздух, а как начинаешь сено раздавать или опилки свежие сыпать, так и хочется упасть в них и глаза закрыть от удовольствия, ведь пахнут они летом, настоящим летом – не конским навозом и потом, а жарким зеленым лугом и смолистым сосновым лесом.

И мороз подчеркивает, усиливает эти запахи, а к ним еще примешивается свежесть вернувшихся со двора лошадей, теплых, пышущих паром, и громко, увлеченно жующих это самое душистое сено. Лежишь так, бывает, в конце дня на опилках, забудешься, слушаешь этот радостный хруст и ничего тебе больше в жизни не надо, все-то у тебя есть… И длится это приятное забытье ровно до тех пор, пока не поднимешься, не выйдешь на двор и не окинешь взглядом стог сена, над которым, словно нарочно повиснет луна и разбросает лучи так, что каждую травинку можно пересчитать…

Смотришь, как стог за неделю уменьшился, хочешь мимо пройти, но все равно останавливаешься, рассматриваешь его и понимаешь, что за сегодня хозяйство твое только съело, а ничего не заработало, и так еще несколько месяцев нужно тянуть, пока не наступит лето.

Ах, если повезет, то лето будет долгим, людей придет много и удастся накопить денег на корма и на ремонт в доме, и может быть, еще одну лошадку купить, чтобы больше клиентов за смену катать. Впрочем, последнее мое приобретение оказалось в убыток.

Нового жеребца звали Эльбрус, купила я его за красоту. Он выделялся не только в моем крохотном табуне, но и на заводе, где несколько сотен лошадей. Высокий, вороной, с яркими белыми отметинами на морде и на ногах, да еще грива длинная; конь был как картинка! Но и толку от него оказалось столько же, как от картины – поставить в угол и любоваться. Характер злобный, неуправляемый, мои клиенты к нему подходить боялись, не то, что садиться на спину.

Возможно, будь я богаче, я бы смогла содержать лошадь для красоты, но в моей конюшне, чтобы выжить, приходилось работать всем, даже Эльбрусу. Поэтому я видела только два выхода: научить его спокойно работать под седлом или продать.

Я стала тренировать Эльбруса за домом, на полянке у леса. Первый раз работала с ним с земли, даже седло не надела, только уздечку, к которой пристегнула карабин от корды, чтобы погонять его по кругу. Снег за забором был глубокий и рыхлый, конь проваливался по брюхо, а я стояла в сугробе почти по пояс.

Для работы я выбрала место возле одинокой, но крепкой сосны, которую собиралась использовать как рычаг, если Эльбрус вздумает меня протащить по снегу. Глубокие сугробы тоже были мне на руку – так лошадь быстро устанет и будет покладистее.

Эльбрус вел себя, на удивление, прилично: стоял, осматривался, рыл копытами снег и шевелил его губами в поисках травы. Но стоило мне показать ему хлыст и дать команду «на вольт», как он тут же прижал уши к затылку и оскалился. Я замахнулась, и конь с места пошел галопом. Я навалилась на корду всем весом, обкрутила сосну, и мне удалось-таки завернуть его на круг.

Поначалу так мы и бегали вокруг сосны: он по широкому кругу, я - по узкому. Минут двадцать, наверное, сражались. Оба взмыленные, корда яростно трется о ствол дерева, кора пулями разлетается во все стороны, поляна утоптана, как поле битвы, и неясно, кто кого гоняет… Наконец, Эльбрус понял, что меня с места не сдвинуть, и начал рысить. Я осторожно отмотала остатки корды с сосны и плавно переместилась с конем в центр поляны, продолжая гонять его рысью, и смогла, наконец, надышаться.

Легкие работают, как насос, лицо все горит и плавит налипший на нем снег, который вперемешку с потом стекает за шиворот. Жеребец бежит ровным ходом. В голове и в воздухе тишина – ни одной мысли нет, даже радости. Слышно резкое противное хлюпанье поджелезной железы бегущего Эльбруса, приятно скрипит под копытами и искрится на солнце снег. На фоне зимнего белоснежного леса восхитительной рысью движется грациозная черная тень. Жидким шелком стелется за ним по ветру грива и хвост, шкура отливает на свету, морда в снегу, из ноздрей валит сизый пар. Красивый, слов нет, и бежит мягко, как кот, от земли почти не отталкиваясь, только слегка гладит ее копытами.…

Засмотрелась, залюбовалась, и вернулось ко мне то самое восхищение, когда я первый раз в жизни лошадь увидела, и все внутри перевернулось от счастья. Так и теперь было, и Эльбрус, словно почувствовал это и продолжал для меня бегать, красоваться передо мной. Мужик, чтоб его!

