Хлебные крошки

Часть 1

Жил однажды мужик, и было у него три дочери. Две, как на подбор, красивые, статные, светловолосые, звонкоголосые, а третья, младшенькая – темненькая, маленькая, тихонькая. Старшие росли завидными невестами, а младшенькая – затворницей-нелюдимкой. Не любил её отец, всегда самой тяжелой работой нагружал. А работы было много, большое хозяйство у мужика было, цветущее. Когда у соседей урожай вымерзнет или выгорит, у мужика только пуще цветет. Шептались соседи, шушукались, уж не связан ли он с нечистой силой, да гневить его боялись, мало ли что.

Была в доме комната, в которую заходить мужик строго-настрого дочкам запрещал. И вот однажды уехал он на базар, а дочери зашептались в уголке:

- Одежка новая в той комнате! – говорит одна.

- Обувка блестящая в той комнате! – говорит другая.

- Погибель наша в той комнате! – плачет третья, младшая.

Не послушались старшие, открыли комнату. А там ворон сидит, на них глазами черными глядит. Как увидал их, так крыльями взмахнул, из комнаты выпорхнул, и молвит человечьим голосом:

- Держал ваш отец меня в заточенье тридцать лет, чтобы силой моей волшебной огород растить, так теперь заберу я одну из вас.

Заплакали сестры, запричитали. Говорят младшенькой:

- Ты сама как ворона, вся черная да нелюдимая! Тебе он ничего не сделает! Спаси нас, спаси!

Страшно было младшенькой, но делать нечего. Вылетел ворон из избы, и она за ним пошла. Девочка идет, а ворон вокруг нее кружит, в сторону ступить не дает. Так дошла она до поля.

Видит, стая огромная над ним кружит, чернее ночи. Накинулись на младшенькую птицы, личико светлое растерзали, ручки белые разорвали, ножки резвые раскровили. Упала она на землю замертво, разметались по полю длинные черные волосы, да проросли в землю, вглубь корнями ушли. Белы рученьки тонкими веточками обернулись, ножки резвые хворостом стали, глазки голубые – ягодками спелыми, а сердечко все еще иногда в самой чаще слышно. Встал вдруг лес там, где вчера поле было, зашумел-заиграл. Так и шумит до сих пор. Только помнит, откуда появился, нет-нет, да стронется с места, пойдет сестер искать, тоску свою одинокую успокаивать.

***

- Домой иди, а то Лес украдет, - прикрикнула Марго. Ганс хмурился, глядел серьезно и настороженно, но не отставал. Минуты две просто молча сопел рядом.

- Лес только старых забирает, - наконец неуверенно буркнул он.

- Ну-ну. Молоденьких он тоже любит. Особенно когда они целый день бегают со своими топорами по всей округе и рубят репей, - отрезала ледяным тоном Марго, - Тебе та бабка что говорила? В лесоруба играешь – в дом беду накликаешь.

Ганс замедлил шаг. Марго остановилась, чтобы закрепить успех.

- Все, марш домой. А то оглянуться не успеешь, зашумят вокруг тебя деревья, запахнет листвой, станет вокруг темно-темно. Дорогу домой искать будешь, да не выберешься - нараспев произнесла она, немного подражая бабкиному голосу.

Ганс замер в раздумьях. Марго торопилась, но давить на брата сейчас нельзя – из упрямства пойдет.

- Лес сразу не крадет. Он сначала в гости приходит, - неуверенно сказал он.

- А ты бабку больше слушай, - отрезала Марго.

- Ты просто к друзьям уйти хочешь. Сказала, что на костер, а сама к друзьям, - ядовито заявил Ганс.

Вот маленький гадёныш. И понял ведь, что в цель попал, потому что сказал торжествующе:

- Я все папе расскажу!

Марго молча зашагала вперед, не оглядываясь.

- Пойдем вместе на костер, – брат поотстал, но все равно шел следом.

- Что ты за мной ходишь вечно?! Я одна побыть могу вообще?!

- Я просто ни разу на празднике не был. Мама меня никогда не брала.

Марго вздохнула.

- Ладно, - сказала она, - сходим. Только потом я к друзьям. А ты папе ничего не скажешь.

На окраине толпились люди. Каждый год на ритуал собиралась толпа: люди приезжали даже из далекого города посмотреть на диковинные обычаи, но больше, конечно, попить сладкой и крепкой медвянки, щедро льющейся после ритуала всю ночь. Мама почти всегда ходила на праздник Леса, интересовалась обрядами, которые в этот день совершались, книжки какие-то про них читала. Марго помнила, как в свой первый день Леса стояла в толпе и удивлялась происходящему, а мама посмеивалась рядом. Ганс никогда с ними не ходил – боялся, а у папы всегда работы много, и в праздник – особенно. Так что это был их с мамой день.

До прошлого года. Год назад в день Леса Марго прибежала домой после школы, взяла на кухне яблоко вместо обеда, и, жуя на ходу, поднялась в свою комнату. Ей нужно было доделать костюм к празднику. Дверь в библиотеку была открыта, и Марго заглянула в нее, там сидела мама, опустив голову над своими исследованиями по мифологии, и Марго её окликнула, и мама не ответила, и тогда Марго подошла к ней, потому что нужно было рассказать очень смешную историю про двух одноклассников, мышь и виноград, и тогда…

Марго тряхнула головой, отгоняя образ белого-белого лица с застывшими глазами.

Они с Гансом пробирались сквозь толпу, пока не оказались в первых рядах.

Ярко пылали два костра, и их блики прыгали по лицам, кривились. Тихонько тренькала лютенка. Между кострами застыла белая фигура. Сейчас струна особенно тонко зазвенит и замолкнет. И начнется. Это похоже на парный танец с огнем – стоит только белой фигуре метнуться к одному из костров, как пламя вспыхивает до небес, тянется, тянется вверх, изгибается, следуя за ней. Марго не будет говорить Гансу, что все дело в скляночках с жидкостями, что прячутся в широких рукавах белой рубашки. Вон как удивленно распахнуты его глаза. А Заклинатель Леса уже выхватывает из одного костра две горящие головешки и начинает жонглировать ими. Они – как птицы, взмывающие к темным небесам.

