@ndron-©

Вход в Альма-матер

Вход в Альма-матер
Работа №548. Дисквалификация за отсутствие голосования

« Не применяйте Фашио-разрушитель против мира земного, ибо мир свой живой погубите и потомков рода своего лишитесь. Не используйте вайтманы и вайтмары во зло, дабы захватить чужие миры, а используйте их для добра и познания миров и тогда дружбу жителей тех миров обрящете.

…Не отторгайте злобой и страхом тех, кто прибыл к вам из других миров, ибо как вы будуте вести себя, так подумают они о мире Мидграда.» «Заповеди Бога Сварога»

Бор вобрал Ичкера в свою дремучую сущность, где источали молитвенные эманации капища древлян. Он спасал и хранил их упругую, закаленную плоть в землянках. Мать сыра-земля, породившая стволовые свечи, принимала в себя пепел истерзанных в битвах, очищенных огнем, идущих к Перуну бойцов, а бор насыщал и укрывал наделенных Разумом. Необъятной щедростью Сущего тот Разум избранных обогащался Его высшими дарами : телепатией, ясновидением и неразрывной связью с тайджасси – огнемыслью или информполем вселенной. Таких именовали волхвами, кудесниками. Они были вожаками славяно-арийских родов.

Бор не отрекся и не отринул двуногих, даже когда они потеряли связи с Сущим, топя их в безродной злобе, алчности, расколах, воровстве. Бор знал, что лучшие из этих гномиков потянутся к утраченным дарам и Ноосфера станет возрождать их по крохам, обогащая мир белой и бессмертной аурой Гармонии Кундалини в чертогах Волка, только что сменившего чертог Лиса. И только таким она поможет покидать свои пределы и выпустит в безбрежный Космос: творящих ЛАД.

Вошедший был из этих. И бор узнал его, вернувшегося через двенадцать лет. Здесь приобщали к навыкам, уменью предков питаться всем, что вырастало из земли, что убегало, прыгало и плавало, что ползало, скакало по деревьям. Все это нужно было изловить, затем сварить, иль сжарить – когда была возможность развести огонь. И раздирать, дробить зубами кости в кровянистой плоти, еще трепещущей в конвульсиях – когда огонь был недоступен.

Здесь обучали зарываться в землю на тропе, терпеть ботинки чужаков, ступившие на грудь или живот, чтобы потом, взметнувшись с веером земли, ломать ребром ладони вражеские шеи.

Здесь обретали навык прятаться и спать на дереве, деревенея в анабиозе телом, привязанным к стволу.

Здесь продирались сквозь шиповник без одежды, чтобы потом, активизировав слюну, зализывать рваньё порезов на коже, гася в себе самовнушением протуберанцы дикой боли.

Здесь в совершенстве познавали лесные шорохи и свисты, треск, щелканье, курлыканье и вой, учились повторять все это и безошибочно классифицировать любой источник звука: полезный – вредный – безобидный. Здесь погружались в гиблое болото с воздушным пузырем под мышкой, дышали им на дне, протискивая тело сквозь трясину.

И весь этот набор учений предков служил единой цели: стать в лесу владыкой и хранителем, защитником древесного Отечества славян.

Впитавших в себя древне-славянскую науку забрасывали в горы Крыма. Затем в зной выжженных предгорных полупустынь Дагестана и в ледяные стужи Приполярья - все с той же целью.

И это было лишь началом. Из полусотни, проходивших курсы выживания выдерживало их около десятка - чтоб окунуться в бездны психотропья. Их облепляли датчиками пси-приборов, определяя разновидность аур каждого: утратилось умение волхвов видеть их кожею ладоней. Структуры информационной энергетики сияли разноцветьем. «РОДНИК» - девятый высший центр из лобной кости искрился серебристо-белым. «ЧЕЛО» и «УСТЬЕ» между глаз мерцали слаженно межзвездным фиолетом. Под ними «ЛЕЛЯ», «ЛАДА» ласкали глаз полуденным ультрамарином. блистала «ПЕРСИ» золотистым цветом. И, наконец, «ЖИВОТ», «ЗАРОД», «ИСТОК», жгли взгляд красно-оранжевым огнем ремесел и труда.

Затем все эти психотипы определялись с профориентацией, осваивали её высший класс и сортировались по отсекам службы. Контора шлифовала их – до идеального перевоплощения, абсолютой хамельонности субъекта, меняющего при нужде менталитет и облик, язык, привычки и характер.