Я подозвала коня к себе, похвалила, похлопала по шее и стала отстегивать карабин, чтобы погонять его и в другую сторону, против часовой стрелки. В этот момент до меня донесся голос дочери.

- Мам, папа звонит!

- Хорошо, Верунь, - крикнула я, продолжая раскручивать карабин онемевшими от корды и от мороза пальцами, - неси телефон!

От поляны до нашего дома было метров сто, поэтому я не следила за тем, как дочка шла, а стояла к ней спиной. Не успев пристегнуть застежку, я заметила боковым зрением, что у меня за спиной промелькнуло что-то большое. Резко обернулась и увидела, что на Веру бежит сорвавшийся с цепи огромный соседский пес. Я рванулась к ним, но расстояние было большим, а глубокий снег не давал разогнаться.

- Вера, стой! – и злобно собаке: - Фу, тварь, не тронь! Пошел вон!

В эту же секунду взбесился Эльбрус. Я не успела его поймать, и конь понесся домой, прямо на мою дочь. В глазах у меня потемнело, потому что если с собакой у Веры еще были шансы, то с Эльбрусом никаких: он ее просто затопчет.

- Прыгай вбок! – кричала я не своим голосом, - конь понес!

Мой ребенок от ужаса застыл на месте. Продолжая бежать к ней, я вдруг поняла, что Эльбрус атаковал не Веру, а собаку. Он перерезал ей путь и теперь мчался вдогонку, низко пригнув голову и клацая зубами. Несколько раз он поймал пса за хвост и поднял над землей, потом снова бросил, тот жалобно завизжал. Я подбежала к испуганной Вере, схватила ее, прижала к себе и зарыдала. Спустя какое-то время к нам подошел Эльбрус и спокойно уткнулся мне носом в плечо.

В тот же вечер, когда успокоилась сама и успокоила Веру, я пришла к жеребцу в денник, чтобы поблагодарить. Принесла морковку, постояла с ней перед дверью, повертела в руках и поняла, что это совсем не то.

Стало вдруг до боли жалко, что лошадь не может понять человеческих слов и ей нельзя объяснить, как важно, как бесценно было то, что она для меня сегодня сделала. Постояв так и подумав, я уже с некоторым разочарованием зашла в денник, бросила еду в кормушку и хотела уйти, но заметила, что Эльбрус, который лежал в куче опилок, не пошел к кормушке, да и вообще не поднялся на ноги, а только долго и внимательно на меня посмотрел. Уж не знаю, что было в том взгляде, но с тех пор все для меня переменилось. Мои мозги выключились, и я не отдавала себе отчет в том, что делаю.

Я подошла и аккуратно присела перед ним на колени, стараясь не потревожить коня, и протянула ему руку. Эльбрус обнюхал сначала ее, а затем и все мое лицо. Я зажмурилась от счастья, когда он трогал мои щеки своими толстыми мягкими губами и щекотал языком. Хоть я и знала, что он кусается, в тот момент я, по мне самой неясной причине, совсем не боялась его зубов, а просто вдыхала густой теплый воздух, что выходил из его ноздрей, и сама тоже дышала ему в нос. При этом он навострил уши и внимательно на меня смотрел, словно это он меня изучал и пытался понять.

А еще он так смешно чихнул, что я рассмеялась. И уткнулась лицом в густую, мягкую, пахнущую теплом и добром шкуру, и тихо прошептала «спасибо!». Тогда я впервые почувствовала - не поняла, а именно почувствовала, что мы с лошадью одно целое. И даже не сомневалась в том, что это чувство было взаимным.

***

На следующее утро, еще не до конца осознавая все то, что между нами произошло, я с некоторой тревогой и любопытством зашла в конюшню к Эльбрусу. Все кони встретили меня громким ржанием – для них мое появление означало завтрак.

