Две стрелки

Салют

***

Транспарант выпрямился. Есть ощущение - шквальный ветер согласился на временное перемирие. Кистям рук мужчины стоило большого труда поднять портрет Первого секретаря обкома на приличествующую высоту. Необходимо пройти еще метров двадцать пять колонне возле трибуны, а там неважно - есть ли ветер, или нет ли ветра – все демонстрационное хозяйство сворачивается и убирается по-быстрому в кузов заводского грузовика. Фанерный портрет поравнялся с живым оригиналом. Тотчас по фанере ударяет алой тканью флагов слева, справа, спереди. Хлещет так, что напрашивается мысль, сама природа натерпелась от послушания. Оглушающие хлопки так встревают в громогласное «Ура!», что колонна и трибунные вожди поднимают головы кверху, ожидая увидеть там салют.

***

Откуда взялся этот салют никому неведомо. Дневной воздух просто взорвался миллионами искр на высоте трехэтажного дома. Не повезло тем слугам народа, кто, забывшись о ветре, поддались эмоциям, зааплодировали и отпустили на мгновение шляпы, усердно удерживаемые двумя руками. Через двадцать пять метров передние шеренги колонны завернули за угол дома и сценарий полетных шляп видеть не могли.

***

Эпизод со шляпами впоследствии не осветила ни одна областная газета. В ближнем партийном кругу осторожно пошутили на тему салюта, а впоследствии за три дня застолья напрочь забыли столь конфузную историю.

***

Сценарий Главной демонстрации государства предполагает медленное шествие колонн со стягами и транспарантами. Походя к трибуне, конферансье по радио-команде выкрикивает лозунг. Ответом является то самое, громогласное «Ура!» И все бы прекрасно. Только на это самое ура, по мановению природных сил всё остановилось, обомлело, сгрудилось. Без всякой пиротехники воздух, как было уже сообщено, просто-напросто взорвался. Шквальный ветер устроил свой стихийный парад из искр, пепла, пожухлых листьев, обрывков фетра. Паника длилась не более семи минут. Правофланговые выровняли шеренги, и колонны двинулись дальше. Природный беспредел, по общему представлению свидетелей этой сцены, позабавился только шляпами. Однако, главный его итог – это последствие. Невероятная история случается некоторое время спустя.

***

Голос

***

Пройдя несколько кварталов, колонны перестают существовать. Стройные шеренги тихо и все также мирно рассыпаются на спешащих во дворы детей, студентов, прячущих себя в общежитии, группы трудящихся, направляющихся в штучный отдел продуктового магазина и просто одиноких граждан. Наш мужчина, освободившись от транспаранта, идет хорошо заученной дорогой домой. Кисти рук никак не согреваются в карманах плаща. Ледяной ток, подключенный к запястьям, судорожно метается во всю длину рук, запрыгивая время от времени на позвоночник. Очень-очень хочется отключить всякое сознание и без всяких мыслей и ощущений быстрей дойти до теплой квартиры. На привокзальной площади глаза по привычке поднимаются направлением фасада вокзала, к часам, глядящим круглым глазом меж двух арочных окон. Тем же мгновением большая стрелка часов слегка шатнулась. Секунда… и две стрелки соединяются воедино на цифре двенадцать.

***

Ноги встают сами. А далее ни одна внутренняя сила не могла бы сдвинуть мужское тело с места. Собственно и тела как бы нет. Сознание, переполненное эмоциями, вот-вот должно или взорваться, или прийти к немыслимому откровению. И оно случается…

Вот так вот сразу – взяло и нахлынуло. Еще больше, - захлестнуло. Чужие звуки, чужое тепло, даже чужая дрожь – рядом с ним, нет – в нем – в его организме. Биение чужого сердца ощущается мышцами груди.

Секунда, пятая, десятая…

Два дыхания таятся. И там и здесь боятся, что с лишним выдохом всё это душевное богатство возьмет и разрушится. Удары сердца начинают торопиться. С каждой секундой наваливается ощущение – этой странной жизни отведена кроха времени. Там, за невидимой пленкой это понимают тоже. Тот человек смелее. Женский шепот звучит у левого виска:

- Я Лика.

- Клим – по буквам шепчет собственное имя мужчина.

