Вина

Все говорят: «АКа, а как поднять бабла?»

Витя АК-47, из трека к рекламе казино.

Из рассказа, кроме тайны исчезновения одного человека, вы узнаете:
1. О том, как «не надо» на примере основанной на реальных событиях всей жизни главного героя.
2. О том, в чем смысл жизни, а также — есть ли что после смерти.
3. Несколько не самых очевидных способов заработать.

Время чтения: 15 мин.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я — Андрей Сигал. Звукорежиссер из Одессы. Все, что вы сейчас услышите,
не то чтобы чистая правда, но… Я думаю, это чуть больше, чем реальность, ведь у меня есть для вас история, рассказанная одним человеком… хотя,
не совсем и человеком. Остановлюсь на этом подробней...

Я одной летней ночью записывал песни своего знакомого, Антипа Сокольского. Студия звукозаписи, где работаю, находится в Одессе, при театре юного зрителя. Я — большой поклонник музыки Антипа, несмотря на то, что у меня тоже своя группа, и мы вроде как конкуренты даже. В общем, сел за пульт я еще днем, но, как говорят, покупая дом, сначала расспроси о соседях. Сам-то автор песен работал четко, но, то у его флейтистки не получалось в ритм попасть,
то скрипачка опаздывала. Так что сам вокал мы записывали уже когда совсем стемнело, оставшись в студии только вдвоем, без всех этих дико профессиональных музыкантов. Но и ночью работа все равно затянулась. Безумно хотелось спать, и, когда уже к утру мой дотошный клиент наконец
последнее допел и ушел, то я сразу, как только захлопнулась дверь, вырубился прямо за пультом.

Проснулся часов в семь утра и обнаружил, что не выключил микрофон. Захотелось проверить материал. Немного отмотав по программе, сильно удивился тому, что запись не отключилась автоматически, как должна была, если б в микрофон ничего не поступало. А когда на мониторе увидел шкалу записанного звука — то я понял, что чего-то в этой жизни не понимаю.
Мой клиент давно ушел, я же не настолько громко храплю?! Включил с того момента, как я заснул, и услышал знакомый голос — мурашки по телу…

Голос принадлежит моему лучшему другу — это я говорю как звукорежиссер — ошибки быть не может. Я же каждый день работаю с разными голосами, записываю вокал, актеров и все такое. На тот момент он уже больше года числился пропавшим без вести. Но самое главное, что в мою студию он не мог пройти незамеченным, ведь на проходной нужно было как-то пробраться через охрану. Потом, я попросил видео с камеры слежения, охранник удивился, но там, короче, договорились, я ему выставил бутылку, а он мне — видео.
Так вот, никто в мою в студию ночью не заходил.

Но вернемся к самой записи: ее содержание было такое, что я тут же связался
с семьей друга, и мы вместе обратились в милицию, или, как ее там, в полицию.
Но там лишь отмахнулись — пропал и все тут: мистические истории и всякие, появившиеся из ниоткуда аудиофайлы не являются поводом
к дополнительному расследованию. В общем, как говорится, лифт вниз не поднимает. Мне кажется, что, как минимум наполовину всему, что вы сейчас услышите, можно верить, и такое действительно было…
Я в смешанных чувствах — с одной стороны — продолжаю надеяться, что мой друг найдется и когда-нибудь мы все же увидимся. Но не доверять этому голосу… откуда-то ведь он взялся?! А самому такое выдумать: во-первых — кощунственно; во-вторых — нелепо, ведь существование многого из этого рассказа легко проверить; а в-третьих — тут нужно было бы иметь такое воображение, какое мне и не снилось. Было нелегко всем этим заниматься,
но та история, которую вы прочтете, я назвал ее «Вина» — она о чем-то важном.
Эта история многому может научить, и я ничего в ней не менял, выкладываю
ее именно так, как сам ее услышал в то утро.

…Слабая ночь
Демоны спят
И никого из дома
Запоминай
Этот закон
Дева с тобою Вера*

(*Отрывок из песни А. Сокольского «Вера», которая звучала на записи
за секунды до голоса моего друга — решил оставить, чтоб передать свои воспоминания точней. Комментарий — Андрей Сигал).

Раз, два, три — прием. Андрей, ты меня не слышишь — спишь, бедненький,
но это ничего, еще проснешься. Звук идет, поехали!
Я рассказываю тебе все это, чтобы ты передал людям мою историю. Зачем мне это нужно? Ну, считай, что это такая вот песня моя, что ли, протяжная
и, к сожалению, немножечко лебединая. Ты извини, конечно, за такой странный способ изложения и не пугайся — это единственно возможный вариант. Помнишь, как я позвонил тебе из военного госпиталя в твой День рождения?!

Я поздравлял тебя, а заодно рассказывал, что у меня украли мобильник,
что я заболел лимфаденитом и попал из своей уютной военной части
в инфекционное отделение с решетками на окнах и двумя перекурами в день. Дозвониться с госпитального аппарата получилось только тебе (это, кстати, был последний раз, когда я пользовался телефоном с диском), и ты стал единственным, кто знал, где я и что со мной.

Вот сейчас — похожая ситуация. В дальнейшем я не стану к тебе многократно обращаться. Эту мою историю должны услышать люди, и ты мне в этом поможешь. Итак, мои слушатели, уже к вам обращаюсь, Андрей — мой самый близкий друг. Мы общались (или общаемся?!) около пятнадцати лет — да, без недели — пятнадцать лет, как мы познакомились.