Я подошла к жеребцу, дала себя обнюхать, затем обняла его и опустила ладонь на живот, в область подпруги, чтобы послушать, как бьется сердце. Постояла так, а затем стала его чистить и массировать щеткой. Потом быстро раздала воду и корма, почистила остальных лошадей, почти не замечая их, потому что все мысли были о жеребце. Пока лошади ели, я успела подмести в проходе и стереть пыль с уздечек и седел. Я заметила, что Эльбрус недовольно прижал уши, когда услышал металлическое позвякивание трензеля.

Я передумала брать уздечку и не стала выводить лошадей во двор, а взяла только Эльбруса. На нем свободно болтался потертый недоуздок, к которому я прицепила короткую кожаную веревку. Хлыст тоже оставила в конюшне, так как увидела, что и он раздражает коня. И так мы пошли в леваду, практически голые.

Я очень внимательно наблюдала за поведением лошади, искала вчерашнее. И мне непрерывно казалось, что он делает то же самое, по крайней мере, Эльбрус сделался чуткий, как никогда, и следовал за мною шаг в шаг.

Коня словно подменили. Теперь в нем не было никакого протеста, напротив, взаимный интерес и – никогда бы не подумала – желание сотрудничать. Когда я зачем-то остановилась, Эльбрус тут же остановился рядом, и не просто остановился, а так, что веревка даже не натянулась, а осталась висеть между нами тонким перекидным мостиком.

Вспомнив вчерашнюю войну на поляне, я была в полном изумлении, не меньше. После долгого, мучительного непонимания мы с ним вдруг, наконец, договорились. Без помощи хлыста и даже команд, по одному лишь внутреннему наитию. Словно встретились две вселенные и заговорили…

Весь остаток зимы мы с Эльбрусом изучали друг друга. Постепенно я начала включать в наши занятия других лошадей и поняла, что Эльбрус – не уникальный. А каждая лошадь, каждая из них – это целый мир. Трудно передать словами мою эйфорию.

Однажды я проснулась задолго до рассвета, совершенно счастливая, во дворе было темно и тихо. Спать не хотелось. Я выглянула в окно и посмотрела на звезды, освещающие стог сена. Стог, по прежнему худел от недели к неделе, но теперь мне хотелось смотреть и поверх него, в глубокое бархатно-черное, искрящееся ночными огоньками небо. Мелькнула мысль о космическом разуме, и мне сразу подумалось, что люди ищут не там, где его, действительно, стоит искать.

К концу марта я села на Эльбруса верхом. К этому времени между нами установилась такая связь, что конь не противился ни седлу, ни уздечке и позволял спокойно на себе ездить. Управлять им было излишне, нужно было только иногда давать подсказки. Я замечала все то, что он хотел мне сказать задолго до момента, когда это начинало мучить его настолько, чтобы вызвать физическое сопротивление.

- Ого, мать! Верхом на Эльбрусе?! – ошарашенно глядела на меня подруга Ленка, которая однажды зашла ко мне в гости, - а я думала, этому коню дорога только на мясокомбинат.

- Да, - кивнула я ей, - Эльбрус оказался гораздо лучше, чем мы все о нем думали.

***

Зима простояла до конца апреля, а на майские праздники потеплело, и сразу посыпались заказы. И тут только я поняла, что я наделала: прокат, которого я так ждала в самом начале зимы, теперь обернулся кошмаром.

Я резко бросила занятия с Эльбрусом, объясняя это тем, что у меня не хватает времени. На самом деле, я боялась к нему подходить. Я старалась вообще лишний раз не заходить к лошадям. Ну как мне было им объяснить, что для людей они – только живой аттракцион.

Мне было больно видеть, как кони из-за своего добронравия легко уступают давлению человека и подчиняются ему до тех пор, пока могут сносить его несправедливость. Повстречав в лошади разумное существо и заглянув в ее внутренний мир, я тоже стала видеть человеческую несправедливость по отношению к ним, вот только я не могла покорно сносить ее, как это делали мои животные. Каждый толчок в ребра, каждое дерганье повода я принимала как нанесенное лично мне увечье и с трудом сдерживала себя от взаимной агрессии в адрес всадника.