Вновь запела лютня, но теперь почти истерично, тонко, быстро.

- Так он доказывает свою власть над лесом, - шепнула Рита Гансу.

В глазах Ганса блестели два костерка. Он был сейчас такой ребенок-ребенок – не вредный, громкий, неугомонный, а просто девятилетний младший брат. Со светлыми кудрявыми волосами (в папу), острым подбородком и острым же носом (тоже папиными) и большими карими глазами (привет, мама). Собрал все самое лучшее, на самом деле. Марго вот наоборот – темноволосая, как мама, но волосы вечно вьются и путаются. Скулы мужские, грубые, папины, большие губы (опять мамино) и нос картошкой (это вообще непонятно в кого). Она не была особо женственной, скорее напоминала длинноволосого худенького тринадцатилетнего мальчика.

Белая фигура замерла между кострами. Два взмаха – и на оба костра легла тяжелая плотная ткань. Стало очень темно. Белая фигура повернулась к пустому полю. Белая фигура воздела руки к небу. Белая фигура закричала низким утробным голосом: «Приди, лес, приди, мне врата отвори, приди, лес, приди, мне врата…».

Толпа замерла. Это представление, даже если видел его много раз, даже если знаешь все используемые трюки, все равно вызывало почему-то мурашки.

Заклинатель двинулся вперед, прошел ровно десять шагов и исчез. Всеобщий вздох. Ганс испуганно прижался к Марго. Она улыбнулась.

Если бы тучи не застилали небо так плотно, было бы видно, что секрет мгновенной невидимости – черный плащ, накинутый на белое. Просто и эффектно. Теперь ближайшие шестьдесят секунд все будут напряженно всматриваться в поле, гадая, вернется ли человеческий посланник из глубин леса.

Марго огляделась, высматривая в толпе знакомых, и замерла. Потому что слева совсем рядом, так близко, что даже в беззвездной темноте было видно, стояли стволы деревьев. Стволы, появившиеся прямо из воздуха. Темная громада в расстоянии протянутой руки.

Марго зажмурилась и открыла глаза. Лес по-прежнему был прямо перед ней. Дернула за руку Ганса, потащила сквозь толпу. Ганс вырвался.

- Давай досмотрим! Он появится?

Марго снова посмотрела влево. Лес был все там же. Первый ряд огромных замшелых деревьев был совсем рядом с самими крайними людьми. Настолько близко, что они почти стояли под его кроной. И будто совершенно этого не замечали. Все так же смотрели в пространство между двумя потухшими кострами, зааплодировали, когда вновь появилась белая фигура. И абсолютно не обращали внимания на возвышающиеся в три человеческих роста темные стволы. А как на них можно не смотреть, в эту темную, словно гипнотизирующую бездну?..

- Что там такое? – спросил Ганс, привстав на цыпочки и вертя головой.

- Ничего. Пойдем домой, - люди начали расходиться. Они по-прежнему игнорировали появившийся из ниоткуда лес. И Ганс тоже. Что за бред? Марго слышала, что у мамы были галлюцинации перед… смертью.

Она медленно и глубоко вдохнула, крепко взяла брата за руку и пошла к дому. Сердце бешено колотилось. Хорошо хоть людей на улицах сегодня много. Правда, идут все по большей части в поле, на праздник. А им с братом – на другую сторону деревни. Маленькие узкие улочки перестали казаться родными и дружелюбными. Темнота меняла очертания домов, окна казались оскаленными пастями, трубы будто шевелились, за заборами, казалось, прячется что-то жуткое. Марго ускорила шаг. Ганс что-то весело рассказывал.

Они дошли до центральной площади. В нее стекались четыре главные улочки деревни. Справа – пустые сейчас товарные ряды (на ближайшие три дня все в поле). Впереди – деревянная Берегиня. Сейчас - свернуть на крайнюю правую улочку, дойти почти до конца, и все, дома. Это – из хорошего. Из плохого - в этой половине деревни людей совсем не было.

Поэтому, когда сзади что-то зашумело, Марго обернулась так резко, что чуть не вывихнула шею.

Там вместо привычной Цветочной и Хлебной улиц высился лес, всего в каком-то метре от Марго, от горизонта до горизонта.

Ей стоило большого труда не закричать. Вместо этого она сказала веселым, лишь немного дрожащим голосом:

- Давай наперегонки до дома!

Ганс забежал в калитку первым, разгоряченный своей победой и ни о чем не догадывающийся, с разбегу залетел в дом. Марго замерла у ворот, оглянулась еще раз. Никакого леса вокруг. Ну, конечно, это ведь самый настоящий бред. Здесь, рядом с домом, все страхи растворялись, казались глупыми. Может быть, поэтому совсем не пугала фигура на другой стороне улицы, одетая в такой знакомый плащ (в него любила влезать Марго, когда была маленькой, и, конечно же, утопала в нем), размахивающая руками, спешащая куда-то к площади (как всегда спешащая). Девочка пошла за ней, глядя на рассыпанные по спине черные длинные волосы и страстно желая, чтобы женщина обернулась хотя бы раз.

- Мама! Мама, подожди! – крикнула Марго.

Фигура остановилась. Где-то совсем рядом завыла собака. Снова стало страшно. Женщина начала медленно оборачиваться. А затем – рассыпалась множеством черных клякс, истошно кричащих, шумящих крыльями. Огромная стая ворон ринулась прямо на Марго, царапая щеки, горло, расклевывая руки, пытаясь добраться до глаз.

Шум крыльев напоминал громоподобный шорох ссыпающегося песка в часах.

Девочка бежала вниз по улице, к дому, отбиваясь от ворон, падая и поднимаясь, и этот путь был вечностью, хотя занял не больше минуты.

Она забежала домой, заперлась в комнате и долго лежала, уткнувшись в подушку, слегка подрагивая спиной.

Было около двух ночи, когда она подняла голову.

