@ndron-©

Зацепка

Автор:
Артём Филатов
Зацепка
Работа №316
  • Опубликовано на Дзен

За 91 день до

Всё утро я маялся от жары. Весна вступила в свои права как всегда неожиданно. За вчерашний день растопила снег и разметала тучи, а сегодня солнечными лучами настырно жгла мой зимний бушлат и меховую шапку. Обливаясь потом, я мысленно проклинал всё подряд. Во-первых, конечно, зимнее полицейское обмундирование. Во-вторых, оперативников за их право носить на службе гражданскую одежду. И, в первую очередь, старшего лейтенанта Терлецкого – он стоял чуть в стороне от толпы любопытствующих, одет был легко и неприметно. Ну а в-третьих, Ефимыча. Прапорщик дежурил на месте преступления вместе со мной и в точно такой же зимней форме чувствовал себя до обидного комфортно. Снисходительно косился на меня, усмехаясь в усы, а потом поднял палец вверх и нравоучительно произнёс:

– Вот послужишь с моё, и организм научится работать не по погоде, а по уставной форме. В зимней – не жарко, в летней – не холодно.

– Жду не дождусь, – буркнул я, вытирая пот со лба.

Подъехала машина Саленко. Следователь, кряхтя, выкатился из салона и начальственно приосанился. Худая, высокая фигура Терлецкого бесшумно скользнула к нему, чтобы доложить обстоятельства происшествия.

«Что тут докладывать? И так всё ясно», – нетерпеливо подумал я.

Взглянул на хмурую, похмельную рожу подозреваемого, которого держал под руку молодой, розовощёкий участковый. Перевёл взгляд на заброшенный котлован и ржавый сетчатый забор вокруг него. В заборе зияла большая дыра, а прямо за ней смущённо стояли две бутылки водки. Одна – пустая, другая – полупустая.

Тем временем Терлецкий, негромко разговаривая с Саленко, кивнул в сторону краснолицей тучной женщины – свидетельницы. Та вздрогнула и загудела:

– Алкаши чёртовы! До самой ночи здесь водку жрали, потом орать стали друг на друга. Да всё матом. А этот, – она махнула на подозреваемого, – кричал: «убью, падла». Потом, правда, затихло всё. Я в окно глядела, глядела, чтоб понять – убил или просто по домам разошлись? Но тут-то фонарей нет, темень. Плюнула, спать пошла. И вдруг такой рёв! – женщина вытаращила глаза. – Нечеловеческий прям! Вот тогда он, значит, озверел-то и того в котлован…

Она не договорила и лихорадочно перекрестилась, опасливо косясь на подозреваемого. Тот только равнодушно пожал плечами. В убийстве он не сознался, а сам был с большого бодуна – толком ничего не соображал и, что было вчера, категорически не помнил. Я лишь усмехнулся, ничуть не сомневаясь, что уже вечером этот синяк подпишет признание – Саленко таких раскалывал легко и непринуждённо.

Со лба скользнула капля пота, противно щекотнув кончик носа. Я раздражённо дёрнул головой, отчего шапка слетела наземь. Наклонился, чтобы поднять, когда в ушах вдруг застучало. Звук нарастал, и через пару секунд я сообразил, что он идёт не изнутри головы, а снаружи. Перед глазами возникла белая трость. Подняв голову, я увидел невысокого, худощавого человека лет тридцати-тридцати пяти на вид. Скромно одетого, в круглых чёрных очках, какие обычно носят слепые. Он шёл мимо, мерно постукивая тростью и высоко вздёрнув подбородок.

– Гражданин, – окликнул я, – здесь ходить нельзя. Место преступления.

– Да, знаю, – слепой повернулся на звук и остановился. – Как раз поэтому я здесь.

Сильный, приятный голос прозвучал негромко, но уверенно. Я растерянно наморщил лоб и уже собирался взять слепого под руку и просто вывести за периметр, когда голос Терлецкого за спиной заставил привычно вытянуться по стойке смирно.

– Филатов! Приведи себя в порядок, – бросил Терлецкий и коротко кивнул на зимнюю шапку, которую я всё ещё мял в руках.

Стремительно водрузив головной убор на положенное место, я с удивлением наблюдал, как старший лейтенант тепло поздоровался со слепым, деликатно взял его за локоть и повёл в сторону, что-то говоря. Слов было не разобрать, но в голосе Терлецкого слышались непривычные человеческие нотки.

– Ефимыч, а кто это? – растерянно спросил я.