Я злилась на клиентов и злилась на лошадей за их, казалось мне, бесхарактерность, но самое уничтожительное для меня в этой ситуации было то, что кони повиновались наездникам лишь потому, что я сама их об этом просила. Обычно я шла рядом с Эльбрусом, придерживая его за повод и видела, как все лошади взглядом уточняли у меня каждую команду сидящего сверху: поворот, остановка, посыл. Это привычное и неестественное их послушание выворачивало меня наизнанку. С проката я приходила уставшая и злая, словно я сама всех клиентов везла на своей спине. Так оно, в общем-то, и было.

…

К началу лета психика моя совсем расшаталась и я поняла, что так больше продолжаться не может, поэтому однажды я ссадила с коней весь прокат. Так моя конюшня осталась без средств к существованию. В начале июня я отдала поставщику залог за сено, понимая, что если я ничего не придумаю, то осенью расплатиться с ним будет нечем.

За неделю я перерыла всю информацию в интернете, и в голове у меня сложилось некое подобие плана. Я поняла, что обучать нужно не лошадей, а людей. Тогда я обзвонила всех клиентов и предложила им посетить пробное занятие по мягкому воспитанию лошадей. Люди заинтересовались, сформировалась группа, и вскоре уже был назначен день первого занятия.

Все ночь перед ним я не спала, волновалась, сумею ли я показать другим, что видела сама, почувствуют ли люди хоть что-то, а если да, то – что из этого смогут понять?

И вот настало утро, когда во дворе стояли, переминаясь с ноги на ногу, мои первые ученики. Пока они меня ждали, я тихонько подглядывала за ними в конюшенное окошко и умирала от страха. В тот миг мне казалось, что я никогда не смогу выйти и провести урок. Но меня поддержали лошади. Их молчаливое спокойствие и безмятежность, с которой они на меня тогда смотрели, напомнили мне, что я затеяла все это ради них, и обратного пути уже нет, потому что это стало бы настоящим предательством.

Я по очереди вывела всех лошадей в леваду, затем пригласила внутрь ограды и людей. Когда все они, люди и кони, собрались вокруг меня, я словно со стороны услышала свой дрожащий от волнения голос:

- Сегодня мы с вами попробуем поговорить с лошадьми. Не командовать ими, а просто поговорить. И посмотрим, что из этого выйдет…

На примере Эльбруса я показала, как может выглядеть такой диалог, затем рассказала, что нравится и что не любит каждый из присутствующих коней, объяснила, что можно попробовать сделать, на что обратить внимание…. После этого я распределила лошадей между учениками и дала им время побыть вдвоем, а сама смотрела со стороны, лишь иногда подсказывая и помогая участникам понять друг друга.

Было видно, что лошади легко шли на контакт после занятий со мной. Большую часть урока я провела, наблюдая за людьми, за их лицами и тем, как поразительно меняется спектр эмоций от закрытости до самого настоящего озорства и азарта. То, что представилось моему взгляду, больше всего напомнило увлекательную детскую игру в песочнице, хотя моим ученикам в среднем было уже лет по тридцать. Они, привыкшие получать от лошади только повиновение или протест, как и я когда-то, неожиданно для себя наткнулись на целый мир новых возможностей и ощущений и с радостью окунулись в него. Наблюдать за этим было прекрасно. Я словно видела себя со стороны, вспоминала, как сама переживала эти же чувства, но на этот раз они были глубже, полнее и ярче.

На второе занятие пришли все, и на следующее, и на следующее. Через месяц у меня появились три новые группы, и я с облегчением поверила в то, что этой зимой голодная смерть лошадям не грозит.

Заметно изменились кони, стали довольные, круглые и общительные. У Майки само собой прошло хроническое воспаление на задней правой ноге, Ласточка больше не жаловалась на спину. Новые люди приходили и оставались, становились частью нашей семьи и постепенно у нас сформировался свой собственный микрокосм. Теперь на спину моим лошадям могли сесть только те, кто сумел заслужить не мое, а их, лошадиное доверие.

Было время, мы увлеклись цирковыми трюками, но быстро увидели, что они мало чем отличаются от обычной верховой езды, и двинулись дальше. Куда мы в итоге придем, я не знаю, но думаю, что об этом нам скажут наши лошади.