В темноте предметы теряли очертания. Шкаф, стул, стол, вешалка с одеждой - все превращалось в жуткие фигуры, подбирающиеся к её кровати. Ей чудился скрип деревьев под окнами, в окно стучалась ветка, хотя никогда ничего под ним не росло. Девочка не спала до рассвета. Наутро под окнами она нашла ковер из опавших дубовых листьев.

***

Часть 2.

Как-то раз один мужичок поехал из своей деревни в соседнюю, зерно сторговывать. Едет-едет, кругом — холмы да равнины, скучно, да и время к ночи идет, а лошадка дорогу знает. Задремал мужичок. Просыпается — повозка стоит, лошадь ржет, в дуге туда-сюда ходит, а прямо перед ним стена деревьев. Удивился мужичок, сроду у в округе никаких лесов не было, сплошь поля, болота да кустарник. А был он не промах, так что смекнул, что очень хорошую цену за дрова дадут. Взял топорик, да и пошел в лес.

Идет по лесу, деревья высматривает. Хотел срубить одно, да взмолилось оно человеческим голосом: «Пощади меня, человече, пригожусь еще тебе!». Удивился мужичок, да послушался, дальше пошел, лес-то большой, в убытке не остается. Видит — змея свернулась под хворостом, хвостом туда-сюда водит, напасть хочет. Взял мужик топор покрепче, хотел ударить, да вдруг молит она человечьим голосом: «Пощади меня, человече, пригожусь еще тебе!». Послушался он и дальше пошел, и вдруг чует, будто кто-то его ботинок грызет. Глядь — а это мышка маленькая. Поймал он её за хвост, а она молит человечьим голосом: «Пощади меня, человече, пригожусь еще тебе!». Отпустил мужик и мышку.

Заходит все глубже в лес. Глядь, - а впереди избушка стоит. Вся старенькая, перекосившаяся, да в окнах свет горит. Зашел мужичок в домик, смотрит, а там возле прялки у окошка сестра его сидит, улыбается. Да только сестра-то у него умерла давно. Говорит ему она: «Чай, устал с дороги? Посиди здесь, поиграй на лютне, а я пока ужин сготовлю», и ушла в горницу. Тут прибежала мышка и давай пищать мужичку: «Сестра-то твоя там зубы точит, тебя съесть хочет. Беги скорей, я за тебя поиграю!». И забегала по струнам, чтобы сестра музыку слышала. Выбежал мужик из избушки, понесся что есть мочи. Слышит шаги за собой, смотрит — а там сестра за ним бежит, а зубищи острые, длинные. Вдруг стали у нее ноги удлиняться, будто на ходули встала, руки начали расти да в крылья превращаться, а лицо маской стало, да вместо носа — клюв. Побежала она быстрей. Тут бросилась ей под ноги змея, обвилась вокруг ног, та и упала. Поднялась ведьма злая, еще скорей поспешила. Видит мужик — дерево впереди ветками машет, и шепчет ему ласково: «Полезай под мои корни, укрою тебя». Спрятался он в корнях, чудище мимо и пробежало.

Так он и вышел из леса с пустыми руками, да еще и топор где-то обронил.

***

Ганс сидел у себя в комнате и старался не слушать голоса из соседней комнаты. Это было сложно: голова просто раскалывалась, а голоса были громкими. И обсуждали - его.

- Нам нужно отсюда уезжать, папа! – резко, истерично, с ноты на ноту. Это, конечно, Марго.

- Я думаю, ты преувеличиваешь… - медленно, размеренно, каждое слово – веско, каждое слово – гранитная плита. Это, разумеется, отец.

- Тут все думают, что вороны — слуги темного леса, что они воруют души, что они несут смерть. Ты что, хочешь, чтобы Ганс вырос таким же?!

- Ничего страшного не случилось.

- Ты понимаешь вообще, что там везде кровь была? Что она каркала, орала прям, а он все равно – камнем!..

- Нужно просто ему объяснить, что так делать нельзя…

- Папа, ты вообще в курсе, что ему уже четырнадцать?! Он уже сам прекрасно знает, что можно, а что нет. Ему уже бесполезно объяснять, раз все вокруг так делают!...

Ганс поморщился. Из них двоих только Марго вечно знает, что правильно. Всегда такая идеальная. На улице кошки грелись под последним осенним солнцем. Суетились люди, что-то вешали на столбы, подкрашивали заборы. Конечно, через несколько дней же Праздник Леса. Каждый год одно и то же.

Ганс откинулся на спинку стула. Пять лет назад он бежал за сестрой на свой первый Праздник Леса. Это было как раз через год после смерти мамы. Кажется, примерно в это время началось…

Ганс обхватил голову руками. Думать об этом не хотелось. В окно что-то стукнуло, и Ганс нервно вскочил. Отдернул занавеску и выдохнул – птиц не было.

В ту ночь, пять лет назад (ровно пять, однако же), он вернулся после праздника, немного напуганный, но больше восхищенный. Ему все не спалось. Он вертелся в кровати, представляя себя укротителем леса. Тени ползали по комнате, но это не пугало. Он слышал, как из гостиной бьют часы. Одиннадцать, двенадцать, час.

Потом он услышал стук в окно. Ладошки мгновенно похолодели. Он натянул одеяло до самой макушки, притаился. Второй стук, немного приглушенный одеялом. Дальше – тишина. Очень долгая. За это время Ганс успел вспомнить, что он вообще собирался становиться отважным борцом с лесной нечестью. Он вылез из-под одеяла, глубоко вдохнул и подошел к окну. За окошком сидел ворон. Ганс выдохнул и засмеялся. Ворон был большим и нестрашным.

- Ты чего не спишь? – весело спросил у него Ганс.

Ворон посмотрел на него сначала одним, потом другим глазом, громко каркнул (это было похоже на смешок), и стукнул в третий раз. Ганс улыбнулся и открыл окно. И ворон рванулся внутрь, прямо на мальчика. Ганс закрыл лицо руками, так что он мог только слышать шелест крыльев, как будто на него сыпались тонны пожухлой листвы, и дикое карканье. Ворон налетал на него снова и снова, клевал и бил крыльями, пока Ганс не забился в угол. Тогда ворон замер, прислушиваясь, и вдруг начал расти. Он вытягивался, становился все выше, выше, крылья становились тоньше, перья вытягивались и начали по очертаниям напоминать пальцы, у него появились длинные-длинные ноги-ходули. Руки-крылья потянулись к Гансу. Клюв чудовища раскрылся, и позвал Ганса таким знакомым, родным голосом… Ганс закрыл глаза и закричал. Он кричал и кричал, пока не разбудил всех в доме. Когда к нему прибежали папа и сестра, они увидели только мальчика, забившегося в угол, и несколько листиков у открытого окна.

