Аватар небес

Эрне отложил топорик, присел на корточки и прислушался. Нет, ничего страшного пока не происходило. Слышались лишь отдаленные голоса поселян, рев скотины да шелест травы под ветром. А секунду назад казалось, что солнце в небесах гудит, как огромный золотой гонг. Странное в последние дни чудилось парнишке, и и страшно, и что делать непонятно, и даже сказать некому — решат, что сирота умишком тронулся.

Друзей у Эрне не было, все подростки тринадцати циклов от роду с утра уводили скотину на пастбища или шли на покос. А Эрне помогал хозяйке, сидевшей дома с малыми детьми, и целыми днями не видел ничего кроме стерни да навоза, их приходилось смешивать друг с другом и сушить, чтобы зимою топить печь.

Парнишка вздохнул, собрал нарубленное для растопки, сложил в корзину и быстрым шагом направился к клети. Небольшой, заставленный хламом двор перед окнами кухни он миновал почти бегом — там часто бывала хозяйка. Завидев Эрне, она обычно ругалась грязно и витиевато, без всякого повода, сливая на приемыша накопившееся за день раздражение. Хозяин относился к парнишке получше, никогда не бил и ругал только по делу, надеясь, что из сироты вырастет толковый работник и понимающий скотовод. Но Эрне выполнял, что ему поручено, с тоскливой неприязнью и старался побыстрее скрыться от чужих глаз, чтобы хоть немного побыть наедине со своими мыслями. Почему же под таким высоким, бездонным небом люди живут так нелепо и безобразно? Ответа на это нет, и, увы, не будет.

Скинув растопку в ящик и выскочив из сарая, Эрне уселся на корточках за углом, чтобы собраться с духом и снова пойти работать. Но сразу заставить себя не смог, и, уставившись в ясное, но уже начинающее темнеть небо, решил, что посидит так еще минуточку.

Последние пару дней, после того, как через деревню прошли жрецы Ишшаррана, у парня все валилось из рук, а дыхание внезапно перехватывало. Вспоминалось, как в такой же душный летний вечер, когда ветер уже стих и в траве загудели цикады, а огромное яркое солнце склонилось к горизонту и из золотого сделалось бронозово-рыжим, с юго-западной стороны проходившего через деревню пыльного тракта раздался звон колоколец. Эрне выглянул на дорогу; вдалеке показалась процессия босых бритоголовых мужчин в оранжевых и бело-бордовых балахонах. Они вышагивали медленно, как будто боялись уронить стоящие на их головах незримые сосуды. Один имел при себе бубен из человеческой кожи — Ишшарран принимал человеческие жертвы. Рослый жрец на ходу открыл дорожную суму, и в его руке блеснул диск, маленькая копия солнца. Над дорогой поплыл протяжный, томительный зов гонга.

Поселяне бросали работу и подходили к изгородям; следом с веселыми криками подбегали дети, но, одернутые родителями, молча и жадно взирали на сказочных гостей. А процессия все приближалась, и вот уже жрец с гонгом подошел настолько близко, что можно было различить затейливые узоры из кроваво-красных самоцветов на его украшениях из золота и бронзы.

Эрне резко вдохнул и застыл, потрясенный яростным, вдохновенным лицом жреца. Тот, запрокинув голову к закатным небесам, будто бы прозревал тайну, манящую, но запретную для простых смертных. Где-то рядом пронзительно взвизгнула дудка; жрец прошелся чуткими пальцами по поверхности гонга, затейливые медные серьги звякнули, с виска упала капля пота.

- О, Ишшарра, та, Ла Ишшарра.., - жарко прошептал жрец и сглотнул.

Кто-то из поселян через изгородь протянул ему чашку с водой, но жрец не видел; страстные слова своему богу продолжали срываться с его губ.

Эрне не понимал их, молитва была на другом языке. Но ощущал, как на плечи ложится странная тяжесть, будто бы в ясных небесах собиралась невидимая гроза.