***

Большая стрелка вокзальных часов слегка пошатнулась, отлипла и прыгнула на одну минутную дольку вправо, а тело мужчины чуть не рухнуло вперед. Поймав равновесие, Клим крепко встает и прислушивается ко всем звукам внутри и снаружи. Вокзальные гудки, шуршание шин авто, дребезжание троллейбусных дверей, говор прохожих резко прибавились в громкости. Удары сердца тоже не отстают от наружного фона. Организм глотает воздух; вкуснее его сейчас нет ничего на белом свете. Большое желание прожить еще раз то минутное состояние настолько овладевает Климом, что он срывается с места и бегом мчится по тротуару. Мужчина, в возрасте за сорок, знает, это – глупость, и никого, и ничего сейчас он не догонит. Возможно, этому человеку просто хочется сохранить как можно дольше обжигающую температуру нежданно-негаданной встречи во внутреннем эфире.

***

«Жена-а-а!..»

***

Вторая половина дня, и часы ближе к полуночи проходят у Клима в рабоче-выходном режиме. Письмо на холсте отвлекает от истеричной радости. Шепот, дыхание, сердечное биение, звуки чужой жизни сплавляются в сгусток эмоций. В дальнейшем это душевное богатство успокаивается и таится у солнечного сплетения. Вопроса - почему и как это возможно – разговаривать без телефонной трубки, у Клима почти нет; хватает своих доморощенных ответов. Создавая на холсте новый иллюзорный мир, улыбаясь ему, Клим осознает, - перед ним – всего лишь льняная ткань и краски – окислы металлов. И, тем не менее, трудно отрицать связь неживой материи и души. Раз физика трогает струны организма, то почему бы не поговорить кому-либо с ним человеческим языком на расстоянии. Самые слабые ответы у Клима находились на вопросы – где она эта Лика, и почему выбран он. Если быть точным – ответы не просто слабые, их вообще нет.

***

Праздничный рокот по дому из перепляса по деревянным половицам, одновременное исполнение несколькими хорами отечественных шлягеров, перекрикивание тостов ближайшими соседями не помешали Климу спокойно заснуть с ощущением собственного безграничного праздника.

***

Полночь. Сон прекращается мгновенно. Пьяный рев человека мужского пола с протяжным последним гласным: «Жена-а-а!..» - поднимают нашего мужчину буквально в полный рост. Сердце распирает ударами грудную клетку. Со всеми полуденными ощущениями прибавляется женская чувственность. Ее невозможно скрыть за эфирной пленкой. И еще… оба – Клим и Лика этим разом осознают – природа, физика, химия, биология, - да что угодно, им даруют кроху времени.

- Я так и не придумал то, что вам скажу, если нас соединят – медленно, выговаривая каждое слово, шепчет Клим в пустой комнате в заснувшем доме. Тут же, а точнее там - со стороны женщины раздается грохот. Кто-то, отвесно падая на пол, прихватывает в падении предметы гардероба.

- И не надо. Красивее нашего случая трудно придумать. То, что там упало в коридоре, зовется мужем. Сцена красотой не отличается.

- Ему нужна помощь?

- Нет. У Первого секретаря обкома города Эн много помощников. Давайте о нашем… Я, как и вы в растерянности. Нас кто-то и что-то соединяет в полдень и в полночь. – В тихих словах женщины слышится оттенок стыдливости и желание не слышать всего того, что происходит в ее квартире. - Клим…

С произнесенным именем, нетрезвые мужские голоса в эфире Лики, громко и наперебой вещают, как надо подниматься с пола, с какой пуговицы застегивается пальто, и как ровно одевается шляпа.

- Клим, расскажите завтра…

Тишина обрывает чужое и собственное кино Клима с отключенным изображением.

***

Первый

***

Буквально под локотки несколько мужчин сажают Первого человека области на заднее сиденье бумера и быстро разбегаются в сопровождающие, соседние автомобили.

- Рудольф Арнольдович, может вам из аптечки что-то достать. – Водитель, через зеркало обращает внимание на покраснение скулы его хозяина.

- Ерунда. Наркоз хорошо действует. – Оценив на пару секунд собственную шутку с градусным наркозом, у Рудольфа Арнольдовича срывается необязательное откровение – в санатории врачи-сестры быстро подлечат.

- Вам одну сестру или?.. - осекается водитель, быстро соображая, что беспрецедентно нарушает этикет, расстояние, субординацию и еще всякие условности, а далее без промедления поворачивает ключ зажигания.

Три черных машины, разрезав ночную мглу светом ближних фар, медленно выкатываются из двора дома служебных квартир. На выезде из города водитель главной машины слышит тихое похрапывание хозяина; вот теперь можно основательно постучать костяшками кисти по собственному лбу.

***

Сон у Первого был короткий. Вернее – это даже не сон, а сладостное воспоминание. Сцена вручения Ордена Вождя в юбилей окрашивалась заверением Генерального. Речь пожилого мужчины слышалась Рудольфу Арнольдовичу голосом санаторских сестер – «Шестьдесят лет – не возраст; областью можно рулить с десяток лет». Женское воркование приблизило сознание к тому, что короткая пауза отъезда домой позади. Сорвавшись в пик празднования в служебную квартиру, за забытым орденом привело к легкой травме. Первый человек области так бы и дремал. Его тело было во власти врачевания, но звонок Главного Телефона Страны буквально выталкивает спящее тело из мягкого дивана. Несколько секунд и он стоит по стойке смирно. Паники нет. Проворные девушки в белых, выглаженных халатиках, дают ему, обжигающее ухо, трубку.

- Кхе, кхе,.. разбудил, Рудольф Арнольдович?

- Никак нет… – трезвым голосом рапортует Главный, не забыв добавить бархатным голосом имя и отчество Генсека.

- Нашел виновников салюта?

- Гм. Природа устроила шутку. Гроза в ноябре.

Рудольф Арнольдович не был готов объясняться по этой теме. Сознание в мгновение срабатывает – его ответ – всамделишная чушь. Обнаженное тело, прикрытое майкой с уже пристегнутым орденом, покрывается красными пятнами. Чтобы, как-то сгладить конфуз он вспоминает детали салюта:

- Знаете, салют все трудящиеся поняли, как кульминацию Великого Праздника. У меня даже шляпа взлетела в небеса под овации.

- Ну-ну. Смотри, чтобы голова следующий раз не взлетела за шляпой. И еще… я приеду в твой… кхе, кхе, санаторий. Возможно, через деньков, этак несколько.

Короткие гудки положили начало выздоровлению организма Первого человека области - исчезло покраснение. А далее, санаторный отдых продолжился с еще большим вдохновением.

***

Живительная влага, нектар, лимонад

***

Утром выпал первый снег. Белые тротуары, белые крыши, крохотные, белые холмики на кончиках штакетника, - все-все белое, даже носы белые у железнодорожников. Машинисты, осмотрщики вагонов, слесаря, диспетчеры отработали ночную смену и спешат домой поспать хоть немного в тиши. Клим вышел в белый мир, чтобы сполна насладиться своими иллюзиями. Белый цвет, окружающий человека, создает иллюзию – у мира нет границ. Услышав Лику повторно, он пребывает буквально в новой жизни. Ему мнится - там тоже нет границ. Вот и сейчас дыхание Клима глотает воздух, которого перед ним бесконечность; ноги парят над белым, целомудренным тротуаром; в глазах – размытый фокус, там нет земных точек.

***

Ноги остановились сами в месте первого «звонка». Стрелкам вокзальных часов осталось несколько секунд, что обняться в самой высокой точке. Есть кроха времени рассмотреть всех свидетелей его нового бытия. Кривоватый дорожный бордюр улыбается бетонной улыбкой. Тополь, высотой фонарного столба, посыпает разгоряченную голову белым сахаром. Даже кошка, сидящая на форточке раскрытого окна, шлет ему свои мяуки.

***

Клим внимательно смотрит на большую стрелку. Малая стрелка ее давно дожидается. Человеку кажется, и у стрелок отчаянно бьются их шестерёнчатые сердца. Все свершается легко. Голос Лики без секундной паузы становится частью его существа:

- Клим, расскажите, какой вы сейчас, как это слышать и меня, и себя? У вас это получится.

- Вот прямо сейчас?

- Да, согласна – сложный вопрос. Но это не будет домашней заготовкой.

­- Хорошо. Несу тогда всякую чушь. Можете смеяться. – У Клима перехватывает от волнения дыхание.

- Нет, нет, без пауз. Я с волнением смотрю на стрелки часов.

- Я тоже смотрю…

Сейчас я огромный. Да! Да! Вот так! Меня много. В грудной клетке сотни пальчиков щекочут стенки легких и сердца. Одновременно, там же, лопаются пузырьки счастливой жидкости. Я не знаю, что это такое. Обещал чушь.