– Это Серёжа, – невозмутимо ответил прапорщик. – Он иногда помогает Терлецкому.

Я заметил, что Саленко, едва завидев слепого, набычился и свирепо выпятил нижнюю челюсть. Терлецкий покосился на него, во взгляде мелькнула просьба. Следователь в ответ только плюнул себе под ноги и отвернулся.

– Помогает? – переспросил я Ефимыча. – Что тут помогать? Дело ясное! – и, спохватившись, добавил: – Да и потом, он же слепой!

– Ясное или нет – поглядим. И он не слепой. Скорей, наоборот, – прапорщик странно усмехнулся и замолчал.

Серёжа тем временем невозмутимо расположился поодаль толпы, усевшись на край грязной бетонной плиты. Терлецкий отошёл в сторону, а слепой вдруг снял очки, положил их в карман и, медленно поворачивая голову, словно прожектор маяка, огляделся.

– Чего это он? – почему-то шёпотом спросил я и поёжился.

– Осматривается, – Ефимыч пожал плечами.

Наблюдая, как Серёжа поднимается и уверенно идёт к нам с прапорщиком, зажав трость под мышкой, я вдруг понял, что, скорее всего, просто перегрелся и теперь бредил, лёжа без сознания. Пожалуй, это было единственно верное объяснение всему происходящему.

Когда слепой приблизился, он мельком посмотрел на меня и вдруг застыл на месте, вперившись взглядом. Глаза у него оказались карие, причём такие тёмные, что радужка почти сливалась со зрачком. Добрые, немного грустные, но одновременно с этим наполненные какой-то неведомой, непостижимой силой, оказывающей почти что гипнотический эффект.

Серёжа смотрел на меня с таким неподдельным изумлением, что я совершенно растерялся и под взглядом его странных глаз чувствовал себя неловко. Наконец он тряхнул головой, словно прогоняя лишние мысли, и направился к ржавому забору. Туда, где лежали сваленные в кучу массивные ржавые балки. Серёжа внимательно осмотрел их, а затем медленно повернул голову в сторону близлежащих многоэтажек и внимательно прищурился, будто что-то запоминал.

Вдруг он покачнулся, болезненно зажмурился, быстро достал из кармана очки и надел их. Обратно шёл, уже снова постукивая тростью. Под носом сверкнула алая капля.

– Простите, у вас кровь, – я робко окликнул слепого.

– Да-да, – он остановился, доставая из кармана платок. – Это бывает. Спасибо.

– И часто он Терлецкому помогает? – шепнул я прапорщику, когда Серёжа отошёл.

– Где-то раз в месяц, – ответил Ефимыч.

– В полнолуние? – усмехнулся я.

– Дурак, – покачал головой прапорщик и, чуть помолчав, доверительно добавил: – Он раньше был слепым, а потом сделал операцию на глаза. И теперь, наоборот, видит… слишком много.

– Как это?

– Точно не знаю, – Ефимыч пожал плечами. – Вроде как мозг не справляется с избытком информации. Ты ж видел кровь. Потому-то и раз в месяц. Чаще глаза открывать нельзя – опасность кровоизлияния.

– И что он увидел?

– Полюбопытствуй, – прапорщик махнул рукой в сторону.

Обернувшись, я увидел, что Терлецкий и Серёжа уходят в сторону близлежащих дворов. Следом суетливо семенила тучная свидетельница. Подбежав к Саленко, я вытянулся по стойке смирно и приложил руку к шапке:

– Товарищ капитан, разрешите мне тоже с товарищем старшим лейтенантом?

– Иди, иди, сержант, – отмахнулся Саленко и добавил: – Если любишь бродить вслепую.

Последнее слово он произнёс с явным презрением, после чего отвернулся. А я побежал, звонко хлюпая массивными ботинками по грязи, и быстро нагнал Терлецкого и остальных. Те остановились неподалёку, едва ступив с вязкого грунта на твёрдый асфальт.

– А что мы ищем? – живо поинтересовался я.

– Следы крови, – ответил Серёжа.

– А откуда здесь следы крови? – не понял я.

– А оттуда, Филатов, что будешь задавать много вопросов, пойдёшь обратно к котловану, – быстро предупредил Терлецкий, и я замолчал.

Следы крови на асфальте действительно обнаружились. Они повторялись примерно каждые десять шагов, время от времени теряясь в разлившихся лужах, и в итоге привели в один из дворов.

– А с чего мы взяли, что это кровь? – робко спросил я.

