Балаган

У огромного барабана, на боку которого написано: «Дорогому Боре от Коля», причём в слове «Коля» кто-то зачеркнул букву «я» и сверху написал «и», впотьмах сидит князь Борис, в народе прозванный Раскольником. Сжав крепко руками белую всклокоченную голову он мычит-мается.

— Господи, да кто бы мог подумать, что так будет болеть окаянная, ведь так было хорошо вчера! Княгинюшка, — обращается он самым ласковым голосом к княгине, в задумчивости стоящей у окна, — ты у меня, понимаешь, за первого и за последнего советника, ну присоветуй, чтоб не раскалывалась моя головушка!

Княгиня, нахмурившись, молчит. Сбитый на бок кокошник воинственно и вызывающе венчает её голову.

— Совет приносит пользу умному, — наконец молвит она ровным голосом. — Дураку никакой мудрец не поможет.

— Как не поможет? Как не поможет? — со слезой в голосе восклицает Борис. — В прошлом разе ты присоветовала клюквенного морсику, и помогло же, помогло. Просто ты не хочешь понять меня, злая баба! Никто не хочет понять меня, — застонал и повалился на пол князь. — Вон бывший царь, Михайло Пустослов, сам, понимаешь, какой, а к нему как!

— Правильно! Царь свою царицу, эту кошку облезлую, из заморских стран не выпускал, все иконы раздарила! Папу! Римского! Целовала! А я — что? Кого с тобой, окромя попов наших, видала? И то, когда тебе приспичит, тогда дуем в церковь и стоим там, как дураки, со свечками на виду у народа, и народ над нами же потешается, подсвечниками дразнит.

— Будя, будя! — машет рукой Борис. — Коли припрёт, и с чёртом побратаешься. — Застёгивая полы кафтана, ворчит: — Понапришивали, понимаешь, пуговок — до ночи не застегнёшь, а коль застегнёшь, то все косо... Мне бы только царём стать заместо Михайлы, тогда меня просто так под лавку не засунули бы, я бы им...

Княгиня — как воды в рот набрала. Она отрешённо смотрит в окно. На улице, вдоль домишек, тянется длинная очередь, это пришли доверчивые холопы, обманутые греком-проходимцем Навроди. Холопы в очереди все смирные, стоят себе да стоят, никому не мешают. Вдоль очереди через пять сажен стоят стрельцы с бердышами у ноги. Они тоже никому не мешают, стоят себе и стоят. Если и двинут кого по спине иль в бок черенком, то нисколько не больно, разве чуть-чуть только. Двинут и стоят все опять смирненько да ладненько.

Через улицу, оглядываясь и сверкая красной головой, припадая на ногу, здоровый мужик тянул тяжёлый чемодан.

— Вон твой... опять баксы из дворца поволок, — не отрываясь от окна, молвит княгиня.

— Я знаю. Я ему разрешил. Там и моя доля, — на миг отпустил голову Борис.

— В твоих деньгах — твоя же доля? — воззрилась с удивлением княгиня на взъерошенного Бориса. — Знала, что пьяница, а тут ещё и...

— Я умный, — перебивает её Борис, — когда тверёзый...Дурак бы не развалил империю, а я развалил!

— Говорила ведь дураку: не ехай ты в эту тайгу, в дебри эти...

— В Пущу, — виновато подсказал Борис.

— Собрались три дурака, нахлестались водки, как извозчики, и спьяну такого наворочали, что теперь сто умных не разгребут.

— Зато Мишка уже не царь! — одухотворённо выкрикнул Борис. — Он теперь никто! Он теперь, понимаешь, пугало огородное!

— Дурак он и есть дурак! Развалил царство и радуется!

— Кто же знал, что князькам захочется, понимаешь, царьками стать? Никто не знал. И я думал, понимаешь, подо мной будут, как при Михайле, а они, как зайцы, все врассыпную. Кто знал... Никто не знал. Вон сколько их держали под пятой, а тут... — бубнил Борис, вскарабкиваясь на барабан.

Взобравшись, схватился за голову.

— О, горе мне! — взревел он диким голосом. Княгиня испугалась не на шутку. «Не откинул бы копыта, — подумала она.— Намедни такое приключилось с псарём Игнашкой. Не похмелился и все, каюк!»

— Сбегала бы к каретнику Селивану, на соседней улице он теперь живёт, рядом с боярами, — предложил Борис княгине, заведомо зная, что та и не подумает исполнить его просьбы.

— Стану я кланяться какому-то каретнику, — передёрнула плечом княгиня.

— Да не какому-то, понимаешь, а фирмачу! Он кареты за бугор поставляет, на зелёненькие. Я ему документ льготный выдал, так неужто откажет мне? У него всего, понимаешь, полным-полно.

— А в кулак сморкается, — брезгливо скривилась княгиня.

— Ну и что с того? Ноне все спонсоры, понимаешь, такие.

Распахнулась дверь, князь юркнул под трон и втянул голову в плечи.

— Князь Беловежский! Князь Заднепровский! — зычно протрубил привратник. — Как будем заводить: по одному аль скопом?

— Давай разом! — повеселел князь, высовываясь из-под трона. — Хотя погодь. Спроси, принесли чего? — князь хлопнул тыльной стороной ладони по горлу и потёр руки. — Если нет, то пускай, понимаешь, самый резвый на ногу сбегает к Селивану, покажи, где он живёт, только сам не убегай с поста. Знаю я вас!

Дверь захлопнулась, ржаво взвизгнув петлями.

— Княгинюшка, — засуетился Бориска, — поищи-ка быстренько мою камилавку, тьфу ты, коронку. Тут вчерась валялась где-то. Мы в неё с Министром военным ещё огрызки бросали. О, это она! — принял князь из рук княгини помятую корону, и, глядя куда бы вытряхнуть огрызки, советовал:

— А ты, Софьюшка, поди пока, погуляй чуток. В церковь, понимаешь, сходи, деток там по головке погладь, конфетку какую им дай, рублик брось музыкантишкам в переходе.

— Поеду лучше в «Останкино», там пузатый киношник опять что-то затевает, — тяжело и обречённо вздохнула княгиня. По глазам мужа было видно, что он из того, что сказала княгиня, ничего не понял.

— Ну, он ещё перед референдумом мельтешил тут, обниматься лез к тебе.

— А! — вспомнил Борис. — Ну, он ничего, простой такой мужик!

— Знамо. Сошлись два холопа — было о чем посудачить. — Княгиня хотела ещё что-то язвительное сказать, но махнула рукой и вышла в потайную дверь.

— Пускай ту киноху, понимаешь, ещё прокрутит, — крикнул ей вдогонку князь. — А то, поди, народец уж и позабыл, какой у него правитель свой в доску! Про то, как я косить и отбивать косу могу, пускай не вырезает, пусть лучше вырежет, где я пасхальное яйцо в чужой избе чуть не съел!

Вновь растворилась дверь, и на пороге показались двое в белых и длинных холщовых рубахах, расшитых крестиком. Тот, что лысый, был ещё и в полосатых штанах и в новых лаптях из лыка, и похож он был на годовалого телка, но в то же время что-то профессорское виделось в его выпуклых светлых глазах. Другой был с гордой выправкой и очень смахивал на задиристого петуха.

Низко поклонившись, князья поставили у ног полные чего-то плетёные кошёлки, закрытые белыми тряпицами с красными и голубыми полосами.

— Давайте сюда, — заговорщицки подозвал их к себе Борис. — Ну, чего там у вас? — кивнул он на кошёлки.

— Ммм... сало, луковица... — замычал князь Беловежский.

— Колбаска с чесночком, — затараторил князь Заднепровский, заглядывая в перечень. Перечень был утверждён и заверен большой печатью с вилами.

— Ну, а это, понимаешь, прихватили? — Борис щёлкнул себя по кадыку,

— А то як же ж! — в один голос пропели князья. — Зачем бы мы тогда ехали сюда? Из бульбы, бурака и жита! С какой начинать?

— Да какая тут, понимаешь, разница! — вскричал Борис, сглотнув слюну. — Чуть хуже, чуть лучше — вся пойдёт!

Ототкнув затычку из капустной кочерыжки, князь Беловежский попытался наполнить кружку и не смог — кружка дёргалась в нетерпеливых руках Бориса. Видя это, князь Заднепровский, не мешкая, достал бутыль, на дне которой лениво купались два красных перца, и наполнил свою кружку, примостив её у ножки трона.

— Пей, батюшка! Пей, отец родной! — подал он кружку Борису.

— Хороша! — крякнул Борис, по-княжески, залпом, опорожнив кухоль. Глазки его заблестели, щёчки раздулись и порозовели, нос стал ярко-фиолетовым. — А мы тут вчерась, понимаешь, с Министром военным погудели малость. Состояние такое, такое... — Борис отвердевшей рукой поднёс кружку к бутыли князя Беловежского. — Давай твоей отведаем, поди, тоже удалась?

— Ммм... саммм гнал, по новой технологии... в свободное от демонстраций и молитв время.

— Правильно! — хлопнул Борис князя по плечу и сам чуть не рухнул с трона. — Так и надо делать! Без всего можно, а без этого, понимаешь, ну, никак!

Допив до дна, опять же по-княжески, без передыху, Борис осовелым взглядом упёрся в своих компаньонов, призадумался, икнув, тихо спросил:

— Что мы развалили и что ещё осталось не разваленным?

Князья, стыдливо потупившись, скромно молчали.

— Армию мы — того, экономику — того, — загибал Борис пальцы на руке, где было их больше, — литературу — того, искусство, кино, театр — на корню! Партию... любимую, мать и кормилицу! — Борис утёр слезу, — В пух и прах! — И вдруг он пьяно заорал, пытаясь встать на троне во весь рост: — Партия — наш рулевой! — и, очнувшись: — Что я только что сказал? Партия — наш рулевой? Пригрезилось, что я опять молодой и сижу в обкоме. Надо же такому причудиться... А Министра военного я, пожалуй, уволю, — ещё раз икнул князь, — он больше моего, понимаешь, пьёт. У меня знаете сколько достойных? От прапорщика до Маршала все пьют! Выбирай любого! — Всматриваясь в лица сподвижников, зашептал: — Тсс... И мальчики зелёные в глазах...

— Министр военный! — выкрикнул стражник, глубоко и сладостно вдохнув воздух раздутыми ноздрями.

— Пускай заходит! — махнул рукой Борис стражнику, а князьям поведал: — Нюх, я вам скажу, у него такой, что любой пойнтер позавидует.

Вразвалку, без шапки, в не запахнутом кафтане и с кирпичом в руке вошёл Министр.

— Привет, Боря! Чего меня не позвал? — хлопнул он князя по спине, да так, что тот свалился с трона. На это Министр не обратил никакого внимания. Князья с трудом водрузили Бориса на трон.

— По кому сегодня из пушек палить будем? — спросил Министр Бориса, протирая полой кухоль, реквизированный у князя Беловежского. — Ежели по своим, то будет дороже — своих жальче, нервенней работа... А вы чьих будете? — обнял за крепкие шеи князей Министр и стал сводить их лбами, но, завидев сулеи, выпустил, отчего князья разлетелись по сторонам.

— Слушай, вот ты, — толкнул Министр пальцем в князя Беловежского, — кирпичи на голове бил когда-нибудь? Напрасно! У тебя получится — череп хорош, большой и крепкий. Приходи завтра, я научу тебя, хотя нет, завтра я бью кирпичи, уже силикатные, на голове князя Шкваркинази, у него череп помощней твоего, пожалуй, будет.

— Два Белозыдовых! — прокричал стражник, носом и ртом вдыхая воздух. — И с ним четверо!

— Стаканы пусть прихватят! — заёрзал Борис на троне. — Во, банкетулю, понимаешь, закатим!

— Что, опять указов настряпали? — спросил грозно князь, заглядывая за спины вошедшим, потом непонимающе уставился на стражника. — Не тяни, видишь — делом занят! Показывай, понимаешь, быстрее, где какие закорючки ставить. Зарплату холопам не забыл... пообещать? Смотри у меня! — Борис посмотрел на перо, потом почистил его об волосы Главного Министра, и склонился над бумагами. — Все? — откинулся он всем телом, проставив нужные крючки. — Ты сам-то читал их?

— А что их читать? Академики писали, чай, без грубых ошибок. Вон и эти, как их, запятые даже есть.

— Вот те на! — поднял руки князь. — Ты не читал, я не читал. Может, они нас с тобой, понимаешь, к виселице приговорили, а я подписал?

— Меня не за что. Но даже если и так, то ничего страшного все равно нет — наших указов никто не читает и не исполняет.

— И правильно, понимаешь, делают, — небрежно махнул рукой князь. — Ты посуду с собой прихватил? Мою всю растаскали.

Налили и выпили за указы, которые никто не читает, а если и читает, то не исполняет. Князь мечтательно закатил глаза.

— Помню лето в деревне. Солнышко. Бабочки...

— Бабочки — это хорошо! — заржал Министр военный. — Я как-то кирпичом одну...

— ... Коса вжик-вжик. Кваску холодненького хлебнёшь — благодать! Мило быть холопом — никаких тебе забот! А теперь? Мм-и-эх! Разбередило душу! Наливай!

В дверь заглянул начальник охраны.

— Батюшка, дозволь сабельку отдать Майклу? — обратился он к Борису.

— Сам-то с чем останешься, понимаешь?

— Я твою отдам, на хрен она тебе?

— Отдавай! — решительно махнул рукой князь, и, поглядев на свою левую ладонь, добавил: — Только обучи его, как обращаться с нею, а то, понимаешь, пальцы себе оттяпает.

— Министр по заграницам! — прохрипел стражник, повиснув на ручке двери.

Из тумана, виновато улыбаясь, выплыл невеликого росточка и совсем не страшного вида человечек, хотя носик и крючком у него.

— Он не пьёт, — надавил Борис на руку князя Беловежского, взявшего бутыль, чтоб чествовать гостя.

— Как не пьёт? Да нешто такое бывает? — опешил тот.

