Картина

Звезды, высыпавшие на темнеющем небосводе, кому они были нужны? Кто поднял голову, оторвал взгляд от ярких витрин, звенящих бубенцами лошадей, весело катящих экипажи, да и кто бы мог разглядеть хоть что-то? Свет фонарей заменял им звездный свет, никому до него не было дела, ведь праздник же! В морозном воздухе – зима как будто специально подгадала и пришла, когда ее уже перестали ждать, аккурат к Рождеству – кружились легкие снежинки, ветра почти не было, и они плавно опускались под ноги, устилая мостовую чудесным белым покрывалом. Которое тут же превращалось в грязную мешанину под ногами радостных толп, вываливших на улицу людей.

Никому не было дела до звезд, тем более никто не обращал внимания на закутанного в пальто человека, неспешно бредущего по центральной улице Кесареля. Плечи его покрывала густая снежная крошка, лицо было плотно обмотано шарфом, и в прорези между ним и черной широкополой шляпой блестели любопытные глаза. Но кто в здравом уме будет вглядываться в глаза какого-то случайного прохожего? Действительно, что за глупость! Поэтому никто и не замечал, что эти бездонные глаза горели мириадами звездных огней, чей узор текуче менялся один на другой, не менее завораживающий. Казалось, в этих глазах отражалась сама Вселенная.

Но ведь никому не было дела.

Триумфальный проспект вливался в набережную, здесь народа было еще больше. Дети барахтались в снегу, лепили снежных солдат, рядом расположилась лавка со сладостями, у которой собралась приличная толпа. Кто-то с ребенком проходил мимо, и расстроенное дитё начинало громко выказывать недовольство. Незнакомец прошел мимо раскричавшегося мальчишки, которого безуспешно пытался успокоить отец. Мужчина недовольно хмурился, перетаптывался с ноги на ногу и не слишком уверенно повторял:

- Прекрати, дома будет пирог, пошли, тут же люди ходят, как ты себя ведешь?

- Хочу-у-у-у!- вопил упрямец, топая ногами и размахивая во все стороны руками.- Пирог был и в том году-у-у-у! Такой ма-а-а-ленький!

- У меня нет денег, сынок, уймись!- слегка повысил голос папаша.

- Хочу-у-у-у!..- вопль прервался, потому что мальчонок с удивлением уставился на незнакомца. В его небесных глазах переливались озорные огоньки.

- Купите сынишке леденец,- человек протянул незадачливому отцу монету.

- Благодарю вас, господин! Но… господин!- мужчина с удивлением воззрился на деньги,- это же золотой!

- Купите два леденца,- пожал плечами, удаляясь, незнакомец,- ну, и себе что-нибудь. Рождество же!

- Б-благодарю вас, господин!- выкрикнул вслед до сих пор не веривший в свалившуюся на голову удачу папаша.- Вот видишь, сынок, добрый человек дал денюжку тебе на леденец. Пошли, я тебе куплю и пойдем домой.

- Папа, у него глаза… звездные!

- Не говори глупостей! Пошли, там сейчас все леденцы раскупят и тебе ничего не достанется!

Человек улыбнулся под шарфом. Не всем не было дела до звезд. Дети видели.

***

- Готово?- девушка, улыбаясь, стряхнула с пушистого воротника небольшой сугроб, образовавшийся, пока она позировала.

- Да,- коротко ответил художник. Он последний раз критично окинул взглядом рисунок, на который уже успела опуститься пара снежинок.- Можете посмотреть.

- Марсель, иди сюда, он закончил!- крикнула заказчица отошедшему молодому человеку в дорогом пальто,- Ой! Посмотри, какая прелесть!

- Я рад, что тебе нравится,- Марсель обхватил девушку в районе талии.- Сколько мы вам должны?

- Десять ливров.

- Возьмите,- молодой человек отсчитал деньги и протянул их художнику.- Любимая, давай портрет сюда и пойдем, у меня уже пальцы замерзли.

- Конечно!- девушка аккуратно приняла картину и передала Марселю.- Но почему же вы такой грустный?- умилительно сложив брови, обратилась она вдруг к художнику.- Ведь скоро Рождество, или вам не понравилось меня рисовать?

- О нет,- улыбку выдавить с трудом удалось, но вряд ли она вышла правдоподобной.- Нет, вы прекрасны, и рисовать вас было чистым удовольствием, сударыня. Просто я такой по природе, наверное.

- Как можно быть грустным по природе?- сморщила лобик девушка.- Природа дает нам счастье! Вы же художник, должны видеть красоту природы.

- Я вижу, сударыня.

- Тогда вы обязательно должны улыбаться. По-настоящему. Марсель, дорогой, дай ему еще пять ливров, чтобы не грустил. Вы не сидите тут больше, а идите… Вам ведь есть к кому идти?

- Да, есть,- у него как-то само собой вырвалось. Он даже и не думал врать, но теперь отрекаться от своих же слов было бы глупо. Да и не хотелось портить настроение этой милой девушки. Было что-то в ее взгляде… живое. То, чего как раз не ощущалось у ее молодого человека. Художник замечал, что глаза у людей отличаются. Кто-то бил фонтаном жизни, а другой был холоден, словно мертвец. Что же, он был художником и считал, что это на нем так сказывалась профессия. Во всяком случае, не ему лезть в чужую жизнь, и художник просто надеялся, что у нее все будет хорошо.

Марсель отсчитал еще пять ливров и потянул девушку за рукав шубки.

- Ну все, теперь ты сделала одного уличного художника счастливее. Остался только я. Если мы сейчас не попадем в тепло, я околею прямо здесь.