У Андрея есть коллектив, Микрооркестр Quiero, и мы вместе сочиняли песни. Проверьте, загуглите, прямо сейчас!
В основном: он — музыку, я — текст. Но кто же такой я?! Я, как водится, родился. Детство было счастливым: конечно, не без неприятностей в школе,
но те волшебные летние каникулы, которые выпадали мне, затмевали мелкие неурядицы. Бабушка, деревня, фрукты, огромный лиман. Из угольного сарая сделал военный штаб и регулярно проводил его модернизацию: то сооружу перед входом навес из камышей, то укреплю окна-бойницы решетками (полками древнего холодильника). Многие дети играли в общем дворе, а у меня был свой — мой двор. Многие дети только мечтали о такой свободе, о таком огромном плацдарме для игр. А я рос в мечте.

В детстве я был лучшим, потому что ни с кем не мерился. Начиналась школа — и затыкался, но летом, в своем дворе у меня было все свое, свои мысли, свои гости, свои игры по моим правилам. Я не мог смотреть на эти шумные кагалы — они всегда разочаровывали.
Это не влюбленность и не дружба, это не компания и не игра, это хаос,
из которого нельзя выйти удовлетворенным. Там же так много людей, и никто не хочет соблюдать правила, те правила, которые можно менять вдвоем
с полуслова. Те правила, которые не позволяют общению слиться в шумный бессмысленный комок: даша-отстань-дегеран-бежим-жадина-говно-ха-ха-ха!
Та жизнь была счастливой: такое ощущение солнечного спокойствия никогда
не приходило после. Счастья не стало, не осталось и этого двора, да и этого села. Не осталось этих деревьев, не осталось этих правил. Может, они просто спрятались от меня?!
Нужно срочно начинать игру. До скольки считать?
Даже теперь мне хочется повторить…

Но как же «не шлось» осенью в школу! Может быть, счастливый человек точно так чувствует себя перед смертью.

Ощущение того, что все пойдет не так, начало подтачивать мои светлые времена. Как я уже сказал, в детстве ничто извне не могло навеять такие дождевые мысли о будущем, но откуда предчувствие? С какого момента?
Чтоб разобраться, нужно отмотать пленку до упора, до щелчка. Отмотал и вот
что вижу — я лечу в какой-то прозрачной сфере по темному «космосу»
к яркому «солнцу», лечу и плачу, зная, что там ждут неприятности.
Возможно, они нужны для развития, но у меня такое чувство, что не справлюсь, что скачусь куда-то вниз. Я хорошо учился, посещал кучу всяких кружков, много читал — но это чувство меня не покидало. Оставалось лишь радоваться, что невзгоды еще не начались. Но когда-то должен был настать тот момент, который и будет для них стартом?! Однажды, в выходной день, мне — десять лет, и мы с мамой и сестрой возимся над уборкой квартиры. Это был самый обычный способ начать выходные, (а ты, Андрей, наверняка помнишь, что субботние уборки для нее были каким-то магическим ритуалом, когда и я,
и сестра под руководством матери, в странном, почти медитативном оцепенении выскабливали каждый уголок в доме).

И могло показаться, что вместе с оконными стеклами мы отмыли и солнце, которое в итоге стало белым на темной полировке неба, очищенной от ярко-синего налета. Мама ни с того ни с сего спросила меня, представляю ли я, как трудно зарабатывать деньги и кем, вообще, намереваюсь стать? Не дожидаясь ответа, мать добавила, что нужно все планировать уже с моего возраста, если
я не хочу остаться без куска хлеба в будущем. Тут еще и завершила разговор историей какого-то парня, который совершил самоубийство из-за собственной финансовой несостоятельности, а в предсмертной записке упрекал свою мать
в том, что та была с ним слишком мягкой и не научила его пробивать себе дорогу в жестокой жизни.
Я сидел и слушал все эти ужасы, а потом понял: вот оно — часовая бомба затикала. Конечно, я не столь мягкотел, как герой маминой истории, моя судьба будет неожиданней — так оно и вышло.

Думаю, нет смысла говорить о всех превратностях моей жизни с десяти
до двадцати — метания между разных, в основном творческих профессий. Были и безумные начинания, были и резкие угасания интереса, но одно я не бросал никогда: все время записывал разные словесные находки, мысли.
После службы в армии определился, что хочу связать свою судьбу с текстом. Отправился в Москву и поступил на филолога: во время учебы понял, что писатель — это самая сложная профессия, и то, что я умею в двадцать
с небольшим — некоторые могут и в шестнадцать.

Я понял, как много нужно читать, упражняться и запоминать — и все иллюзии по поводу своей гениальности и, даже, проф. пригодности у меня рассеялись. Я женился, нужно было искать и находить работу, учеба подходила к концу, будто солдат к минному полю.

Многие парни успешно устроились копирайтерами в рекламу: меня же если и брали туда, то через пару недель работы убеждались,
что я не очень знаком со всякими правилами, тонкостями.

Да, память у меня немного пострадала от подростковых занятий в боксерской секции (ну, или эту причину мне приятней всего выделять). В тот период
я разучился запоминать наизусть фортепианные произведения, которые
в детстве легко запрыгивали в мою «небитую» голову.

Я хотел обмануть свои недостатки и устроиться сценаристом в кино или на телевидение — кое-какой опыт в этой области имелся, но там требовалась невероятная общительность и связи — ни того ни другого в Москве у меня не было. Тень того глобального лузерства, которое только предвидел в детстве, легла на меня, как на давно знакомый, вмятый под ее тучной фигурой диван. Жена меня неустанно пилила, родители помогали деньгами... но эта… вина —
я никуда от нее не денусь и не могу объяснить ее природу — как-то так…

У моей жены были вполне успешные родители, которые замечательно ко мне относились и изо всех сил делали вид, что не замечают моей карьерной непутевости. Частенько они брали нас в какую-нибудь поездку, как говорится, за компанию, так случилось и в тот самый раз.