Серёжа промолчал, Терлецкий раздражённо покосился на меня, а впереди, как назло, обнаружилась кошка, старательно пытающаяся слизать очередное тёмное пятнышко с асфальта.

– Может, варенье, – тихо буркнул я.

Следы тянулись к одному из подъездов. Войдя внутрь, я наконец снял шапку и вздохнул с облегчением. Пришлось немного покататься на лифте – пятнышки обнаружились на четвёртом этаже и вели к одной из квартир. Терлецкий жестом подозвал меня, расстегнул кобуру и нажал кнопку звонка. Серёжа с женщиной остались у дверей лифта.

– Кто там? – в голосе слышалось подозрение.

– Полиция. Открывайте, – коротко сообщил Терлецкий.

Человек за дверью надолго замолчал, а потом сдавленно произнёс:

– Я не вызывал.

– Простите, но у нас для вас плохая новость, – негромко крикнул Серёжа. – Пантеру придётся отдать.

– Какую ещё… – человек за дверью запнулся, в голосе прозвучал страх. – Пантеру?

Вместо ответа Серёжа вдруг пронзительно мяукнул. Натурально, словно огромный кот. Эхо разнеслось на весь дом, но его тут же заглушил свирепый звериный рык, донёсшийся из-за двери. Свидетельница громко охнула и осела на пол. Терлецкий обернулся к ней и вежливо спросил:

– Людмила Петровна, такой рёв вы вчера слышали?

– Такой, – призналась женщина, пока я помогал ей подняться. – Только вчера злее был.

– Конечно, злее, – согласился Серёжа. – Ведь вчера зверь поранился. Заметил кота, сорвался с поводка и прыгнул в кучу балок. Вырвал себе коготь с мясом и взревел от боли. А за забором пьяный сидел, дремал. Перепугался, вскочил, попятился и упал в котлован. А всё, что сделали вы, – слепой повысил голос, обращаясь к человеку за дверью, – поймали своего питомца и побежали домой. Только вот среди балок остался оторванный коготь, а на асфальте – пятна крови. И эти следы ведут прямиком к вашей квартире.

– А потому, – подхватил Терлецкий, – если хотите, чтобы в протоколе была фраза «пришёл с повинной», спрячьте своего зверя и откройте дверь. На размышление минута.

Столько времени не потребовалось – примерно через полминуты дверь, нехотя скрипнув, отворилась.

***

Понятые, документы, протоколы – всё закрутилось в едином вихре, щедро сдобренном слезами раскаяния бывшего циркача. На улицу я вышел где-то через час. Достал сигарету, закурил и вдруг неподалёку заметил Серёжу. Он сидел на скамейке во дворе, и, немного поколебавшись, я всё же решился подойти.

– Простите.

Серёжа повернул голову.

– Как вы… – начал я, но тут же запнулся, подбирая слова. – Откуда вы всё это узнали?

– Это моя суперсила, – отшутился слепой, улыбаясь. – Видеть то, чего не видят другие.

– Ну найти коготь – ещё ладно, – потрясённо продолжал я. – Но откуда вы узнали, что это именно пантера? И то, что она прыгнула за котом. Это ведь всё фантастика просто.

– А я как раз вас и ждал, – мягко перебил Серёжа.

– Меня? Зачем? – удивился я.

– Как вас зовут, простите?

– Михаил.

– Сергей.

Я пожал протянутую руку. Серёжа немного помолчал, потом задумчиво поинтересовался:

– Скажите, Михаил. Мы раньше не встречались?

– Нет, – я качнул головой. – Я бы точно запомнил.

– Просто при виде вас у меня возникло странное ощущение, что мы раньше пересекались. Когда-то в прошлом.

Я промолчал, не зная, что сказать, а Серёжа, улыбнувшись, поднялся и сказал:

– Что ж, думаю, ещё встретимся. В будущем. До свиданья, Михаил.

Привычно стуча перед собой тростью, слепой неспешно пошёл через двор и вскоре скрылся за углом дома. А меня в это время окликнул Саленко, и голос его почти не уступал свирепому рыку пантеры.

– Сержант! Ко мне! – закричал он, и, когда я подбежал, зарычал сквозь зубы: – Тебе тут что, курорт, сержант?! Сидишь на лавочке, покуриваешь! В общем, так. Сейчас приедут ветеринары – поможешь. Ясно? И приведи себя в порядок, а то развели тут цирк – пантеры, сыщики слепые, мать вашу!