- Брось, Марсель, не холодно же,- она смахнула у него с плеча снежинки.- А вы идите к тому, кто вас ждет! Не нужно встречать Рождество в одиночестве.

- Благодарю вас, сударыня!- помахал девушке вслед художник, смахивая успевший налететь на мольберт снег. Он быстро собрал вещи, и, взяв мольберт подмышку, зашагал вдоль набережной, разбрасывая ногами свежий пушистый снег. Ярко горели витрины, из булочных вкусно тянуло выпечкой, у одной из таковых искушение стало непреодолимо сильным, и художник все-таки купил пару круассанов и пирожков. Фонари бросали теплые светлые пятна на снег, и тот блестел в их свете, как мириады маленьких алмазов. Или звезд на небе. Художник вдруг остановился и запрокинул голову. Он внезапно понял, что уже давно не смотрел на звезды. Удивительно, как проходит жизнь без неба среди улиц городов. Смотришь под ноги, на стены, на лица проходящих мимо людей. Но голову не поднимаешь, да как-то и не сильно надо это. Но тогда ты остаешься без облаков, неба, звезд, луны…

Из серых туч, низко ползущих над белыми крышами, летели хлопья снега. Действительно, какие звезды в снегопад? Но почему-то сердце все равно резануло досадой. Почему ему вдруг настолько сильно, до боли, захотелось увидеть это мерцанье звезд? Он так и стоял под снегопадом, задрав голову вверх. Дом был в паре кварталов отсюда, но идти туда совершенно не хотелось, будто что-то отталкивало его, гнало прочь. Почему же не видно звезд? С ними было бы проще…

Можно зайти к Антонио в его студию или в какую-нибудь таверну и напиться вусмерть. Главное, не быть одному. В четырех стенах выстывшего дома одиночество ему казалось чем-то невероятно ужасным, невыносимым…

Где сейчас Изабел? Ему ужасно не хватало ее. Того, как дочь радовалась возвращавшемуся домой отцу, и увидев его из окна, выбегала на улицу, накинув на себя только плед. Он для виду сердился на нее, но был счастлив. Его любили. Он был нужен. Его ждали.

Теперь не было никого. Только постылая квартира, пропитанная одиночеством и воспоминаниями.

Художник решил все-таки занести мольберт и краски домой и отправиться к Антонио – тот был тоже художником, и более известным, чем он, но периодически они встречались, случалось, просиживали за бутылкой-другой вина. Они не были друзьями, нет. Просто каждый искал родственную душу…

Как оказалось, решение заскочить домой оказалось роковым. Он, еще только свернув на пустынную заметенную тонким слоем свежего снега улицу, увидел темную фигуру, переминающуюся с ноги на ногу у входа в дом, где он жил. Почему-то художник сразу понял, кто это, хотя могли прийти и не к нему. Но почему-то сердце подпрыгнуло, а ноги словно налились свинцом, но он не остановился. Клэр.

- И что ты тут делаешь?- художник сам удивился, что произнес это, и его голос даже не дрогнул, потому что казалось, язык рассохся и прилип к небу.

- А, Валентайн! Я так рада тебя видеть!- женщина радостно улыбнулась ему. Дорогое пальто уже успело побелеть под снегопадом. Миниатюрная шапочка с выбивающимися из-под нее волосами тоже были присыпаны снегом. Казалось, что темная буря волос абсолютно хаотично спадала на ее плечи, но, к сожалению, художник слишком хорошо знал, сколько времени уходило на придание им подобного вида.

- Что ты тут делаешь?- просто тихо повторил он.

- Как что?- Клэр умела совершенно изумительно удивляться. Не знай ее, он бы даже поверил и умилился.- Пришла поздравить тебя с праздником! Ты ведь один?

- Ты прекрасно знаешь, что один.

- Откуда же?- снова с удивлением возразила она.- Ты же не обязан блюсти целомудрие, ты художник, в конце концов, а не монах.

- Прекрати,- художник поморщился и подошел к двери. Щелкнул замок, покрашенная синей краской дверь открылась, внутрь сразу же шмыгнула пара особо вертких снежинок.- Прекрати это. Мы оба знаем, что это не так. Ты уже давно и думать позабыла обо мне. Иначе как объяснить прошлые десять лет?

- Ой, ну брось, милый,- его ответ Клэр совершенно не разочаровал, похоже, она была готова к подобному приему.- Давай поговорим внутри. Я ужасно замерзла, пока тебя ждала.

С этими словами она шмыгнула внутрь вперед художника, увлекая с собой еще ворох снежинок. Художник вздохнул. Она совершенно не изменилась. Но что ей нужно?

Клэр уверенно взбежала по ступеням и выжидающе застыла у двери. Это было так странно, ее темный силуэт словно возвращал на много лет назад. Как будто ничего и не было после… сейчас они зайдут в квартиру, которую художник снимал под самой крышей, их встретит смех Изабел, и все вместе они усядутся на старый диван, подсчитают выручку с его картин, может, сделает еще пару набросков. Дочка ужасно любила позировать…

- Милый, что ты там застыл?

Это все было. Давным-давно, Изабел уже выросла, и вряд ли бы он узнал ее, если бы встретил на улице.

- Вряд ли тебе стоит меня так называть. Все давно прошло.

- Ну конечно,- Клэр в притворной обиде надула губы. Даже удивительно, что ее ужимки когда-то его умиляли. Сейчас это только лишь раздражало.

Художник открыл дверь, и выстывшая квартира встретила их чуть ли не уличным холодом.

- Какой ужас!- возмутилась женщина, входя в прихожую и опуская на пол сумочку.- Тут что, совсем не топят?

- В котельной что-то сломалось позавчера,- пожал плечами художник.- Пока еще не починили.