Да вот жены со мной не было — она уехала на юг, я остался искать работу
в Москве, а на выходных жил на даче у родителей супруги. День был жаркий, старый август стоял на пороге, и мы решили съездить искупаться. Ехать надо было по подмосковной трассе. Новенький паркетник комфортно доставил нас
к речке Воре. Течение было сильным, вода — ледяной, а сам путь купальщика
— слишком пологим. Еще никогда я так медленно не заходил в воду, но когда окунулся, то температура как-то вдруг показалась чуть ли не идеальной. Я долго плавал, нырял, совершенно не чувствуя холода, но зато оказавшись на суше, стал бледен, словно луна, которая по одной ей известной причине оставалась белесой тенью легитимного светила в разгар дня.

На обратной дороге тесть проголодался. Остановились на обочине, достали тормозок — но возле нас вдруг затормозила «девятка», из которой вывалился гопник и начал требовать деньги, угрожая пистолетом. Тесть благоразумно кинул ему кошелек с несколькими тысячами, а когда грабитель обратился
ко мне — взрослому молодому человеку, у которого должны быть деньги.

В моем сознании что-то изменилось…

Опишу подробнее: стоит напротив меня здоровенный обдолбанный детина
с пистолетом и требует денег, а их у меня нет — и он в это не верит…
Тесть ему начал что-то объяснять, но я просто шагнул вперед, убедился,
что оружие перевел на меня, и отчего-то я просто произнес: «Посмотри мне
в глаза». После этих слов я нырнул ему под руку, левой вцепившись в кисть
с оружием, а правой несколько раз ударил в шею, которую гопник безуспешно пытался прикрыть подбородком. Он чуть не выбил мне глаз шершавым пальцем, он разбил мне нос рукоятью, но я повалил его на землю — в этот момент он выпустил пистолет, чтоб закрыть голову от ударов. Они не заставили себя долго ждать — я не какой-то супер боец, просто несколько лет занимался
в средненьком клубе и несколько раз дрался всерьез на улице, но эта ужасная обида, которая лет десять кипела во мне, как только я видел очередного сверстника, садящегося в клевую тачку или выходящего из дорогого клуба...

Я начал топтать голову бедолаги-грабителя, он перестал активно сопротивляться и начал издавать визги свиньи, которая почуяла, что хозяин идет ее резать. Я помню, как тесть начинает оттаскивать меня, а я исхитряюсь вырваться и, всей массой тела сгруппировавшись на его черепе, вдавить ногу.
Снизу, видимо, оказался камень — коробка хрустнула, как сами знаете что…
В следующую секунду: теща — в истерике, а тесть молниеносно оттаскивает тело в багажник и затирает кровь на земле обувью. Он покинул нас на минут десять, хоть это было довольно опасно: машина, стоящая на обочине с трупом
в багажнике… каждый проезжающий мимо автомобиль за это время я запомнил на всю жизнь! Но все обошлось: тесть, тем временем, утопил «девятку»
в ближайшем болоте и позвонил нам, чтобы мы его забрали. Во время общей неразберихи, собравшись с духом, я заглянул в багажник: это был просто труп, не вызвавший во мне никаких особых чувств.

Мне вспомнилось, что в десять лет в Лиманском я увидел, как бабушка рубит голову курице. Безголовая птица упала и забилась в конвульсиях на бетонном полу курятника. Я, десятилетний маленький мужичок, попросился тоже попробовать. Бац — а топориком я к тому времени уже орудовал ловко —
и дело сделано, а вторая безголовица как-то даже радостно обежала периметр огороженной площадки, и, будто марафонец на финише, упала к ножкам табуретки. Честно: я не помню, чтобы в тот момент я испытал разрекламированные Толстым угрызения совести. Помню только, подумал,
что должен их испытать, и… и удивился.

Вот и теперь я рассматривал это тело без желания рвать на себе волосы.
На большом пальце левой руки гопника красовался золотой перстень.
Не присматриваясь, что на нем изображено, я стянул его с мягкого и холодного, будто раковая шейка, пальца. Раз уж все так случилось, то пусть будет мне трофеем! На пустыре за дачей мы с тестем сожгли труп вместе с накопившимся строительным мусором и закопал останки. Никто никого не искал.

Мы, трое, решили не говорить никому. Только перстень, который я отдал ужать на два размера, и отныне носил на среднем пальце левой руки, только это золото с морионом служило мне напоминанием. Мо-ри-он — название камня сказал мне ювелир из ломбарда: убийство — убийством, но денег все так же катастрофически не хватало, и я хотел уж было продать мой трофей, но что-то необъяснимое в последний момент не дало этого сделать. К тому же, я решил, что каждый день просыпаться, и только через несколько секунд вспоминать
о случившемся, — это мне не под силу. А когда это напоминание всегда
с тобой, ты его чувствуешь физически, то вот этот эффект неожиданности проявляется не так сильно. Вернулась с моря жена — но ожидаемые скандалы так и не начались. Меня позвали на очередное собеседование,
и предполагаемого провала не случилось: я как-то сразу нашел и отличную подработку на досуге — как раз это было связано с кино. Странно, люди инстинктивно понимали теперь, что не стоит мне отказывать… Мои тесть
и теща просто пару раз в день смотрели на меня со страхом сочувствия, и все.

Жизнь пока еще молодого человека стала налаживаться,
и эта прилипчивая неустроенность постепенно стала сходить на нет.
Я уверенно мог попросить свою судьбу посмотреть мне в глаза, а она, в свою очередь, знала, что не стоит доводить до этого. После трудовых недель я делал что хотел, больше не мучим ощущением, что забыл о фундаменте, и вскоре должен произойти крах всех моих перекрытий. Даже в отношениях с собой
я исповедовал тот же принцип: если не хотелось что-то делать, достаточно было просто представить, с кем (с собой) придется иметь дело — и силы на преодоление находились сразу.

Отношения в браке стали приносить море удовольствий. Вся скрытая нежность
к этому хрупкому существу, которое постоянно обо мне думало, наконец, начала проявляться. Мне всегда казалось, что супруга — самый лучший
и светлый человек, из всех, кого встречал.
Как-то, когда мы еще не были женаты, я увидел одну ее фотографию: ей лет восемь, она сидит на корточках возле цветочной клумбы. Смешная шляпка подчеркивает худобу мордашки. Девочка сидит рядом с мамой и смотрит в меня глазами, в которых абсолютно нет зла. Есть беззащитность, есть привязанность к близким, есть задатки чуть ли не аристократической утонченности — но зла, того необходимого бытового, что есть в каждом, я не увидел.

Когда впоследствии смотрел на это фото, то думал, что за этого человека
я справлюсь с любым заданием, пройду любой кастинг — лишь бы он чувствовал мою поддержку и преданность. За жену я любому разорву все,
что представится… вот, только говорил, как был восхищен зла отсутствием…

Я стал уделять внимание себе, часто отдыхал один — и, естественно, появились какие-то интересы «помимо»... Мужчины иной раз своими поступками
в обычной жизни уничтожают то, ради чего потом сгорают на войнах, какими бы холодными они (войны) ни были. У меня была одна знакомая актриса —
до описанных событий мы просто раз в год отправлялись в кино, выбирая самый провальный фильм. И при очередном походе у меня возникла одна интересная история сериала, плюс — у подруги был знакомый продюсер телевидения — все совпало идеально. Это была история о детских аниматорах, парне и девушке — несколько сцен из пилотной серии мы договорились сыграть перед будущей съемочной командой. Убедить их заняться именно моим проектом — а я в последнее время был очень убедителен — было высшей нашей целью. Время выступления пришло. Мы начали играть —
в зале стал разрастаться томатный нос хохота.

Сериал «Дети и голод», серия 1, фрагменты
— Алло, Володь! Ты хочешь побыть сегодня клоуном?
— Клоуном по работе или по жизни?

(теперь моя партнерша переодевается в девочку-именинницу)
— Девочка, я клоун Боб! Я пришел к тебе на праздник!
— А где пират? Мне не нужен клоун. Мама мне обещала пирата!!
— А разве после этих, твоих любимых фильмов осталась какая-то разница?!

— Ну а все-таки — что ты хотела бы в подарок на следующий День рождения, когда я приду к тебе снова?
— Хочу …(подходит, и говорит на ушко) чтобы мама перестала принимать наркотики.
(голос мамы) — Ну, что она там еще загадала?
— Мм.. э-э… домик для Барби…

После выступления отправились в гримерку, мы были на взводе, моей подруге налили текилы сразу же после схождения со сцены в «народ». Кто-то случайно снаружи выключил нам свет. Выключателя в помещении не нашлось,
а выглянуть за дверь было неловко. Моя партнерша (не буду тебе называть имя, но ты, Андрей, наверняка ее знаешь) как-то вяло крикнула: «Включите свет!»
Я начал изображать из себя слепого и дотрагиваться до всего, что находилось около ее тела — только не до нее самой.
Может, я подошел слишком близко…У подруги была кофточка, которая
не полностью закрывала живот — я дотронулся, провел выше — теперь уже двумя руками нащупал грудь.
Я всегда любил текилу, да и грим показался соленым…

Все прошло восхитительно: с нами обещали заключить контракт — часто слышал, что мои тексты тяжело читать, их лучше воспринимать на слух,
и, если бы не наше выступление, вряд ли кто-либо заинтересовался. Как истинный джентльмен я выключил телефон, ведь жена начала ожесточенно названивать, и поехал в Химки — провожать. Простившись, решил сократить путь к электричке. Странно, но с каждым пройденным кварталом чувство вины, на которое с детства привык не обращать внимание — а ведь с каждым новым успехом оно пряталось все глубже — так вот, с каждым шагом этот порыв самобичевания нарастал. Я отчетливо начал вспоминать убийство гопника, его голову под моей ступней…
Мог же просто остановиться, когда он выронил пистолет…
Странно, тягу к жестокости подметила во мне бабушкина соседка в деревне: «Вова — мальчик воспитанный, но глаза у него — злые».

Меня начала мучить совесть и за измену, и за убийство, чтобы спастись, я начал припоминать неудачи — за них меня ничто не терзало, наоборот, тот, неудачливый, я был дружелюбнее этой тени, скользящей по ночному району.

Я начал припоминать, как у всех на глазах описался на уроке физкультуры
в первом классе; как заболел метеоризмом на втором курсе института, и со мной никто не хотел сидеть за одной партой. Эти все несчастья происходили исключительно по моей вине и никак не вязались с образом мальчика-красавчика, в который я упрямо влезал, несмотря на треск швов.
Теперь эти безрезультатные поиски работы, эта нелепейшим образом поврежденная связка колена при игре в футбол (даже начал прихрамывать, когда подумал о травме) — все это было таким милым, теплым, как будто сам себя наказывал, но оставался человечным. С травмой — вообще интересная история. Старый препод-историк, когда я наклонился поднять упавшие в разгар моего готового тут же слиться ответа конспекты, прихромал ко мне, чтоб помочь, но, скривившись от боли в ноге, все же не наклонился, а присел на парту и сказал: «Никогда не играй в футбол, а то, как я, без ног в будущем останешься». И, что вы думаете?! — На последовавших после сессии летних каникулах я почти разорвал связку левого колена при атаке на ворота, и теперь, не то, что играть в футбол, — твист танцевать боялся! Я просто запомнил его слова, и сделал из них не предостережение, а наказание…
И вот идет убийца — и ведь выкрутился — не поймали на горячем! Раньше
я был творческим ранимым неудачником, а теперь — просто призраком
с холодными глазами. Я шел по темному дворику и думал, что оживленная улица где-то в этой стороне, но как всегда все забыл-перепутал. Мне навстречу вышли трое матерящихся молодых «зверей», ну и началось — курить есть —
не курю — че, ваще?! И меня начали грузить, показывая какую-то ксиву, что, мол, кто я, и че забыл и т.д. — долго и нудно.