– Есть, – я быстро надел ненавистную меховую шапку, но всё же усмехнулся в спину удаляющемуся следователю.

За 60 дней до

За прошедший месяц я успел крупно облажаться. Весна – не лучшее время года для тех, кто служит в полиции. Преступлений становится больше, выволочки начальства – жёстче, и если ты не обзавёлся ни друзьями, ни семьёй, то от такой жизни иногда тянет завалиться в бар и под пару кружек пива поговорить по душам с первым встречным.

Только вот через пару дней все новостные ресурсы интернета пестрили похожими друг на друга заголовками о слепом сыщике, который расследует преступления «вместо нашей доблестной полиции». Вышло так, что в баре мне повезло нарваться на журналиста одного из сетевых изданий, который, услышав историю о Серёже, не упустил возможности её напечатать. Гнев начальства согласно субординации обрушился сверху вниз – Саленко спустил всех собак на Терлецкого, тот – на меня. В один миг я оказался в отделении тем, кому скидывали работу, которой никто не хотел заниматься, а в графике дежурств фамилия «Филатов» теперь была вписана во все праздничные дни до самого конца года.

В довершение ко всему погода словно издевалась надо мной – если месяц назад я парился в зимней форме, то теперь мёрз в демисезонке. Ветер мёл снег и бил порывами в лицо. Местом преступления в это раннее субботнее утро был общественный туалет в парке, и мы с Ефимычем дежурили перед входом. Прапорщику как обычно в любой форме всё было нипочём, а я дрожал, стучал зубами, переминался с ноги на ногу и тёр руками обледеневшие уши. Пока наконец не решился войти внутрь, чтобы хоть немного согреться.

Саленко с Терлецким о чём-то горячо спорили и почти не обратили на меня внимания. Они стояли перед распахнутой кабинкой, внутри которой на полу в луже крови сидела молодая девушка. Довольного плотного телосложения, светловолосая, с некрасивыми, неправильными чертами лица. Горло её было перерезано, светлая блузка и тёмное пальто – залиты кровью. Рядом с телом валялась полураскрытая сумочка. От пальто ощутимо несло мочой.

– За два месяца уже третье такое убийство товарищ капитан, – твёрдо сказал Терлецкий.

– Какое «такое»? – раздражённо спросил следователь.

– Девушек с синдромом Дауна. Вначале было в Коньково, потом в Алтуфьево. Вот смотрите.

Он вытащил из кармана несколько фотографий и протянул Саленко. Тот покосился, но в руки не взял.

– Не надо выдумывать маньяка там, где его нет, – отрывисто сказал следователь и махнул рукой в сторону тела. – Девушку с синдромом Дауна, вероятно, убил юноша с синдромом Дауна. Они обычно очень друг к другу тянутся – я где-то читал. И вы сами видите, что тут повсюду скорлупа от фисташек – и снаружи, и внутри, и даже на самом теле. Скорее всего, орехи грыз убийца, и только недоразвитый мог оставить такие явные следы. Так что настоятельно рекомендую отказаться от теорий заговоров и заняться реальными уликами.

Терлецкий убрал фотографии и промолчал. В это время раздался негромкий стук в дверь, и через пару секунд смущённо заглянула голова Ефимыча.

– Товарищ старший лейтенант, Серёжа пришёл.

Саленко выразительно глянул на Терлецкого и саркастично поинтересовался:

– Очередное слепое расследование? Ну пойду тогда журналистам звонить.

– Товарищ капитан, пять минут, – попросил Терлецкий.

– Ладно, пять минут, – чуть подумав, согласился следователь. – Но учтите, товарищ старший лейтенант, многое прощается только до тех пор, пока есть результат.

Он вышел наружу, а Терлецкий, мрачно взглянув на меня, приказал:

– Филатов, вернись на пост. Нечего тут слоняться.

В дверях я столкнулся с Серёжей. Мы неловко поздоровались – я чувствовал себя виноватым оттого, что его история стала достоянием прессы.

Как и было обещано следователю, на месте преступления Терлецкий с Серёжей пробыли ровно пять минут. Когда вышли, слепой держал у носа платок и был бледен.

– А почему сразу не отработали этот след из фисташек? – спросил Серёжа.

– Я подумал – глупость, – признался Терлецкий, – предположить, что убийца перерезал девушке горло, помочился на неё, а потом ушёл, щёлкая фисташки.

– Глупость, – согласился Серёжа, – но так оно и было. Так что идём по следу и как можно скорее. Пока он ещё есть.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне тоже? – решился я.

– А что, Филатов, давно с журналюгами не болтал? – резко осадил Терлецкий.

– Пусть пойдёт с нами, – вдруг попросил Серёжа.

Старший лейтенант в ответ только махнул рукой. Приняв это за утвердительный ответ, я увязался следом. Ефимыч, оставшийся на посту один, недовольно кашлянул, но промолчал.

Скорлупки от фисташек попадались с завидной регулярностью – по две штуки каждые десять-пятнадцать метров вплоть до самого выхода из парка, а потом – направо, вдоль по улице. Когда я напомнил Серёже, как месяц назад мы также шли по следу крови пантеры, он только покачал головой и коротко ответил: «Это не тот след». Спорить я не стал, но остался при своём мнении и переключил внимание на Терлецкого – возможно, сейчас был как раз подходящий момент, чтобы с ним поговорить.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился я, безуспешно прячась от метущего в лицо снега за худой спиной Терлецкого.

– Чего тебе, Филатов? – он чуть обернулся на ходу.

– Меня на девятое мая дежурным поставили. А ведь девятого – Бессмертный полк.

– И что?

– У меня дед – всю войну прошёл. В общем, я хотел… поучаствовать. Может, меня на пару часов кто-нибудь подменит?

Терлецкий надолго замолчал, а потом буркнул:

– Что-нибудь придумаем.

В устах старшего лейтенанта это означало «да». Я с облегчением вздохнул, открыл рот и собирался уже рассыпаться в благодарностях, но Терлецкий меня одёрнул.

– Расследование, Филатов, – напомнил он, и я закрыл рот обратно.

Любопытно, что след тянулся не по тротуарам, а по близлежащим газонам – преступник либо шёл по траве, а не по асфальту, либо просто кидал скорлупки в сторону, а не под ноги. Поэтому даже там, где ранние дворники уже успели подмести, след не обрывался и вскоре привёл нас в один из дворов. Затем к одному из подъездов, далее – по лестнице (хотя лифт работал) и прямиком к одной из квартир.

Но вот здесь ждало разочарование – на звонок вышел полноватый мужчина в очках. Удивлённо уставился на нас, а из глубины квартиры донёсся детский плач и женский голос. Мужчину звали Егор, и в ходе короткого разговора выяснилось, что со вчерашнего вечера он был дома с женой и ребёнком. Сам никуда не выходил, и в гости к ним тоже никто не приходил. Убитую девушку Егор никогда не видел, а, выйдя на лестничную клетку, недовольно поморщился и выругался:

– Что за свинья тут скорлупы от орехов накидала?!

– Ложный след, – хмуро заключил Терлецкий, ни к кому не обращаясь.

Егор хотел уже вернуться к себе в квартиру, как вдруг к нему обратился Серёжа:

– Скажите, а вы в последнее время ни с кем не ссорились?

– Да нет, я вообще человек мирный, – Егор пожал плечами, чуть подумал и добавил: – Хотя… Нет, ну это даже не ссора. Так, повоспитывал немного одного недоумка. Сосед по двору, – пояснил он. – Пару дней назад мусор выношу, а он стоит и ссыт на лестнице. И ведь не в первый раз. И я, и я другие уже его предупреждали. Нет, всё равно ходит по подъездам, ссыт. Ну я рассердился, мордой его в мочу ткнул, а потом ещё пинка под зад дал. Чтобы закрепить.

– Курчавый блондин? – ни с того, ни с сего спросил Серёжа.

– Да, – опешил Егор, – а как вы…

– А где он живёт? – мягко перебил слепой.

– Да здесь, в доме напротив. Сто пятнадцатая квартира. Там дверь такая, не перепутаете. Но только он с бабкой живёт, а она никому не открывает.

– Спасибо, – вежливо улыбнулся Серёжа. – Вы очень помогли.

Озадаченный Егор, совершенно не понимая, чем именно помог, вернулся в свою квартиру, а слепой повернулся ко мне с Терлецким и предложил:

– Заглянем ещё в одну квартиру?

***

Табличка с номером «115» едва держалась на одиноком гвозде. Уголок был отломан, а на самой двери красовалось множество матерных оскорблений, нацарапанных чем-то острым.

– Сергей, ты серьёзно думаешь… – вопрос Терлецкого повис в воздухе.

– Серьёзно, Игорь, – тихо, но твёрдо ответил слепой. – Здесь живёт твой маньяк.