После ухода жрецов Эрне долго не находил себе места. Стоило закрыть глаза, и в ушах раздавался звон, а перед мысленным взором вставало закатное небо в полосах огня. Где-то рядом ощущалась сила, способная в мгновение ока переиначить жизнь парня, никчемную, жалкую, да и его самого переделать в придачу. Это заставляло сердце сладко замирать, и становилось страшно.

«Что будет, если позволить силе сделать это все?», - думал Эрне, сидя за сараем и упрятав глаза в землю. Руки его тряслись.

- Эй, ты, червяк поносный, скотина холощеная! - вдруг завизжала хозяйка, появившись на пороге кухни. - Иди, забери помои!

Эрне подскочил с места. И вдруг накатила волна ярости, в душе, мгновенно и страшно, полыхнула невидимая молния. С губ сорвался отрывистый крик, тремя огромными шагами он пересек двор, и, не поняв, что делает, схватил ведро и окатил бабу с ног до головы. Сразу стало легче.

Приступ сошел на нет так же внезапно, как и начался. «Это все», - вдруг осознал Эрне. Что было, закончилось навсегда, и пора уходить от хозяев. Полный странного, непривычного спокойствия, Эрне перемахнул через низкую изгородь, вышел из селения и двинулся в степь наугад.

Когда солнце повисло уже почти над самым горизонтом и повеяло прохладой, Эрне окончательно пришел в себя и задумался. Куда податься? Он огляделся. Вокруг расстилался бескрайний океан трав, вдали маячила лента дороги. Если выйти на нее, то можно идти и ночью, колодцы там, как говорили путники, кое-где попадаются. В небесах зажигались звезды, вскоре взошли две из Трех Сестер - старшая, голубая, с дрожащим серебристым ободком, и средняя, зеленоватая, похожая на надкушенный сбоку недозрелый плод. Весь мир ощущался теперь по-другому: прежде пугавшая Эрне ночная тьма сейчас казалась хорошим временем для того, чтобы полностью успокоиться и поразмыслить.

Эрне взглянул в свою душу и понял, что стал совсем другим. Там, где прежде сидел застарелый страх, теперь воцарились спокойствие и ясность, и странное знание о том, как устроено все вокруг. То, чего он так хотел и так боялся, уже произошло - сила, пришедшая с жрецами Ишшаррана, вошла в него. Скорее всего, это случилось тогда, когда он взъярился на хозяйку. Он больше не прежний Эрне, не робкий, забитый хозяевами сирота. Теперь он что-то другое. Но что? Когда-нибудь он поймет, этот вопрос не должен остаться без ответа.

Эрне выбрался на дорогу и бодро зашагал на юг, в сторону ближайшего города. Зачем он туда идет и чем займется, парень не имел ни малейшего понятия. Ночная прохлада бодрила, взвинчивая и без того возбужденные нервы, поэтому Эрне решил, что будет идти, пока не свалится от усталости. Вскоре взошла Младшая Сестра, озаряя все вокруг таинственным серебристым светом, и стало светло почти как днем. В паре десятков шагов в стороне от дороги Эрне заметил глинобитный домишко с покосившейся, местами провалившейся крышей, пустые оконные рамы зияли черными провалами, дверь приоткрыта. Облизнув пересохшие губы, Эрне свернул, по пояс ухнув в заросли пахучих трав. Колодец нашелся не сразу, но оказался вполне действующим — треть бадьи наполнилась свежей водой с едва заметным странным привкусом.

«Хорошо бы еще найти бурдюк», - подумал Эрне и направился к хижине.

Дверь отворилась со скрипом. Куча тряпья и шкур на полу зашевелилась.

- Доброй ночи, - раздался глубокий баритон.

- Д-доброй, - откликнулся Эрне, вздрогнув от неожиданности.

- Заходи, меня можно не бояться, - мужчина сел на постели, окинув подростка внимательным взглядом. - Ты чей?

- Я Эрнеон из Арсата, иду в город.

- Арсат — это где? - живо поинтересовался незнакомец.

- Вот в ту сторону, недалеко, - Эрне махнул рукой и вздрогнул. Казалось, глаза чужака в темноте светятся желтым, как у ночного тагхата-падальщика.

- Садись, - вдруг властно проговорил мужчина, чиркая огнивом. Вскоре в щербатой плошке на полу затеплился огарок сальной свечи. - Я Мерв из Дусаррона, это отсюда дней десять пути на юг.

- Здесь бурдюка для воды нет? - Эрне застыл у двери как вкопанный, ночевать под одной крышей со случайным встречным не хотелось.

- Утром поищешь, - Мерв поднял свечу повыше, и Эрне увидел, что он плечистый, худой, жилистый, с цепким взглядом и обильной проседью в русых волосах, на правой щеке короткий, тонкий, но сразу заметный шрам. - Здесь есть вода, хлеб и вяленое мясо. И если ты думаешь, что я просто так отпущу сбежавшего из дому пацана, то ошибаешься. Ближе к городу полно лихих людей, могут угнать в рабство.

- Обратно к хозяевам мне дороги нет. - Эрне вздохнул, потоптался и присел на кучу тряпья у входа.

- А что ж так? - Мерв прищурился. - Я мог бы пойти с тобой к ним и поговорить. Глядишь, все бы и уладилось.

- Хозяйка сейчас выгребает из волос помои, которыми я ее облил, - выпалил Эрне с наслаждением. - Теперь мне все равно куда идти, можно в город или куда угодно. Могу пойти с тобой.

- Экий ты храбрый, - осклабился Мерв. - я иду в Куббатту на сезонные работы, а там малолеток не берут. Но со мной пойти можешь, где-нибудь по дороге я тебя пристрою.

«А может, это выход?», - Эрне закусил губу. Но нет, так не стоит, ведь он уже был в услужении, и эта история только что закончилась весьма плачевно. Теперь, прежде, чем что-то решать, надо хорошенько подумать.

Парнишка, прикрыв глаза, засмотрелся на свечу, в ее пламени ему снова виделся золотой закат и сверкающий гонг в руке жреца. Казалось, внутри бронзового диска скрывается целая вселенная, иные пространства и иные времена, а обод гонга — это край мира, место, где небо встречается с землей. Вдруг пламя свечи затрещало, пару раз мигнуло и погасло, вверх от фитиля потянулась тонкая струйка дыма.

- Ничего себе! - лицо у Мерва вытянулось. - И давно это ты свечи взглядом гасишь?

- Она сама погасла, - дернул плечом Эрне.

- Да, конечно... В храм бы тебя отвести, парень. Жрецы живо бы разобрались, что в тебе такое. Но лучше сначала все расскажи мне. Я о Силе побольше жрецов знаю, - добавил он вдруг и снова запалил свечу.

Эрне, услышав это, тут же встревоженно уставился на Мерва. Тот глядел беспокойно, выжидающе, словно игрок в в кости за миг до броска противника. Побасенки он, что ли, собирает, байки травить другим таким же путникам, чтобы в дороге не скучно было? В храм Эрне и сам заглянуть мог, терять-то особо нечего, в крайнем случае обругают да вон выставят. И что бродяга может знать такого, чего жрецы не знают?

А рассказать все равно хотелось.

Эрне решился и заговорил, взволнованно и сбивчиво, слова, чтобы описать неведомую Силу, подбирались с большим трудом. Но в прищуренных желто-зеленых глазах Мерва читался неподдельный интерес, и парнишка снова повествовал о таинственной Силе, о том, что теперь он с ней одно и назад дороги нет.

- А ну-ка, - вдруг Мерв сверкнул глазами, - попробуй, переведи песню, которую жрецы пели. Вернись в тот момент, когда ты ее слушал, забудь о словах и переводи по смыслу.

Эрне кивнул, запрокинул голову, вместо крыши лачуги ему уже виделись знойные небеса, полные неугасимого закатного огня.

