Размыкая круг
Вообще, Вадим Петрович не пил. Самый молодой на кафедре (по имени-отчеству его звали только студенты), тридцати пяти лет от роду, слыл среди коллег бирюком. И бобылём к тому же. Но груз учебного плана тащил немереный, коллегам никогда ни в чём не отказывал, был принципиален и твёрд со студентами. Поэтому его уважали, хоть и манкировал он обычно кафедральными заседаниями, то есть, проще говоря, пьянками.
А сегодня он дал слабину, и вот. Ехал теперь тёплый, расчувствовавшийся с коллегой Алексеем Алексеевичем в трамвае номер пятьдесят. Улыбался умилительно седому уже дядьке. А тот, тоже под парами, рассказывал громко что-то Вадиму и махал руками, совершенно не стесняясь других пассажиров.
- Я вас провожу, - не очень уверенно выговаривая слова, сказал Вадим старшему товарищу, переполнившись дружескими чувствами.
Тот спич свой оборвал. Стал озираться, вспоминая, где они. Пятидесятый трамвай от института вёз прямиком к трём вокзалам – Алексеич жил по Ярославской дороге где-то в пригороде. Подъезжали к метро "Бауманская". Вадим сходил обычно здесь, но сейчас душа потребовала порыва и жертвы в адрес коллеги.
- Выходим! – что-то вдруг надумав, Алексей Алексеевич подхватил разомлевшего Вадима под локоть и выгрузился с ним на улицу. – Есть идейка.
Вадим послушно обвис на Алексеиче, и они спустились вниз, к поездам до станций.
- К цыганам? – хихикнул Вадим.
- Почти, - кивнул Алексей Алексеевич.
Они доехали до станции "Площади Революции", и Алексеич потащил Вадима по платформе.
- Так… где же это? – бормотал он, разглядывая бронзовые скульптуры времён предвоённого воодушевления. Среди прочих: собака с натёртым носом возле пограничника, парашютистка ДОСААФ, крестьянин в лаптях, солдат с винтовкой, пионеры с аэропланом, крестьянка с петухом, мать с детьми, матрос с маузером… – от революционных событий до мирной жизни. – Ага, вот! – прогремел Алексеич, останавливаясь возле скульптуры девушки с книгой. – Давай, натирай! – скомандовал он.
Вадим выпятил губу удивлённо, уставился по направлению указующего перста коллеги. Туфелька. Блестящая от множества прикосновений.
- Зачем? – спросил он.
- Будем тебя от холостячества избавлять, - ответил Алексеич. Алкогольные чары подсунули из памяти городскую примету. И не беда, что старым девам рекомендовалась надраивать бронзовую ступню девушки. Если очень надо, то и Вадику должно помочь. А то, что Вадику надо, Алексеич знал наверняка.
- Все беды от баб! – заявил твёрдо Вадим, мотая головой.
- Давай, не выпендривайся!
И Вадимова рука, рукой Алексеича схваченная, потёрла туфельку.
Алексей Алексеевич заулыбался, словно его студент на пятёрку отзащищался. И заторопился на вокзал. Вадим не отставал, намерение своё проводить коллегу помнил чётко, хотя и разморило его уже сильно.
Нежных лобзаний удалось избежать – электричка отходила вот-вот. Мотнув головой ей вослед, Вадим побрёл назад в метро, на "Комсомольскую", нетрезвым мозгом позабыв про трамвай прямо до дома. Поезд подкатил полупустой, время было позднее. Вадим плюхнулся, усталый, на сиденье и мигом отрубился, отдав себе команду выйти на следующей станции.
Снились ему женщины. Несбывшиеся надежды, фантомные героини романов, кинофильмов и современные труженицы социальных сетей. Мелькали лица и тех редких мадмуазелей, с которым судьба свела ненадолго, наплодив среди Вадима подростковые комплексы и неуверенность. И нельзя сказать, что так уж он был он сер и неинтересен – добрые глаза, подбородок такой мужественный, волосы вьются романтически. Тело поддерживал в сухости регулярной физкультурой, книг читал много, выставки посещал – интересный, в общем, человек. Вот только пресловутая коммуникабельность ему не давалась. Мешал тяжеловесный юморок, неторопливость мысли и вечная робость. Потому и сторонился женского пола, как огня. Хотя и вздыхал иногда о той, что мелькнула где-то… А ведь студентки глаза строили. Выглядел он моложаво, да и кого ради зачёточных успехов разница в возрасте останавливала? Но тут же вздыбливался обычно мягкий Вадим Петрович и раздавал "неуды" направо и налево. Романы на службе со студентками, даже лёгкий флирт – это табу. Это пошлость. Это противно и это позор. Вот и снились ему теперь несбыточные красотки.
Удивился Вадим, какой сон длинный вместился в один перегон между станциями. Вышел, пошатываясь, на "Курской".
Домой ввалился, ног под собой не чуя, зато хорошо ощущая голову, в которую словно от виска до виска вкручивали шуруп.
Скинув ботинки, сняв плащ, скользнул мутным взглядом по непривычным шеренгам обуви на галошнице, но так кровать притягивала, так сверлило голову, что не задумался он. А и запах показался необычным в его уютной, аккуратной и чистенькой однушке. Ну, как показался, так дунуло что-то – обоняние его было обострено начинающимся похмельем, от всего сейчас тошнило.
Упал без чувств на кровать, хмурясь в падении на ещё какие-то детали, нарушающие обычное приятие комнаты. Глаза сомкнулись, расфокусировавшись на явно женской одежде на стуле.
***
- Я и не знала, что ты алкоголик. – Женским голосом клюнуло в едва проснувшийся мозг Вадима.
Он обнаружил себя в нелепой позе, в брюках и рубашке, лицом к стене. В голове пронёсся ворохом нескладных отрывков вчерашний вечер. "Неужели проститутку привёл?", - ужаснулся Вадим. Не моралист в нём заговорил, забеспокоился он о других вчерашних похождениях, о коих умалчивала отравленная алкоголем память.
За спиной ходили. То ли раздевались, то ли одевались, двигали по-хозяйски створками шкафа, шуршали одеждой. "А это уже наглёж!", - возмутился внутренне Вадим, рывком обернулся и сел на диване, удержав несвежий, покачивающийся организм в вертикальном положении.