- Кошмар! Надо с этим что-то делать!

- Конкретно тебе здесь ничего не надо,- художник пристально посмотрел на нее,- ты ушла отсюда уже… сколько лет назад? Восемь? Десять?

- Давай не будем об этом, пожалуйста, Валентайн. И зажги свет, я не могу говорить с твоим силуэтом.

- Нет, все же давай будем, Клэр,- ответил художник, все-таки зажигая свет. В газовой лампе сразу весело затрепетал огонек, разгоняя мрак и создавая какую-то сказочную атмосферу. Теплый свет пятном упал на лицо Клэр, в то же время создавая глубокие тени. Портрет бы в этот момент вышел просто потрясающий: раскрасневшееся на морозе лицо, обрамляющие его темные волосы… художник отогнал неуместные мысли.

- Вот, мы внутри, и я сомневаюсь, что ты согреешься. Так чего же ты хочешь? И уходи. Я устал.

- Что же, мы так и будем говорить на пороге? Что с тобой случилось?

- Чего ты добиваешься?

- Поверь, это очень важно,- лицо Клэр вдруг стало серьезным.- Давай присядем и нормально поговорим.

Изменение в тоне вдруг не на шутку встревожили художника. Он помнил, что Клэр всегда казалась веселее, чем обычно перед тем, как собиралась сообщить что-то плохое. Но что же могло произойти сейчас, раз она явилась к нему?

- Ладно, проходи, можешь даже не раздеваться.

Художник стряхнул с мольберта снег, оставил его в тесной прихожей, зажег еще одну лампу и занес их следом за Клэр в маленькую кухоньку. На самом деле, кухня представляла собой больше мастерскую, чем, непосредственно, кухню. У стен стояли как законченные, так и недописанные картины, на столе и табуретах громоздились краски, кисточки, палитры, письма и разнообразный ненужный хлам, выкинуть который все не доходили руки. Клэр, немного замявшись, уселась на единственный свободный стул. Тот возмущенно скрипнул.

- Надеюсь, это чудовище не развалится, пока я на нем сижу,- опасливо покосилась на стул женщина.- Какой у тебя ужас вокруг.

Художник пожал плечами, поставил лампы на стол и, сняв с одного табурета целый набор полупустых красок, уселся.

- Ну вот мы и говорим в спокойной обстановке. Даже, пожалуй, немного романтической. Все, как ты любишь. Может, наконец, скажешь, зачем ты здесь?

Лицо Клэр приобрело сосредоточенное выражение и как бы вытянулось. Только теперь художник смог рассмотреть ее как следует. До этого в темноте он даже не заметил, как она изменилась за эти годы. Хотя и сам он наверняка отличался от себя же десять лет назад. Он сидел и разглядывал появившиеся у нее на лице морщинки и заметил даже пару седых прядей тщательно скрытых в остальном урагане каштановых волос.

- Пожалуйста, выслушай меня до конца,- наконец попросила она. Голос не в пример тому, как звучал парой минут раньше, дрожал. Трудно было и представить, что она только что пыталась казаться веселой. Вот так под маской и скрывается совершенно другой человек.- Не перебивай, дослушай. Обещай, что дослушаешь.

- Обещаю…

- Ты же не продал ту картину? Ты ведь не мог продать, я знаю.

Художник кивнул. Речь могла идти лишь об одной Картине. О той, которая висела у него в спальне раньше, а теперь была скрыта от всякого взгляда. Потому что смотреть на это в одиночестве было невыносимо. Они рисовали ее вместе. Точнее, он сидел и рисовал однажды морозной зимней ночью, а она лежала рядом и смотрела. На трюмо горела лишь одна лампа, а в большое треугольное окно светили звезды. Россыпи светящихся драгоценных камней на бархатном небосклоне, и он рисовал в их свете. Изабел тогда еще только-только готовилась появиться на свет, и он создавал то, чего еще никогда не делал, и не видел, чтобы делал хоть кто-то. Это был порыв его души, он даже не знал, что должно выйти в итоге, просто писал. Мазки ложились на холст один за другим, свет от лампы плясал в волосах Клэр, а среди морозных узоров на стекле танцевали звезды, предвещая создание шедевра. Он посвятил эту Картину дочери…

И, конечно же, художник не мог ее продать, хотя суммы ему сулили действительно огромные. Но это было больше, чем просто картина. Это была часть его жизни. Момент, мысль, возможно, самая важная из всех, которые когда-либо существовали.

- Ты ведь посвятил ее Изабел. Да, я помню, как ты ее писал…- лицо Клэр исказила какая-то нервная улыбка,- я тогда поверила в волшебство. Ненадолго. Но поверила.

Художник только кивнул в ответ.

- Я должна тебе сказать,- Клэр тяжело вздохнула. У нее на лице не осталось и тени недавнего веселья. Оно теперь выражало отчаяние.- Изабел больна. Тяжело. Понимаешь, у меня сейчас совершенно нет денег,- она развела руки,- да даже если бы и были, нужна такая сумма… Я никогда столько не соберу. А за эту картину, я знаю, мы могли бы получить сколько нужно.

Художник с трудом сдержал рвущийся наружу стон. Так и есть! Просто так бы Клэр к нему не пришла. Только в крайнем случае. Она любила Изабел так же, как и он, и знала, что ради дочери он не сможет отказать.

- Что с Изабел?

- Пневмония. Ты же помнишь, она часто болела в детстве. Вот все это и вылилось теперь…

- А что же этот твой,- художник сделал многозначительную паузу,- Вольфганг или Вильгельм? У него ведь было огромное состояние, поэтому ты к нему и убежала, насколько я помню.