- Здорово!

- Слушайте, слушайте. Живительная влага, нектар, лимонад, да как угодно все это назови, вкрапляются потревоженной оболочки сердца. Тело перестало быть телом. У меня нет веса. Да вообще нет ничего - тяжести в ногах, усталости рук, височного напряжения, работы соков в животе. Смейтесь, смейтесь! Осталось невесомая радость, восторг, любовь ко всему…

Последняя пауза заполняется оглушительными ударами сердца. Дыхание перехватывает у обоих.

– И любовь к вам.

- Спасибо, Клим. – Голос Лики тихий. Женщина очень старается не разреветься и не потерять драгоценные секунды встречи. – Передо мной часы и телефон. Телефон не для нас. Он прослушивается. За окном чудесный белый день. Меня никто не держит взаперти. Только я далеко не уйду. У подъезда дежурит служебная машина. Ко мне опасно подходить. Всякий случайный прохожий, остановивший на мне взгляд, потом лежит к клинике. Уколы, лечение… Мне не хочется об этом…

- Как вы оказались там?

- Я филолог. В день защиты дипломного проекта, меня, юную девчонку отвезли к незнакомому человеку. В пятьдесят лет его готовили на главную должность области. Статус женатого человека необходим. Тогда я этот выбор восприняла, как испытание. Мне предложили заманчивый мир государства в государстве. Я не знаю, как возвратиться назад. Ваш лимонад не закис, слушая все это.

- Нет. А вот стрелки часов закисли. Они так и стоят обнявшись.

- И правда. Клим, обязуюсь нашими минутами жить только с вами.

- Звучит интимно.

- Интимно. Красиво. А знаете, - вместе со стрелками обнялись наши имена. Они из одинаковых звуков, слегка перемешанных в миксере. Теперь я несу всякую чушь. Смейтесь, смейтесь!

- У меня есть собственный звук «м» - разгорячено кричит Клим, стоя по центру тротуара, среди прохожих, спешащих на ближайшую электричку.

- Мне он напоминает вкус малины, мандарина, молока – поддерживает высокий градус эмоций Лика. - Еще раз воспользуюсь миксером и приготовлю из этой вкуснотени мороженое.

- Извиняюсь, если от мороженого будет слегка пахнуть скипидаром и масляными красками. Я – художник и еще…

В эту секунду стрелки часов просто рухнули на четверть часа вперед под сигнальные звуки электровоза и громыхание колес товарных вагонов.

***

Молох

***

К громыханию молотов в заводском пространстве, гулу работы сверлильных и токарных станков привыкнуть легко. Клим в некоторой степени даже скучает по этой производственной музыке после выходных дней. Тишина в живописной мастерской, разговор с самим собой просят в будние дни эмоциональной встряски, мощной энергии движения. В моторном цехе тракторного завода за движением дело не встает. План на день заставляет рабочих и служащих не разгибать спину от гудка до гудка.

***

Включив токарный станок ровно в восемь ноль, ноль, Клим автоматическими движениями зажал в цангу болванку, подвел к ней один из резцов и внимательно наблюдает за тоненькой спиралью стружки. Сегодня нескончаемая стружка ему представляется бесконечной улыбкой. Вот двадцать или тридцать спаянных улыбок отвались от детали. Со сменой резца еще одна порция улыбок дарится моторному цеху и облакам, проглядывающих через застекленный, двухскатный потолок. Клим тоже улыбается. Он абсолютно убежден, что и Лика через огромное расстояние улыбается ему. После последнего разговора с ней природный телефон отключился на неопределенное время. В ту секунду, когда стрелки будильника соединились на правильной цифре, но жизнь отозвалась тишиной, Клим просто-напросто зарыдал. Долгое время понадобилось мужчине, чтобы убедить себя – природе тоже нужно движение, энергия, человеческие эмоции, страсти – хоть какое-то, да накопление. И потом, он знает – Лика рядом; она и он что-то да придумают. Между тем, Климу, привыкшему мир прочитывать через метафору, видится окружение Лики – черной, бездонной, звериной пастью. Пасть без единой мимической мышцы. Она не жует – просто глотает. И все же Клим улыбается – природная стихия на их стороне.

***

Ровно в двенадцать ноль, ноль, вместе с гудком, призывающего цеховых людей к обеду, крик Лики, возвещает нашему токарю – она у его сердца, она - часть его существа:

- Клим, тебя поглотил чудовищный, чугунный молох?! Слышу грохот и скрежетание жернова. От тебя что-нибудь осталось в мое отсутствие?