С тех пор вороны преследуют Ганса везде. Если он выходит из дома – его уже поджидают две пернатые твари. Он идет по улице – и они кружатся над ним. Сидят на подоконниках в школе. Он уже года четыре не выходит на улицу с наступлением темноты – к вечеру вороны становятся агрессивнее, налетают, пытаются сбить с ног, клюют. Пернатые крысы. А по ночам в конце октября-начале ноября каждый год из темноты проступают очертания жуткого, длинного, с руками-крыльями. Это больше не могло попасть в дом, но ждало снаружи. Его огромный клюв, казалось, кривила улыбка. Оно вырастало из теней ночью и вышагивало вокруг дома, стуча когтями. Все эти пять лет с приходом темных ноябрьских ночей Ганс оставался с ним один на один, и лишь тонкая перегородка стен отделяла его от чудища. Так что Ганс не выходил из дома, пока не становилось светло. Лесоборца из него не вышло.

В соседней комнате спор становился все громче и громче.

- У него нет друзей, он ничем не увлекается, он не учится, у него двойки, но это даже хорошо, потому что учителя в этом захолустье несут такую чушь, что лучше их не слушать… - женский голос все громче и тоньше, еще немного – и ультразвук.

- Ты не права. Твой брат хорошо рисует. Почти так же, как ваша мама… Кстати, местные не так уж и неправы, - голос меняется. Теперь каждое третье слово произносится сильнее, чем остальные, - вороны — разносчики многих заболеваний. Так что было бы замечательно, если бы ты не прижимала эту птицу к себе. И вообще не тащила бы в дом.

Такая размеренная атака ненадолго выводит из строя второй голос, так что он некоторое время словно бы немного буксует, спустившись с повышенно-истеричных нот.

- Причем здесь... Это вообще не оправдывает... Её надо вылечить, раз Ганс ей крыло сломал. И я не об этом. Что мы вообще здесь делаем? - голос снова набирает обороты, - Я знаю иностранный, я читала столько книг, сколько ни один местный не видел в жизни, я, в конце концов, понимаю, что солнце не греет зимой не потому, что у него медовый месяц с богиней Земли… Папа, мне 18, мне поступать в этом году, поэтому давайте уедем…

- Твоя мать была в восторге от… - голос громче, но все еще размеренно-тяжеловесный.

- Вот именно! Именно! Моя мать! – голос, на удивление, становится спокойнее, не таким высоким, но гораздо более ядовитым, - она здесь сбрендила!

Молчание. Настолько долгое, что показалось, будто они тихонечко разошлись - затишье перед бурей. Затем голос отца, холоднее льда:

- Твоя мать. Не была. Сумасшедшей.

Марго, кажется, немного забуксовала в этом льду.

- Я просто хочу сказать… Что…Нормальные люди не выпивают горсть таблеток просто так.

- Ты. Ничего. Не знаешь. Ничего. Не понимаешь.

Теперь голос Марго звучал мягко и виновато:

- Я просто не хочу, чтобы Ганс сделал то же, пап! У него нет друзей, он вечно сидит дома и рисует всяких монстров, он почти не разговаривает. Это не нормально, пап!

Ну все. Это уже слишком. Ганс схватил свою куртку и выскочил на улицу. Было холодно, но парень этого не замечал. Просто шагал, пинал застывшую корочку льда, камни, пустые бутылки.

Он не сразу услышал за собой тихие шаги. Обернулся – никого не было. Только темная пустая дорога. Он и не заметил, как стемнело. Так быстро сегодня. Ганс повернул домой и ускорил шаг. И тогда на дороге возникло Оно – огромное, с длинными ногами-лапами, цепляющееся крыльями-руками за заборы. Ухмыляющееся своим клювом.

Ганс повернулся и побежал. За спиной – бум-бум-бум – когти-ноги, их звук все ближе и ближе. Ганс бросился в переулок-ответвление и замер.

Не было домов и вьющегося над ними дыма, желтых окошек и слегка покосившейся изгороди, из-за которой выглядывают собаки. Вместо всего этого перед ним стеной стоял лес. Темная стена огромных деревьев — с них не облетело ни листочка. Первая линия стволов была похожа на шеренгу солдат — идеально ровная, будто по линеечке нарисованная. Кажется, перешагнешь её — и попадешь в другой мир.

«Как в маминых сказках», - успел подумать он, прежде чем почувствовал спиной нарастающую опасность. Он не стал оборачиваться, просто шагнул в лес. Как будто лес был убежищем.

Сначала стало очень темно, так темно, что почти ничего не видно. Очень остро пахло прелыми листьями. Стояла абсолютная тишина, только изредка ветер трепал верхушки деревьев, и казалось, будто сверху сыплются мелкие осколки. Ногу колола какая-то веточка. Ганс обернулся. Сзади горела огнями родная улочка. Из-за поворота торчал огромный вороний хвост. Ганс поспешно зашагал в чащобу.

Постепенно глаза начали привыкать к темноте.

Деревья были огромными, Ганс никогда не видел такой громады. Стволы можно было обхватить только втроем-вчетвером. Некоторые были странно перекручены. Они напоминали смерч с картинки в энциклопедии, только застывший и вросший в землю. У многих ветки стремились к земле, а может, просто тянулись к путнику. Все деревья какие-то незнакомые, разномастые, непонятно как оказавшиеся в одном месте. Ганс перелез через поваленный ствол, заросший мхом. Огляделся. Тишина и пустота. Отсюда начиналась еле заметная тропинка. Откуда бы ей здесь взяться? Ганс засунул руки в карманы и зашагал по узенькой дорожке.

Лес больше не казался безопасным убежищем. Он становился все темнее, и отовсюду слеталось воронье, рассаживалось по веткам, гнуло их к земле. Ганс уже собирался поворачивать назад, когда деревья расступились, открывая взгляду небольшую полянку, в центре которой стояла избушка. Она была старой, покосившейся, когда-то белая краска облупилась, обнажая почерневшее дерево, окна глядели пустыми провалами. Но рядом с дверью, под старым дырявым навесом, висел мамин плащ. Ганс сделал несколько шагов к избушке и остановился. Ему показалось, что в окне мелькнул силуэт. Женская фигурка в белом платье. Ганс знал, что на платье узор из голубых васильков, а на подоле небольшое пятно. Это домашнее платье, мама его любила даже с этим вот пятнышком.

Почему-то замолчали птицы, хотя все деревья вокруг поляны были черными от облепившего их воронья. В окне опять появилась фигура, машет рукой, зовет внутрь. Еще несколько шагов вперед.

И тут раздался жуткий вой, раскалывающий тишину.

Ганс замер. На опушке поляны чернел силуэт с ногами-ходулями.

Ганс юркнул в избушку, присел там на корточки, прижавшись к стене.

Внутри было не так уж и темно: сквозь дыры в крыше просачивался лунный свет, и трава, прорастающая сквозь доски пола, ярко выделялись на фоне белых в цветочек обоев. Чуть дальше белела печь, она выглядела так, как будто была построена только вчера. Тут не было мамы.

А снаружи слышались жуткие, цокающие шаги, и были они все ближе. Замолкли возле окна. Ганс изо всех сил вжался в стену, перестал дышать. На противоположной от окна стене чернильное пятно тени сложилось в жуткую морду с клювом, на совершенно человеческой шее, замершую и будто принюхивающуюся. Несколько долгих мгновений тень не двигалась, потом исчезла. Шаги начали удаляться.

Ганс сел на землянистый пол и уткнулся в колени. Он просидел так очень долго, так долго, что ноги затекли и уже почти не чувствовались. Потом он опять услышал шаги – тихие, мягкие, осторожные, и такой знакомый, такой родной шепот: «Ганс, милый... Ганс, птенчик мой». Так мама говорила, когда он показывал ей свои рисунки.

Ганс вжимался в стену и смотрел, как медленно открывается дверь.

***

Время подходило к ужину, а Ганса все не было. Он всегда возвращался до сумерек. Марго чувствовала раздражение. Надо же ему было проявить чудеса самостоятельности сегодня, когда ей нужно готовиться к контрольной. Почему за ним все должны бегать? Её так никто никогда не опекал. Отец очень сильно его балует. В его возрасте на Марго уже было все хозяйство… Все-таки куда Ганс мог уйти? У него нет друзей, а для тайных темных делишек нужно иметь силу воли и смелость, так что и это мимо…

Марго шла, кутаясь в старенькое пальто, глядя на почти облетевшие кусты шиповника, растущие вдоль обочин. Осенние дожди расколошматили всю дорогу, теперь она была одной большой лужей, в которой отражалось черное небо. Деревенские домики казались скособоченными, покосившимися. Пахло печным дымом и сыростью.

Спустя полчаса она начала тревожиться – она обошла всю деревню, и ничего. Может, он услышал что-то из того разговора? Она представила, как Ганс сидит сейчас где-нибудь на окраине, мерзнет и дуется, и на душе стало еще гаже.

Марго вышла к окраине. Там, конечно, маячил он. Лес. Он всегда появлялся в конце октября, аккурат под праздник. Стоял в сторонке и шумел. Уже лет пять как. Такой пунктуальный глюк. Возникает всегда на годовщину смерти матери. Искажение реальности, вызванное травмирующим воспоминанием.

Сегодня лес подошел почти вплотную к деревне, заняв всю левую половину поля. Марго старалась на него не смотреть, но игнорировать огромное темное пятно слева было сложно.

- Ганс! – позвала Марго. Может, он прячется в поле? Он же художник. Слушает там печальные песни ночного ветра или впитывает загадочную глубину звездного неба.

Её голос вспугнул стаю ворон с верхушек деревьев. Интересно, вороны тоже – глюк? Их было так много, они так громко орали, что Марго зажала уши.

- Ганс! Ты здесь? – снова крикнула Марго, когда вороны успокоились.

Вершины деревьев гнулись к земле, будто здесь бушевал ураган.

- Ганс! Пойдем домой! – крикнула Марго в третий раз.

Лес задрожал и вдруг исчез. Марго так удивилась, что даже не сразу обратила внимание на то, что возле крайнего забора прямо на земле сидит Ганс. Когда она к нему подбежала, он зло на нее посмотрел, резко вскочил и буркнул:

- Зачем ты меня позвала? Я почти вернул маму.

И зашагал в сторону дома, не оглядываясь. Марго ошеломленно смотрела ему вслед. Она видела, как к его шее прилипло три черных перышка.

***

Часть 3.

За дальними горами, за дальними морями, в далеком королевстве жили-были мужик с бабою. Жили они припеваючи, ни в чем не нуждались, да только не было у них детей. Кручинились они, плакали о старости своей безутешной, бездетной. Однажды забрела в деревню старуха. Была она в черном плаще, и лица своего не казала. Только руки в морщинках, голос дребезжащий да шаркающие ноги о возрасте говорили. В деревне зашептались, ведьма, видать. Ворота закрыли, ставни. А бабка ходит, колотится, на ночлег просится. Постучалась к мужику с бабою. Те сжалились и пустили её на ночь, накормили, обогрели.

Утром бабка уходить собралась, и говорит им: «За вашу доброту отплачу вам, добрые люди. Вижу кручину вашу. Вот вам пять зернышек. Посадите их в полночь. Как вырастут цветы, так пойдут дети. Да следите, чтобы с цветами ничего не случилось, худо будет». Все сделали мужик с бабою, и через девять месяцев родился первенец. Радовались они, да не забывали о пяти цветочках. Построили для них светлицу, в горшочки посадили и на оконце поставили, пылинки с них сдували да ведьму благодарили. Через год родился второй сын, и пошли дети каждый год, как весна наступает, так ребенок появляется. Так было пять лет. Последней родилась дочка.