- Кампания Вильгельма обанкротилась. Давай не будем об этом сейчас, пожалуйста. Я бы не пришла к тебе, если бы не было другого выхода, но Изабел… она ведь умрет.

- Я не видел ее десять лет… ты тогда ее забрала…- художник сидел с отсутствующим выражением лица.- Я не смог ни разу ее увидеть, даже не представлял, где она, что с ней… а теперь – пневмония.

- Увидишь,- Клэр встала, обошла стол и сжала холодными ладонями руку художника.- Обещаю. Как только добудем деньги, мы вместе отвезем ее в Австрию.

Картина писалась в честь Изабел, и только для нее. Без нее творение художника потеряло бы всякий смысл и осталось бы тяжелым напоминанием о том, что он не сделал. Решение было принято мгновенно.

- Ты знаешь, кто мог бы ее купить? Просто, тут нельзя медлить, а пока найдется тот, кто захочет ее купить…

- Я уже нашла покупателя. Неужели ты забыл, что от желающих отбою не было?

- Это было давно,- пожал плечами художник и поднялся с табурета.- Все уже позабыли о ней.

- Ты серьезно? Такое не забудешь.

Художник молча смотрел в окно, за которым по-прежнему кружил снег. Сейчас было не в пример теплее, чем в ту звездную ночь, но все равно казалось, что это тот самый момент. Также пляшет огонек в лампе, рядом Клэр, только вот нет ни того дивана, ни мольберта с картиной перед ним, ни звезд за окном. Последнее почему-то особенно беспокоило. Без звезд небо казалось каким-то грязным, низким, равнодушным и злым. В таком состоянии не родишь шедевр. Художник поднялся и, взяв со стола одну из ламп, зашел в спальню. Он открыл большой гардероб – тот занимал всю стену спальни – и из-за одежды извлек обернутую в старые газеты картину. Она раньше висела в изголовье их с Клэр кровати, нечто вроде своеобразной иконы звездам и дочери, но потом, когда художник остался один, картина отправилась в шкаф. Подальше от глаз.

Он вынес ее на кухню, Клэр встретила сверток взволнованным взглядом.

- Это она?

- Да.

- Но тут же не поймешь что внутри, - Клэр недоверчиво глядела на картину в его руках.

- Зачем мне тебя обманывать? Изабел нужны деньги, так для чего мне эта картина?

- Ну ты же можешь ошибиться,- Клэр приняла из рук художника сверток и отогнула один газетный лист, заглядывая под него.

- Только постарайся, чтобы потом дырки не осталось. Все-таки лучше, чтобы снег на холст не попадал.

- Я очень осторожно…- протянула женщина, пытаясь что-то разглядеть через образовавшуюся щель. Она резко прижала лист назад и кивнула,- Да. Это точно она. Я даже и забыла, насколько это…

Художник поднял руку, не давая ей сказать ничего больше. Выслушивать похвалы от этой женщины сейчас было выше его сил.

- Не надо, ничего не говори. Надеюсь, твой покупатель посчитает также.

- Безусловно.

Она поднялась, прижимая картину к груди. Та была довольно большой, и очень непропорционально смотрелась в руках хрупкой Клэр.

- Что же, тогда я пойду. Я свяжусь с тобой, как продам Картину.

- Ты ее точно донесешь?- Клэр не производила впечатления человека, способного долго нести такую крупную картину. Да и мало ли что могло случиться с одинокой женщиной ночью…- Я тебя, пожалуй, провожу.

- Нет!- быстро сказала она.- Нет, не надо. На самом деле, мне не так уж далеко идти. На ближайшем проспекте найму экипаж.

- Тогда я тебя провожу хотя бы до экипажа.

- Валентайн, милый, не нужно, правда, я могу дойти сама.

- Ну тогда до крыльца ты точно дойдешь со мной.

Она вымученно улыбнулась и пошла, все также прижимая картину обеими руками к груди.

***

Что-то в этом всем было неправильное, думал, закрывая за Клэр дверь, художник. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из вида, потом пришлось подниматься наверх, в квартиру, где он совершенно не чувствовал себя дома. Только свалившись на широкую двухместную кровать, художник понял, насколько его опустошила эта беседа. Он поступил единственно верно, отдав Клэр Картину, но все равно навалилось ощущение, что он вырвал сейчас кусочек своей души. Хоть Картина и стояла все эти годы в гардеробе, обернутая в пожелтевшие газетные листы, она как будто грела его оттуда. Не давала погрузиться в пучину безумия. Теперь же он застыл на самом краю этой бездны. И вряд ли сможет удержаться в эту холодную мрачную ночь. Рождественскую ночь. Желудок внутри крутило, он как будто пытался вырваться наружу, его распирало и распирало. А легкие сдавливало сильнее и сильнее. Еще немного, и он не сможет дышать.

В этот момент остался лишь ужас. Художник лежал на покрывале не в силах сделать ни вдоха. Так он и умрет. Один в выстывшей квартире. Так и не увидев Изабел. Не узнав, помогла ли ей эта Картина… Но она его покинула с матерью, десять лет назад покинула. Даже если ребенком она не могла с ним встретиться, но потом-то! Она забыла о своем отце. Как забыла Клэр, как забыли сейчас все. А он лежал на кровати и умирал.

Стук. Так стучит кровь в ушах. Он все еще не мог вдохуть, наверное, кровь прилила к голове и теперь пульсирует в висках. Снова стук. Такой настойчивый. Это теперь и сердце решило его покинуть. А кому он нужен? Ничтожество. Не смог удержать ни жены, ни дочери, ни даже несчастной Картины! Туда ему и дорога.