Над ним, руки в боки уперев, высилась стройная красотка. Русые волосы чуть вьются ("Сошлись, кучерявые", - некстати подумал про волнистую схожесть причёсок Вадим), глаза с восточной какой-то поволокой смеются, и целиком вся тонкая и звонкая. В футболке и штанах спортивных и явно домашних ("Ноги, кажется, тоже ничего", - продолжил оценивать гостью мутноватым сознанием Вадим). На первый взгляд, совсем юная, но что-то подсказывало Вадиму, что младше его дамочка не сильно.
- Что за загулы, Смирнов? – спросила она. – Я замуж выходила за тихоню башковитого, а не за скрытого алконавта. Или я чего-то не знаю? – голос её приятно ласкал бы слух, не будь изранен Вадим морально и физически.
- Кто вы такая? И откуда знаете мою фамилию? – спросил он, так удивившись озвучиванию паспортных данных, что про "замуж" пропустил мимо ушей.
Но это только ему показалось, что он спросил. Зачастую он так поступал и в более устойчивых состояниях. В экстренной ситуации находчивость его и вовсе подводила. Да что там. Банальная неприспособленность к жизненным ситуациям всегда брала вверх над мысленной решительностью Вадима. Про себя он проговаривал разные фразы. А на деле пускал всё на самотёк - авось рассосётся. И частенько такой способ разрешения всяческих неурядиц давал положительный результат.
И сейчас он только глазами хлопал на очаровательницу, а ничего не предпринимал. Может, сюрприз-прикол от коллег? "Надо поизящнее выпутываться", - решил Вадим.
- Да это случайно. Заседание кафедры было. А я ж не пью, - забормотал он.
- Фу, слава богу! А то я уж подумала, только к маме на пару деньков отлучилась, а он уж по девкам пошёл. Точно баб нету? – девушка стала заглядывать под стол, под кровать, будто выискивая следы блуда.
Вадим только головой вяло помотал.
- Ладно. Ты давай, своё похмелье обуздывай, да убираться начнём. А то мне ещё на укладку перед театром.
"Дела…", - подумал Вадим.
- Я в душ сначала, - пробубнил он.
Девушка только кивнула, потеряв к нему интерес. Она деловито закопошилась, начиная, видимо, ту самую уборку.
Вадим с облегчением принял на себя прохладные струи, пытаясь распутать непонятный клубок. И то ли непривычными ему похмельными ощущениями его огорошило, то ли абсурд был настолько абсурдным, что не колыхалось в нём ничего такого выдающегося. Он спокойно анализировал, вспоминал и сопоставлял. Но только и получилось у него, что вытащить из памяти про то, как с Алексеичем тёрлись на "Площади Революции". Прошиб пот, сразу смытый водой.
Вадим хихикнул, а потом заржал в голос. Сразу стало легко, и он даже начал насвистывать. Скрипуче и фальшиво. А если нет? Свистеть сразу перестал и выскочил, обёрнутый полотенцем – нет, девчонка на кухне, не сбежала. Проверил по-тихому – документы, деньги, ценные вещи (да какие там ценные…) – всё на месте.
- Алексей Алексеевич придумал или Желябкин? - прокричал он свою догадку про розыгрыш институтских товарищей. – Кстати, как вас зовут?
С кухни пахло яичницей. Так вкусно у Вадима никогда не пахло. И куда-то подевались после прохладного душа похмельные синдромы.
Он натягивал футболку, когда в дверях объявилась она. С озадаченным лицом и лопаточкой для жарки. Чего-то жевала.
- Жирненький, - серьёзно ответила она. – В миру - Лидок.
И удалилась. Разом слетела с Вадима свежесть, в душе обретённая. Он прокрался на кухню. Заглянул попутно в ванную – щёток было две, на полочках, в шкафчиках стояли всякие женские штучки – когда намывался, увлеченный внутренним расследованием, не заметил. Потряс головой.
На кухне разыгрался аппетит. От запахов, от красоты на столе, от желтоватого света золотой осени из окна. Лида, наворачивая зелёный пахучий салат, указала ему на стул. Дымил и кофе, и какие-то свежие булочки, маслом намазанные. В безнадёжном подчинении эдакой загогулине Вадим сел за стол.
Так и продолжилось. В голове его ещё еле-еле ворочались попытки объяснить, как так получилось, кто так подготовился, и откуда такую Лиду (Вадим поглядывал на неё с удовольствием) откопали и в квартиру так прочно внедрили. Ведь куда не сунешься, её след.
Она командовала, он следовал. Она сокрушалась его сегодняшней неуклюжестости, забывчивости и тому, что всё ему объяснять надо. С серьёзным лицом шутковала, списывала всё на вчерашний "запой". Они убирались в квартире – Вадим отметил, что вдвоём это делать сподручнее и быстрее, хоть и прибавилось предметов в квартире. Вот и полка книжная даже появилась… он только головой покачал. То, что чужая женщина шуровала по-хозяйски в его квартире, волновало его куда меньше, чем то, что кто-то вчера тут настроил новый порядок. А потом ещё и напоили. "Гады", - добавил про себя беззлобно.
А Лида ему нравилась всё больше, её он уже воспринимал отдельно от проделок товарищей. И ноги её он успел рассмотреть. И всю целиком. Покраснел страшно, но глаз отводить не стал, когда она переодевалась для выхода в свет магазинный, нисколечко не смущаясь его вытаращенных глаз.
- Смирнов, ты наглец! – сказала она. – Пялиться на жену, как на девку портовую.
Вот только тут и сделал Вадим ещё одно чудное открытие – обручальное кольцо. Палец обхватило намертво, будто давно на нём, пальце безымянном, обосновавшееся. Да так, что сразу и не заметить. Брови его взлетели, и он не выдержал.
- В конце концов, хватит! – загромогласил он натренированным на лекциях голосом. Выпалил без пауз: – Что тут происходит, как вы попали в мою квартиру, и откуда вы вообще взялись?!
У неё даже футболка из рук выпала от такого крика. Осталась в одном лифчике и джинсах рваных.
- Слушай, Вадюш, это уже перебор, не кажется тебе, а? – нахмурилась она.