Зажили они припеваючи, мальчики работящими росли, ласковыми, девочка - красавицей, в руках все спорится, всем улыбается. Росли, родителей радовали. Восемь лет так прошло. Один раз поехали мужик с бабою в соседнюю деревню, и наказали детям с цветами не играть, да поливать каждый день. Только уехали мужик с бабою, разыгрались мальчишки, расшалились и сорвали каждый себе по цветку. Только сорвали, застучало вокруг все, ветер сильный подул, братья в воронов обернулись и в окно вылетели. Заплакала сестра, запричитала, побежала за ними, звала-кричала, но улетели они далеко.

Делать нечего, побрела следом. Долго ли, коротко ли, дошла до леса. В чаще избушка стоит, окошками на девочку глядит. В окошко бабушка смотрит. «Здравствуй, внучка, - говорит, - куда путь держишь?». «Ищу своих братьев-воронов, домой вернуть хочу». Бабка тогда молвит: «Проходи, накормлю, напою да спать уложу». Зашла девочка в избушку, бабка её напоила, накормила да спать уложила, а наутро подала ей иголочку и говорит: «Как найдешь братьев своих, так проткни иголкой палец, кровь собери, и спряди из нее нитки, крапиву найди, из нее рубашки каждому сшей этой ниткой, а пуговички из льда. Когда на ворона накинешь, станет он твоим братом. Только ни звука не должна произнести, пока не дошьешь рубашки». Кивнула девочка и пошла дальше. Долго ли, коротко ли, а дошла она до лесной опушки. Смотрит — сидят четыре ворона. Узнали её, к ней подлетели, ластятся, а она сказать ничего не может. Палец проколола, начала нитку из крови плести. Три дня и три ночи плела, пока клубок не получился. Набрала крапивы, сделала пряжу. Семь дней рубашки шила, все руки обожгла. Нашла озеро, в котором вода ночью льдом становится. Три месяца обтачивала льдинки, чтобы стали пуговицами. Как сшила рубашки, слетелись к ней туча воронов, все каркают, рубашку выпрашивают. Расплакалась девочка, - как здесь своих братьев найти? Слезы по щекам катятся, молча их утирает. Подлетели к ней четыре ворона да крыльями щеки вытерли. Накинула на них рубашки девочка, и тотчас превратились они в её братьев. Обнялись они все и пошли домой.

***

Черные деревья. Шумящая сверху листва. Здесь совсем не холодно, здесь — вечное лето. Лес заботливо нависает над парнем, закрывая его от всех глаз. А в деревне ранняя зима. Белый снег, серые крыши. Поземка, ледяные узоры на окнах. И это в начале ноября.

Прямо напротив их домик. Занавески одернуты. Стол, накрытый бело-голубоватой скатертью, ваза с засохшими, но изящными цветами и край побеленной печки кажутся какой-то идиллической картиной, обрамленной оконной рамой.

В окне показался женский силуэт. Красивая, будто точеная фигура, светлые волосы, голубой фартук, прямо под цвет глаз. Мамин фартук. Ганса передернуло. Эта кукла в их доме все превращала в фарфоровый сервиз. Смотреть, но не трогать. Встречаться с Ней совсем не хотелось. Сидеть на поваленном дереве, прислонившись спиной к другому, живому, и ощущая через одежду бугристую кору, было гораздо приятнее. Ганс отвернулся. «Просто вам с сестрой нужна мать, которая будет за вами следить... - Это тебе просто нужна баба, которую можно трахать...».

Отец тогда его выгнал. Сказал, что он уже не маленький, что сам в 16 уже работал, чтобы накопить на обучение, что видеть его здесь не желает. Потом, конечно, искал, даже сестру вызвонил непонятно зачем. Гансу было все равно. Теперь его новый дом - лес.

Лес изменил его, подстроил под себя, и теперь он и не мог бы жить среди людей. И не хотел. Ганс физически стал другим. Чувства обострились: он слышал, как по стволу деревьев бегут соки, мог разглядеть в темноте даже самую маленькую травинку, он теперь различал запахи всех жителей деревни за километр. Тело изменялось сначала медленно и по чуть-чуть. В маминой книжке была сказка, в которой лес превращал в воронов, если дождаться в нем ночи. Все было не так. После первых походов в лес началось легкое покалывание в руках и кончиках пальцев. Потом появилось первое маленькое перышко. Оно пробивалось прямо из-под кожи. Ганс очень хорошо помнил ту волну отвращения, которую почувствовал, когда заметил его. После каждого визита в лес начало появляться три-четыре десятка новых. Ганс вырывал их, но за ночь они отрастали снова. Потом он понял, что в этом была своя эстетика. Он вырывал их, и маленькие черные перья медленно опускались на пол. Они кружились в воздухе, как осенние листья, только черные, залежалые или заболевшие, и ложились на светлый деревянный пол. Ганс был как небольшое деревце. Небольшое готическое деревце. Потом он перестал их вырывать.

Иногда он мог полностью перекинуться в ворона. Высоко взлетать у него пока не получалось – в нем было еще слишком много человечьего, но и этот короткий полет был непередаваемо прекрасен.

Он теперь понимал лес, его правила, привычки. Главный закон леса звучал так – не пахни, как человек. Каждый раз, когда Ганс входил в лес после деревни, он должен был поваляться в листве, чтобы отбить этот запах живого. Он не мог точно сказать, как он это узнал. Может, приснилось, а может, просто почувствовал. Чувства, инстинкты были здешним языком.

Была лишь одна тайна, которую лес от него прятал: Ганс никак не мог отыскать хижину. Ганс догадывался, что, для того чтобы найти ее, ему нужно подняться выше вершин, как настоящему ворону. Это нужно было сделать обязательно, ведь в хижине его ждало что-то очень важное. Кто-то очень важный.

В деревне он теперь появлялся, только когда чувствовал голод - приходилось воровать еду из своего бывшего дома, когда все засыпали.