Из всех, оставшихся в обойме, Контора выделяла изначально тех, чей лоб струился серебристо-белым шлейфом – «РОДНИКОВЦЕВ». Подобные встречались крайне редко – один иль два на сотню. Вошедший перед утром в бор был лучшим из таких.

  • * * *

« Сохраняйте мудрость Божию и иночеловечью, спущенные вам с небес, делитесь ею с разумным ближним в меру сил своих. Не делитесь с язычником мудростью тайной, могущество умножающей, ибо станет она отточенным клинком в руках младенца, еще не вызревшего в знании и ЛАДЕ. «Заповеди Бога Сварога».

Ичкер шел – скользил, лаская подошвами листвяную прель тропы. Она была единственной, ведущей вглубь лесного полигона, нафаршированная жесткими сторожевыми сюрпризами. Тропа была своя, надежная до боли, топтаная-перетоптаная прежде. Она бесшумно принимала, гасила в листвяной перине бесчисленность сторожких лап, копыт, людских ступней.

Прохладный, невесомый полог тьмы, её накрывший, пронизан был грибницей приглушенных звуков. Лесной оркестр из сверчковых трелей и шорохов листвы, истомной исповеди «сплюшек» звучал нежнейшим пианиссимо. В него лишь изредка вульгарным форте: «У-ух-х!» втыкался филин.

Все было прежним, кроме стволового обрамленья. Десятилетие назад лесные прутики по сторонам, отчаянно, на цыпках, тянувшиеся к свету и простору, взматерели. Ольховый и березовый подрост раздался в толщину. Уже не прежний хилый табунок, трепещущий в шальных ветрилах, теснился по краям: вздымалась к небу стволовая рать берез, ольхи и кленов в мужскую ногу толщиной.

В нем пробудился и кольнул протуберанец любопытства: межстволье, промежутки те же?

Отвернул борт куртки, нащупал овальный бугорок на металлической пластине, вшитой в сукно, сдавил пальцы. Чуть слышно хрустнуло. Из отворота белесой спицей вырвался луч света в мизинец толщиной, вонзился в черный прогал меж двух деревьев, уткнулся в перехлест лозин, усеянных загнутыми шипами. Ичкер щелкнул кнопкой вторично: не скис ли за дорогу его спасатель и оруженосец, надежный взломщик всех препятствий? Луч накалился плазменным сияньем. Его конец, упершийся в шипастый прут, пульсируя, застыл. Лозина, полыхнув алмазной вспышкой, дернулась, сломалась. Все правильно и все как прежде. Прогалы меж стволами непроницаемо и грозно щетинились шиповником: тропа не отпускала от себя ни зверя, ни человека.

Пронизывая крючьми шипов листву, лозина рухнула на куст. Тот, вдруг, всполошено взорвался. Из-под него с прострельным треском выпорскнул зверек. Попал под дымящуюся спицу луча. Под ним тотчас полыхнул в шерсти огненный фонтанчик на боку, спаливший мясо до кости.

Истошно, по дитячьи взверещав, метнулась малая скотинка в березовому стволу, скакнула на него. Цепляясь за кору когтями в обезумевших скачках, взлетела раненая тварь в развилину, застыла.

Ичкер отбросил луч от белого ствола, уткнул его в листвяную прель. Втянул сквозь зубы воздух, дрогнул: страдание зверька вонзилось в мозг. Под слепящей спицей на тропе разгоралась листва. Ичкер затоптал огонь, нажал на кнопку в третий раз, вновь преобразуя лазер в свет. Поднял его к березовой развилке. Зверек дрожал всем тельцем, сочилась сукровица из ранки. Лупастые гляделки полыхали изумрудами, короткий куцый хвост всполошено метался метрономом. Поблескивала слюна на двух клычках, подергивались на лопатках два лежачих уха, когтистые лапки вцепились в древесную кору. Неведомый гибрид из зайца с кошкой дрожал в смертельном ужасе.

Ичкер вбирал уродца в память. Всполошено и гулко частило сердце: здесь поработал Гроссман? Состоялся симбиоз двух величайших профи, который он так тщательно готовил?