- Есть голубое небо, как небо из серебра, - фальцетом завел он. - Это небо живых, вниз с него стекает прозрачная вода. Но жизнь проходит и наступает иное. О, Ишшарран, помоги мне отдернуть завесу иллюзий!

- Да... - шепотом уронил Мерв.

- За ним — небо алое, все в потеках запекшейся крови, вниз с него выпадает пепел и сухая ржавчина. Это небо для жертв и героев. Но смерть проходит и наступает иное. О, Ишшарран, помоги мне отдернуть завесу иллюзий!

Эрне побледнел, в глазах мешались восторг и ужас, а слова сами собой продолжали срываться с губ:

- Есть последний предел, и за ним небеса как пламя. С него падают звезды и рыжие искры с огромной наковальни, и смертный в священном страхе отводит взгляд. Это небо Творящих, оно для тех, кто перешел человеческие возможности. О, Ишшарран, помоги мне дойти до тебя!

Внутренняя музыка внезапно стихла. Эрне шумно перевел дух.

- Небеса Творцов! Ты их видишь? - жадно спросил Мерв.

- Да.

- Ну ты и вляпался...

Эрне потрясенно молчал, ничего не понимая. Слова священного гимна оставили в душе глубокий след, и что они значат, еще предстояло понять. Сила била изнутри, как светящийся родник, растекалась огнем по жилам, и окружающий мир казался каким-то тусклым, ненастоящим. Вляпался? Что значит вляпался?

- Ишшарран поселился в тебе. Он как бы сделал тебя своей частью, и таких, как ты, частей, должно быть еще много... Как, говоришь, тебя звали? Эрнеан?

- Эрнеон.

- Теперь у тебя наверняка уже другое имя...

- Это как? Почему? - Эрне вдруг осознал, что больше не ощущает ни удивления, ни страха, то, что сказал Мерв, легко укладывалось в теперешнее представление о самом себе.

- Эр-не-ран, - с видимым усилием подобрал Мерв. - Голос Ишшаррана. Писаться должно с одним «р».

- Да откуда тебе это все известно?

- А оттуда, - Мерв грустно улыбнулся, - откуда все берет свое начало. Я считаюсь Тейхаро, или, как в просторечии говорят, аватаром, другого бога. Так сейчас оно или нет, не скажу, ведь прошло уже много лет, я мог перестать быть аватаром и сделаться еще кем-то. Но когда-то жрецы храма в Ботте все в один голос заявили, что я Тейхаро.

- Расскажи! - подался вперед Эрне.

Мерв немного помолчал и с какой-то затаенной грустью начал:

- Тридцать циклов Эттерри назад — я был тогда немногим старше, чем ты сейчас — в Дуссарроне, в моем родном селении, случилась эпидемия желтой брюшной лихорадки. Люди мерли один за другим, стояло жаркое лето, воды не хватало. Старейшины уже сошлись на том, чтобы опаивать всех зараженных отваром ядовитой травы, но жара начала спадать. Тогда же, одной из последних, заболела моя Ратаари, девушка, которую я любил.

Я уговорил ее родителей покинуть дом и заперся там с ней, в ужасе ожидая, что посланные старейшинами сжигатели отбросов выломают дверь и заберут девушку. Но они так и не пришли. У Ратаари был жар, она бредила. Я поил ее водой и метался по дому, не зная, чем еще помочь, пока не почувствовал, что заболеваю сам. Тогда я упал на колени и взмолился богу-целителю Миллитавену. Молитва для меня была запретной, возносить мольбы дозволялось лишь жрецам и людям, прошедшим специальный обряд. Но мне было уже все равно. Где-то там, высоко в небе, я видел Кроткого Милли со священным цветком в руке, и просил его вылечить меня вместе с Ратаари. Но выздоровление все не приходило, я уже чувствовал, что сам теряю связь с реальностью, начинался бред. Тогда я, собрав остатки воли, взял нож, наставил себе в грудь и крикнул: «Милли! Моя жизнь — это моя жертва для тебя! Возьми!». И вонзил нож.