- Я целехонький. Не успел сказать – днем я работаю на заводе. Меня сейчас увлекла поэзия индустрии. Хочу, как Дейнека писать людей труда, цеховое пространство, героику чугунных мускул, мазутных, прожженных искрами комбинезонов и рукавиц!

- Здорово! Нет, это не молох гремит. Твое сердце чугунным молотом пробивает путь к моему сердцу. Осторожней, герой. Я – худенькая. С тобой я вообще прозрачная. По субботам, в три дня, я всегда захожу в книжный магазин на Салтыкова-Щедрина. Сопровождающие туда не заходят.

Лика не слышала ликующее «Ура!» Это было круче, чем несколько дней назад на Первой демонстрации трудящихся их страны. На необузданную радость обратил внимание лишь один человек в цеху.

За несколько минут до окончания смены раздалось цоканье туфелек по кафелю рядом с токарным станком. Голос, не позволяющий отказа, предлагает зайти Климу в кабинет представителя партии на заводе.

***

Клим - художник. Его душевный аппарат с любопытством рассматривает окружающий мир. Мир – в понимании художника - это череда картинок. Женщина – уборщица, протирающая пол в рекреации перед кабинетом партдеятеля, приятно ему улыбается. Намек понятен, – пора бы всем шагать домой; нормальные люди смену отработали. Два типа, крупного телосложения, что уперлись взглядом в Клима, как только он переступил порог рекреации, представляются художнику вполне интересными персонажами. Он с удовольствием сделал бы с них карандашные наброски для иллюстраций сказок-страшилок. Рядом стоящие носилки и потертый чемоданчик – тоже прекрасный материал к натурному фонду. Усатый сержант милиции улыбчиво разговаривает по служебному телефону за столом дежурного. Напрашивается сочинение - его усики щекочут ушко подружки на другом конце провода. На вошедшего рабочего страж порядка даже глазом не ведет.

***

После естественных запахов цеха – смеси каленой стружки, охлаждающей эмульсии, всяких масел, атмосфера кабинетного пространства предстает перед Климом иной. «Тройной» одеколон пробует свои силы победить плотные пары винного перегара и закисшего пиджака. Без уборщицы и ее хлорной извести усилия одеколона безуспешные. Золотистые переплеты сотен томов классиков философии приятно украшают интерьер. Красно-коричневый цвет лица человека за дубовым столом, среди такого же цвета мебели и обивки стен – последняя картинка кабинетного мира.

***

- Извини, я устал и начинаю без всяких предисловий. – Не предложив присесть, не глядя в глаза, говорит и в самом деле очень усталый партийный деятель. - Я даю тебе рекомендацию в ряды партии. Год походишь кандидатом. Вот тебе книжечка. Почитай устав, пару страничек вызубри. Комитет – на этой неделе. Тебя предупредят.

***

Клим опешил, но паузу не затягивает. Другой раз, он бы развернулся с извинениями, но ему хочется простыми словами рассказать о себе:

- Простите, я - художник. Сегодня мое место в цеху, завтра могу собирать урожай зерновых. И потом у меня есть желание ходить на рыболовецких судах по морям и океанам. Партийная работа требует много времени. И если быть до конца откровенным, я не совсем уверен – нужна ли она вообще.

***

Клим внимательно смотрит на мимику соседа. Рельеф морщин на лбу то активно всплывает, то прячется под лобную кость. После того, как у этого человека вытянулись губы трубочкой, токарь-художник-хлебороб-моряк понимает – откровения тут не уместны. Раз так, то Клим, перед тем как развернуться домой, говорит несколько слов о своем, о цеховом: - Я тоже, как и вы устал. План большой, сталь деталей разного качества, резцы постоянно ломаются. Механиков-мастеров не хватает; ремонт делаю сам. Спасибо за предложение и доверие.

- Стой, стой, стой! Это еще не все.

На последних словах дверь кабинета открывается. Два типа, понравившиеся художнику, деловито входят и встают за спиной Клима.

– Я тут кое-что напечатал для главврача. – Из единственной папки, лежащей на столе под уставом, партийный человек достает машинописный лист. – Если в двух словах – губы еще раз вытягиваются трубочкой, а глаза пробегают текст сверху донизу:

«Странное поведение токаря моторного цеха в двенадцать ноль, ноль по местному времени сегодняшним днем осложняют психопатическое, церебрально-климатическое, идеологически-поведенческое», гм…

Далее пауза затягивается до неприличия. Этим временем лист несколько раз пробегается глазами сверху вниз, а потом складывается пополам.

– Ну, в общем, тебя посмотрят, полечат, а потом почитаешь уставчик.

- Я прекрасно себя чувствую, даже насморка нет.

- Появится, и даже красный. – Почти на шепот переходит человек, сидящий за дубовым столом. Глаза опущены, прочитывают обложку уставной книжечки. - Советую самостоятельно дойти с медицинскими работниками до машины. Лекарство тебе могут дать сейчас или после того, как поговоришь с врачом. Это – на выбор.

***

Сердце у Клима – в бешеном ритме. Соображать трезво трудно. Только мысль о субботней встрече с Ликой заставляет поверить в перспективу нормального разговора с главврачом. Без слов Клим разворачивается и идет направлением двери. Медбратья ступают следом. Периферийным зрением он замечает искрящийся воздух под потолком. Память ищет нечто похожее в его жизни, но быстрый шаг в сторону улицы, свежего воздуха, бесконечного заснеженного пространства забывает напрочь мимолетное чувство.

***

Холодный дерматин кушетки металлического фургона пронизывает льдом от копчика до затылочной кости. Мотор затарахтел. В сквозящие щели салона вползает отработанное топливо. Машина не успевает проехать и пяти метров, как по рации раздается скрипящий, эфирный голос с оттенком отчаяния. Медицинские работники, сидящие по обеим сторонам Клима, просто срываются с места, спрыгивают и скорым шагом возвращаются в административный корпус.

- Давай ка, иди отсюда, - водитель, повернувшись к Климу, показывает новому пациенту – все четыре стороны свободны. – Сержант-дежурный позвонил, - там тяжелый случай.

***

Климу дважды повторять ласкающие душу слова не надо. Однако, ему любопытен «тяжелый случай». Постояв некоторое время у двери здания тракторного завода, наш художник возвращается к кабинету, где запросто выдают диагноз «церебрально-климатических» заболеваний.

***

Этаж корпуса, с которого он спустился несколько минут назад, предстает перед Климом атмосферой хаоса, любопытства и паники. Наскоро, застегивая пальто, пробивают толпу локтями разного рода должностные люди и их заместители. Бухгалтерские женщины, схватив в охапку особо ценные бумаги, ищут безопасные места. В те же места, но в другом направлении, бегут конструкторы с рулонами чертежей. Основная же масса служащих, у которых еще рабочий день не закончился, плотно обступают тот самый кабинет. Обрывки фраз, заполнивших говорящий, коридорный улей складывают более-менее картину трагедии. Первым рассказчиком был сержант милиции. Спустя некоторое время о происшествии рассказывают все…

***

Крика из кабинета партийного руководителя не было. Видимо в момент, как бы это сказать поделикатней, в момент употребления алкогольной жидкости, раздается грохот всамделишной грозовой тучи меж пяти хрустальных плафонов люстры. По долгу службы сержант вбегает в кабинет и падает плашмя на пол, а иначе, как такое сумасшествие пережить. Поток искрящегося воздуха прямо таки кружит, касаясь четырех стен. Из ящичков шкафа, стола вырываются с шипящим свистом партийные документы. Несколько секунд надобится урагану, чтобы превратить всякую макулатуру в бумажную шелуху. Многоуважаемый председатель партийного комитета так и замирает, сидя в кресле с рюмочкой в руке. Что удивительно, гроза нисколько не щадит фетровую шляпу, ее лоскутки даже в рекреации рассыпаны. А вот книги, стоящие ровными шеренгами на полках, остались целехонькими.

***

Климу удалось увидеть того беднягу с рюмочкой в руках. Зажав крепко стеклянную посудину, человек мужского пола съежившись и пождав ноги, дает себя уложить в носилки.