… Тропа текла за спину. Глаза, привыкнув к темноте, выхватывали из неё знакомые извивы и приметы: две березовых белоснежных близняшки, раздавшиеся в толщину, справа. Дубовая коряга тянула к человеку крюки сучьев – слева. На ней – квадратная желтушная таблица:

« Стой! Запретная зона! Проход воспрещен.»

Еще пять-шесть шагов – и первая « таможня» для разделения двуногих и четвероногих. Ичкер всмотрелся в тьму кустов, прошитых намертво шипованой лозой. Едва приметным сизым светлячком мерцал в их глубине глазок сторожевого индикатора. Здесь было все на месте. Тогда – вперёд, к «таможне». Он сделал несколько шагов, сжимая расстояние до дуба. В его огромном, в два обхвата, тулове зиял овал дупла.

Ичкер, готовясь, напружинив торс, переступил контрольную границу. Но, даже приготовленный, едва успел пригнуться: из черноты дупла с визгливым воплем : «Кр-р-ряз-з-зь!!» метнулась черная, крылатая химера. Матерый крючконосый филин просвистел над головой, слегка задев удушливой струей паралитического газа. Свершив разбойный выпад, механо-кукла ринулась обратно, пружинисто исчезла в логовище.

Упавший на тропу двуногий – посвященный, чихнул и усмехнулся. Представил ситуацию с приблудным чужаком: удар в лицо когтями и вброс удушливого газа в ноздри. Нахальный любознатец, проигнорировав запретную таблицу, истерзанный соплями, кашлем, рвотой, уже не сунется сюда вторично. Тех, кто осмелится на продвиженье дальше, ждала стрела из арбалета, затем пули. И, наконец, трясинное болото, куда уткнется и утонет в нем тропа.

Ичкер вернулся. Все, выходящие из Зоны, имели пульт, которым выключали индикатор. После чего «свой» проходил без приключений, без обстрелов.

Нынешний двуногий такого пульта не имел. Сел на тропу, чихнул еще раз. Засмеялся. Система примитивна, устарела, из прошлого столетия, но все еще работала. С разнеженным, глубинным наслажденьем Ичкер втянул в себя, отсмаковал озоновый нектар Отеческого бора. Он, наконец, был дома – пока в его прихожке. В сам дом не прошеных двуногих не пускали.

Что ж, надо стать четвероногим. Он вытащил из чемоданного портфеля четыре трубчатых копыта. Приладил их к рукам, ногам. И двинулся размеренным лосиным шагом по тропе. Бесстрастный, примитивный глаз «считалки» - индикатора, пересчитав квартетность ног, столь же бесстрастно пропустил его, оставив без оповещенья в своих гнездах бандо-филина, и арбалетную стрелу, и пули автомат

  • * * *

Тропа, блистая алмазной россыпью предутренней росы, уткнулась в ядовито зеленую щетину. Бесследно утонула в ней. Ичкер встал на ноги, стянул с конечностей копыта. Срезал лозину. Отмерил три шага вправо от тропы. Ткнул палкой в трясинную жижу и ощутил под ней твердь дюралевого настила. И здесь все осталось прежним. Ступил на твердь, пошел по ней, утопая в ряске по щиколотки. Луч фонаря выхватывал из волглой тьмы ориентиры: уродливость разлапистых коряг, семейство высохших осин.

Метрах в пяти в ночи нечто глубинно, тяжко чавкнуло, зашлепало навстречу. Ичкер метнулся пальцами к пластине на груди, нащупал кнопку, готовясь преобразовать фонарный луч в нещадность лазерной шпаги. В крови вскипал адренолин: неведомая плоть источала явно ощутимую эманацию разума. Нащупал фонарем источник звука, вгляделся, фиксируя в болотном разливе некое исчадье из трясины.

Облитая лучом, задышливо хрипя, цепляясь брюхом за коряги, к нему ползла пятнистая кикимора размером с бультерьера. На жабьей морде пучились, горели краснотой три глаза, торчали из губастой пасти два клыка. Свалявшаяся шерсть, вперемешку с гроздьями пиявок свисала клочьями с хребта. Жабо-собака приближалось, выхрипывая дико-речевую мешанину. В ней все разборчивее креп смысловой стержень:

- Х-р-рто-о-оя…хте-е-е-я-я…

Кикимора нащупала настил под ряской. С тяжеловесной грацией взгромоздилась на него. Застыла в трех шагах перед Ичкером. Фонарный луч бил ей в глаза. И кругло-черные зрачки в них лениво сузились в три вертикальных щели. Под жабьей мордой свисали с зобастой шеи пять пиявок. Перед мордой всполошено плясала в фонарном луче стайка потревоженных стрекоз. Из рта гибридного мутанта выстрелил белесый трубчатый язык, ухватисто поймал липучим кончиком крылатое тельце стрекозы и вместе с ней, свернувшись, втянулся в красный, хищный зев. Из ряски вывернулась гибкая спираль ужа, метнулась вверх овальною головкой и с хрустом оторвала пиявку от шеи. Заглатывая черный хвостик, змея шлепнулась в воду, плеснув ряской, и исчезла. Мутанта передернула, зоб жабо-суки всполошено и часто колыхался.

- При встрече полагается приветствовать друг друга – Ичкер присел на корточки – рад видеть вас, красотка. Ну, здравствуй. Гутен таг. Хелоу. Салам алейкум. Svaagata M Kar. ( приветствую твое появление – санскрит)

- Др-р-расту-у-у…ху-у-т-т-тен-та-а-ах, - пронизанное человечьей речью содрогнулось всем телом зоо-существо, выуживая из памяти заложенные туда приветствия.

- Предпочитаешь русский и немецкий. Ну, умница, ну, полиглотка. Благодарю за весть, ты подтвердила окончательно: здесь куролесил Гроссман! Спасибо, лапочка, иль данке шён.

- Паси-и-и-по-о-о… танке шё-ё-о-о-он!!- Переступила лапами, подняла тулово над ряской ночная собеседница. Общенье с новым богом, облившим её светом, дарило неизведанный ещё восторг.

- В тебе рефлексы говорящего попугая или зачатки разума? Не понимаешь? Ты жабо-сапиенс иль попугай болотный? Чего ты хочешь?

- Хоче-е-еш-ш-ш… хочу-у-у… хочу-у-у хр-ртоя-я-а-а-а… хде-е-е-я-я-а-а

- Что-что? Еще раз.

- Хр-р-р-т-о-о-о я-я-яа-а-а… хде-е-е-я-яа-а-а, хр-то-о я-яа… хде-е я-я-а-а!! – Сжигало неистовое возбужденье первобытный разум, он требовал ответа: кто он, вдруг осознавший сам себя? Где он? И почему один? Зачем вокруг зеленая трясина, бесчисленная хищность присосок, болезненно впивающихся в кожу? И кто эти проворные жгуты, которые выпрыгивают из воды и отдирают их?

Ичкер с пронизывающей легкостью вошел под жабий череп. И сострадательно ощутил неистовое трепыханье мысли. От необъятного могущества Вселенной, от главного вселенского пульсара – Разума бесцеремонно оторвали малую частицу и заточили в костяную клетку, где по хозяйски, нагло верховодили рефлексы и инстинкты. Теперь этот дитёныш истерзан среди них, он обозлен и рвется к материнской сути Ноосферы. Ему здесь, в клетке, страшно, одиноко.

Ичкер поднялся, возвысился пришельцем-богом, дарующим блага.

- Итак, кто ты и где ты. Ты здесь хозяйка. Вокруг твои владенья. Здесь твой дом – сказал он, вминая истину в податливый и воспаленно-первобытный разум, созданный дойч- творцом. - Ты поняла меня?

- Йа-Йа! – Смотрела на бога жабо-сапиенс тремя глазными щелями. Их буйно раздвигал экстаз.

- «Я-я» - «да-да» по русски?

- Йа-йя.. хос-с-сяйка-а-а…их би-ин ха-аус-фра-а-ау! Здье-есь мой то-о-ом… дас ист маин ха-а-аусс!!

- Зер гут, очаровашка. Мы подтверждаем нашей милостью: ты здесь хозяйка дома. И в доме надо наводить порядок, орднунг: кошмарно расплодились пиявки – паразиты. Это найн-орднунг. Вы, немцы, любите порядок наводить?

- Йа-я! Майн хаус-с-с должен имеет-ть ор-ртнунх!- Раздула зоб в неистовом восторге тварь, все лучше понимая бога, дарующего ей владения для наведения порядка.

- Ну вот и ладно. Мы заболтались. Мне пора. До встречи, ауфидерзейн, прелестное созданье .