Старший лейтенант расстегнул кобуру, искоса глянул на меня – я сделал то же самое. Серёжу Терлецкий деликатно отстранил подальше от квартиры – к лестничным перилам. Поднёс руку к кнопке звонка, как вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла седая, тощая старуха в замызганном халате. Из квартиры при этом пахнуло так гадко, что к моему горлу прилила тошнота. Дверь старуха, к счастью, сразу захлопнула, оставшись на лестничной клетке и с любопытством тараща чёрные глаза на Серёжу. В руке она держала массивную мраморную скалку.

– Здравствуйте, – вкрадчиво обратился Терлецкий к старухе. – Скажите, ваш внук дома?

– Дениску в магазин отправила, – ответила старуха. – За порошочком Мы по воскресеньям стираемся. Он – грязнуля, одёжку пачкает. А так хороший мальчик. Волонтёр. Инвалидам помогает.

– Вы потому дверь открыли? – догадался я. – Думали, ваш внук идёт? А то нам говорили, что вы никому…

– Открыла, этого почувствовала, – перебила старуха и махнула скалкой в сторону Серёжи. – Его злить нельзя – боязно.

– Бабка не в себе, – осторожно шепнул я.

Терлецкий едва заметно кивнул, не сводя глаз со старухи, и полез в карман.

– Скажите, вам знакомы эти девушки? – он протянул несколько снимков.

Старуха с любопытством взяла фотографии и принялась рассматривать. На двух снимках девушки с печатью синдрома Дауна на лицах улыбались, на двух других они же лежали в лужах крови с перерезанными горлами. Старуха вдруг засмеялась. Звонко, легко, словно смотрела школьные фотографии.

– Хорошие девочки, – одобрительно сказала она, как вдруг добавила: – Сочные, – и при этом лизнула одну из фотографий с изображением трупа.

В первую секунду я решил, что мне просто померещилось. Но старуха лизнула фотографию снова. С удовольствием, словно мороженое.

– Это ведь только самые несговорчивые, – сообщила она, доверчиво улыбаясь и потрясая зажатыми в руке снимками. – Те, что домой не хотели идти. Пойдём, других покажу. Пофотографируешь.

Старуха махнула рукой, приглашая Терлецкого внутрь, и распахнула дверь. Из квартиры при этом вырвался новый поток нестерпимой, тошнотворной вони. Старший лейтенант потянулся за пистолетом, а я с нарастающим ужасом попятился к лестнице, пытаясь дрожащими руками вытащить свой. Неожиданно налетел на кого-то спиной и обернулся.

Позади стоял парень лет двадцати. Курчавый, светловолосый, с каким-то странным застывшим выражением лица. Рот его был наполовину приоткрыт, словно парень пребывал в глубокой задумчивости. Скользнув взглядом по Терлецкому с Серёжей, он задержал внимание на моей полицейской форме и произнёс лишь одно слово: «Как?». А затем неожиданно скользнул рукой мне по правому боку и бросился бежать. Серёжу, оказавшегося на его пути, отшвырнул в сторону, кажется, стремясь выбросить с лестницы через перила. Слепой беспомощно замахал руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Трость полетела вниз между лестничных пролётов, а самого Серёжу я успел поймать в последнюю секунду.

– Стой, стрелять буду! – Терлецкий бросился вдогонку, перемахивая сразу три-четыре ступеньки.

Внизу послышался шум борьбы, короткий вскрик, произнесённое сквозь зубы «лежать», щёлканье наручников.

– Есть! Поймал подонка! – крикнул Терлецкий и добавил: – У него лезвие. Хорошо, никого не полоснул.

– Ну да, ну да, – пробормотал я со странным ощущением в правом боку.

Задрав куртку, с удивлением увидел, как на рубахе растёт мокрое бордовое пятно. А потом вдруг в довершение всего получил страшный удар по голове и, вспомнив выражение «искры из глаз», провалился куда-то в темноту.

За 44 дня до

Послышалось знакомое постукивание трости, и дверь в шестиместную палату стационара отворилась.

– Серёжа! – от неожиданности я резко вскочил с постели, отчего в перебинтованной голове загудело, а затем глупо спросил: – Вы как здесь?

– Игорь дал мне исчерпывающую информацию о вашем местонахождении, – улыбнулся Серёжа.

– Терлецкий все делает исчерпывающе, – заметил я, провожая слепого до своей койки.

– Ну и досталось же вам, – сочувственно заметил Серёжа.