Не стал отвечать, думал, само пройдет, я же не разговариваю с собакой, когда она на меня рычит.
На ум ничего не приходило, хотя такие ситуации иногда разрешаются шуткой или просьбой о помощи, когда изгой на пару минут становится «братаном».
Но я промолчал, а в один момент развернулся, чтобы пойти дальше. Рука придержала меня… т.е. какой-то пидор осмелился прикоснуться ко мне?! Какой-то лох, каким я был в прошлом, какой-то пивной дурень дотронулся
до меня, меня, который всего полгода назад расхерачил башку здоровенному увальню?! Развернулся и ударил. Не сильно, скорей, с брезгливой точностью. Наступила пауза. Я даже посмотрел на равнодушную полную луну, которая всегда раздражала своей холодностью в такие моменты. Я получил
в челюсть. Стараясь держать руки как можно выше, начал передвигаться
на носочках и все время кружить. Главное, — чтобы не схватили за одежду. Мои удары становились все сильней — но им не хватало точности — много сил уходило на «избиение» воздуха, пронизанного лунным светом. Гопники не действовали слаженно, каждый ждал активных действий от другого. Когда «другой» решился, то он прыгнул на меня, совсем как я прыгнул на того парня
с пистолетом — немного спиной — но при этом он схватил меня за руку
и пытался перекинуть через плечо.

Мы повалились на землю, мне на спину прыгнул другой «другой», а самый «смелый» стал лихорадочно колотить ногами. Я попробовал встать, но для этого надо было освободиться от того, кто был снизу. Свободную руку прижал к его лицу, ткнул в глаз большим пальцем. Его глаз стал бегать по глазнице, как яйцо по сковороде. Одному пальцу было не справиться, подключил еще два, а затем ткнул туда шершавым перстнем и немного проскреб им. Почувствовал влагу
на пальце, «другой» отпустил руку. Быстро стряхнув верхнего гопника, приготовился отбежать, но резкая боль и падение — коленный сустав вылетел
в самый неподходя… холод в боку… Я весь обмяк. «Сука, он Вахе глаз выколол». Шершавые руки схватили за горло и последнее, что я видел, было лезвие в моей крови. Дикая боль. Это был финал: откуда-то тащили-скребли
по асфальту чем-то тяжелым — потом я почувствовал ветерок — и удар
по спине, ветерок — и по голо…


Господи, я не умер.
Очнулся где-то, где холодно, воняет. Я без глаз — там повязки — но очень больно, кажется, что глаза есть, но помню просто этот ужас непоправимости — а все непоправимое достойно доверия. У меня не двигались ноги, несколько переломов костей лица, ножевой ранение. Да, забыл —
и память при ударе в голову — память прошлого стерлась конкретно. Не мог сказать адрес, не мог назвать имя. При мне — ни документов, ни телефона,
ни надежды. Только какой-то, чудом уцелевший перстень на пальце. Да вот через неделю в лечебницу пришла молодая женщина...

Когда меня везли к ней — я обделался, причем не осознавал, что это может быть моя жена и что не стоит ей показываться. Просто инстинктивно сделал то, что ее спасло. Меня отвезли в «мойку», а ей показали такого же бедолагу, с похожими, правда, не такими значительными травмами, но для нее он был другим. Когда привезли с мойки в палату, кончились полотенца и меня начали вытирать туалетной бумагой. Чтобы не сидел без дела, мне тоже дали рулон и велели отмотать.

Но когда я прикоснулся к бумаге, к целому рулону — то лишь тихонько попросил отдать мне его. В палате выклянчил ручку — и началось...
Поток, отрывочность и пронзительность слога, я писал с чистого рулона о том, что чувствую, оказавшись без глаз, без способности ходить, без памяти (единственное, что помнил, что когда-то все это у меня было, словно мне снилось что-то прекрасное, только не помню, что) — с одной только горечью. Работал ожесточенно: сначала подробно описывая все, что чувствую,
по-джойсовски, каждую мелочь раздували в белые паруса сквозняки страданий. Смотрел вглубь себя — без памяти, пристыженного, и добирался до ничто.
И выдумывал. Санитары исправно снабжали меня ручками и туалетной бумагой, я писал взахлеб.


Пример «слепого» текста

«Может, это покажется странным, но потеряв глаза, зрение я не утратил.
Я вижу, я лакаю взглядом деревья и озера, девушек и цветы. Многое пропадает
в бездонных колодцах памяти, многое высится и затвердевает. Я помню первые лучи, первые шаги, первые сны, поражающие своей собственной явью.
Я заклинаю реальность — уходи, старая ведьма, у меня есть сны. Я не дамся тебе. Реальность, уйди с глазниц моих! Уйди и не мешай. Ты такая сложная, такая костлявая и тугая. Я подаю на развод с тобой. Видишь — мой взгляд больше не прикован к тебе. Мой фаллос не наливается кровью при виде оголенной плоти твоей. Ты создаешь много, так зачем же меня ты разрушила — почему меня ты не любишь?! Ты стараешься поддеть как можно больней — но разве кому-то из нас есть выгода от этого?! Разве это поражение, которое мне наносишь, делает тебе честь?! Ведь нет же — я не просил тебя — все ты сама и выдумала, и превратила в жизнь. Все ты сама вылепила из гнилого пластилина.
Я не боюсь тебя теперь, дорогая, посмотри мне в глаза, сука, и не говори, что ничего не видишь — это — твоя работа!!! Закрой свою зловонную пасть.
Не дави на меня — у меня есть сны, повторяю. Еще одно замечание, и начну стрелять в тебя снами. Да, каждым кадром буду изживать, пока ничего
от тебя не останется. Ни вершка, ни корешка — я это очень хорошо сделаю. Сравняю тебя с землей, а потом еще и выкопаю под фундамент и построю прекрасный дворец, а вокруг него — сад с бассейном. А всю землю отвезу
на свалку, и ты смешаешься с пластиком, и не будет тебе покоя.

А я буду смотреть на облака и хлопать ресницами: и я любуюсь тем, как черная тучка забралась в облако и выделяется, словно пятно на простыне. Я начинаю чувствовать странный прилив сил, будто автомобиль, который переоснастили, и теперь он движим другим источником энергии. Я стал чистым, ты больше не зальешь в меня топливо, которое копотью отложится внутри. Твои ужасные правила не действуют отныне — я буду думать и жить по-другому. Я создам свою явь, куда у тебя не станет доступа. Ты будешь лежать под порогом и выть, но ни косточки своей тебе не вынесу».

Однажды, к нам в палату привезли пьяного мужика, его нашли в электричке,
у бедолаги был перелом ноги. Как мне через пару дней рассказала медсестра,
он очень заинтересовался, когда услышал о «пишущем инвалиде». Помню,
как он подошел. В тот момент я… правильно — работал над очередным рулоном. Теплая рука пожала мою, липкую от пасты. Алексей Константинович
(я почувствовал «вечный» перегар) — представился человек — и тут меня ударило по плечу — он попросил прощения, мол, костыль упустил.
Из разговора с ним (а говорил из нас только тот, кому было что рассказывать) стало понятно, что он работает в издательстве одного «толстого», как это принято называть, журнала. Он даже громовым голосом продекламировал мне пару своих стихов, среди которых был и вот этот:

«Я решил вырезать тебя из сердца.
Вынул сердце, наточил ножик
и вырезал всю, от макушки до ножек,
вплоть на мизинце до заусенца.
Только гляжу — не осталось сердца»

Также он все время крыл почем зря жену, с которой у него был юноша-сын
и еще более юный развод. Естественно, он не хотел, чтобы она узнала о его злоключениях, ведь развод — разводом, но обязанности она стала выполнять еще более рьяно. Он попросил почитать мои рулоны. Несмотря на их крайне непрезентабельный вид я согласился, что мне оставалось?! Все, больше ничего
не случилось, жизнь в госпитале пошла своим чередом. Лишь когда
в госпиталь заявилась жена Алексея, то во всех коридорах слышались ее крики
и обвинения: ну, что ж, у каждого — свой текст.

Иногда, когда у меня заканчивалась бумага, санитары не давали мне новую, ругая еще и за то, что я не использовал ее по назначению: «Слышишь, писака, лучше б ты жопу подтирал!» Тогда я представлял себе луну во всех подробностях, так, как никогда не видел ее, словно в фантастическом телескопе: всю ее поверхность с кратерами и камнями. Я представлял, что еду по ней
на огромном луноходе, который несет меня все дальше к свету, прочь от темной стороны, которая осталась далеко и ее границы уже не видно в зеркало-монитор заднего хода. Когда топливо фантазии заканчивалось, луноход останавливался, и меня словно катапультировало — уносило обратно на Землю.

В забытьи я проделывал этот обратный путь, и вот уже стоял на лесном отшибе, смотрел в небо и никак не мог найти ничего, кроме звезд и облаков. Обычно, в этот невыносимый момент меня будили и настоятельно рекомендовали прекратить вытье.

В одну из ночей меня так же разбудили посреди ночи, что была теперь неотличима от дня, санитары подозрительно бережно посадили в кресло, загрузили в машину... Настораживало то, что здесь уже не было вони, вернее, вонь была ароматной! Я лег в кровать (не в койку!), ощутив под головой нечто странное: это не было подушкой в привычном понимании — не бесформенный сырой мешок перьев, а странный квадрат, который сначала казался твердым
и непривычным, но потом незаметно вминался именно там, где и было удобно. Казалось, что, если проделать в этом «квадрате» дырочку, из него начнут сыпаться восточные сладости.
Это просто счастье, а не подушка!
Подложив ее под спину, я начал тянуться к тумбочке, ведь там могли лежать письменные принадлежности — но тянуться не пришлось — настолько все было рядом.

И, о чудо: в одном из ящиков лежала записная книжка! Я провел рукой
по листам — какие же они были гладкие! Захотелось поздороваться
со счастливчиками, которые составляли мне компанию в этом раю, но на мое приветствие никто не ответил — значит, я здесь пока один! Да, эта была новая жизнь, в которой мыли раз в день, а кормили вообще четырежды.
Моя палата была одиночной, появилось новое кресло на сенсорном управлении, с него можно было управлять кондиционером и вызывать сестру. На второй день «рая» пришел Алексей Константинович — теплое рукопожатие, на этот раз без удара, повторилось. Он просил разрешения опубликовать материал — одно из ведущих издательств… Мы с ним обсуждали псевдоним, разговаривали
о литературе — оказывается, я знал, к примеру, кто такой Фолкнер. Через три месяца моего пребывания в этом «раю» вновь пришел благодетель, но вместо его теплой руки я пожал атласный переплет.

Меня выдвинули на ряд премий и начали платить ряд социальных дотаций.
Я сам никак бы и не узнал, что имею право на все эти ряды. Со временем научился читать шрифт Брайля. В палате установили компьютер, который превращал в строки мои бормотания.

Началась работа над новой книгой, так как весь цикл «рулонов» был использован для столь удачной повести, которая вскоре начала переживать уже второе издание гораздо более крупным тиражом. Я получил премию «Дебют», вошел в шорт-лист «Большой книги», вообще — у нас ведь любят инвалидов…

Рецензии, которые читал скрипящий голос компьютера, ссылались на некоторую беспросветность, куда погружает моя книга своей обманчиво радужной стилистикой. Меня сравнивали с Сэлинджером, а один раз даже назвали Стиви Уандером от литературы.

Через год работы я должен был опубликовать вторую книгу, менее мрачную — которая была ближе к «Вину из одуванчиков», чем к бестселлеру Кена Кизи. Пришел Алексей — теперь я звал его просто по имени, рука его была холодна. Оказывается, его сын, его пятнадцатилетний сын совершил попытку самоубийства и теперь его доставили в эту же лечебницу. Юноша пребывал
в коме — наглотался табла. Более того, мой благодетель винил себя —
он дал почитать сыну мою книгу…
Я недавно слышал по новостям, что в Питере подросток выбросился из окна,
а в его компе был открыт мой текст, скачанный незаконно (производители новостей почему-то сделали акцент на этой детали). Умная программа специально шерстила сеть и зачитывала самые просматриваемые новости, где фигурировали мой псевдоним и название произведения.
Тогда я посчитал это случайностью, и даже — чего греха таить — неплохим черным пиаром для будущей книги.

Но когда слушал про обезумевшую от горя мать мальчика, про странную записку, где ребенок просил весь мир «смотреть ему в глаза» — стало
не по себе. Его голос, подкрепленный свежим перегаром, проникал в меня
и заставлял совесть (мою гипертрофированную совесть) просыпаться.

Да, я был овощем — все время бормочущим или пишущим истории, которые потом редакторы заботливо сплетали в одну, одним им известным способом.
Но то, что я делал с такой ожесточенностью — это, оказывается, меняло мир
не в лучшую сторону. В какой-то момент я сказал себе, что теперь не имею права писать, но потом обида взяла верх — одному, без прошлого — что мне еще, черт побери, делать?!

Благодетель ушел, сказав, что заморозил издание второй книги, потому что
не может сейчас этим заниматься. А уже через час я по телефону согласился сегодня же заключить контракт с другим издательством. Лежал и чувствовал себя подлым центром мира, дожидаясь, когда придут эти ушлые люди
и старательно сочувственными голосами начнут обговаривать «взаимовыгодные» условия.
Пришли, обговорили, заключил.
Странно, когда ставишь подпись «вслепую», всегда чувствуешь недоверие, даже когда это набранный шрифтом Брайля текст, специально для тебя-инвалида.

Они ушли, а я внезапно вспомнил эту вину, когда ты — бац —
и лишил человека жизни. Нет, я не припоминал историю
с гопником на обочине, но лишь вину, а под ней — другую — более обыденную, когда ты должен заработать, но не можешь, и глупо улыбаешься жене, напоминая собственную дешевую ксерокопию. Как сейчас понимаю,
я довольно точно тогда представил жену! Мне захотелось, чтобы кто-то прикоснулся ко мне, чтобы кто-то обняла сильно-сильно. Та, у которой нету зла в глазах, которая сгорала бы и топила меня в себе… Я укусил себя за бицепс, сжал зубы, почувствовал вкус крови, да и та стала разбавленной — в чем я так провинился? Но вдруг она сейчас ждет… — ах, как виноват перед ней… а под этим чувством — еще менее явное — когда ты не можешь, как другие, уклониться от наказания; когда ты понимаешь, что не сможешь устроиться
в жизни, когда ты боишься, и в то же время — губишь себя своими же поступками, единственно возможными, словно утопающий. Я лежал
на ортопедической кровати и поливал собственным бессилием восточные сладости у своей головы. Вот ты на игровой площадке наслаждаешься моментом, в отличие от других детей точно зная, что дальше будет только хуже. Поэтому у меня было так мало друзей — вот что я подумал, поэтому у меня
их вообще не было. Я лежал на кровати и не мог даже представить, что дружил с кем-то. Глотал сопливую жидкость и составлял эпиграф к своей уже изданной книге:

«Пожалуйста, перенесите меня и ее прочь отсюда, в деревню со штабом, лиманом, туда — в начало летних каникул, мы были бы детьми, мы взрослели бы вместе. А лучше — перенесите нас в момент до рождения, до зачатия, туда, где ничто нас не могло бы разделять!!» — я шептал эти слова, слушая, как их автоматически, со звуком старой пластинки (так программа показывала, что реагирует на мой голос) превращает в текст мой утонченный компьютер.
Но увидеть в воображении эти картины я не мог, впервые не мог. Передо мной выплыла равнодушная луна, выплыла подробно, со всеми своими кратерами,
и даже облака начали проноситься, то скрадывая, то вновь выставляя ее смазливый блин. И я завыл — сначала тоненько так, потом уже в полный голос, как сами знаете…

Ночью я очнулся — не мог дышать, кто-то прижал подушку
к лицу и держал ее очень плотно, квадрат все четче принимал форму моего лица, не оставляя воздуха. Я сопротивлялся, читал своими ударами тело убийцы, словно текст для слепцов: я бил по … телу —
по чужим рукам я добрался до лица и стал бить, царапать, рвать, давить на глаза — но какая-то невероятная сила владела … и она пересиливала
меня. Эта сила делала бессильными мои: сначала — удары, потом — царапания, перешедшие в объятия (расхотелось врать в тот момент). Возможно, я слишком разнежился и ослаб в госпитале; быть может, не проявил должного рвения при самозащите: не то, что в былые времена…
Когда умираешь, сразу и память восстанавливается, также и путешествия сквозь пространства — это для меня пока пустяк, но только в случае тех мест, где сам бывал при жизни. Что будет после этого призрачного существования? Сначала воспоминания отмотаются в обратном порядке, а потом — как
во сне без снов. Многих шокирует мой финал, но лучше пусть близкие знают, чем будут ждать зря. Что я сделал, кроме всего, что описал выше?! — несколько десятков песен, одну книгу — черную и неплохую, одну женщину на несколько лет счастливой. Я сейчас вижу, что родились и растут сразу два моих сына — да, в последние дни моей нормально-аморальной жизни я был плодовит. Надеюсь, дети уже не будут чувствовать той вины, о которой я знал всегда,
или сумеют искупить ее более мирным путем.
Я хочу, чтоб они как можно чаще испытывали нечто подобное:

Фрагмент второй книги
«Вспоминаю, как мне было восемь, я вернулся в первый день первых летних каникул домой — была суббота, занятия отменили — родители спали —
и я пошел в сад. Забрался на черешню — помню капли росы на паутине.
Я сидел на ветке — закидывал в рот ягоды, смотрел на зеркало лимана вдалеке. Потом отправился в конец участка — там протекала болотистая речка-канавка. Начал следить за черным котом, который поедал лягушку на мостике. Веточка под ногой хрустнула, «кот» обернулся, и через мгновенье нырнул
в зеленую воду — если и черный кот — не кот, а нутрия, то и бояться примет не нужно! В тот день волшебство не отставало от меня: через пару минут снова чудо — обнаружил черепаху! Девяносто дней счастья и свободы — и все они впереди! И заспанное время детства двигалось еле-еле, словно моя находка. Хотя нет, есть моменты еще лучше: когда ты весь день работал в саду, потом помылся и забираешься в постель с чувством благородной усталости, и тебе хочется спать и жить…»

Кстати, вторая книга была вскоре позабыта — мало ли сейчас всего печатают,
и «загадочная смерть загадочного автора во сне, накануне выхода его второго произведения в печать» не стала ей пиаром. Даже о моей дебютной книге через несколько лет будут вспоминать лишь преподаватели современной литературы: «Да, был странный прозаик. Первая вещь: самобытно, черно, пронзительно.
Не гениально, но есть в этом тело литературы. Позже — стал выдумывать, менять стиль, успокоился: начал хорошо, но второй рулон — говно».

И напоследок, постскриптум такой, разом с музыкальной паузой. Андрей,
у тебя на компе есть мелодия номер 33, я к ней текст написал, моей жене посвящается (начинает звучать хриплый голос друга, поддержанный невесть откуда взявшейся моей давней оркестровкой — прим. Андрей Сигал):

Случай — вот чего ты ждешь,
Это я могу понять прекрасно:
Графики и планы так мало что значат,
Когда ты смотришь на меня — пройдет любая рифма.

Что ты ждешь, чего ты ждешь?!
Хочешь вызвать с неба дождь,
Хочешь — и с тобой весь мир смеяться станет...

Ты заходишь в мои сны,
И наводишь там свои порядки,
Ты убираешь к черту все бутылки со спиртным,
Я смотрю на это и тихонько радуюсь.

И вот сейчас, когда лежим на побережье,
И звезды сбрасывают нам свою кожу,
И я весь твой — но ты еще не веришь,
Как такое может быть, как это быть может?!

Ты не ждешь, теперь не ждешь,
Пусть все что угодно там сыпется с неба,
Мы будем с тобой, даже когда придет
Конец этому лету...

Хэй!


ЭПИЛОГ (Андрей Сигал)

Что касается меня, то после того как я опубликовал эту историю, со мной стали происходить вещи, похожие на время успеха, описанное моим другом. Моя группа нашла продюсера, и все ее участники стали зарабатывать хорошие деньги, благо песен, сочиненных нашим дуэтом хватит еще не на один альбом. Я начал писать музыку для кино и телевидения, женился на своей девушке
и сейчас мы с ней уже стали родителями. У меня, как у всякого примерного семьянина, появился дом, в нем — книжный шкаф, на самом видном месте которого помещены две книги. Лучшая из этих книг часто выпадает с полки без видимой причины, но ведь мир — это не только то, что мы видим, не так ли?
Иногда, после работы я оставляю микрофоны включенными на ночь, но наутро ничего не обнаруживаю. Вернее, через несколько дней после этой истории
с призраком, я внимательно осмотрел комнату для записи. Ведь мой друг говорил в этот микрофон, присутствовал в этом, обитом ядовито-зеленым ковролином помещении. Я встал тогда перед микрофоном и посмотрел через стекло на свое рабочее место с монитором и пультом: так же и он смотрел
на меня в ту ночь!
Опустив глаза я вдруг обнаружил маленькую золотую точку чуть ниже,
на первом стыке держателя микрофона. Перстень с черным камнем был надет на черную трубку. С тех пор я и ношу этот перстень на своем безымянном, видимо, к успеху!

Недавно я узнал, что семье друга регулярно стали приходить деньги от некоего анонима. Для меня было бы нескромно связывать это с тем,
что я опубликовал эту историю в нескольких журналах, но, если такой Алексей Константинович (благодетель и издатель) действительно существует,
то регулярно читать все, что выходит в периодике является для него обычным делом. Так что, как говорят в Одессе: «Из ваших рук и дерьмо, что пряник!»
И мне совсем не хочется наказывать любого из трех подозреваемых, я же знаю, что и мой фарт может закончиться так же внезапно, как и стартовал.
Ведь, в конце концов, с деньгами не так хорошо, как без них плохо.
Благодарю, что вытерпели этот рассказ, ведь это, наверно, было не просто,
я же не мастер рассказывать, но мастер слушать, потому и люблю свою профессию такой, какой Бог дал, а Он, я так подозреваю, что-то в жизни
да понимает.

КОНЕЦ