Чем дольше в лесу — тем меньше человеческого. У этого есть и свои минусы, конечно. Например, пальцы все меньше гнутся и все больше обрастают перьями. Все сложнее держать нож. Шея становится длиннее, появляется сутулость, ходить все сложнее, ноги тоже гнутся меньше. Сложнее понимаешь людей. А еще время без леса становится настоящей пыткой.

Вот и сейчас, когда он пробирался по темному, спящему дому, кожа заныла, а в шее заломило. Он был слишком ослаблен этой болью, слишком старался удержать в негнущихся руках батон с колбасой, поэтому и не заметил, что в комнате он не один.

Резко щелкнул выключатель. Ганс зажмурился и отпрыгнул в угол.

- Ганс?! Это ты?! – голос Марго, вроде радостный. Она хотела его обнять, но он вывернулся и молча вернулся к холодильнику.

Голос сестры изменился. Стал холоднее и требовательнее.

- Ты где был? Тебя вся деревня ищет.

- Тише, - буркнул Ганс. Её голос походил на птичьи выкрики – чужих, не лесных птиц, и мешал сосредоточиться.

Сестра не унималась. Подошла ближе. Ганс спиной чувствовал, что она стоит, скрестив руки, и сверлит его взглядом.

- Ты хоть представляешь, что мы все пережили? Мне посреди пары звонит отец, и у него голос, как будто кто-то умер…

- Он меня выгнал, - подал голос Ганс. Его голос звучал как-то скрипуче и незнакомо. Ганс уже давно ни с кем не разговаривал.

- Слушай. Я понимаю, что папа может быть невыносим. Я понимаю, что тебе не хватает внимания. Но ты не можешь так делать! Ты не можешь быть таким эгоистом! Ты не один на свете! – в голосе Марго слышались отцовские интонации.

Ганс и забыл, как его раздражает его семья. Он повернулся к Марго.

- Скажи отцу, что не надо меня искать.

- И поэтому ты воруешь его еду? У тебя зрачки в полрадужки. Ты под чем?

Ганс опустил голову и пошел к выходу, но сестра оказалась проворней его. Марго выскользнула из кухни и закрыла ее на ключ.

- Я сейчас позову отца! Он поможет!

Ганс не слышал. Он кричал от боли. Его тело словно ломали, как плитку шоколада. Яркий свет резал глаза. Лес звал его. И он подчинился зову. Ганс почувствовал, как его тело меняется, на этот раз окончательно и бесповоротно. Его перевоплощение завершилось.

***

«Мама любила сказки. Разные – про принцесс и принцев, про героев и чудовищ, про лис и медведей. Но больше всего ей нравились сказки про лес. Она так любила эти сказки, что однажды поверила в них и шагнула на встречу лесу. Она уходила в него с каждым днем все дальше и дальше, и, наконец, заблудилась там, сошла с ума и осталась навечно. Я – ее дочь, и мне в наследство перешло ее сумасшествие и ее лес. Но я не зайду в него, потому что знаю, что таится в его темной чаще».

Это все, что Марго написала в дневнике. Это был дневник для психолога. Если бы она вела обычный дневник, она бы записала туда, как на середине осенней сессии, прямо посреди сдачи отчетности на работе, за миллиметр до сезонных мигреней она вынуждена была все отложить и уехать в место, которое ни за что не хотела больше видеть, особенно сейчас, в начале ноября, чтобы найти своего инфантила-брата и помирить его с все контролирующим отцом. Она бы про все это написала, но психолог советовал ей контролировать агрессию и искать корни проблем в детских страхах. На самом деле вся ее проблема была в долбанутой семье.

Она приехала. Отец вроде стоит на ушах – но это выражается только в том, что он запирается в кабинете и ни с кем не разговаривает. Его новая женщина, наоборот, болтает без умолку, рассказывает, что Ганс был в последнее время «напряженным», показывает его последние рисунки (на них вариации хтонического нечто на фоне мрачных пейзажей) и ходит в мамином фартуке. В дом постоянно приходят спасатели и отчитываются. «Ничего, никаких следов», и смотрят виновато.

А потом её любимый братец появляется ночью, весь в грязи, нечесаный, одежда порвана, странно двигается, горбится, зрачки расширены, разговаривает даже меньше, чем обычно. Ворует еду и хочет уйти. Она оставляет его на кухне, зовет отца, но они находят на кухне только ворона, который тут же вылетает из дверного проема, и, пару раз шмякнувшись о потолок, вырывается на улицу.

Зато теперь все хотя бы знают, что с Гансом все в порядке. Если можно так сказать.

Так что, когда все разошлись по комнатам, Марго достала дневник для психолога. Где-то полчаса она сидела над ним, не шевелясь, потом закрыла и легла. Марго думала, что не уснет, но сон пришел на удивление быстро. Она просто провалилась в чернильную тьму. Проснулась она от ощущения, что что-то коснулось её лица. Она открыла глаза и резко села. Вокруг нее стеной стояли деревья.

***

Босые ноги что-то кололо, к любимой пижаме с пандами прилипли листья. Пахло мокрой землей и плесенью. Руки от холода почти не гнулись. Марго сложила их корабликом и подышала. Теплее не стало. Если это сон, то слишком правдоподобный.

За спиной она услышала шорох. Обернулась резко – никого. Пошла вперед, спиной ощущая чей-то взгляд. Какой-то резкий звук – опять сзади. Там сидел ворон, поглядывая на Марго то одним, то другим глазом. Марго двинулась дальше. Она больше не поворачивалась, но слышала за собой шум крыльев. Так они и шли – вдвоем, пока не вышли на полянку. Там стоял небольшой уютный домик, очень похожий на тот, где прошло ее детство. Вот и возле входа висит ловец снов. Только все выглядит каким-то заброшенным. Краска облупилась, окно грязное, за ним почти ничего не видно. Дверная ручка тоже вся пыльная.

Марго потянула её на себя.