Боли почти не было. Я лишь почувствовал, что вместе с ножом мне в грудь вошел зеленый луч. «Я услышал», - сказал Милли. Дальше наступила темнота.

Очнулся я в сумерках, в сарае возле родительского дома, и сразу же спросил, где Ратаари. Отец, поседевший и хмурый, сказал, что моей невесты больше нет, а дом спалили вместе с ее телом. Я почему-то воспринял это почти спокойно, так, как будто уже знал. Но ощущение, что она где-то есть, пусть даже не в этом мире, не покидало меня. Нужно было поправиться и понять, где она сейчас, чтобы когда-нибудь потом, в иной жизни, вновь соединиться с ней. Смерти я больше не боялся.

Поправлялся я быстро. Жар спадал, рана на груди оказалась неопасной — нож соскользнул по ребрам. Но в глубине души я знал, что прежняя жизнь закончилась. Тот Мергар, который родился и прожил здесь шестнадцать циклов, ушел в небеса вместе с Ратаари. Милли словно забрал мою душу, а взамен вложил что-то, чего я пока не понимал. Иногда во сне я видел в своей руке белый цветок и знал, что могу исцелить болезнь и отвести несчастье. Я стал чем-то большим, чем Мергар, и одновременно чем-то меньшим.

Наш лекарь посещал меня каждый день — эпидемия сошла на нет, а я оказался единственным выжившим после лихорадки. Я рассказал ему обо всем, что случилось со мной, и о том, что теперь ощущаю себя Милли. Лекарь признался, что за всю жизнь не встречал других подобных случаев, и посоветовал сходить в город, в столицу нашего баронства, поговорить с тамошними жрецами. Но выбраться случая так и не представилось, началась страда, а сам лекарь, будучи уже немолод, слег с болью в суставах. Днем я до изнеможения работал в поле, а вечером поил его отварами из трав и ставил компрессы.

Мерв прервал свою речь и засмотрелся вверх. Огарок свечи догорел, и собеседники сидели в темноте, лишь крупные звезды светили в небе над провалившейся крышей лачуги.

- Что жрецы-то тебе сказали? - подался вперед Эрне.

- С жрецами я виделся много позже, когда уже и не думал ни о каких богах. Наша армия пала в стычке с войсками герцога, и мы отступали через Ботт, городок, который в скором времени тоже был захвачен. Мой товарищ получил сквозное ранение в бедро и идти не мог, рана воспалилась. Я, с согласия командира, попытался пристроить его в храм, но жрецы отказали, пояснив, что отряды герцога, ворвавшись в город, перебьют всех, кто сражался на стороне барона, а за укрывательство и служителей богов не пощадят. Тогда я, взглянув в глаза жрецу, высказал, что я думаю о нем самом и о его матери, породившей на свет жалкого труса.

Жрец вдруг задохнулся, схватился за сердце и побледнел. А, отдышавшись, пробормотал, что меняет свое решение и окажет любую требуемую помощь. Больного мы отнесли в одну из хозяйственных пристроек, а потом жрец признался, что исходящая от меня сила чуть не убила его за отказ. Посовещавшись с другими жрецами, он предложил мне остаться в храме и заняться любой работой, которая придется по душе.

- Пусть сила, стоящая за тобой, сменит гнев на милость и поможет нам пережить тяжелое время, - сказал он. - А мы поможем тебе разобраться в природе этой силы.

Я остался. Ночью, при свете огня на алтаре, старый жрец Тайрани, богини дождя и жизни, гадал мне на священных глиняных фигурках. В ходе странной партии я вытаскивал из мешочка пластины с различными изображениями, а жрец переставлял на доске фигуры богов и демонов. Вскоре на одну из ключевых точек доски встала фигурка Миллитавена, рядом с нею — поверженный демон болезни, а на нескольких клетках подле них — шашки с символами, означавшими победу, смерть и окончательное перерождение.

- Ты победил в схватке с болезнью и смертью, но при этом проиграл самого себя, - сообщил тогда жрец. - Кроткий Милли ходит теперь по миру в твоем обличье, твои слова и дела суть уже не твои, а его.