– Да, это мой особый талант, – усмехнулся я. – Умудриться получить и лезвием в бок от маньяка, и скалкой по башке от его бабули.

– Жуткая семейка, жуткая, – Серёжа аккуратно присел на край кровати, опёршись двумя руками на трость, и покачал головой. – Вы ведь знаете, что нашли у них дома?

– Не стоит об этом, – попросил я и смущённо добавил: – Я пока ещё слишком впечатлительный – склонён к тошноте и головокружениям.

– Да-да, простите.

– Лучше расскажите, как вам это удаётся, – предложил я и пояснил: – С такой лёгкостью раскрывать дела.

– Ну почему все лавры мне? – возразил Серёжа. – Игорь тоже сразу понял, что след из фисташек ложный. Преступник, похоже, читал ту историю про пантеру и решил её использовать, чтобы отомстить соседу. Только обставил всё слишком неправдоподобно.

– Всё из-за меня, – виновато признал я.

– Строго говоря, – слепой улыбнулся, – именно благодаря тому, что вы разболтали ту историю журналисту, и она попала в СМИ, преступник совершил эту ошибку с ложным следом, и нам удалось его поймать. Так что на вашем месте я бы так не корил себя.

– Спасибо на добром слове.

– Нет, это вам спасибо, – твёрдо сказал Серёжа. – Вы мне жизнь спасли как-никак. А Терлецкий обезвредил маньяков. Я же только сделал пару умозаключений.

– Но откуда вы узнали, что убийца – курчавый блондин? – вспомнил я.

– А разве это не Егор сказал? – в голосе слепого послышалось притворство.

– Нет, это сказали вы. Я точно помню.

– Ну теперь всё это уже не важно, – Серёжа уклончиво махнул рукой. – После того, что случилось, Терлецкий запретил мне участвовать в будущих расследованиях. Что ж, думаю, мне будет этого не хватать. Хотя, может, оно и к лучшему. Особенно после этих звонков.

– Каких звонков?

– Да какой-то «доброжелатель» всё звонит и убеждает меня не использовать зрение, иначе случится непоправимое. То ли советует, то ли угрожает – сам не пойму. Так что… Хотя признаюсь, мне будет не хватать всех этих расследований, – он немного помолчал, а потом поинтересовался: – Как вы вообще здесь?

– Ну здесь неплохо. Жаль только, «Бессмертный полк» пропустил.

– Да-да, я помню, вы говорили про своего деда. Который всю войну прошёл.

– Всю войну, – гордо подтвердил я и улыбнулся. – Филатов Михаил Тимофеевич 1922-го года рождения

– Вас назвали в его честь? – спросил Серёжа.

– Да, – я кивнул. – У нас с ним вышла странная взаимосвязь. Дело в том, что домой с войны он так и не вернулся. А последнее письмо, которое прислал с фронта, адресовалось мне.

– Как это? – удивился слепой.

– Сам не знаю, – признался я. – Всю жизнь себя спрашиваю – как это?

– И что было в письме?

– А вот это ещё интереснее, – улыбнулся я. – Его можно будет открыть только через сорок четыре дня.

– Ну совсем заинтриговали, – Серёжа ошеломлённо покачал головой.

– Вы сказали, что вам будет не хватать расследований, – напомнил я и предложил: – Не хотите попробовать разгадать тайну этого письма. Ефимыч, ну то есть прапорщик Данилов, говорил, что вам можно открывать глаза только раз в месяц.

– Не открывать, а смотреть ими. А в остальном, всё верно – да, раз в месяц, – согласился Серёжа. – Одни врачи грозят, что если смотреть глазами чаще, велик риск мозгового кровоизлияния. А другие говорят, что, если не использовать зрение хотя бы раз в месяц, то я снова его потеряю. Вот так и живу – между врачей, – он грустно улыбнулся.

– Если раз в месяц, значит, это где-то через две недели, – прикинул я. – Хотите – встретимся, и посмотрите письмо.

– Хочу. Только зачем где-то встречаться? Приходите к нам в гости. Виноградная улица, дом шестнадцать, квартира двадцать пять.

– А жена не будет возражать? – робко поинтересовался я.

– Наоборот, – заверил Серёжа, – будет только рада, Она ведь знает, что я обязан вам жизнью. Так что приходите обязательно. А пока отдыхайте. Выздоравливайте, – он поднялся на ноги, постукивая тростью, прошёл через палату, а в дверях обернулся и повторил: – Виноградная улица, дом шестнадцать, квартира двадцать пять.