***

Суббота

***

Наш художник, как это ни странно, не делает по случаю прожитых эпизодов, каких-либо умозаключений. Чтобы проще было объяснить – почему так, стоит прописать его крохотную философию. Она - в самом деле, крохотная. Закрыв глаза, Клим видит внутри себя ось симметрии. Воображаемая линия спокойно гуляет от макушки до костяшек стопы. Он стоит, не валится туда-сюда, его организм радуется равновесию – красота! Пожалуй – и всё. Клим еще бы немного добавил о симметрии. Всякая травинка, цветочек, дерево, даже гора – всё-всё в природе симметричное. Оттопыренное ухо, опущенный глаз, лишняя ветка, камушек – вправо-влево – это не считается. Однако если в гору заложить динамит – она рассыплется и станет равниной. Он испугался той «лечащей» дряни, превращающей естественные чувства, ум, данный человеку природой, в плоский, упорядоченный набор уставных истин. О спасительном эпизоде с грозой в кабинете Клим только улыбнулся. Природа – симметричная! Она рано или поздно ураганит от послушания.

***

С назначенным свиданием Клим больше не слышал Лику. Вся его жизнь после громогласного «Ура!» началась с той секунды, когда отворилась дверь в книжный магазинчик на Салтыкова-Щедрина. Первыми вбежали в крохотное помещение дети школьного класса. Рассыпавшись по периметру застекленных стеллажей, они шумно рассматривают марки, этикетки, открытки. Как же прекрасно находиться среди всей этой счастливой кутерьмы! Два молодых человека, один высокий и плечистый, другая худенькая и росточком чуть ниже, без слов медленно подошли друг к другу. Им очень хотелось рассмотреть лицо напротив – рисунок глаз, скулы, носа, губ, цвет глазного яблочка, изгиб ресниц. Но еще больше хотелось прижаться всем телом друг к другу. Не теряя драгоценных секунд, эти двое так и поступают.

***

Гул клаксонов, паническое движение милицейских машин на улице Салтыкова-Щедрина абсолютно не трогают внимание двух молодых людей. Выйдя из книжного магазина, ослепленные низким ноябрьским солнцем, отражением белых заледенелых тротуаров, эти двое, крепко-накрепко обнявшись, скорым шагом идут к своему дому. Две черные машины сопровождения, медленно проехав за ними несколько кварталов, резко останавливаются. Любопытный взгляд мог бы увидеть в салонах крепко скроенных парней, эмоционально ведущих разговор по рации.

***

Воскресенье

***

Они проснулись секунда в секунду, когда большая и маленькая стрелки часов обнялись на самой высокой точке будильника. Проснулись и опять заснули. Полное пробуждение наступило с искрящимся солнцем, пробивающим ситцевые занавески. Громкоговорящие радиоприемники армии соседей низкими нотами барабанили по стенам и потолкам. Там - в другой жизни передавали экстренное сообщение.

Клим и Лика слышали тишину. В этой тишине тихо-тихо перестукивали сердца и, поди разберись – какое из них чье.

***

Искрящийся воздух

***

Пухлое письмо для Лики с гербовой маркой пришло быстро, буквально через пару дней. Какие-то там официальные органы потребовали подписать бумаги о разводе с Генеральным секретарем партии.

***

Орденоносец Рудольф Арнольдович, - человек с безупречной репутацией занял главный пост страны. Безвременно-ушедший бывший Генеральный спокойно «заснул» на санаторном отдыхе. Поговаривали, что во время лечения, медицинская сестра видела под потолком искрящееся облако. Следственный отдел этой сказке не поверил. Однако, Рудольф Арнольдович, находясь уже в столичном кабинете, тоже заметил искрящийся воздух. Наверное, померещилось. Генсек подумывал «подлечить» обидчиков, но тут же передумал.

***

Апельсин, ананас, абрикос, малина, мандарин, молоко

***

На Салтыкова-Щедрина рядом с книжным магазинчиком есть крохотное кафе; всего-то три столика. Молодые люди, сделав заказ, тихо шепчутся. Можно говорить вслух, но им этого не хочется. Тихо – это интимно.

- Я заказал апельсин, абрикосовый сок и ананасовый коктейль.

- М-м-м! Вкусно! А я пирожок с малиной, мандариновый джем и стакан горячего молока. Ты догадываешься почему?

- Конечно. Я по капельке буду съедать твой гласный звук.

- А я твоё «М» проглочу сразу. Мне – всегда голодной, нужно кушать за двоих.

Клим не успевает закричать громогласно «Ура!» и обнять жену. Официантка скользящим шагом выплывает из служебного помещения, держа в руках часы.

- Вы не подскажите, сколько сейчас времени?

- Три часа, ноль, ноль минут.

- Спасибо. На моих всё двенадцать, да двенадцать…