И надулась до самого вечера. Так в театр и пошли, молчаливые оба. А Вадим, сделав выпад, струхнул здорово, такая она сердитая стала. И снова на поводок "вдруг рассосётся" прицепился. Что не мешало ему истуканом пялиться, когда она нарядилась в платье и каблуки надела, став его почти на полголовы выше. "Наденешь это", - сказала, как отрезала. И достала рубашку и брюки моднявые, которые Вадим видел первый раз.
Спектакль оказался приятным, и Вадим словно вживаться начал в эту супружескую неожиданную жизнь. Расслабился. Не полицию же вызывать, в самом деле?
Поймал себя на мысли – и колется, и хочется – про ночь предстоящую. Что-то будет, зря он, что ли, столького сегодня натерпелся (театр, правда, он любил). Дух авантюризма, старательно засовываемый им обычно куда подальше, прорвался, и Вадим сдерживаться не стал.
- За дурь. За сплошную сегодня угрюм-реку. За неласковость. Наказан, - отчеканила она, отвернувшись к стене. – Но не за алкоголь. Не приветствую, но если не правило, то ладно.
И всё, засопела даже вроде. А Вадим лежал, на край дивана оттеснённый, ни жив, ни мёртв, сна ни в одном глазу, в потолок немигающее глаза упёрлись. Такая женщина рядом (рассмотрел ещё раз контуры пододеяльные) лежит… и не понятно, можно, нет?
И теперь он жаждал продолжения.
***
Устав удивляться, успокоился совсем. Обомлел только раз ещё в понедельник. И принял раз и навсегда за разгадку. Вспомнил ещё одну подробность про тот самый пятничный вечер после посиделок.
Он раскорячился в утренней разминке, собираясь на пробежку. А она уже готовая: юбка не юбка, типа комбинезона, волосы зачёсаны как-то интересно, блузка с рукавами подвёрнутыми. И большая книга в руках.
- Смирнов, - она упорно звала его по фамилии. Это, он усёк, когда всё нормально, благополучно даже. А вот если куда-то не туда свернули – тут сразу Вадик, Вадюша. – Я пошла. Вечером купи хлеба.
И подставила щёку. Он чмокнул послушно. Дверь закрылась, и Вадим остался с непонятным ощущением – знакомый образ, прямо вот из позавчера откуда-то. Нахмурился, а как сообразил, так и обомлел. Та самая студентка с "Площади Революции", в бронзе отлитая. Картинки, тут же из интернетов вытянутые, подтвердили – она!
А что там было после натирания туфельки… провожание, потом на метро зачем-то поехал – пьяный, что возьмёшь? Заснул на одну станцию. Стоп! Электричка была 23:28. А дома перед пике на кровать по часам взглядом мазнул, запомнил – 00:43. Полчаса, не меньше, куда-то ухнуло. Как ни шатало его, шёл он верной дорогой, переходы все помнил.
Кольцевая же линия! А он заснул! Вот кружок и сделал, и на объявление "Курской" мозг сработал только со второго раза. Вот оно что… туфелька и кружок.
- Бред… - улыбнулся он себе. Но улыбнулся неуверенно. – Бред! – гаркнул сурово, но уверенности не прибавилось.
***
Мысль он эту теперь старательно отбрасывал, копаться в причинах перестал после того, как сразу же в понедельник сунулся к Алексеичу.
- Алексей Алексеевич, мы с вами на "Площадь Революции" заезжали после заседания? – спросил в лоб.
Тот ласково улыбнулся, по-отечески.
- Вадим, ну какая площадь? Я тебя аккуратно доставил прямо до дому, только что спать не уложил. Думал жене из рук в руки передать, но ты пробурчал, что к маме уехала. Наругала? – Алексеич говорил с Вадимом, как с неразумным.
Вадим кивнул и поплёлся в свою комнату.
Значит, про жену знали и на кафедре. И к статуе, типа, не ездили… Он помотал головой. Только и оставалось теперь Вадиму, чтобы привыкать к новой реальности. "А чего плохого-то?", - хмыкнул он, ещё раз представляя новоявленную супругу во всей красе, то есть безо всего, обнажённой.
***
Информацию о том, кто она и откуда, когда поженились, как познакомились, собирал по крупицам. Потому что только брякнул что-то такое искательное, она брови вскинула густые: "Ты опять?". Спросила спокойно, а он щеками запылал, будто по щекам этим его отхлестали. И запросы такого рода делать зарёкся. Она и так криво посматривала на его странные с её точки зрения оговорки, на липовое поведение, которое ему-то как раз было самое, что ни на есть привычное. Но, видимо, в жизни супружеской он несильно отличался от себя же самого холостого, так что взгляды такие были редкостью. И Лида не заостряла.
А друзья?
Оказалось, друзья не только в курсе (а чего он ожидал, если она рядом с ним – это данность для всех остальных, такая же, как скульптуры на "Площади Революции"), но и своими оговорками и вопросами немного заполнили пробелы в брачной летописи. Друзей было раз-два, и виделись они нечасто. Но узами дружескими повязаны были крепкими.
Лёха – тот крепкий мужик, и в жизни устроенный - дом-дача-работа; и семьёй удачливый – жена умница-красавица, двое детишек, Оленька и Алёшка. И сам весь сбитый, широкий во все стороны, на земле стоявший твёрдо. А вот Андрей – тот похлипче. Хоть и похож внешне на любимца судьбы, лениво отмеряющего ход жизни и откусывающего лакомые куски. Слишком искренний для такой роли, он постоянно маялся мечтами, и не мог ни за что толком уцепиться. Не везло ему и с женщинами.
- И что? – горячо говорил Лёха. – Да, там сложно. Да, шалав полно или вирты сплошные. Но шанс есть. Вот, яркий пример, - кивнул Лёха на Вадима. Говорили он про интернет-знакомства, в которых Андрей разочаровывался уже в который раз.
Вадим навострил уши, замер с чашкой возле рта. Посиживали в уютном кафе.
- Да… это ему повезло просто… - махнул рукой Андрей. – Да и давно это было. Сколько уже, а? – посмотрел он на Вадика.
Тот покраснел, чувствуя, какой сейчас будет казус. Спас Лёха.