А вот внутри все было так, как при маме: везде цветы, вязаные коврики, всякие безделушки на полках (Марго их потом выкинула – с них пыль неудобно протирать), а по дому витает запах печенья. Тут было тепло и уютно, и Марго ненадолго снова почувствовала себя маленькой девочкой. Она поднялась на второй этаж (лестница не скрипела, как сейчас), и зашагала по коридору. Дверь в библиотеку была открыта, и Марго увидела, как в ней над книгами склонилась знакомая фигурка. Девушка бросилась туда, и, уже переступая порог, поняла, что сейчас увидит, но остановиться уже не могла. На столе лежала пустая банка от таблеток. Мамины глаза были широко открыты и неподвижны. Марго не хотела подходить ближе, но её как будто что-то тянуло. Она смогла остановиться только тогда, когда подошла почти вплотную – она почти касалась складок маминого платья. Несколько ударов сердца Марго всматривалась в её неподвижное лицо.

А потом мамино лицо стало изменяться – глаза стали белыми, кожа собралась в складки, роскошные темные волосы повисли серыми неаккуратными и редкими прядями, губы посерели и растянулись в ухмылке. Это существо вскинуло голову и схватило Марго за руку. Девушка рванулась назад, но существо вцепилось крепко, так, что его ногти впились в кожу. Между ними еще оставался стол, так что Марго изо всех сил пнула его ногой. Она не удержала равновесия и упала, зато существо выпустило её руку. Марго попятилась от стола, не вставая с коленок, вскочила на ноги и хотела броситься в дверной проход, но жуткая фигура уже вскарабкалась на стол. Её волосы вдруг начали удлиняться, зашевелились, как паучьи лапки, заслоняя собой выход из комнаты, потянулись к Марго, загоняя её в угол. Старуха оскалилась и захохотала. Зубы у нее были желтыми и острыми. Она спрыгнула со стола и двинулась к девушке.

Вдруг послышался звон. В окно влетело что-то черное. Большой ворон замахал крыльями прямо перед лицом старухи, заставив ее отступить на несколько шагов. Птица села на пол между Марго и существом. Старуха склонила голову на бок, и вместо нее опять появилась мама, в своем любимом платье в цветочек, такая родная, такая красивая. Она смотрела на ворона.

- Ганс, птенчик мой, - сказала она удивленно, - зачем ты мешаешь мне? Ты мне не веришь?

Ворон повернул один глаз на Марго

- Я не сделаю ничего плохого твоей сестре, ты же знаешь, - мягко продолжало существо, глядя на ворона.

Марго тоже смотрела на птицу, не отрываясь.

- Га…Ганс, - прошептала она неуверенно, - это ты?

Ворон каркнул.

- Ганс, мальчик мой, ты так на меня похож! Ты всегда был на меня похож, - продолжала фигура в мамином платье, - Подойди ко мне, я хочу разглядеть тебя получше.

Ворон переминался с ноги на ногу.

- Не верь ей, Ганс! Это не мама! Мама бы никогда не сделала нам плохо! Мама бы не хотела, чтобы мы были здесь! – зашептала Марго.

- Ганс, мой птенчик, ты что, боишься меня? Боишься своей мамы? – огорченно произнесло существо.

Ворон каркнул и полетел к нему.

- Ганс, не надо! – крикнула Марго.

Но ворон уже подлетел к самому лицу того, кто притворялся мамой, и Марго видела плотоядную ухмылку, появившуюся на мамином лице… И вдруг – жуткий крик, полный боли и ярости. Ворон ринулся к глазам существа, выклевывая их. Миг – и вместо маминой фигуры посреди комнат высится страшное горбатое создание с ногами-ходулями, руками-крыльями, пернатое и с клювом, но с длинной-длинной шеей. А вместо глаз у него зияли провалы. Чудище начало беспорядочно молотить руками, сшибая все. Оно выло, топало и стонало. Одним из ударов оно сшибло ворона, и тот отлетел к столу. Марго бросилась вперед, поднырнула под лапищу чудища, схватила ворона и выбежала из библиотеки. Она слышала, как существо вырвалось из библиотеки и, завывая, побежало за ними. Марго слышала, как сзади что-то грохочет, падает, рушится. Она слышала, как чудище орет: «Вы не уйдёте, детишки!», и звук буквы «ш» тянется и тянется, шуршит палой листвой.

Девушка промчалась по лестнице, остановилась у камина, выхватила из него головёшку, разбросала тлеющие угли вокруг. За это время чудище успело спуститься вниз (лестница за ним рухнула), и беспорядочно зашарило по комнате своими огромными руками-крыльями. Марго понимала, что оно их может только слышать. Одной рукой она прижимала к себе ворона, а в другой держала горящую головешку. С такой ношей сложно быть бесшумной, но она знала эту гостиную, она в ней выросла. Она знала, какие половицы скрипят, какие безделушки могут упасть. Она тихонько вдохнула и двинулась к выходу, очень медленно и очень тихо. Чудище тоже двигалось, и тоже к выходу, круша все на своем пути. Его длинные руки беспорядочно метались, и становилось все сложнее от них уворачиваться. Марго увидела, как ковер, на который упал уголек, загорелся. Вот-вот огонь охватит всю комнату. До двери осталась пара метров, и Марго преодолела их одним прыжком. Тут же она почувствовала, как в её волосы что-то вцепилось. Существо торжествующе взвыло. Марго ткнула горящим поленом наугад – раздался еще один вой, хватка ослабла, и Марго выскочила за дверь. Полено полетело внутрь, дверь захлопнулась, послышался щелчок замка. Еще немного, и дом запылает. Марго отбежала к краю поляны и села на траву. Рядом с ней лежал её брат. Светловолосый, с острым носом и подбородком, обычный нескладный шестнадцатилетний подросток. Человеческий, без перьев и клюва. Они немного посмотрели, как горит дом. Потом Марго поднялась.

- Пойдем? – спросила Марго брата.

- Куда? – безразлично произнес он.

- Домой.

- Мы не сможем отсюда выбраться. Мы пахнем, как люди, и некому нас позвать.

- Выберемся. Нас ведь двое. По одному мы бы не вышли, но вдвоем обязательно сможем.

- А если мы будем долго блуждать и в конце концов станем воронами?

- Тогда мы полетим крылом к крылу.

Лес, огромный, бесконечный, всесильный, безразлично шумел над двумя маленькими фигурками, которые брели куда-то, взявшись за руки.