Стучали в дверь. Художник внезапно понял это и сел на кровати. Желудок внезапно отступил от легких, сползая на свое законное место, давая легким наполниться воздухом. Художник вдохнул. Глубоко, насколько только мог. Потом выдохнул. Медленно, чувствуя, как грудь опускается, сжимая легкие. Он дышал, изголодавшийся по воздуху, осознавая, какое блаженство уже само по себе – дышать…

Но спасший его стук не прекращался. Кто мог прийти к нему таким поздним вечером? Может, Клэр забыла что-то? Художник вышел из спальни, огляделся, но, вроде бы, никаких вещей бывшей жены не увидел. Оставалось только подойти к двери, в которую все еще стучали. Наверное, кому-то что-то очень нужно.

Художник открыл, и за порогом обнаружилась широкоплечая фигура в длинном пальто и шляпе, что-то еще в темноте различить было трудно. Когда дверь отворилась, художнику показалось, что он услышал вздох облегчения.

- Здравствуйте, вам что-то нужно?- удивленно осведомился он.

- Да, пожалуй,- голос у незнакомца был очень необычный, даже чарующий. Он совершенно точно принадлежал мужчине, хотя звучал с каким-то звоном, как если бы по бокалу ударили серебряной ложкой. Лица человека в пальто тоже не было видно. Но художник мог бы поклясться, что тот пристально изучает его.- Я – странник, и нуждаюсь в ночлеге.

- Но почему именно моя квартира?- если незнакомцу нужен ночлег, мог бы пойти в гостиницу или в церковный приют для бездомных. Каким образом его могло занести в эту квартиру почти на чердаке ничем непримечательного дома?

- А почему бы и нет? Вы против?

- М-м-м, нет.

- Замечательно!- фигура грациозно почти впорхнула в узкую прихожую. Этот так называемый странник смотрелся в узком коридорчике чудовищно неуместно. В своем старомодном пальто он выглядел как аристократ эдак сороковых-пятидесятых годов, а потрепанная шляпа, припорошенная снегом, и почти полностью замотанное шарфом лицо наталкивало мысли если не о разбойнике, то точно о бродяге.

- Разрешите не раздеваться? Я так погляжу, у вас не теплее, чем на улице.

- Да-да, конечно,- художник вздрогнул от того, насколько необычно звучал голос незнакомца. К такому сразу не привыкнешь.

- Благодарю!- человек приподнял шляпу и прошел уверенным шагом в кухню.- Да тут целая студия! Какая прелесть!

Он уселся на стул, на котором полчаса назад сидела Клэр, и принялся рассматривать картины, стоявшие вдоль стен. Или сделал вид, что рассматривает. Из-за шарфа и шляпы лица было не разглядеть.

- Э-э, господин…

Незнакомец повернулся к художнику, и, наверное, посмотрел на него из-под полов шляпы.

- Как к вам обращаться?- не дождавшись, что тот сам представиться, художник задал прямой вопрос.

- А это так принципиально?- в чудесном голосе проскользнули нотки скуки.- А как вы хотите?

- Что значит: как я хочу?

- Вы назвали меня сейчас господином. Нравится – называйте. Можете называть как вашей душе угодно.

- Хотелось бы по имени. В конце концов, вы у меня гостите,- художник уселся напротив.

- Как банально,- вздохнул странник.- Вы ведь творческий человек, художник. Неужели вам не хочется чуточки загадочности? Мистики?

Художник пожал плечами. Настроения на загадочность или мистику как-то не находилось.

- Называйте тогда… Витофсом,- небрежно махнул рукой в блестящей черной перчатке незнакомец.- Я не буду против.

Витофс. Какое странное имя. Ну хорошо.

- У вас не найдется чего-нибудь выпить? Вам это явно не помешает.

Действительно, чего же он просто стоит как столб и смотрит на гостя? Надо было бы ему предложить чего-нибудь поесть, хотя ничего съестного не было… нет же, он ведь купил по дороге домой выпечку! А в гардеробе в углу сохранилась пара бутылочек отличного вина. Художник уже и забыл, когда оставил их там.

- Действительно, извините меня за мое негостепреимство… просто день сегодня выдался непростой.

- Тогда его тем более стоит запить.

Художник скрылся в спальне и открыл гардероб. Снова. Забавно, последние года три он и не лазил в него ни за чем, кроме одежды. А тут за один вечер и Картина, и вино… Как будто в его могилу ворвались отголоски прежней жизни. Не хватало только Изабел.

Он вернулся в кухню с двумя бутылками в одной руке и бокалами – в другой. Витофс сидел, повернувшись к окну.

- Не лучшая сегодня погода для праздника, не так ли?

- Что?- художник разливал вино по бокалам.

- Вам разве так не кажется?

- Ну… звезд не хватает разве что,- бокалы наполнились, и художник теперь тоже направил взгляд в снежную круговерть за окном. А погода действительно испортилась, он даже не заметил.

- Именно! Пейте!

Художник выпил. Залпом. Даже ничего не почувствовал.

- Вы слишком доверчивы, мой друг. Необычайно доверчивы. И это и делает вас таким ценным.

- Что, простите? Ценным для кого?

- Для этого мира. Для меня. В конце концов, вы впустили незнакомца без лишних раздумий к себе в дом, напоили его вином…

- Любой бы сделал это на моем месте,- пробормотал художник. Внутри стало как-то пусто. Нет, пусто было и раньше, но от слов Витофса эта пустота стала ощущаться острее.

- Нет, не любой, мой друг, не любой,- гость налил опустевший бокал художника.- Пейте!

Тот выпил.

- Но иногда доверчивость бывает излишней,- голос человека в шляпе дробился и рассыпался алмазами, звенел в выстывшем воздухе. Хотя нет, вокруг уже не было холодно. Художник стащил пальто, то упало на пол рядом с табуретом.

- Ваша дочь не больна и в деньгах нисколько не нуждается. Зря вы отдали Картину. Хотя, тогда бы я вас не нашел. Слишком вы… обмирщились.

- Погодите, вы сказали…

- Именно, я сказал то, что я сказал, и хватит переспрашивать!- отрезал Витофс.- Пейте!

Бокал снова был полон, художник даже не заметил, когда гость вновь успел ему налить.

Его дочь была не больна. Его. Дочь. Не. Больна.

Бокал выскользнул из дрожащих пальцев, разлетелся со звоном. Или это голос Витофса?

Было жарко. Очень жарко. Как он мог отдать Картину? Клэр никогда не стала бы делать что-то для других. Она была утонченной, ранимой, нежной. Это создавало иллюзию отзывчивости. Иллюзию, на которую попался Валентайн двадцать лет назад. Что же на него нашло сегодня? Наверное, он слишком не хотел оставаться в эту ночь один, а Клэр вдруг появилась и заполнила эту пустоту. Только чтобы сделать ее еще невыносимее.

Снег и звезды. Краски смешиваются на холсте, ложатся слой за слоем друг на друга. На безграничном небесном своде рассыпаются звезды, они зовут, ждут и глядят из своей бесконечности мудрым и добрым взглядом. Искры огня рассыпаются под ними, струятся, складываются в текучие линии, потоки, волосы…

Рядом судорожно вздыхает Клэр, ее голова лежит на его бедре, волосы рассыпались и светятся из-за стоящей позади газовой лампы. Они согревают друг друга в эту ледяную ночь, самую холодную за последние сто лет. Но от холода звезды за окном мерцают только ярче.

Между пальцев струится что-то красное. Блестит в свете лампы, другая потухла, капает на пол. Кровь? Нет, вино. Бутылка упала, и все разлилось по столу. Вино капает на чистые холсты, прислоненные к ножке стола, заливает письма, мешается с красками. Течет по полу. Стул напротив пуст. Только за окном завывает одичавший ветер, отдельно кружившиеся снежинки превратились в невообразимую кашу, за которой невозможно что-либо разобрать.

Он один в кухне.

Жар разрывает грудь, кажется, что в него засунули сотню печей. Потолок больше не вверху, а стены разбегаются в стороны. В самом деле, зачем им просто стоять на месте? Стены тоже хотят движения, они устали ждать. Пол взлетает вверх, стремится к голове художника. Он не может оттолкнуть его – пол слишком большой и тяжелый. А руки вдруг сминаются, словно в них вовсе нет костей.

Плещется вино, воет ветер, звенит рождественская ночь. Ярко блестят огни глаз на чужом лице, на холсте, растекаются в Млечный Путь.

Он один.

***

Художник лежал на полу. Он открыл глаза и сощурился от слишком яркого света. Закрыл их. Когда он открыл глаза снова, свет уже не казался таким ярким. Скорее даже, в кухне царил полумрак. Он с трудом сел. Шея и бок дико болели от того, что он уснул на твердом полу. Надо же было упасть с табурета!

Рядом темнело пятно от разлитого вина. А он вчера, значит, действительно неслабо напился. Наверняка, так подействовал приход Клэр. Картина для художника действительно значила очень много, хоть он ее и не доставал годы. А теперь отдал и кинулся запивать.

Пошатываясь, художник поднялся. За окном светило солнце. Ни намека на метель.

Неужели это ему приснилось? Вместе с таинственным гостем. Как же его имя-то было? Несмотря на все усилия, имени незнакомца, заглянувшего к нему во сне, художник вспомнить так и не смог. Он подошел к столу. Удивительно, вторая бутылка тоже была пуста, хотя он не помнил, что бы пил из нее. Ну, с такого похмелья и неудивительно.

Взгляд задержался на совершенно странной вещи. Которой быть не должно. Полном бокале, который он во сне налил своему гостю. Тот, похоже, к нему так и не притронулся. Что, впрочем, все и объясняло. Никакого гостя не было, это он в бреду налил вино и не выпил. Что же, это можно исправить, тем более что голове было явно плохо.

Он осушил бокал и принялся оценивать масштабы последствий своей ночной попойки. Половина новых холстов, купленных недавно по выгодной цене на распродаже, была успешно испорчена, часть красок тоже залило. Ну, в этом он сам виноват, нечего бросать краски после работы там, где и рисовал.

Пострадали также и письма. Конверты полностью пропитались вином, когда художник их поднимал, с тех прямо-таки лилось. Счета от хозяйки квартиры, письма Антонио, пара кредитных счетов и писем коллег – все промокло. Можно, конечно, было попытаться высушить, но художник просто сгреб все до последней бумажки и выкинул в окно. Сейчас ему до всего этого дела не было.

Художник кинул взгляд на часы, оказывается, давно перевалило за полдень. Долго же он провалялся на полу. В голове все еще звучали слова незнакомца – его собственные слова, ведь он в бреду выдумал гостя – Ваша дочь не больна.

Конечно, Клэр выглядела такой убедительной, но разве художник не знал эту женщину? Он прожил с ней десять лет и помнил, что притворство ей ничего не стоит. А уж когда речь заходит о больших деньгах… Видно, кто-то вспомнил о его Картине и пообещал за нее действительно большую сумму. Или же Изабел действительно была при смерти.

Художник накинул пальто и вышел из дома. Быстрым шагом он зашагал в сторону центра города. Там, на Торговой Площади когда-то находилось представительство предприятия Вильегльма, человека, к которому сбежала Клэр. Да, хоть это и было давно, художник помнил то здание с изящной лепниной на фасаде и яркой вывеской. Пришлось побывать там, еще когда он надеялся вернуть Клэр, цеплялся за ускользающую нить прошлой жизни, хотя и видел, что он уже ничего для нее не значит.

Никакой вывески больше не было. На расспросы о том, где старый владелец, в соседних представительствах ответили, что та кампания давно обанкротилась и здание перешло к новому владельцу. Конечно, Клэр говорила о банкротстве, но проверить все равно нужно было. Сидеть на месте без дела было невыносимо. Изабел то ли лежала где-то при смерти, то ли Клэр посмеивалась вместе с Вильегельмом над его простотой, возвращая к жизни кампанию на вырученные от продажи картины деньги.

Несколько дней художник просто просидел дома, выходя только за продуктами. Впрочем, и это он делал нечасто. Писать ничего не выходило. Садясь за холст, он впивался немигающим взглядом в клочок серого неба за окном. Все идеи, которые он раньше хотел воплотить, теперь казались не заслуживающей внимания ерундой.

День сменяла ночь, ночь день, так раз за разом. В дверь никто больше не стучал, на пороге не появлялся женский силуэт. Клэр не пришла.

Спустя полторы недели после встречи с бывшей женой, полторы недели с того момента, как он отдал свою Картину, художник вдруг собрал краски, кисточки, подхватил подмышку мольберт и направился на одно из своих рисовальных мест у канала. Он не помнил, когда последний раз ел, деньги давно кончились. Он уже смирился, что никто не придет. Клэр его обманула. Как он и осознал в своем ночном бреду, но изо всех сил старался не верить в эту мысль.

Он установил мольберт рядом с Мостом Франциска Третьего, который находился совсем недалеко от Зимнего Дворца, почти в центре, тут всегда было оживленное движение. По почти полностью очищенной от снега мостовой грохотали экипажи, мимо сновали люди, на другой стороне реки светились шатры какого-то бродячего цирка, откуда-то долетала музыка.

Клиентов не было. Художник сидел уже пару часов, но за все время к нему так ни разу и не подошли.

Можно было представить, какое зрелище он собой представлял. Небритый, с ввалившимися от голода щеками и ужасными мешками под глазами. Он походил теперь больше на бездомного бродягу, чем на художника.

Смеркалось. Он стоял, опершись на ограждение набережной, мыслями блуждая уже далеко не здесь. Какой толк тут находиться? Все равно его работа никому не нужна. Единственное заслуживающее восхищения творение, которое значило для него куда больше всего остального, что он рисовал раньше, сначала простояло в гардеробе, а потом было отдано в руки обманщицы. Выгода – вот и все, что видела в нем Клэр. Так было всегда, что бы он ни думал в начале. Он был пленен красотой актрисы, она была столь откровенна с ним, так близка. Все оказалось ложью, очередной маской из многих, которые ей приходилось надевать. Она всегда играла ту роль, которая позволяла жить легко и беззаботно. Едва появлялись первые проблемы, она всего лишь меняла одну маску на другую и с виноватой улыбкой отходила в сторону.

Другим смыслом жизни для него явилась Изабел. Но и что же теперь? Он не видел ее десять лет, без понятия, что с ней, где она. Художник пытался найти ее первое время, но Клэр всячески этому противилась. Она порвала с прошлой жизнью и не собиралась впускать никого в новую. Но ведь Изабел выросла и уже давно должна была освободиться из-под покровительства матери. Почему же она не нашла его? Не зашла в свой старый дом, где провела часть детства. Видимо, и для нее отец ничего не значил.

А для кого он вообще имел какое-то значение? Кому он был нужен в этой жизни? Все время он рисовал одни лишь картины и продавал их за небольшие суммы, как и десятки других уличных художников вокруг. На него никто не обращал внимания, он не вмешивался ни в чьи жизни, что же удивляться, что в его собственную тоже никто не вмешался. И не вмешается.

На улице почти никого не осталось. Лишь пара зевак приютилась на углу ювелирного магазина.

Полынья под мостом манила своей чернотой. В темной воде не отражались даже фонари, она была настолько черной, что, казалось, кто-то пробил во льду дорогу в ночное небо, выше, в космос. Только дорога эта вела вниз.

Несколько мгновений полета и ледяные объятия воды. Он не умел плавать. Всего-то нужно сделать один шаг. Художник перелез через ограждение, сам не помня, когда он успел оказаться на мосту. На узком краю даже полностью не помещалась стопа, он не упал лишь только из-за того, что держался за ограду. Ладони сразу прилипли к чугуну. Разомкнуть их – и черная вода внизу ринется навстречу, даруя покой. Избавляя мир от его существования. Действительно, хватит!

- Вы не заняты? Я хотел бы, чтобы вы написали мой портрет.

Руки против воли сжали холодные штыри.

- Портрет?

- Именно. Вы ведь художник? Во всяком случае, я тут больше не вижу никого, кто мог бы являться хозяином вон того мольберта. Или вы сейчас не можете? Набираетесь вдохновения, я полагаю.

Голос за спиной показался знакомым.

- Э-э, нет.

- Тогда вылезайте оттуда.

Странно, но художник подчинился. Черное с завитками ограждение вновь отгородило его от полыньи.

- У вас, я вижу, не слишком продуктивный выдался день,- заметил незнакомец… Витофс!

- Я думал, вы мне приснились.

- Неужели? Не знаю, могу ли я кому-то присниться, надо будет попробовать,- разлился все тот же глубокий мелодичный голос.- Идемте!

- Куда?

- Писать!

Они дошли до мольберта, художник взял кисточку и замер.

- Простите, я вас должен рисовать прямо так? У вас же совсем не видно лица.

- Прямо-таки совсем? А вы внимательнее присмотритесь.

Из-под низко опущенной шляпы блеснули глаза. Пораженный, художник вздрогнул. Он всегда думал, что то была лишь игра его воображения.

Ночь, почти такая же, как сейчас, в ясном небе мерцали звезды, на которые мальчишка, он, художник, очень любил смотреть. У него дома даже лежал небесный атлас, и по ночам он выбирался с книгой на крышу дома чтобы отыскать все созвездия, которые были там нарисованы.

Они с отцом гуляли на дворцовой площади, а потом шли домой среди таких ярких, таких привлекательных прилавков. Наступало Рождество. Вокруг детям покупали сладости, но отец не подходил ни к одному. Было обидно, хотелось хотя бы одно из тех воздушных пирожных, которые предлагал пухлый кондитер с добродушной улыбкой. Или леденец. Или вафли. Дома мама испекла пирог, но того едва хватало на троих.

У них не было денег.

А потом он УВИДЕЛ. Проходивший мимо мужчина услышал его плач, остановился и взглянул на мальчишку. Но вместо его глаз клубилась невероятная звездная бездна.

Казалось, его глаза превосходят по размеру все небо целиком. Звезд в них было в десятки, в сотни, в тысячи раз больше, чем на небосводе. Они мерцали. Двигались, кружились в сияющих дисках и туманностях завихрялись в сияющие небесные реки. Они очаровывали и звали к себе.

В тот миг все вокруг словно стало маленьким, незначительным. Отец что-то говорил, но перед глазами стоял все тот же сияющий взор.

Конечно, никто ему не поверил. Ведь звездных глаз не бывает.

И вот, он снова глядел в них. За все эти годы художник не забыл этого взгляда. Он не понимал, действительно ли он это видел или это приснилось ему. А может, где-то что-то прочитал, и это настолько врезалось в его память, что он решил, будто видел звездные очи на самом деле.

Теперь их обладатель стоял перед ним. Или это все тоже бред? Который начался тогда, после ухода Клэр, за столом с двумя бутылками вина. Нет, к черту здравый смысл, плевать на то, что этого быть не может! В конце концов, что он рисовал тогда, когда родилась Картина, если не эти глаза?

- Кто вы?

- Вы видите. И всегда видели. Просто глаза немного замылились в этой суете. Куда-то спешить, от чего-то страдать. Жить только завтрашним днем. По-моему, это ужасно скучно и глупо. Но вы заслуживаете куда большего. Вы умеете отдавать. Так сложно сейчас найти такого человека, но вы отдаете самое дорогое от чистого сердца, не ожидая ничего взамен. И вы готовы действовать,- Витофс кивнул в сторону моста.- Но я хочу вам предложить кое-что другое.

- Подождите, вы говорили тогда, у меня за столом, что моя дочь здорова. Это правда?

- Чистейшая.

- Но… что с ней, где она?

- У нее все прекрасно,- махнул рукой Витофс,- она вышла замуж, переехала в Столицу. Ваша дочь пошла по стопам матери и играет в театре. Поверьте, у нее большое будущее. По их меркам.

- Она ни разу меня не навестила.

- Зачем? Она рано добилась успеха, у нее есть деньги, внимание, слава. Что ей до отца, живущего на чердаке и рисующего картины за считанные ливры? Этот мир не для вас, мой друг.

- А Клэр, моя жена? Бывшая. Я отдал ей Картину.

- Она ее продала за очень хорошую сумму. И эти деньги пошли в кампанию ее нового мужа. Да, она третий раз вышла замуж. Она рационально распорядилась вашей картиной. Выручила за нее огромную прибыль и пустила деньги в дело. Вам не место среди этих людей.

Дочь забыла о нем, Клэр всегда использовала. У него никого нет. Действительно, что ему здесь делать? А если этот Витофс предлагает кое-что получше полыньи под Мостом Франциска Третьего…

- Я согласен.

- Чудесно!- шарф размотался и упал в снег. Лица как такового у Витофса не было. Это была бездна, бесконечность, вселенная, еще более завораживающая и вдохновляющая, чем его глаза, которые горели теперь яркими оранжевыми огоньками.

- Мы и так порядком задержались. Сегодня на небе загорится новая звезда! И зажжете ее вы.

***

Фонари спорили со звездами, пытаясь осветить своим желтым светом все, до чего могли дотянуться. У них не было шансов. Витофс стоял на мосту, опираясь о чугунную ограду. Он смотрел на новую звезду, вспыхнувшую этой ночью. Он улыбнулся. Шарф до сих пор валялся в снегу у осиротевшего мольберта. В нем больше не было нужды, сегодня он покинет этот город. Может, тут и остались еще достойные зажечь новую звезду, но они были невидимы, неслышимы, неосязаемы. Опыт подсказывал, что должна пройти как минимум пара сотен лет, а может и пол тысячелетия, тогда можно будет снова наведаться сюда. А пока других мест и других времен предостаточно. У него еще много дел. Но пока осталось последнее для Кесареля.

Витофс взял в руки прислоненную к ограждению рядом Картину. Окинул оценивающим взглядом. Клэр действительно получила за нее огромную сумму, но что такое деньги, для того, кто создает звезды?! А оставлять Картину пылиться под стеклом, чтобы на нее пялились те, кто в следующий момент готов избавиться от шедевра за достаточное количество монет? Нет, люди еще не заслужили этого.

Он разжал пальцы. Последний раз блеснув дорогой рамой в свете фонаря, Картина отправилась в полынью, совершая путь, который не прошел ее создатель.

Тихий всплеск. И все.

Пора отправляться.