- Два года скоро. Это я помню. У нас Ленкой как раз пять лет было, когда они поженились.
"Ого", - подумал Вадим.
Про работу Лида сама по вечерам роняла словечки, из которых выстраивал резюме её муженёк. Выходила какая-то она организатор самых разных мероприятий. Утром прыгала в свою "машинку" (её термин) и моталась целый день, вечером приходила утомлённая, но не обессиленная.
- Смирнов, к тебе девки пристают? – спросила она как-то.
Уж Вадим привыкать начинал к новой действительности. Больше того, нравилось. А иногда он подозревал, что где-то тут рядом окопалось счастье. Словно к той, прежней его жизни доложили важный кирпич, который подпёр всю шаткую конструкцию его вроде бы прочного и уютного существования, позволив прорасти какой-то бесшабашной радости. Чаще и чаще, как бы подхихикивая над собой, прячась за шуткой, называл он это "влюбился". Лида смотрела на его ухаживания удивлённо и комментировала с некоторым удовольствием: "Смирнов, ты прямо, как в медовый месяц".
Лида о его работе, коллегах и самых разных нюансах проявляла крайнюю осведомлённость, что Вадима удивляло. Ведь он и родителям, и друзьям не особенно распространялся. Видно, Лиду муж интересовал со всех сторон. Вадим робко предполагал, что она его сильно любила. В такие моменты ему становилось жутко неудобно, словно украл он чего-то в особо крупных размерах.
- Бывает, подкатывают, ага, - ответил он, уплетая бутерброды. Сам бы он такие вкусные никогда не сделал.
Она сидела напротив, всё в том же мешковатом костюме, скрывающем её ладное тело. До тела-то его допустили, и Вадим подумывал, не от этого ли взбудораженность радостная, и не прекратится ли всё это вскоре.
Сидела, голову подперев, грызла яблоко. Что-то в ней было сегодня не то, за этот месяц ещё Вадимом непознанное. Но столько открытий он уже совершил, что привык к постоянной новизне. Скорее забеспокоился, если бы всё стало обыденным.
- А ты?
- А я, бывает, не сдерживаюсь и пару ставлю, - признался Вадим.
- Дурак ты, Вадим, - вздохнула Лида и ушла в комнату.
Вадима не столько "дурак" огорошил, сколько "Вадим". Он посидел ещё подумал, допил чай, дожевал бутеры и только потом решился наведаться в комнату.
Стемнело. Лида лежала на диване в отсветах лампы из прихожей, скукожившись эмбрионом вокруг зажатой подушки. Щёки её блестели мокрым.
Вадим робко уселся с краю, не зная, что делать.
- Лид, ты чего? – спросил он тихо.
Она молчала. По подоконнику громко барабанил дождь. Вадим загрустил. Не от того, что непонятно, как из этой ситуации выбираться, а потому, что он почувствовал печаль Лиды. Словно перетекла в него её грусть.
- А того. Ты бы себе присмотрел помоложе кого. Пока не поздно. Тоже ведь не мальчик. Надоест со мной, бездетной возиться, - сказала она тихо. А потом уж всхлипнула. И щёки намокли сильнее.
И нахлынула на Вадима нежность, и он совершенно неосознанно, само собой так вышло, обнял её всю, целиком. Целуя мокрое лицо, приговаривая: "Что ты такое говоришь, дурашка", и всё в таком духе. И домашнее прозвище "Жирненький", к которому он никак не мог привыкнуть, хотя и очень старался, вылетало само.
Что были "эти дни" он понял довольно скоро, а что дети – больная тема, прорывающаяся нарывом раз в месяц, он осознал чуть позже. Когда позвали к себе на обед его родители.
Там он вообще много "белых пятен" раскрасил.
***
Сначала он с интересом, а где-то даже и с некоторой гордостью наблюдал, как отец, благообразный, с седой аккуратной бородкой, и мама, маленькая, юркая, запрыгали вокруг Лиды, источая совершенно неподдельную любовь и радость. Самому Вадиму досталось всего гораздо меньше и суше.
- Как родители? – спросила мама.
- Нормально, спасибо, - Лида уплетала за обе щёки свекровин обед, умудряясь делать это изящно и поддерживать беседу с ненабитым ртом, попутно отпуская похвалы стряпне.
- Да, в деревне сейчас затишье, наверное, - поддакнул отец задумчиво.
Вадим удивился немного, но пометку мысленную сделал.
- Дела всегда есть. Они там ещё и ремонт в доме затеяли…
В процессе Вадим окончательно уяснил про деревенскую родословную своей, казалось бы, абсолютно городской супруги.
Потом женщины отправились на кухню мыть посуду и пошептаться. Вадим собрался за ними, но его одёрнула мама, и отец придержал.
- Давай тут посидим, поговорим.
И Вадим стал послушно отвечать на вопросы про работу, про друзей. Заговорили и о спорте, и о политике. Но когда отец отлучился в туалет, он прошмыгнул на кухню и застал обрывки и окончания. Что-то вроде: "профессор хороший", "как водится, еврей, они в этом деле самые лучшие". Детальки в неторопливом, но аналитическом мозгу Вадима хоть и не сразу, но сошлись. Ага. Значит, про детей всё как-то давно, сложно и очевидно безрезультатно.
***
И вот с этого октябрьского обеда Вадим окончательно ввинтился в эту уже некажущуюся необычной жизнь. Ощущение счастья всё полнее завладевало им. И в этом счастье постепенно нарастала червоточина.
И не раз в месяц он вспоминал об этом. Теперь хватало лишь краткого помутнения, мига, когда накрывала смеющиеся обычно глаза Лиды тёмная вуаль. Пробегал озноб, и Вадим нестерпимо остро чувствовал всю её боль, словно соединён был с ней общим нервом.
Вот тут он и вспомнил вновь свои бредовые домыслы о метрополитеновом волшебстве. "А почему бы и нет? Что я теряю?", - отогнав раз-другой мистические предположения, всё же подумал о возможности. Сначала аккуратно сунулся, подъехал, вышел даже на станцию, поглядел скульптуры. Казалось Вадиму, что все на него смотрят, что знают, зачем пришёл. Не выдержал надуманной популярности, юркнул обратно в вагон и поехал домой.