- Найн, хер-р!! Най-и-ин…! Нато-о-о х-ховорить! Мно-хо-о-о ховорить… хово-ри-и-и со мной-й! Шнель! – Поднялась на дыбы, сжала лапы по бокам в твердеющем протесте жабо-собака с первобытным разумом.

- Я же сказал: нет времени, – уходил Ичкер. В полуобороте повернул голову: стальные ноты в голосе мутанта – это что-то новое.

- Ихь би-и-н фрау хаус-с-с… здесь мой до-ом! Над-то выполнять прик-хас!!

- Кикимора, мне не до трепа. Счастливо оставаться, наводить тут порядок и телом не хилять!

- Те-телом не хиля-я-а-а-ть… торщ-щать хак палька ху хру-си-на…

- Что?!- Он остановился, обернулся - «Не бздеть! И телом не хилять! Торчать как палка у грузина?» Ты выдала вот этот опус?

- Не б-б-з-з-ззде-еть… тор-щ-щ-щать хак палька ху хрузи-и-ина!

- Ну что ты будешь делать! В геномо-инженерные процессы и в речевое обученье к Гроссману по хулигански втерся генерал. Учту. Пока, чучундра.

Он обогнул болотное исчадье. Расплескивая ряску, куроча и сшибая зелено-листвяные блины, заскользил к суше, встававшей впереди черной стволовой чащей.

- Хальт! – скрежещущий шмоток приказа ткнулся в спину. – Ихь би-ин хос-с-сяйка! Прикхас-сы-ваю х-х-ховорить со мной!

Тяжелые шлепки за спиной приближались. Человек развернулся. К нему скакало, оскалившись, клыкастое чудище. Перед прыжком, разинув пасть, оно сложилось, напружинилось, толкнулось о настил. Ичкер, отпрянув в сторону, поддел ногой под брюхо летящий мимо кожаный мешок. Мутант перевернулся, шлепнулся на спину в ряску, обдав фонтаном зеленой жижи. Задёргался в неистовых попытках встать на лапы.

Ичкер в брезгливом удивлении смотрел: барахталось мутантное изделие с рудиментарным мозгом, именуемое в системах рабства, как «фашио». Цепь трансформаций «приказ-отказ-агрессия» в таком мозгу единообразна и стара как мир: при нарушении ( не исполнении приказа) в «орднунге» одно возмездье - смерть. Сплюнул, зашагал к суше.

Луч фонаря выхватывал из мрака бело-кипенное мерцанье болотных лилий. За спиной слабело, удалялось озлобленно-хрипатое бессилье:

- Нато х-х-ово-ри-и-ить… щ-щелове-ек… я хос-с-сяйка… прикас-с-сываю хо-во-ри-и-ить!

К О Н Е Ц.

-1
22:50
1181
13:10
Как сложно что-то сказать об этой работе.
Признаюсь честно, смутно уловила смысл. Финал (после кикиморы) не уловила вообще, мир эдакий симбиоз науки и язычества вроде бы и описывался насколько это позволяет слог подробно в самом начале, но по итогу, кто герой, куда и зачем он идет, какая у него цель, кто его послал или наоборот не послал — не ясно.
Через текст продиралась. Автор бесспорно умеет в стилизацию — текст воспринимался скорее поэмой, поэтично и с мелодией, но читать было очень тяжело.
В общем, посижу пока, подожду — может кто другой, поумнее, придет, прочтет, поймет все и мне перескажет.
22:41
Это у нас тут что? Технофэнтези? Ну-ка, ну-ка, любопытно!

Поехали:
Не используйте вайтманы и вайтмары во зло — вайтманы-ватманы-кульманы… Сложное слово придумал автор:)
Бор вобрал Ичкера в свою дремучую сущность, где источали молитвенные эманации капища древлян. — ой как сложно, автор. Половина читателей на этом закроет ваш рассказ…
тайджасси – огнемыслью или информполем вселенной — на этом сломается вторая поливина…
гася в себе самовнушением протуберанцы дикой боли — до этого уже никто не доберется…
Описание кикиморы доставило. Нет, правда здорово!
А в целом малопонятный кусок чего-то без начала и конца. О чем рассказ? О том, как крутой Ичкер куда-то шел и встретил кикимору-полиглота? А еще о каком-то загадочном матерщиннике Гроссмане, который так и остался в тумане неизвестности. И все это приправлено плохо перевариваемой горчицей псевдорусского стиля.
Сожалею, но это плохо, Автор!
Загрузка...
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания