Андрей Лакро

Прощение

Автор:
Татьяна Данилова
Прощение
Работа №156
  • Опубликовано на Дзен

Смотря на отражение в зеркале, я вижу только безграничную печаль, что готова перерасти в неудержимую злобу. Каждую бледно-коричневую веснушку, трясущиеся руки, бледные длинные пальцы, впившиеся крепко в горло – я ненавижу все в себе, собственное отражение внушает мне безграничное отвращение, от которого я хочу как можно быстрее избавиться. Я никогда не любил свою внешность – с детства мечтал измениться, но безуспешно: несколько лет занимался спортом, но так и остался дохляком с почти женственной фигурой.

Сколько я уже здесь? Думаю, что целую вечность провожу в этих бессмысленных блужданиях по миру, что еще когда-то был важен для меня. Где бы ни был – холод вечно окружает меня: он словно мой старый добрый друг, ходит за мной, не отпуская подальше от себя. Никаких мыслей в голове, никакого стука сердца – только отвращение, только извечное одиночество, засевшее внутри меня, словно гадкий паразит. Так вот какими себя чувствуют мертвые люди? Хочу снова стать живым, чувствовать, как с глухой болью бьется в груди сердце.

Позвольте представиться. Меня зовут Лео Фриз, мне было девятнадцать, когда меня убили. Я мог бы попасть в ад за все те вещи, которые делал при жизни, но кто-то свыше решил, что я не достоин находиться даже там – уж слишком жестоким человеком был. Застрял посередине, на грани, разгуливаю среди живых, почти как свой, не зная, что делать. Я часто пытаюсь коснуться других людей, которые еще живы, не видящих меня совсем: они чувствуют только небольшой холодок, не заостряя на этом внимания. Я часто прихожу к своей могиле, смотрю на возложенные, на бугорке земли, цветы, и, грустно улыбаясь, смотрю на собственную фотографию, где я такой счастливый, улыбающийся...

Иногда я вижу других призраков: они также, как и я, бесцельно блуждают, но, в отличие от меня, разговаривать почти не могут – только по своему странно мычат, выглядят как неясные образы или черные сгустки. Эти призраки пугают тем, что совсем не похожи на меня. Так и должно быть? Я часто смотрю на них и пытаюсь понять, почему же мы такие разные. Может, они видят меня так же, как и я их, черным сгустком? Хочется верить.

Я могу сидеть за одним столом с матерью, когда обедает или ужинает, плача на фоне шумящего телевизора, и восхищаться тем, насколько же невидим для этого мира, невидим для людей. Я слышу каждый её громкий всхлип, каждое слово, пронизанное наигранным сожалением – из неё вышла бы «великолепная» актриса: именно такие играют в дешевых сериалах, идущих круглые сутки по одному из каналов по телевизору. Глупые актеры, лживая мать.

- Прости меня, Лео, - но я не прощаю её. Только с улыбкой на лице наблюдаю за её изумительной игрой, и злоба к ней копится во мне с каждым новым днем: словно копилка-лягушка, я скоро переполнюсь. Каждый раз, когда она плачет, отец подходит к ней, обнимая из-за спины, шепчет о том, что она совсем не виновата, и прислоняется к её лицу, щекоча щетиной: в детстве он успокаивал так и меня – до сих пор помню, будто это случилось вчера. Мне хочется кричать каждый раз, когда я вижу, как он, человек наивный и терпящий страдания молча, улыбается через силу и прикасается к человеку, что давно противен ему. Только так, моя мать, проходя через унижения над своей эгоистичной и высокомерной натурой, может добиться капельку его любви, еще каким-то чудом живущую в нем. Но закрадывается вопрос: а любовь ли это или только жалость к своему врагу? Много лет отец пытается оставить, именно оставить, а не бросить её, но совесть гложет его, ударяет по мыслям, как тяжелый молоток, и принуждает его остаться. Он мужчина хоть и пожилой, но очень красивый, уже нашел себе новую любовь: Мерри похожа на него – такая же раненная ошибками прошлого, и я уверен, что если отец уйдет к ней, то он будет по-настоящему счастлив. Но вот, он стоит позадиэтой женщины и успокаивает. Ничего не меняется – его счастливая жизнь, которая давным-давно еще могла наступить, оказывается погребена, и тем, кто закопал её в небытие, является моя мать, Элизабет: скверная женщина, зацикленная только на собственном счастье и благополучии.

Слезы вмиг перестают течь из её, наштукатуренных косметикой, глаз. Элизабет (мне надоело называть её матерью, все же, она не достойна этого) начинает довольно улыбаться: чем дольше продлится горе по умершему сыну, тем меньше шансов у отца решиться уйти от неё к другой женщине. Я наблюдаю за этим искусным представлением вот уже на протяжении трех месяцев и каждый раз готов хлопать ей, громко смеясь от отчаяния. Как все это глупо и наивно. Вы подумаете, что я слишком жесток, что нужно иметь хоть малую долю уважения и не делать из неё последнюю тварь на свете. Возможно, вы правы. Только возможно.

- Так хорошо, что ты сдох. Теперь он от меня не уйдет, - вот, что она сказала на моей могиле, в день похорон, оставшись одна. Подол черного фетрового платья развивался на ветру, выбивающиеся из прически локоны волос все время заправляла за уши, её грудь вздымалась вверх от прерывистого дыхания на морозе, а сама она все время обнимала себя руками, в попытках согреться. На лицо надела, как оказалось, поддельную маску горя. Я стоял около неё, еще не мог поверить во все происходящее и искренне желал поскорее проснуться: считал про себя до десяти, зажмурив крепко глаза, и думал о том, что уже через несколько секунд открою глаза и проснусь, лежа на постели, живой и невредимый, все еще ненужный никому. Но так и не проснулся – до сих пор продолжается мой кошмар, от которого я постепенно схожу с ума.

Я сожалею, видя, как убивается отец, сидя в моей комнате и разглядывая наши совместные фотографии: всю жизнь мы дорожили друг другом, хорошо общались и были не только семьей, но и закадычными друзьями; чтобы не случилось в моей жизни, как больно мне не было бы, он всегда помогал, давал мудрый совет и никогда не называл меня слабым, никчемный – с его языка всегда слетали только ласковые и добрые слова, вселяющие надежду в сердце. За все, прожитые мною девятнадцать лет, он ни разу не показал себя с плохой стороны, любил по-настоящему, как и должны любить отцы своих детей.

- Будь сильным, Лео, - эти слова я запомнил навсегда. Еще в детстве я вбил их себе в голову и продолжаю следовать им, с натяжкой, но всё-таки…

Если бы я не умер, я бы обнял его сейчас, сказал, что все хорошо и не нужно понапрасну проливать слез. Но я мертв. Не видим для всех. Хоть и стою напротив него, говорю, что все хорошо, но разве он может услышать мои слова? Нет. Я никак не могу достучаться до него, показать, что здесь, стою прямо перед ним: словно между нами огромная невидимая стена, и пробиться через неё мне никак не удается, как бы ни пытался. Единственная правда, которую он знает – это то, что мое тело погребено в деревянном гробу на уровне трех метров под землей, и его уже пожирают мертвоеды. Правда, которую знаю я – это то, что не все еще потеряно, просто нужно найти выход из этой неразберихи. Ахах, знал бы я еще, как это сделать.

Многие скажут, что призраков не существует – брехня все это, выдумано сумасшедшими людьми, чтобы напугать других. Я не прохожу сквозь предметы, не могу влиять на них, не обладаю тактильным контактом, не могу мелькать перед чьими-то глазами – я просто здесь, просто существую. Так призрак я или просто монстр?

Наверное, начало моей истории показалось довольно скучным. Тогда, как на счет того, чтобы поговорить о моей убийце? О, уверен, что эта часть покажется вам интересной, ведь в ней я расскажу о том, благодаря кому моя жизнь превратилась в почти что ад.

Я знаю, что его зовут Том Родерсен, что он является моим бывшим одноклассником из начальной школы и его психическое расстройство и в правду ужасает: он словно бомба замедленного действия – готов взорваться в любой момент. Его психолог, мистер Тидчер, мужчина среднего возраста с лысиной на затылке и родимым пятном на нижней губе, не доволен его состоянием, вечно звонит родителям Тома, чтобы убедить тех положить парня в больницу на лечение, которое, может быть, сможет как-нибудь ему помочь. Но они – люди занятые, вечно пропадают на работе, и кажется, что на состояние своего сына им глубоко наплевать. Как жаль, что мистер Тидчер не в курсе, что моему убийце уже ничего не поможет – не существует такой вещи, которая сделала бы из него нормального, уравновешенного человека. Мой убийца. Звучит очень странно, да? Как будто я присвоил его себе, вложил в эти слова иной смысл. Но я привык его так называть – мой убийца, тот, кто разрушил мою жизнь.

Том часто разговаривает сам с собой, оставаясь один в своей комнате: лежа на кровати, он смотрит в потолок и голос его эхом разносится по пустому дому. Из его мрачных монологов я узнал, что он был и до сих пор, даже после моей смерти, помешан на мне: для него я являюсь идеалом, пускай и мертвым, красивой куклой, которая никак не могла ему достаться. Часто он смотрит на свои руки, истерически крича от радости, ведь именно ими он задушил меня, коснулся в первый раз за все эти долгие года: он внимательно смотрит на каждую линию на своих ладонях, и, я уверен, что каждой клеточкой своего тела испытывает наслаждение. Он с нежностью вспоминает тот судьбоносный вечер, последний для меня, но не для него, мечтает еще раз задушить меня, почувствовать то хладнокровие, что проявилось в нем на долю момента. Как жаль, что он не видит меня, не слышит мой смех, который так хорошо смешивается с его криком, не может огорчиться тому, что я посылаю его куда подальше и показываю фак, тыча ему прямо в лицо.

Могу с уверенностью сказать, что, несмотря на все проблемы, которые имеет этот парень, он довольно красив: сильно видные скулы, красивая улыбка, голубые, почти синие, глаза, шелковистые золотистые волосы, которые на свету становятся почти прозрачными. У него нет ни единого изъяна. Идеальный человек. Идеальный убийца.

Я никогда не думал, что умру от чужого желания, но это случилось и не с кем-то другим, а именно со мной. Несправедливо. Разве такой смерти я заслужил? Я умер неподалеку от дома, когда снег крупными хлопьями падал на асфальт, небо было иссиня-черным, а фонари еле-еле освещали дорогу, по которой я шел, слушая громко музыку в наушниках. Том напал со спины, душил меня, горячо дыша в лицо: серое облачко вылетало из его рта, в глазах виднелось нечто темное и ненормальное, а губы были растянуты в широкую улыбку – тогда его улыбка внушала мне больший ужас, чем осознание того, что меня убивают. Когда он убил меня, я стоял около своего тела и пытался справиться с бурным потоком эмоций, бушевавших где-то внутри меня: я видел, как он тащил мое тело, вцепившись пальцами в волосы: выражение на его лице было пустым и равнодушным. Он что-то говорил мне, но я так сильно был погружен в себя, что совсем ничего не слышал. Помню, что меня сильно тошнило от отвращения в тот момент, и мне даже показалось, всего лишь на долю секунды, что кто-то хриплым, сильно скрипящим голосом сказал мне наслаждаться тем, что вижу. Ужас тогда сковал меня в невидимые цепи. Осознание того, что я мертв, все не хотело приходить: оно где-то пряталось, наблюдая за тем, как громко кричу я, как падающие, на серый асфальт снежинки, поглощают мой крик.

Я мертв, но мои воспоминания продолжают убивать меня. Раз за разом я чувствую ту боль, которую испытал в тот зимний вечер.

Я так сильно хочу исчезнуть, желаю, чтобы кто-нибудь помог мне сделать это. Почему все это произошло со мной?

Иногда Том приходит на кладбище, смотрит на мою фотографию и улыбается: обычно он приходит в выходные дни, когда не приходится идти к психологу. Каждый раз он приносит мне большой букет красивых, явно дорогих, цветов: среди темных и мрачных могил и серого неба, эти цветы явно выделяются. Его цветы «умирают» так быстро, что даже я этому удивляюсь – хватает нескольких дней, чтобы красивые белые хризантемы или белые, как снег, розы превратились в нечто завядшее и такое же ужасное, как и он сам.

Вы спросите, почему я так снисходительно к нему отношусь – он же все-таки убил меня, я должен ненавидеть его до трясучки, разве не так? Нет ответа. Я и сам не знаю, от чего так добр к нему. Да, я проклинаю его, говорю ему в лицо, как сильно ненавижу, но бывает, что я, улыбаясь, сижу рядом с ним: есть такие моменты, когда мне кажется, что он исполнил мое самое заветное желание, о осуществлении которого я мечтал еще с самого раннего детства.

Моя жизнь была гадкой, каждый поступок заслуживал стать новым пунктом в списке смертных грехов. В школе я был самым настоящим хулиганом-отшельником: одиночество поедало меня изнутри и все, что копилось во мне, все свое недовольство, ненависть и отчаяние, я выплескивал, избивая других. Чужие раны, крики и слезы успокаивали меня – даже учителя не смели что-либо сказать – они знали, на что я был способен или, нет, не так – они боялись подумать, что я мог сделать. Единственную, кого я любил, забросали до смерти камнями дети-ублюдки: уличная кошка с белым цветом шерсти, но большим черным пятном на спине, всегда была добра ко мне, ластилась, когда я приходил поиграть к ней на местную детскую площадку. Я гладил её, будучи совершенно спокойным и радостным, рассказывал обо всем, что происходило за прошедший день – в ответ она мяукала, мило мурлыкала. Я любил её – только Лизи (так я её назвал) не убегала от меня, только она видела во мне хорошего человека. Помню, как был зол, когда увидел её маленькое тельце, закатывающиеся маленькие глаза. Дети смеялись. Тыкали палкой, попутно растаптывая тело кошки. Один их них, видя, что она еще дышит, кинул огромный камень прямо ей на живот. Было так больно. Я понял, насколько же люди мерзкие существа. Я бил их по одному до потери сознания, не проявлял сожаления.


Я ненавидел всех вокруг, крушил все, что только попадалось под руку. Я днями напролет выкуривал одну за другой пачки сигарет, пил крепкий алкоголь и мечтал о лучшей жизни, любя сидеть на крыше заброшенного здания: раньше там размещалась школа, но после одного инцидента её закрыли; Я понял, что только в этом месте чувствую себя, как дома. Оказывается, что Том тоже там бывал, наблюдал за мной, прячась неподалеку. Он видел, как было мне больно. Наверное, именно это послужило толчком к тому, чтобы он решился на самый худший поступок в своей жизни – на мое убийство – он понял, что я сам желаю умереть.

Я люблю наблюдать за тем, как он смотрит в пустой потолок, лежа на кровати: в этот момент я лежу около него и смотрю в его широко открытые глаза, на пушистые ресницы и искусанные от нервов губы. Мне больно видеть, как он плачет, как убивается совсем также, как и я когда-то – с каждой минутой я все меньше испытываю к нему ненависти – только искреннее сожаление. Привязался к нему, словно маленький глупый щенок – и пускай воспоминания о смерти еще живут во мне, но я чувствую, как меняюсь, наблюдая за жизнью Тома.

Я и сейчас лежу около него, слушаю вместе с ним классическую музыку, кажется играет Вивальди, играющую через огромный музыкальный центр: она сотрясает собой дом, но так сильно успокаивает, погружая в нирвану, что это, в какой-то мере, даже удивительно. Я говорю своему убийце, что наконец-то простил его, и мне все равно, что меня не слышно. Я говорю это, скорее всего, сам себе, нежели ему. Мне сразу становится легче – исчезает извечный холод, и мне даже кажется, что сердце вновь гулко забилось в груди, как тогда, когда я был живым, когда радовался жизни. Музыка резко прекращает играть. Я вижу как Том, повернувшись в мою сторону, удивленно смотрит: зрачки в его глазах значительно расширяются, а рот он открывает в немом удивлении.

- И как я мог задуматься о том, что ты увидел меня?

Он пододвигается ближе ко мне, кладет свою горячую ладонь мне на лицо и начинает плакать: слезы скатываются по его розоватым щекам, а руки начинают сильно дрожать. Он видит меня, чувствует, дотрагивается. Сердце стучит так громко и быстро, что даже Том слышит его бешеный стук.

Чувствую, как исчезаю.

Все глубже погружаюсь в желанную пустоту.

Перед глазами виднеется только яркий свет.

Исчезают руки, ноги. А вскоре я, чувствующий спокойствие и умиротворение, навсегда пропадаю из этого мира. Все, что нужно было сделать – простить – только и всего.

Я знаю, что мы не встретимся с вами, что моя история похожа на чью-то глупую шутку, но, пожалуйста, поймите, что нужно прощать даже тех людей, которые вашего прощения не достойны – это и есть ваш выход из созданного, самим собой, ада.

+2
19:42
1500
09:11
Печальный рассказ, но концовка светлая, за это однозначно плюс. Вспомнились «Милые кости»)
Понравилась идея.
Герой выбирает прощение, а не месть.

Текст читается легко, но перегружен местоимениями. Тонны «я», «мой», «свой», «её».
Мать не раскрыта. Почему она ненавидит сына? Почему герой может простит убийцу, но не мать?
Образ Тома выписан лучше, маньяки такие маньяки)
Спасибо!

Комментарий удален
01:13
+1
Эпизод с кошкой напомнил сцену из анимэ «Эльфийская песнь».
18:36
несколько лет занимался спортом, но так и остался дохляком с почти женственной фигурой. спорт только придает женственности
из её, наштукатуренных косметикой, глаз. глаза таки штукатурят косметикой?
дети-ублюдки — большая проблема
ну и о чем все это былО? eyes
Загрузка...
Alisabet Argent

Достойные внимания