Страж картин

Аскольд Васильевич стоял, слегка запрокинув голову и закрыв глаза. Его руки были повернуты ладонями вперед и немного разведены в стороны. Легкая улыбка блуждала по тонким, старческим уже, губам. Это была его любимая поза, максимально удобная, максимально расслабленная. Он отпустил разум, позволяя мыслям и воспоминаниям свободно течь сквозь него. Обыденные мысли смешивались с воспоминаниями, бесконечной вереницей проходящими мимо его внутреннего взора. Он прожил долгую, невероятно, неоправданно долгую, жизнь. Некоторые даже говорили, что он бессмертен…

- Чушь! С полной ответственностью, уважаемые господа, заявляю вам, что это чушь и нелепица! - именно так ответил бы Аскольд Васильевич, осмелься кто-нибудь сказать это впрямую.

Человек с огромным жизненным опытом, он был несколько старомоден, что это накладывало свой отпечаток, на манеру его поведения и образ жизни. Он одевался исключительно в костюмы строгого кроя, изъяснялся витиевато и был педантичен до мозга костей. Многие сравнивали его с образом Эркюля Пуаро, каким он представал перед нами в книгах одной из самых известных писательниц современности Агаты Кристи, и в наиболее удачных экранизациях этих книг.

- Ну, полно те уважаемые, ведь я не ношу усы и никогда в жизни не был в Бельгии! – обычно отшучивался Аскольд Васильевич.

На самом деле, это было ложью. Аскольд Васильевич за свою долгую жизнь успел побывать во всех странах земного шара, и даже в тех его местах, где никогда никаких стран не было и вряд ли когда-нибудь появятся. За долгие годы ему порядком поднадоели путешествия, о чём он каждый раз заявлял любому, кто готов был его слушать, но, тем не менее, стоило объекту его страсти появиться на горизонте и старого аристократа, по совместительству, владельца внушительного состояния было не остановить.

Картины! Его страсть, его любовь, его призвание! Всю свою жизнь он посвятил им, с годами превратившись в непревзойденного эксперта в живописи! Ну что тут такого, спросите вы? Многие состоятельные люди испытывают живейший интерес к картинам, как источнику эстетического наслаждения и новому экспонату своей коллекции!

- Совершенно верно, уважаемые, - с веселой искоркой в глазах, ответит вам Аскольд Васильевич, пригубив из бокала ароматного золотистого напитка, обладающего не слабым градусом. – Но такой коллекции, как у меня вы не найдете нигде!

И, чёрт возьми, это будет правдой!

Аскольд Васильевич человек достаточно сложный в общении и невероятно требовательный к собеседнику, но если вдруг, вам удастся увлечь его беседой, проявить качества настоящего джентльмена и эрудицию заправского ценителя искусств, можете смело рассчитывать на дружбу со стороны старого аристократа. Если первый этап плана по удовлетворению вашего любопытства сработал, то второй не заставит себя долго ждать, и вы вскоре получите приглашение в святую святых, нашего, бесспорно доброго друга Аскольда Васильевича, где за бокалом другим чудесного ароматного напитка он расскажет вам о своей коллекции и проведёт подробную экскурсию.

И вы будете удивлены! Удивлены и поражены! Но больше всего вы будите разочарованы…

Аскольд Васильевич стоял, не открывая глаз и продолжая улыбаться. О, сколько раз он видел эти разочарованные лица! Сколько раз он видел, как его собеседники пытаются скрыть гримасу презрения! Они называют себя ценителями искусства и знатоками живописи, но при этом не видят дальше собственного носа! Впрочем, как и почти все остальные люди. Но только не он! Он зрит в корень, видит суть предметов, видит эмоции предметов, видит воспоминания предметов…

И в особенности картин!

* * *

Редкие, но тяжелые полновесные, капли дождя срывались с покрытых пеленой тёмно-серых туч, небес. Редкие капли с глухим, зловещим стуком разбивались о выжженную, грубо утоптанную землю. Небеса словно пытались зарыдать, глядя на то, что творилось, на этой суровой и жестокой земле. Пытались, но не могли. С тёмно-серого неба падали лишь редкие капли, не способные смыть кровь с улиц маленького непокорного города, который посмел бросить вызов самому Цезарю!

Серый, плотный сумрак укрыл городок сплошной пеленой. В этом вязком мареве даже стоны умирающих казались далекими и приглушенными, словно уже доносились из-за черты загробного мира. Лишь хриплое карканье воронов, слетевшихся на кровавую трапезу, звонкими, насмешливыми криками разрывало вязкую серую хмарь завладевшую городом. Смешные людишки опять проливают кровь друг друга! Это ли не весело?! Кар-р-р!

Отгремела величественная поступь легионеров, звон кликов и яростные крики воинов. Затихали стоны раненых, изнасилованных, умирающих. Легион, по воли насмешницы-судьбы оказавшийся рядом с мятежным городком завтра уйдет и даже не вспомнит об этой маленькой войне, в которой пришлось убивать своих. Не будет чести, фанфар и признания, не будет наград, кроме одной - на эту ночь город отдан на милость победителям. Легион лишь выполняет приказ, не сомнений и не угрызений совести. Все кто осмелился перечить великому Цезарю будут наказаны. Это лишь приказ…

-Что тут у вас? - спросил командир глядя на связанного, окровавленного, но не сломленного человека в окружении четырех легионеров.

-Вот, сопротивлялся до последнего, уложил троих наших, еле скрутили, - сплюнул сквозь зубы один из воинов.

Командир равнодушным взглядом окинул мятежника:

-Последнее слово?

-Последнее слово? - словно эхом переспросил пленник, растягивая разбитые в кровь губы в сардонической ухмылке. - Последнее слово останется за мной пёс…

-Как скажешь, - равнодушно ответил командир.

Послышался свист рассекаемого сталью воздуха. В этот самый момент небеса раскололись от ослепительной вспышки молнии и хлынул наконец, долгожданный ливень.

Они так и застыли в невремении....

Бесстрастный командир в широком замахе с развернувшемся за спиной алым плащём. Пылающий белым пламенем в отсвете молнии клинок, каких-то пару дюймов не до тянувшийся до горла местного ополченца. Легионеры мрачными статуями застывшие вокруг пленника - в уверенных позах, умело скрывающих страх. И сам пленник. Раненый. Одинокий. Обречённый…

…смело подставивший свое беззащитное горло под легионерский клинок. Усмехающийся разбитыми губами в лицо смерти. С глазами, горящими огнем праведного гнева. Уже убитый, но ещё несломленный. До конца уверенный в себе и своей правоте. Не знающий слово “слабость”, не ведающий слово “поражение”. Проигравший бой за свою жизнь, но победивший в войне за свою душу! За свои убеждения…

Пелена дождя укрывала воинов и улицы опустевшего города. Дождевая вода пыталась смыть кровь убитых, стены окружающих лачуг едва выглядывали из тьмы, в которую превратился густой сумрак, рассеченный ветвистой молнией.

Аскольд Васильевич, а в то время просто Марк - сын кузнеца и мальчишка с на редкость живыми, голубыми глазами, глядя на эту картину постарел. Он смотрел не просто на неё. Он смотрел вглубь… Дождевая вода холодящая его кожу вызывала озноб, металлический привкус крови на губах вызывал гримасу отвращения. Запах дерьма и смерти витающий в воздухе заставлял подавлять рвотные позывы…

Небрежные мазки нанесенные на дрянной холст плохеньким художником внезапно обернулись для Марка настоящей реальностью. Ожили, словно образы созданные кистью самого Бога.

Тогда он ещё не ведал, как сложится его собственный путь сквозь время, не осознавал слабость своего Дара и силу своего Проклятия. Но он уже понял, что обычным человеком ему не быть. Две тысячи лет прошло...

Аскольд Васильевич не считанное число раз сожалел, что не смог сохранить эту картину! Его первую картину. Но объективно понимал, что в тот момент мало, что мог сделать. В тот самый момент, когда дверь, в жилище опального художника слетела с петель, избитое тело было утащено неподкупной стражей, а все наброски, шаржи и карикатуры на сильных мира сего были объяты пламенем. Как и единственная картина.

Он потом нашел его, горького пьяницу, попрошайку и хохмача. Человека всю жизнь насмехавшегося над всем вокруг и в том числе над собой самим. Человека у которого неплохо получалось рисовать. И один раз всё таки получилось.

Он нашел его прикованного к позорному столбу. Избитого, оплёванного, с переломанными руками и ногами, выкрученными суставами, умирающего от боли и жажды, с разбитым лицом и совершенно поехавшим рассудком, не способного даже открыть глаза. Человека потратившего свою жизнь зря.

Марк испытывал отвращение и страх, но навязчивая мысль не отпускала его. И он сделал шаг. А потом ещё один. И еще… Его рука коснулась запыленной, запачканной кровавыми разводами кожи страдальца и он почувствовал, как пленник сделал последний вздох, ощутил, как жизнь покидает измученное тело. Он уходил короткими неверными шагами, его тело трясло, его душу выворачивало, его мысли метались в голове беспорядочной стаей птиц. Он был в смятении. Он считал шаги…

Девять.

Одинадцать.

Шестнадцать...

Марк обернулся.

Прикованный к позорному столбу мертвец смотрел на него ясным взглядом горящих отблеском одинокой молнии, глаз. Марк почувствовал, как его плечи накрывает холодный саван дождя, уловил еле слышный свист рассекаемого сталью воздуха. Почувствовал вкус крови на губах…

Аскольд Васильевич почти не заметной улыбкой отреагировал на самое свое главное воспоминание. Конечно, открывший глаза мертвец это был лишь плод его фантазии, пристегнутого эмоциями воображения. Но вот картина, была настоящей. Многое стёрлось из памяти за давностью лет, но только не небрежные мазки дешёвой краски, нанесенные на грубые волокна холста, через которые проглядывал взгляд невозможно светлых глаз.

Его первая серая картина.

Как бы то ни было, именно в тот момент Марк решил идти до конца, не взирая на то, что уготовит ему насмешница-судьба. Не закрывая глаз, не теряя из вида отблеск одинокой молнии. Аскольд Васильевич мог лишь принять выбор молодого человека, которым он некогда был, и взять на себя заботу о последствиях.

Мысли и образы текли привычной чередой. Он не всматривался в их глубину, не старался увидеть детали, они были не нужны. Его интересовали лишь эмоции, которые помогали ему обрести должный настрой, перед очередной картиной.

* * *

Неспешно пройдясь по, необыкновенно светлой и солнечной в любую погоду, галереи, в компании радушного хозяина, вы в полной мере испытаете разочарование от представленных здесь образцов искусства. Картины. Обычные картины.

Трехметровое полотно, изображающее мрачный, покрытый снегом норвежский лес, детский рисунок с изображением дома и двух человечков, черно-белая открытка с размытыми силуэтами обнимающейся парочки... Портреты, пейзажи, натюрморты… Ваше недоумение...

Обычные картины! Ни каких-то редких экземпляров, ни каких достойных подражаний, ни громких имён… Откровенно плохое качество большинства экспонатов, этой, безусловно, эксклюзивной коллекции. Редкие следы реставрации, редкие имена художников, и по настоящему редкие истории каждой из представленных полотен, которые хозяин дома, и наш бесспорно хороший друг, знал наизусть…

Никак не это, вы ожидали увидеть взглянув на коллекцию одного самых известных, уважаемых и богатых ценителей живописи, Аскольда Васильевича! Что угодно только не...

Не просто натюрморт изображающий грубо сплетенную корзину и горсти спелых слив на светлом фоне в вычурной деревянной раме.

Легкие наполнял чудесный живительный воздух майского луга. Тот самый момент, когда всё живое стремиться пробудиться после долгой зимы и предстать во всем своем великолепии перед тяжёлым взором уставшего путника. Непередаваемый аромат бесконечного количества цветущих, растущих и распускающихся растений наполнял воздух, превращая его в божественный нектар! Легкий ветерок подхватывал весь этот сонм потрясающих ароматов расплескивая его по всей округе!

Запах теплой земли пробуждающейся от зимней спячки, стрекот насекомых, покой и сосредоточенность, витающая в воздухе, вот, что мог почувствовать случайный путник, забредший на этот луг.

К сожалению, у Маркуса Рейна, воина и наёмника, в данный момент не было тела, чтобы прочувствовать каждое движение ветерка на исчерченной шрамами коже, к счастью, здесь, внутри,оно было ему не нужно, он ощущал эмоции этого нарисованного места всей душой! Тех эмоций, что нес в себе этот пасторальный пейзаж, с лихвой хватило бы, далеко не на одну такую искалеченную душу, как его. Словно тихая гавань, для уставшего от воин солдата, та гавань, которую, смог бы полюбить любой, а в особенности носитель Дара!

Уставшее тело наемника, наконец обретшее мимолетный, но такой желанный покой, прислоняется, наконец, к дереву. Вы не поверите, но это слива! Обычное сливовое дерево, которое растёт на небольшом пригорке и является господином этого места, хотя бы по размеру.

Высокое, с растрескавшийся от времени корой, пережившее не один удар молнии на этом лугу, укрывающее своей тенью, тех, кто в ней нуждается - величественное дерево.

Маркус Рейн прекрасно понимал, что таких слив не существует. В его эмоциях оно было сродни дубу или грабу, оно было величественно, как само Древо Жизни, оно было непреодолимо…

Но не это было главным.

Невесомый девичий смех, кокетливые смешки, и изящные ручки, срывающие тяжелые, спелые плоды...

Усталый путник, ощущал как невидимая нимфа кружит вокруг него в завораживающем танце, как ее точеные пальчики касаются Древнего дерева, как ей подпевает ветер, кокетливо задирая подол ее платья. Он слышал её голос, такой же чистый и звонкий, как журчание выбравшегося из-под земли ручья. Он ощущал её радость и восторг, от этой прекрасной погоды и столь чарующего места! Он только и успевал следить, как аппетитные плоды, покидают ветки старого древа и оказываются в простой плетеной корзинке. Корзинке, которую сплели, отнюдь не девичьи нежные руки...

Путник шёл дальше, шёл своей дорогой. Сзади, до него доносились два приглушенных голоса - мужской и женский. Они пели и смеялись, под аккомпанемент луговых трав, журчание непокорного ручья, с молчаливого согласия величественного древа, в компании полной корзины слив...

Аскольд Васильевич улыбался, вспоминая, скольких людей он ввёл в нешуточный стопор, показывая эту картину. Первую светлую картину, которую он нашёл во время своего долгого странствия, которое не окончилось и по сей день. Он не помнил имена и лица тех людей, что создали эту картину, пускай и рисовала её только она. Он не помнил времени, когда это произошло. Аскольд Васильевич концентрировался только на ощущениях - любовь, жизнь, двое, и целая корзина слив. Вот главное! Остальное - детали. Встав на путь, который подсказал ему Дар и безымянный художник Древнего Рима, он, наконец-то нашёл ещё одно подтверждение - ту картину, которую стоило сохранить, во что бы то ни стало!

Так человек слишком старый для Марка, но слишком молодой для Аскольда, бездомный, уставший наёмник, назвавшийся Рейном, открыл новую грань своего Дара, и новую причину существовать.

- Согласитесь, уважаемый, эти картины попросту чудесны! - восклицал Аскольд Васильевич, едва не расплескивая коньяк. - Вы ведь чувствуете? Чувствуете, как ваша душа начинает светлеть?!

И в этот момент вы опускали очи долу, стараясь не расстроить вашего, отнюдь не гостеприимного хозяина, сделавшего для вас исключение. Вы старались не разочаровать его своим разочарованием, как бы не парадоксально это прозвучало. Обидеть и оскорбить нашего друга Аскольда Васильевича? По бойтесь Бога уважаемый! Это просто неприемлемо!

И поэтому вы будите улыбаться, и вставлять неловкие комментарии, слушать действительно интересные истории и восхищаться такой оригинальной коллекцией картин. Но вскоре, тщательно скрывая неловкость ситуации, постараетесь свернуть разговор, и откланяться, сославшись на срочные дела. Аскольд Васильевич, же, с присущей ему проницательностью, не станет чинить вам преград, уговаривая остаться на еще один бокальчик чудесного коньяка, и еще одну замечательную историю.

Вы покинете дом старого, эксцентричного, коллекционера и знатока картин, в некотором смятении, которое, по прошествии некоторого времени будет только усиливаться. Дело в том, что вы будете вспоминать эти картины. Старые, новые, потрепанные и отреставрированные, все до одной, с невероятно теплым, светлым чувством в душе. Вы заметите, как меняется ваше настроение, как очищается сознание, как нерешаемые проблемы, вдруг оказываются просто ерундой, не стоящей внимания, а жизненные трудности, лишь укрепляют и закаляют вашу решимость, и всё это стоит только вспомнить чудесные картины Аскольда Васильевича. Стоит только впустить немного света в свою душу. Стоит немного улыбнуться.

Как улыбается и наш добрый друг Аскольд Васильевич, проводив очередного гостя, и не отказывая себе в удовольствии, пригубить ещё немного коньяка из пузатого хрустального бокала. Ведь он действительно знает об этих картинах всё, все их эмоции и чувства, всю глубину их влияния на человеческие души. Он даже немного жалеет, что кроме него, никто не сможет ощутить эти картины так живо и ярко как он. Улыбка и легкое оживление, небольшой блеск в глазах, гости обычно относят к воздействию алкоголя, но вот потом, через воспоминания, до них наконец-то доходит весь непередаваемый эмоциональный фон этих шедевров. Почему так? Аскольд Васильевич не знал, но это было неоспоримым фактом, не раз подтвержденным за его долгую жизнь.

Правда, не все картины действовали на людей так, были и другие. Те, которые хранились в длинном темном и сухом подвальном помещении, в которое сам хозяин избегал лишний раз спускаться. Те, что всегда были завешены тяжёлыми серыми портьерами, уберегающими от случайно брошенного взгляда. Те, что могли убить.

* * *

Она была безумно красива! Тонкие черты лица, высокие скулы, покрытые лёгким румянцем щечки, огромные миндалевидные глаза, полные губы, чарующая улыбка…

Хрупкой женщине пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить из раны кинжал. Тонкий стилет, попавший прямо в сердце ее, уже бывшего мужа, видимо зацепился клинком за ребро, так что графине пришлось попотеть. С противным скрипом клинок наконец-то покинул, рану, плеснувшую на последок фонтанчиком крови. Светская леди выругалась сквозь зубы – основная часть крови попала на руки, но несколько капель запачкали подол её прекрасного платья, из тончайшего заморского шёлка. В прочем её настроение тут же улучшилось, стоило ей взглянуть на распростертое рядом с мёртвым графом, тело его новой пассии. Этой дворовой девки, маленькой погани, возомнившей себе невесть что! Этой ободранной шлюхи, которую отымел весь местный гарнизон!

Графиня тщательно вытирала кинжал о камзол своего мёртвого мужа, любуясь нагим распростертым телом молодой девушки. О нет, удар в сердце, был бы для нее слишком милосердным! Ей пришлось хорошенько помучиться! Графиня, на секунду прикрыла глаза, вспоминая эти крики ужаса, боли и безысходности. О да! Кроме неё, эти крики слышал лишь её драгоценный супруг, но ничего не мог поделать, лёжа со спущенными штанами, парализованный ядом и ужасом! Эти крики разносились по дому, метались между стен пустых комнат и неохотно гасли, не найдя других слушателей, кроме графской четы. Она об этом позаботилась! Слугам и рабочим повезло, чуть больше, чем этой смазливой патаскухе, яд убивал их не очень долго, и почти без мучений. В конце концов, она же не какое-то чудовище!

Хотя, по правде сказать, они того не заслужили! Не заслужили такой милости с её стороны! Знали, мелкие лживые ублюдки, чем тут занимается её муженёк, уезжая, дескать, на охоту. Знали и молчали! Все, кроме Юты.

- Юта, Юточка, кто бы заподозрил, что в тебе, помимо кулинарного таланта, есть еще и здравый смысл? - графиня сладко улыбнулась, - именно по этому тебя сейчас нет в этом доме и по твоим венам вместе с кровью, не бежит смертоносная отрава.

Леди встала, спрятала, узкий кинжал, куда-то в складки своего пышного платья и направилась к двери спальни, единственной комнаты, в, пока еще, не отделанном охотничьем домике, которая имела всё необходимое, чтобы соответствовать статусу графской опочивальни.

Но она не удержалась – на самом пороге обернулась, чтобы ещё раз окинуть взглядом тело юной вертихвостки.

Покрытое, уже начавшей подсыхать кровью, с головы до ног, избитое изломанное тело девушки, с вывернутыми под неестественным углом и связанными руками и ногами, вряд ли могло теперь вызвать хоть какие-то чувства, помимо, жалости и отвращения. Изуродованное жуткими парезами лицо, с выколотыми глазами, и выбитыми зубами, с раскрытым в предсмертном крике ртом, заставило бы слабонервных отвернуться. Покрытое синяками и кровью тело, с отрезанными грудями и переломанными рёбрами, уже не вызывало вожделение у мужского пола. Стройные некогда ножки превратились в изломанные уродливые ходули, а между ними… Графиня опять сладко улыбнулась. Что ж, для места сосредоточения «всей красоты», этой маленькой шлюхи, она придумала особую пытку…

- О, эти крики! Музыка для моих ушей, - тихо проворковала она, шагнув в коридор и захлопывая дверь.

Наброшенный поверх платья плащ – крыльями хищной птицы простирался за графиней, когда она стремительным шагом, шла по коридору тёмного дома, полного мертвецов.

Ей было холодно. Ей казалось, что иней разукрасил оконные стёкла замысловатыми узорами, перила из благородного темного дуба искрятся кристалликами льда, дыхание повисает в воздухе белесыми облачками пара, а тонкий слой снега покрывает пол, и всё это по середине жаркого лета, царящего за каменными стенами дома.

На самом же деле снег царил в ее душе.

Лёд уже давно сковал ее сердце и разум.

По середине безжизненной белой равнины, в которую превратилась её душа, с жутким воем переходящим в хриплый кашляющий смех, чёрным косматым сгустком металось безумие…

- Вот так вот дорогой, - тихо сказала графиня, склонившись над гробом в котором лежал покойный граф. – Эту сумасшедшую признали виновной, во всех этих смертях. Кто же ещё мог отравить тебя любимый, и всех остальных слуг, а так же так издеваться над сверстницей? Юта, Юточка, как ты могла? Не волнуйся дорогой, она осознала всю тяжесть причинённой боли, покончила с собой, повесившись в конюшне. И знаешь, я не держу на неё зла, хоть она и отняла тебя у меня. Не держу. Ведь ты учил прощать...

Окружающие гроб люди стояли на почтительном расстоянии, давая возможность вдове попрощаться со своим покойным супругом. Сказать всё то, что она не успела при жизни.

- И я прощаю тебя, любимый. Прощаю вас всех. Горите в аду! - тихо шепнули ее губы.

Она смотрела в открытый гроб и была безумно красива! Тонкие черты лица, высокие скулы, покрытые лёгким румянцем щёчки… Полные алые губы изогнувшееся в еле заметной мимолетной улыбке, в еле заметной ухмылке презрения и превосходства. Огромные миндалевидные глаза, томные и пронзительные, полные белого снега. Глаза, в которых отражалась бесконечная ледяная равнина, с мятущимся по ней чёрным безумием. Тонкая лебединая шея, и как будто случайно выбившаяся из прически прядь волос. Образец чистоты и скорби. Великолепный образец ледяной статуи лишенной человеческих эмоций, страха, жалости, сострадания.

Холодная и безумная она смотрела прямо на шевалье Маркето де Рейна. Он лежал в гробу, беспомощный, отравленный ядом, заколотый в сердце, оставшийся один на один с ее безумием...

В этот раз, даже намека на улыбку, не появилось на губах Аскольда Васильевича. В тот момент, он едва сам не сошёл с ума, от терзающего его плоть и душу бесконечного холода. Тем не менее, это воспоминание занимало главное место в его коллекции, как и сама картина, висевшая в другой галереи, в той, куда доступ посторонним был заказан.

Это была, отнюдь не первая его тёмная картина. Но самая мощная, самая страшная. Она свела с ума и сподвигла на страшные вещи множество людей, тех, кто любовался ей, кинул мимолетный взгляд, или просто находился с ней в одном доме. Она была его пределом, его максимумом, той пропастью, которую он смог преодолеть и вернуться назад. Далеко не у всех хватило сил даже на дорогу в один конец, большинство захлебнулись безумием на середине.

Он всегда вспоминал её. Всегда готовился к самому худшему, ныряя в тёмную картину. Бесконечный ледяной ад, и черное лохматое безумие обнимающее тебя за плечи… Что может быть страшнее?

Эта была единственная темная картина, на которую он не рискнул посмотреть во второй раз, хотя иногда ему этого невыносимо хотелось. Маленькая темная искорка засевшая в его сознании, исподволь шептала Аскольду Васильевичу:

- Ну, давай, отодвинь серый полог, испытай себя опять, ну, пожалуйста!..

Маленькая искорка безумия...

* * *

Мысли и образы текли привычной чередой. В этот раз Аскольд Васильевич медлил дольше обычного, что было вполне объяснимо. Ведь это была его последняя картина.

Марк всю свою долгую жизнь задавался одним вопросом. Нет, не в чём заключается его предназначение, тут было всё понятно – сохранить светлые картины, уберечь людей от темных, принять отнюдь не простое решение о судьбе серых. Его Дар и его Проклятие вели Марка сквозь века, от одной картины к другой. Он не мог знать точно, но был абсолютно уверен в том, что его не минула ни одна из особых картин. Некоторые он уничтожал на месте, другие старался всеми силами сохранить. И то и другое получалось не всегда. В последние века он старался сохранить все картины. Как человек, обладающий острым умом, и недюжинным жизненным опытом, он прекрасно понимал, в каком направлении движется человечество - в направлении прогресса. Он лелеял мечту о том, что когда-нибудь наука достигнет необходимой стадии в развитии, чтобы поставить перед ней загадку такого уровня и возможно, этот момент уже настал.

Вопрос же заключался в другом – почему он родился на свет именно в то самое время, ведь живопись появилась гораздо раньше? И вторая сторона вопроса – когда его собственное время подойдет к концу, ведь он столько раз был на грани смерти, но всегда умудрялся ее избегать?

Думается мне, что Аскольд Васильевич, вряд ли мог бы дать ответ на эти вопросы.

С появлением на свет, всё лежало в плоскости догадок, но было единственно логичным допустить, что родился Марк именно в тот момент, когда в мире появилась первая особенная картина. Почему и как? Увольте. На эти вопросы ответ получить просто невозможно.

Дар.

Дар и всё. Он всю жизнь вёл Аскольда Васильевича, он оберегал его от смерти, он помогал в критические моменты, он отмерял время. Почему и как? Читайте выше.

В одном, наш добрый друг, эксперт в живописи и просто странный человек Аскольд Васильевич не сомневался, ведь ответ на вторую сторону вопроса висел прямо перед ним.

Мысли и образы закрутились в один сплошной водоворот, утаскивая на самое дно и мальчишку Марка, слишком юного и несломленного носителя Дара, и наёмника Маркуса Рейна, нашедшего в своем Даре желание жить дальше, и шевалье Маркето де Рейна, чуть было не потерявшего в Даре свою жизнь, и всех-всех остальных. Всех, чьи жизни проживал Страж картин, неся свой Дар и своё Проклятие сквозь века.

Аскольд Васильевич сделал глубокий полный вдох, на мгновение задержав дыхание, словно перед прыжком в бездну. В эту секунду ему показалось, что плотный серый полог закрывающий картину слегка шевельнулся от порыва несуществующего сквозняка. Старый аристократ так же медленно выдохнул, пробежав пальцами по грубой ткани, и резко открыл глаза, сдергивая полог.

На этой картине вот уже больше двух тысяч лет, его ждала Смерть.

* * *

Николай Соболев стоял на том самом месте, где нашли тело его друга и наставника Аскольда Васильевича, и смотрел на однотонное серое полотно, не отличающееся по цвету от отодвинутого в сторону полога. Он ничего не чувствовал глядя на него и внутрь него, ничего не ощущал, хотя тоже обладал Даром.

Дар свёл их вместе, сплел их судьбы воедино. Дар и Проклятие. Николай стал достойным приемником и того и другого.

- Ну вот теперь и помирать пора, - в шутку кряхтел Аскольд Васильевич.

И вот, Смерть, наконец-то заглянула на огонёк к старому чудаку, коим его считало всё богемное общество.

Эпоха Стража картин закончилась.

- Разрешите, товарищ полковник.

Николай подвинулся в сторону пропуская человека в спец костюме, больше всего похожем на костюм хим. защиты, но с затененным стеклом маски. Человек нёс в руках одну из картин тёмной коллекции Аскольда Васильевича, упакованную в белый контейнер из бронепластика. Люди в аналогичной одежде, при резком свете белых галогеновых ламп, с превеликой осторожностью, запаковывали в аналогичные контейнеры остальные картины, стараясь не бросить на них, даже мимолётный взгляд.

Старик сумел сохранить так много. Во много раз больше, чем можно было бы мечтать! Но так мало, для проведения полномасштабного исследования. Одна из проблем учёных – нехватка образцов, особенно для проекта «пси».

- Товарищ полковник, - помощник Николая, как всегда неслышно материализовался за его правым плечом. – Есть первые результаты.

Полковник поморщился, но перевести молодого педантичного капитана, на несколько менее уставные рельсы, оказалась для него непосильной задачей.

- Докладывай.

- Предварительные тесты на животных, способных принимать записанный видеоряд, прошли успешно. Положительные реакции на восьмой, двенадцатый, двадцать второй, тридцатый и последующие кратные десяти кадры. У подопытных наблюдается повышение болевого порога в совокупности…

- Кратко, - прервал доклад Николай.

- Они впали в неконтролируемое бешенство, - вычленил главное помощник.

Губы Николая дрогнули в едва заметной улыбке.

- Фильтры?

- Разработанные системы фильтрации, гасят воздействие на мозг, до приемлемого уровня без последствий.

Ну что же, вот и первый шаг в правильном направлении. После стольких лет блуждания во тьме, он, наконец-то нащупал тропу. Не об этом ты мечтал, старый хрыч, но выбора нет. Поставленные вопросы, сами подталкивают к поиску ответов, а выбранный путь – чаще всего самый простой.

- Необходимые согласования проведены? – слегка охрипшим голосом поинтересовался полковник.

- Проекту «пси» присвоен максимальный приоритет, вам выдан полный карт-бланш, в его рамках программы “Оружие первого удара”, - отчеканил капитан.

Николай Соболев улыбался, глядя на пустое серое полотно. Конец одной эпохи, начало другой. Какой она будет? Какой мы её сотворим? Он как-то услышал фразу о том, что дескать, что бы учёные не изобретали, у них в первую очередь получается оружие. Что ж, у каждого времени свои методы исследования, и если в нынешнем продажном и лицемерном мире годятся только такие, он готов на это пойти. Он не Страж. И в этот раз его голос прозвучал ясно и твердо:

- Приступить к полноконтактным экспериментам на людях.