Уж первой порошей ноябрь прошёлся, побелил слегка, потом слякотью всё это размешал, развезло всё в предзимней каше. И Вадим ещё раз поднапрягся, сделал усилие над собой, сам себя подхлестнул. И теперь уже держа в узде свою робость, обошёл все фигуры бронзовые, разглядывая особенно пионеров и мужчину с карапузом радостным на руках. То, что надо. А какую часть трогать – занёс руку, воровато оглядываясь. Мужика-то не надо, а вот лапку киндера, слегка потёртую – вполне. Потёр, взмок разом от усилий. И на кольцевую линию поехал, до "Курской". Но как сердце не колотилось, внимательность проявил – поезд в депо ехал. Пропустил. А вот в следующий залез и время засёк, сам не зная, для чего.
Двадцать восемь минут и он на "Курской" снова. Вышел и поплёлся на ватных ногах.
***
Он не знал, чего он именно ждал, и чем бредовое волшебство должно было обернуться. Верить-то особо не верил, сделал просто, как по суеверию плюют трижды. Ухнуло сердце, когда ключом в двери шваркнул. Вошёл, опасливо озираясь. И сразу понял – не то. Кинулся почему-то в ванную. Щётки зубные – две, выдохнул облегчённо. Но руки всё равно дрожали. Умылся, фыркнув в ладони. А когда вышел из ванной, стукнуло его навалившейся пустотой. Лиды не было.
Не подавили зазвеневшую тоску и Лидины вещи, и обувь, и остальное... Отовсюду наваливалось леденящее душу запустение. Зазвонил мобильник. Мама.
- Ты как? – раздался её глухой голос.
- Н-нормально, - выдавил Вадим, натирая лоб ладонью.
- Точно? – в её голосе стыла тревога.
- Точно.
- Ну, смотри, - помолчала, а потом доложила скороговоркой: - Ванечка сегодня нормально и кушает, и спит. Только… - она осеклась. – Ладно, вечером позвоню. Пока.
- Пока, - одеревенело ответил Вадим.
Ощущение непонятного горя полностью овладело им, и осознать то, что говорила мать, и какой такой Ванечка кушает и спит, он был не в состоянии.
Всю субботу он кружил по городу, пытаясь приобрести хоть толику спокойствия, ухватиться за какую-нибудь тоненькую нить, что вытащила бы его из тягостного болота. Нить не находилась, и брякнув в телефон матери: "Заеду", помчался на юг города.
Мать не улыбалась, под глазами залегли тени. Отец руку пожал молча и со старческим каким-то кряхтением удалился в спальню. Из большой комнаты пискнуло. Вадим подозревал, готовился к чему-то такому, но всё равно замер раскорякой.
- Услышал тебя, - улыбнулась мать, тут же спрятав заслезившиеся глаза.
Сынок, копия Вадима в детстве, лопотал что-то неразборчивое, Вадиму улыбался и тянул ручонки. А Вадим, поняв, что Лиды больше не видать ему, что где-то тут горе огромное разворотилось. что счастье обломками обернулось. И вот Ванечка, а он отцом одиночкой теперь. И душно ему стало. Не от ощущения потери безвозвратной, хотя и от этого тоже. Не ожидал никак он, что Лида за несколько месяцев так душу ему прожжёт, и не готов к удару такому убойному оказался. Ноги подкосились, упал в кресло. А мать Ванечку ему суёт.
И пустота всё сожрала в Вадиме, ничего не осталось, а новое не взросло, неоткуда новому было взяться. Ничего не отозвалось при виде глазёнок этих ясных, ручонок к нему тянущихся. И этим совсем придавило Вадима.
- Не могу, мам, - просипел он, Ванечку отдал ей в руки и кинулся из квартиры. А на улице бегом понёсся в метро. Знал уже, куда его тянет.
Через полчаса заметался среди скульптур, воспалённым мозгом пытаясь придумать выход, но в голову ничего не лезло. Одно уяснил, новый образ прежний вытесняет. С болью, с корнем, так, чтобы выть хотелось. Застыл возле собаки пограничника. Одной из четырёх. Их там почти всех по четыре копии было, фигур этих. Собаке нос натирали изо всех сил. На удачу. Про это и знали все. И Вадим знал, посмеивался всегда и не трогал. А сейчас… вдруг как раз для этого? Обнулить. Риска не боялся, хуже, чем сейчас быть не может, а привыкнуть, стать отцом он не смог бы. Это в нём стеклом битым рассыпалось, когда Ванечку увидел, взамен Лиды возникшего.
Нос собаке потёр, до кольцевой линии доехал и в вагон нырнул, чтобы круг магический замкнуть.
Через полчаса вылез разбитым инвалидом, с искорёженной душой и хлипким, согнутым телом.
Поплёлся домой, изо всех своих оставшихся сил надеясь на чудо очищающее.
Ещё от лифта заслышал собачьи подвывания. Тягостные, как будто резали пса. Покачал Вадим головой, дверь общую с соседями открывая. А там ещё громче, даже скрежет когтей изнутри прорезался. Вадим к стене привалился: "Пса, значит, вместо удачи себе наворожил…". С опаской приоткрыл дверь, а оттуда здоровенный кобель на плечи лапы ему вскинул, и заскулил щенком, физиономию вылизывая, а потом засуетился вокруг, поводок суя в руки.
А Вадима ноги совсем не держали.
Но пёс не дал ему опомниться, осознать. Закружил вихрем. И понял Вадим его физические страдания. Никогда с животными дела не имевший, неумело нацепил ошейник с поводком, и, как в упряжке, рванулся за изнемогшим псом. Точнее, пёс его рванул. Так и гуляли. Правда, воспитанная собака оказалась. Вадим дёргался за его скачками, пока не сообразил рявкнуть. Тот сразу присмирел, дела свои собачьи справлял спокойно, метки расставляя и книгу заметок других собратьев вычитывая. Вадим озирался стыдливо, вспоминая собственные возмущения по поводу несобранных погадок от таких вот выгулов. А сейчас сам… но вечер был поздний, промозглый, портили газон они лишь вдвоём.
- Как же тебя звать… - встал перед Вадимом насущный вопрос. Перебрал десяток имён, которыми, по идее, мог назвать пса, но тот смотрел на него удивлённо, поворачивая головой. – Ладно, домой пошли, - скомандовал, и четвероногий друг потрусил послушно к подъезду.
Пока не зашли в дом, набрал маме. Вроде бы чуть отошёл от нового фортеля чудодейственного. И чувствовал, что пустота чёрная если не отступила, то боль притупилась, поэтому маме звонил осторожно, но без трагического ожидания.
- Не разбудил?... Нет, нет всё в порядке… У вас как? … Ага, ладно. Мам, проверка – как пса моего звать? – брякнул без подготовки. – А! Всё верно… А Лиду ты знаешь? - на волне куража попёрло из него, сам испугался, но прикрутить фонтан не сумел. – Да не, какое там! … Да я так, просто… Всё. Спокойной ночи … Всё-всё… Пока.
Мать разбудоражил, с трудом отбился, но текущее положение уяснил. Никакой Лиды, никакого Ванечки.
- Грей! – позвал он. Пёс повернул голову и посмотрел пристально. В глазах виднелась грусть. – Ага, работает. Что ж мне с тобой теперь делать?
И ничего Вадим не делал. Вместо пробежек теперь он выгуливал пса; приучился покупать корм и мыть лапы (да и целиком иногда) после прогулок; переживать за то, что опять накидали реагента, и бедный Грей будет поджимать поеденные солью лапы. Родители, друзья и коллеги ожидаемо оказались в курсе кинологических успехов и неудач Вадима. Пса жалели, Вадима – нет. Хотя и оказалось, что он подобрал несчастного, больного и измученного пса ещё щенком.
Но тоска, пусть и перестала грызть изнутри постоянно, никуда не делась. Ещё и Грей подкидывал свои пять копеек. Не знал Вадим, как пёс вёл себя, будучи один в квартире на буднях, но в выходные Грей вставал лапами на подоконник и тихонько скулил куда-то в горизонт, отвлекаясь только на кормёжку и прогулку. На почёсывание между ушами благодарно вилял хвостом, но даже морду не поворачивал.
Скоро во сне к Вадиму стал приходить пограничник. С винтовкой, в будёновке и шинели, он тихо звал Грея, а Вадим Грея отчего-то не отпускал, удерживая рвущуюся псину на поводке. Просыпался в холодном поту и слышал, как пёс на своей подстилке в прихожей шуршит, перебирая во сне лапами – бежит в своих сновидениях.
Снова мукой грызануло изнутри Вадима. И не только из-за паранойи его пограничниковой и подвывания собачьего в квартире. Точнее, это стало спусковым крючком для возвращения мрака беспросветного, который мучил до собаки. И не знал Вадим, что бы его вылечило – возвращение Лиды или той, прошлой жизни без этого метрополитенового колдовства.
Всеми силами теперь он избегал находиться дома по выходным, забегая к псу лишь для выгула. Всё больше бродил в одиночку в городе по снегу, по слякоти, не зная, куда приткнуться.
Однажды ноги сами занесли его в метро.
- А почему бы и нет? – подумал вслух Вадим, тронув бронзовую собаку, и пересаживаясь на кольцевую. Но не как в прошлые разы, по часовой, а против. Сделал круг. С новой надеждой. Глотка воздуха свежего будто глотнув, бежал домой, уверенный, что откатил назад
И застыл, разочарованный, услышав такое знакомое подвывание.
Он пробовал потом и по два круга делать в ту и другую стороны. И по три… И кружил, пока смена машиниста не заканчивалась, и поезд не загоняли в депо. Но не двигал он ничего. Грей тосковал, пограничник звал, Вадим мрачнел всё больше.
И ближе к весне, осатаневший от бреда ночного и дневного, путающий сон и явь, он кинулся в круговерть кривого волшебства бронзовых скульптур.
***
С садисткой ухмылкой дьявольского экспериментатора он начал с отбойного молотка стахановца. Сразу двух зайцев хотел убить – вылупится ли отдельно предмет от живого существа, и, если да, то, может и бог с ним, подумаешь, отбойный молоток. Как-нибудь проживу…
Грей исчез, пограничник из снов улетучился вслед за ним. Вадим вздохнул, камень с души уронив. Но недолго улыбался он избавлению. Даже прощупать насчёт Лиды себя не успел, как вошла в его жизнь музыка. Музыка отбойного молотка. Где бы ни был, сколько бы времени ни показывали часы, всё время Вадима сопровождал этот долбящий звук. Соседи ли, ремонтные бригады ли, а то вот отец затеял полку повесить, как только сын явился. Или в институте в соседней аудитории срочный ремонт зачем-то понадобился. И ни полиция, ни уговоры, ни скандалы - ничего не действовало.
Доконал его отбойный молоток быстро.
Фокус не удался. И решил Вадим ступить на проторенную дорожку. Пловчиха ведь тоже ничего, и грудь бронзовая натёрта до блеска. Значит, пользуется народ. Задумано – сделано.
Тронул. Сделал круг.
В жутких волнениях заторопился домой. С портфелем вышагивал под мартовской капелью. Нигде не долбили – это Вадима обрадовало, но нельзя сказать, что было неожиданным счастьем. Больше волновало другое – чем обернётся бронза пловчихи. Обручального кольца, например, не объявилось, это он сразу подметил.
Не обнаружил женских следов и дома. Двинул удивлённо губой.
- А может, просто коллега? А я в бассейн ходить теперь люблю, - размечтался он, и тут уже укол совести почувствовал за радость свою, незамутнённую печальными мечтами о Лиде.
Забурчал мобильный. На экране появилась надпись "Алёна" и фотография распутницы с губами алыми и глазами алчущими.
- Ага, вот и она, - догадался Вадим, чувствуя нехороший, стыдный энтузиазм.
И разговор распалил его ещё больше. Девчонка с юным голосом, настырная, наглая даже, требовала свидания. Ночного. Зазывала к себе.
Вооруженный некоторым опытом по ввёртыванию в новую для себя действительность, Вадим после разговора прикинул, давно и прочная ли связь эта любовная установилась. Опыт не помог. И куда, это "к ней" ехать? Как сейчас, раньше времени не расколоться, воспользоваться юным, без сомнения, телом?
- Тьфу! – Вадиму стало противно от самого себя. – Да шла бы она лесом, профурсетка эта!
Он разлёгся на диване. А не слишком ли он суров к незнакомой девчонке? Да, нет, всё понятно тут, в каких бы отношениях они не состояли.
Телефон отключил, здраво предположив, что девушка будет недовольна такой динамой.
Утром посыпались сюрпризы. Точнее, один, но очень мощный такой сюрприз.
Телефон включил уже в институте, как раз перед лекцией. Хмыкнул своей прозорливости – посыпались уведомления о вечерних и даже ночных пропущенных, и вдогонку к ним – сообщения, с ругательными вступлениями. Полностью читать Вадим пока побоялся.
Перед аудиторией встретил преподавателя с соседней кафедры. Тот странно ему нахмурился, руку подал вялую:
- А ты чего тут? – спросил.
- Пара у меня, вообще-то, - ответил Вадим.
- Пара? – нехорошо улыбнулся тот. – Ну-ну… - и ушёл.
Удивился Вадим такому недружелюбию и вошёл в аудиторию. Всё и объяснилось. Правда, не сразу. Поначалу он ещё к преподавательскому столу подошёл, бумаги нужные достал, разложил, приготовился читать. Студенты подходили и, поглядывая на него, шушукались. А вскоре, прямо перед звонком, вошёл Желябкин, завкафедрой, и прямо оцепенел, завидев Вадима.
- Ты … ты! – зашипел он, подбежав вприпрыжку к Вадиму и утаскивая за рукав из аудитории.
Вадим, опешив от такого напора, послушно потащился за ним. Звонок прозвенел, и в коридоре наступила тишина, нарушаемая только опаздывающими студентами и задерживающимися преподавателями.
- В чём дело, Игорь Николаевич? – спросил Вадим.
- Это я тебя хочу спросить – ты какого… здесь? Мало тебе было? Или отомстить кому хочешь? – шёпотом орал на него Желябкин.
- О чём вы? – холодея от непонятного ещё, но уже вполне осязаемого ужаса, спросил Вадим.
- Ты… ты! – опять задохнулся заведующий. - Брысь отсюда, пока я охрану не позвал! - выдавил Желябкин и, хлопнув дверью, исчез в аудитории.
- Дела… - Вадим уселся на подоконник.
Так с ним в институте ещё не разговаривали. Тем более, выдержанный и спокойный Желябкин. "Что ж такого я натворил?". А вариантов оставалось немного – ищите женщину. И пловчиха имеется... "Неужели со студенткой согрешил?", - уныло подумал Вадим, понимая, что попал в точку.
Проникнув на кафедру, сгорая от стыда перед хмыкающими, подмигивающими или просто воротящими нос старшими коллегами, прознал у всегда дружественного Василь Василича, лаборанта, что, ага, связался со студенткой. И сотворили они эротический акт прямо в аудитории, целой бригадой профессуры застуканные. Что самое обидное, с другого, недружественного факультета явились старикашки (как раз были времена сражений за квоты студенческие и темы финансовые). Подсуропил своим коллегам Вадим. Конечно, выгнали его с треском, пропесочили потом ещё и заочно, и не раз. Скандал громкий случился. Хихикали и студенты. Девчонку выперли вслед. Чтобы неповадно другим.
- Дела… - всё поговаривал Вадим, прогуливаясь до дома пешком.
Возле подъезда караулила она – виновница текущих бед и эротических, наверное, фантазий Вадима чуть более раннего периода (ведь он такой моралист, чем-то же должна была она его взять). Вадим внешность оценил: пальтишко короткое, ноги обтянуты чем-то виниловым, глаза плотоядно горят, грудь пальтишко распирает. А чуть позже оценил он и напор. Скандалить она начала прямо на улице. Поэтому он утянул её внутрь, в квартиру. Только захлопнули дверь, и скандальная энергия перетекла в энергию сексуальную. Вадим безвольным увальнем с расстроенными чувствами пал в неравном бою с разнузданной фурией.
***
Он лежал, смотрел в потолок. Хотелось курить, хотя и не курил он никогда вовсе. Молодая любовница пригрелась на его груди, спала с улыбкой на алых устах. А он с измотанной душой, потерявшийся в очередной версии окружающего мира, думал в который уже раз за эти две недели – подойдёт ли ему такое или ещё поискать?
Взглянуть со стороны – чего ж лучше? Богатенькая девчонка, аппетитная нимфоманка вмолотилась без огляду во взрослого препода, не тянет из него ничего, кроме плотской любви и внимания. Можно и работу не искать, папочка ейный отваливает деньжат без счёту. Сыр в масле, многие бы молодцы позавидовали. А у неё кроме него - только плавание в голове. Да всё больше возле островов в океане, плавание это. Да на яхте.
А Вадим места не находил, и Алёна эта всё чаще обижалась из-за его задумчивости и остекленелого порой взгляда. И сейчас он глядел в потолок и перебирал в уме неоприходованные фигуры и предметы из бронзы на Площади Революции.
Раздавленный и опустошённый, он чувствовал, что сходит с ума. То, что замечала Алёна с зашоренными своей влюблённостью глазами, было только верхушкой айсберга.
Родители, не оборвали семейные узы после того позора, но дали понять, что ему и перед ними отмываться долго, а если он продолжит в том же духе (удовлетворять тело своё, о душе позабыв), то пусть дорогу в отчий дом позабудет. Друзья хмыкали понимающе, но бесконечными подколами дёргали и так оголённый нерв.
И он упивался Алёной, задурманивая на короткое время мозг. Она принимала за чистую монету его остервенелое неистовство и забывала свои недовольства.
Вадиму порой выть хотелось, а порой - молча шагнуть с балкона…
***
Выбрал бронзового студента-мечтателя, с книгой на коленях. Ну, не геем же он окажется, в конце концов! А хоть бы и геем, проще будет сигануть, жизнь обрывая.
Студент оказался всамделяшним, и не геем вовсе. Работа, коллеги, родители и друзья – тут всё в норме оказалось. Но студент Яковлев… Образец въедливого ботана-троечника, надоедливого до тошноты, не очень умного, но хитрого. Он изводил Вадима не только в законные часы по курсовому, бесконечными вопросами и придирками на лекциях, тупым непониманием на семинарах. Он звонил ему домой, на мобильник и караулил возле подъезда.
Вадим, не успевший восстановиться (а скорее, копилось в нём и копилось сумасшествие, готовое прорваться суицидальным взрывом) после любвеобильной Алёны, слетел с катушек довольно быстро. Нокатутировал Яковлева прямо на пороге своего подъезда, нимало не заботясь о последствиях. Даже, наоборот, понадеялся на расплату, которое избавит его от приставалы. Ан, нет, Яковлев, утирая кровинушку, стал трезвонить в квартиру, ибо ответы на свои забубённые вопросы он так и не получил. Вадим, оттолкнув студиоза, кинулся в метро.
***
- Ха-ха! – затрясся в истерике Вадим, натирая не раз стыренный ушлыми пассажирами наган в руках у революционного матроса. – Вот это в самый раз.
***
Пистолет приятно тяжелил руку. Вадим улыбался почти счастливо, чувствуя близкое избавление. И хотя мелькнула слабовольная мыслишка, что вроде всё наладилось, нет бесноватых любовниц, неурочных детей и приставучих студентов. Подумаешь, пистолетик лежит. И не того он боялся, что рано или поздно пистолет выстрелит не в него, так в другого – в неумолимости метрополитеновской кары он уже убедился. Он просто не мог уже существовать под грузом пережитого, с порванными на куски нервами и разбитым на осколки мозгом. С растоптанной в пыль душой.
Только выстрел.
Тяжесть в руке и неожиданная податливость спускового крючка.
***
Свет был. И тоннель. И даже звук отбойного молотка.
Вадим шёл туда, на свет. На звук. Умер он или нет, его сейчас не заботило. Хотя мозг соображал ясно, а дышалось в этой продолговатой тьме свободно и легко.
Источником звука был желтоватый фонарь в сетке. Под ним сидел метростроевец, но не тот бронзовый, со станции – это Вадим знал наверянка. Но тоже полуголый, в каске с фонариком и отбойным молотком в руках. Тело его блестело от пота, что показалось Вадиму странным, ведь он и в тёплой курткеозяб.
- А, пришёл? – рабочий плеснул светом фонаря в глаза Вадиму, прекращая оглушительную долбёжку. – О, прости, - он приглушил свет на лбу.
- Где я? – спросил Вадим, отстранённо осознавая бредовость ситуации. Хотя вопрос был его вполне резонным.
Рабочий пожал плечами.
- В шахте, где же ещё.
- А… - Вадим хотел спросить что-то ещё.
- А я метростроевец.
- А… - снова заикнулся Вадим
- А умер ты или нет – это тебе решать. Сам виноват. Не там начал, да ещё и кольцом всё замкнул, - рабочий вытер пот со лба и достал папиросу. – Будешь? А, ты ж не куришь. А мне хоть в шахте, хоть где… Понимаешь, когда сильно чего-то хочется, то вот так оно и получается.
- Да не хотел я ничего! – разом включился Вадим в диалог.
- Ну, да, ну да… Только твоё подсознание считает по-другому.
- Мысль материальна? – догадался Вадим.
Рабочий пустил дым в низкий потолок, скривил губу.
- Можно и так сказать, конечно, но…
Вадим задумался.
- Тогда что ж, это всё галлюцинации?
- Да нет, почему же… Ты сейчас пытаешься в своё познание впихнуть случившееся. В мирские термины уложить, - рабочий с присвистом затянулся папиросой. – Другие боженьку поминают. А это – жизнь! Которую, – он ткнул угольком сигареты в Вадима, – выбираешь ты! Но кольцо – это ты зря. Вот и застрял на кругу. Ни настоящего тебе, ни будущего. Так и будешь крутиться. И "Площадь Революции" здесь ни при чём! Это символ, понимаешь? Который ты выбрал… Никаких чудес.
- Чушь какая-то, - помотал головой Вадим.
- Смотри, - сел поудобнее рабочий. – Есть люди, которые этот круг вертят, или прошивают насквозь, или надстраивают вокруг свои круги. Есть и такие, которые внутри загибаются. Есть, которые в одной точке засели, и смотрят, как это всё перед ними вращается… всякие есть. А ты на нём застрял, гоняешь из пустого в порожнее. Страхи твои или желания тайные вот и полезли. Ты уж определись.
Он затушил бычок.
- И… и что мне теперь делать?
- Чего делать? Вперёд двигай, – сказал рабочий и включил долбёжку.
И тут же перед Вадимом открылся узкий пролом. Сзади в темноте терялись давешние мучения, впереди тонко струилась неопределённость. Он вздохнул и полез в щербатую дыру.
- Эй! – крикнул стахановец.
Вадим повернулся.
- Пистолетик-то оставь, - усмехнулся рабочий.
Вадим удивлённо поглядел в свою руку – только сейчас он заметил, что сжимает тот самый наган. Он лёгко бросил железяку куда-то в темень. И полез.
***
Вадим зажмурился и… и опять не прыгнул.
- Ну, что же ты? Давай! – крикнула Кира.
Самолёт гудел на нужной высоте, из открытой дверцы толчками напирал воздух.
- Так и будет стоять, чёртов тюфяк, - пробормотала девушка и спихнула Вадима в упругую бездну, сиганув следом.
Вадим орал, но через этот крик, через позорный пинок юной парашютистки чувствовал, что сделал ещё один шаг. С матросом было не проще – травить без конца за борт во время шторма, соль эта кругом, вахты… Сейчас разберёмся и с парашютисткой. Храбрая девчонка. И имя такое рубленное, резкое – как раз для неё. А потом снова на радиальную линию. Потрогать… кто там следующий? Девчонка опять, Ворошиловский стрелок. Пронзить по радиальной линии кольцевую. Порвать круг в очередной раз. Никаких кольцевых, только прямой маршрут. Прожить кусок жизни с очередным героем этой замечательной станции, протолкнуть вперёд, шагнуть дальше… и там вскоре, за ними всеми Лида с книжкой в руке. И в этот раз она не исчезнет.
Вадим, подвешенный на раскрытом парашюте, глядел с улыбкой на распростёртую под ним родную землю.