— Я тебе говорю! Не переводи добро, дай лучше сюда. Понимаешь, он того, — Борис покрутил у виска. — Стишки по ночам сочиняет на кухне. Я его скоро под зад, не нравится он мне. Понимаешь, он за все время ни разу по трибуне сапогом не стукнул. Зачем он мне такой?

— И кирпичей боится, — встрял Министр военный.

— Ну, хучь одну, — настаивал князь Беловежский, — нешто такое не пить можно? При моем давлении... я только этим и лечусь.

— Ты по делу али как? — спросил Борис крючконосенького, давая понять, что не вовремя тот явился.

— По делу, князь, по делу, — вдруг посерьёзнел Министр. — Что будем делать с немцами?

— Как всегда — просить. А что? Не дадут?

— Да не с теми, а с этими, что на Волге? Просят автономии. И татары обратно в Крым сбегаются, Урал плюёт на нас, злые чеченцы кинжалы точат. Таджики через границу тысячами скачут, как блохи по паршивой собаке. Киргизцы царь-пушку нашу присвоили, китайцев на Луну собираются забрасывать и деньги брать с них большие. Доколе такое продолжаться будет? За державу обидно!

— Слушай, я тебя кирпичом по голове никогда не бил? — спросил задумчиво Министр военный Министра по заграницам. — Что-то не припомню. Как-то пять кирпичей на демонстрации в праздник, в крошку! Лбом! И вот память...того.

— А что говорят мои новые друзья, Клинтон, например, Коль?

— Они говорят, что у нас все ладно. Тебя хвалят взахлёб. Говорят, такого хорошего безобразия триста лет не бывало на Руси.

— То-то же! — Борис выпятил грудь. — Вот тебе и ответ. Может, ещё орден какой, понимаешь, иностранный дадут. — Князь потёр рукавом то место, где должен быть орден.

— Все равно надо что-то делать, — развёл руками Министр. — Так во всех цивилизованных государствах поступают.

— У тебя и предложение есть?

— Министров, князь, надо менять. Это народу страсть как нравится.

— Молодец! — похвалил князь. — Я тоже так думаю. Ей-богу! Вот они не дадут соврать, — кивнул он на осовевших соратников. — Я так им и сказал: министров, говорю, надо поменять. Вот. И кого ты предлагаешь?

— В казне у нас непорядок...

— Ты прав, этот Швец или Жнец, опять запамятовал, совсем запустил казну, холопам не платит годами, а я ведь его предупреждал…

— Приватизация людишкам не в жилу...

— Понял. Красноголовик. Есть.

— Его давно пора, — поддакнул Министр военный. — Я как-то саданул его кирпичом по голове, так визгу было. А ударил-то совсем легонько. Слабак!

— Вот этого не надо! — заступился за Красноголовика Борис. —
Я его потом, когда все поутихнет, обратно заберу.

К ним придвинулся и навострил ухо Белозыдов.

— А его как? — кивнул Борис на Белозыдова.

— Я стараюсь делать как лучше, только почему-то получается как всегда, — забубнил тот. — Я ради тебя, князь, отказался от...

— Знаю, знаю, — скривился Борис. — Зачем каждый раз напоминать! Не ты один такой. Вон, и Гусь клюнул на это. Генерал, а поверил, что я в следующий раз посажу его в своё кресло. Наивный милый! А ты послужи ещё немного, там, понимаешь, посмотрю, что с тобой дальше делать. Может быть, к хохлам заброшу, пятой колонной, понимаешь, у меня будешь. Пока изучай их язык, хотя бы на трояшку.

-- А я других отметок никогда и не знал, -- с гордостью заявил Главный Министр.

-- А вот тебя, — князь уставился блеклыми глазами в крючконосого Министра по заграницам., — ты меня, конечно, извини, Андрюха, надо менять. Ну, не тянешь ты эту должность! Тут нужон басовитой, с мешками такими, понимаешь, кулаками вот такими! — показал он на голову Министра по войнам. — Ты не обижайся, но другой бы на твоём месте уже такого бы наделал, а ты квёлый какой-то. Вот, к примеру, сейчас бегут за бугор евреи и немцы, и мы их просто так отпускаем, ни за что, ни про что. А могли бы, понимаешь, продавать их или на худой конец — менять. Евреев, скажем, на рабов, да, на арабов, — поправился после подсказки Борис, — а немцев на каких-нибудь негров или ещё кого, кто работать любит. Вот тогда, понимаешь, и нам была бы выгода, и мы, глядишь, жили бы не хуже американцев...

И тут что-то так грохнуло на Москве-реке, что дверь с треском отлетела.

— Его Величество Народ! — провозгласил стражник, поддерживаемый толпой, заполняющей хоромы.

На средину протиснулся лобастый нахмуренный человек, он поднял руку, ожидая тишины.

— Эй, вы! Кончай балаган! Власть переменилась! — возвестил он громовым голосом в аквариумной тишине.