- Так кто я? Мергар или Милли?, - вопрос сам сорвался с моих губ.

- Ни то, ни другое, - помолчав, ответил жрец. - Время от времени ты будешь ощущать себя прежним Мергаром. Ведь у тебя его память, его привычки. Ты пьешь, ешь, спишь по-человечески. Все это создает иллюзию, что ты по-прежнему Мергар, а непонятное происшествие с Милли тебе приснилось. Но на самом деле все не так. Это Милли теперь спит и видит во сне, что сделался Мергаром и живет как простой человек. То, что являло собой сущность человеческой души, стало частицей бога.

На следующий день мне дали новое имя — Мервенг. Но объяснить, почему Милли избрал именно меня, а не кого-то другого, так и не смогли.

Еще через три дня наемники герцога вошли в город. Жители в страхе попрятались в домах, и солдаты проходили по опустевшим улицам, поглядывая вокруг хмуро, по-хозяйски. Всюду слышался грохот и пьяная ругань — грабили лавки и дома, били окна, кое-где раздавался отчаянный женский визг.

Я, в кожаных латах, с копьем и мечом, стоял наготове за запертыми воротами во дворе храма. Но захватчики, несколько раз ударив по створам чем-то тяжелым, прошли мимо. Захоти они сломать ворота, так сломали бы, а уделать одного-единственного стражника им недолго, благо я и мечом-то владею хуже, и после бдения возле раненого товарища силы не те. Но кротости во мне, в отличие от настоящего Милли, ни на медный тинг, я положил бы любого, кто ворвался сюда, или лег бы сам. Тейхаро я там или нет, но мое тело вполне годится, чтобы воевать, и сам я не трус, в бою врагов убивал. То, что я — воплощенный Милли, это какое-то недоразумение, не иначе, но не мне, наверное, рассуждать о путях богов. Пока я стоял и думал обо всем этом, наемники убрались вон, то ли награбили уже достаточно, то ли слишком надрались, то ли и то, и другое.

Товарищ, моими усилиями, вскоре полностью поправился и ушел в родную деревню. А я остался стражником при храме, выучился грамоте и начал вести хозяйственные дела, вроде расчетов с лавочниками и уплаты налогов. Занимался больными я нечасто и только по просьбе жрецов — когда люди, оставив бесплодные попытки вылечиться у обычных лекарей, обращались в храм. Тогда я лечил их так, как учил меня наш деревенский знахарь, и люди поправлялись, но никто из них не счел это чудесным исцелением.

Мерв замолчал, задумчиво взглянув на Эрне, притихшего в своем углу, и отхлебнул воды из фляги.

- Вот так. А потом я ушел из храма, потому что новый верховный жрец, присланный из новой столицы, оказался шпионом герцога. Не понимаю, когда у человека две души. Это так же неестественно, как три головы или восемь рук. Я считаюсь Тейхаро, но вот душа у меня одна.

- Вот не понял пока, - озадаченно пробормотал Эрне. - ты Тейхаро, воплощение бога, значит, и жизнь у тебя должна сложиться по-особенному, не как у всех. Почему ты не совершал чудеса, не поменял все так, чтобы все вокруг было правильно? Не сделал, чтобы никто больше никогда не умер?

- Жизнь у меня и впрямь не так сложилась, как я прежде думал, а куда интересней и лучше, - улыбнулся Мерв. - Будь я тем, прежним Мергаром, я наверняка сложил бы голову на войне с герцогом. Ведь силы-то были неравные, меня только чутье, от Милли доставшееся, от вражеской стрелы спасло. Но это я только потом понял... Да что там, Мергар, какой есть, остался бы вместе с Ратаари дожидаться Нового Утра, от этой лихорадки еще никто пока что не выздоравливал. А я жив. Потому что я крикнул тогда, что вот так не могу больше, что мне жизнь не нужна, и пусть бог, или что там еще, забирает ее себе... Ты, признайся, наверняка то же самое внутри себя кричал, - Мерв в упор, испытующе посмотрел на Эрне.

- Ну как-то почти так же, но не совсем, - тихо выдохнул тот.

- Мы стали Тейхаро по собственной воле, потому что отказались умирать или жить по-прежнему., и нам дали новую жизнь и другое имя. Все это, я считаю, очень справедливо.

- Но жизнь проходит, и наступает иное, - Эрне пробормотал строчку из гимна.

- Вот-вот. И подумай лучше, кем тебе в этой новой жизни быть. Я решил, что мы двинемся в Ботт, там я могу рекомендовать тебя слугой в несколько хороших семей или даже к кому-то из ремесленников в подмастерья. Но неизвестно, возьмут ли, это как повезет.

- Ты говорил, что идешь на какие-то работы, - удивленно заметил Эрне.

- Я передумал. Давай поедим, - он протянул полкраюхи слегка зачерствевшего хлеба, - и спать.

Двинулись в путь они поздним утром, солнце уже поднялось высоко и заметно припекало. Шли неспешно, лишь время от времени перебрасываясь пустячными замечаниями и прибаутками — самое главное было сказано, но многое еще предстояло осмыслить. Ветер задувал Эрне в лицо, ерошил волосы, и парень благодаря новому, только вчера появившемуся чувству, понял, что это не простой ветер, а разлитая всюду в природе сила жизни. Теперь она будет всегда рядом, начнет беспокоить и будоражить, не даст надолго остаться в плохом месте или с людьми, у которых нет души. Все вокруг наполнялась для Эрне особым, но до конца еще не разгаданным смыслом, даже привычные мелочи приобретали новое значение.

- Красивые у жреца были серьги, - мечтательно улыбнулся парнишка. - Если бы я тогда на них не засмотрелся, то, может, и Тейхаро бы не стал. Бляхи тоже красивые, только там сразу не понять, что изобразили, слишком мелко. Вот бы мне научиться такие штуки делать!

- Да, тебе ювелирное дело должно быть близко, - кивнул Мерв. - Ведь Ишшарран еще и покровитель ювелиров, говорят, первые человеческие души делались из золота. Но пристроить к ювелиру в подмастерья мальца с улицы — это только какой-нибудь лорд может, да и то за деньги. У них клан, в подмастерья берут только родственников, чтобы золото из семьи не уходило.

- Бред все это, - Эрне тряхнул головой. - Золото — как вода и воздух, оно никому не принадлежит.

- А поди докажи им это, и чтобы еще не убили, - буркнул Мерв, глянув на подростка исподлобья.

- Жизнь тоже никому не принадлежит, - парнишка остановился, вздохнул, и, не мигая, несколько секунд смотрел прямо на солнце. - Знаешь, я чувствую, что, если отдать свою жизнь правильно, то рано или поздно обязательно получишь новую. Правда, тоже на время, и неизвестно, какая она будет.

Мерв ничего не ответил и отвернулся, но Эрне, не заметив его реакции, снова зашагал вперед.

- Ювелиром я стать хочу, это надо попробовать, - он задумчиво посмотрел вверх. - Кроме золота есть еще медь и бронза, а их никто на годы жизни не пересчитывает. Придем в город, разберемся, и... я буду очень хотеть, поэтому все получится.

«А он сможет», - вдруг понял Мерв. - «Что именно сможет, еще не ясно, но упорства ему не занимать. Если уже сегодня начал говорить о поражении, то на завтра ничего хорошего не жди. Но пацан-то, похоже, не из таких».

Путники прибавили шагу; на миг Мерву показалось, что голубое небо распахнулось, как два обрывка ветхой ткани, и в прореху глянули высокие, полные пламени небеса Ишшаррана.

Через тринадцать циклов Эттерри в Ботте ремесленники подняли восстание против высоких налогов на герцогскую корону. Возглавлял его молодой лудильщик, на досуге создававший прекрасную посуду и украшения из меди и бронзы. А его отец был при нем вдохновителем и советником.