За 30 дней до

– Михаил! Очень приятно. Я – Инна, – миловидная русая девушка широко улыбнулась и за руку втащила меня в квартиру, едва я успел поздороваться. – Вы рано, ужин через полчаса. Держите тапочки!

Она выпалила всё это скороговоркой и тут же умчалась на кухню, услышав звонок телефона.

– Моя жена, – Серёжа ласково улыбнулся вслед девушке. – Она – настоящее чудо. Точнее, одно из двух. Пойдёмте, покажу второе.

– Алло! Да! – донёсся с кухни голос Инны. – Алло! Да что это такое?! Опять звонят и молчат!

Мы с Серёжей прошли в комнату. Свет здесь был выключен, в углу стояла просторная детская кроватка. Внутри, среди плюшевых игрушек сладко спал круглолицый темноволосый ребёнок в подгузнике и яркой футболке с улыбающимся жирафом.

– Это моя Надечка. Скоро будет семь месяцев.

Серёжа говорил едва слышно, но девочка всё равно проснулась и села в кроватке, сонно моргая. Заметила меня и недоверчиво уставилась.

– Смотрит, – растерянно прошептал я. – Что делать?

– Позвоните в черепашку, – посоветовал Серёжа, указывая рукой.

Над кроваткой свисал с потолка колокольчик в виде фигурки черепахи. Я легонько стукнул по нему пальцем. Колокольчик зазвенел, девочка засмеялась и замахала руками.

– Миша, – Серёжа повернулся ко мне. – Вы принесли письмо? А то со времени нашего разговора в больнице меня терзает любопытство.

– Принёс. Даже два, – кивнул я и сунул руку в карман пиджака. Вытащил небольшой пакет, развернул, аккуратно достал два потрёпанных, пожелтевших конверта. – То последнее и письмо, которое дед прислал двумя годами раньше, в сорок третьем.

– А зачем второе? – не понял Серёжа.

– Для сравнения. Там ведь странная история вышла, – мы сели за письменный стол, и я продолжил: – С самого сорок первого года дед бабке каждый месяц писал. Вплоть до августа сорок третьего, – я открыл конверт. – В этом письме дед вдруг подробно расписал, кем служит и где. Военная цензура это всё вымарала, но бабка как-то смогла прочесть. Даже подписала тут сверху. Можно, включу свет?

– Да, конечно.

Я щёлкнул выключателем настольной лампы и развернул письмо, прочёл:

– 109-й стрелковый полк 74-й стрелковой дивизии 13-й армии Центрального фронта. Помощник командира взвода пешей разведки.

– Зачем же он это написал?

– Наверно, предчувствовал плохое. И выбрал такой способ попрощаться, – ответил я и добавил: – А вскоре бабке пришла похоронка.

– Я уже совсем запутался, – признался Серёжа. – Похоронка? А откуда же следующее письмо?

– Ещё через месяц оказалось, что похоронка была ошибочной, – объяснил я. – Всё, что бабке удалось узнать – дед жив и продолжает службу в рядах Красной Армии. Написал он с тех пор всего один раз – в сорок пятом. А когда бабка написала ответ, ей сообщили, что старший сержант Филатов Михаил Тимофеевич пропал без вести.

– Всё, не могу больше терпеть. Хочу взглянуть сам.

Серёжа снял очки и взял конверты со стола. Я отошёл назад и непроизвольно поёжился, наблюдая из-за его плеча. На письме сорок третьего года старательной прописью было выведено: «Куда – село Куликовка, ул. Луговая, д. 3; кому – Филатовой Марии Степановне». На втором – то же самое, но только кривыми печатными буквами и с припиской: «Для внука. Открыть 22.06.2017 года».

Я вспомнил, как в детстве часами смотрел на эту надпись и гадал, что же такого мог написать мне дед, которого я никогда не видел, и почему это нужно прочесть именно в указанный день. На конверт капнула кровь. Серёжа надел очки и приложил к носу платок.

– Ничего не вижу, – растерянно пробормотал он. – Я не вижу, кто написал это письмо.

Эти слова заставили меня озадаченно нахмуриться.

– Если вы о том, что оно написано не дедом, а кем-то другим, – предположил я, – то и я считаю так же. Почерк совсем другой. Думаю, что кто-то просто выдавал себя за деда.

– И зачем же?

– Может, дезертир какой, – я пожал плечами. – Ну, смотрите – прибился к полку, его, конечно, сразу допрашивать. Кто, откуда? Он называет имя деда, так и так – 109-й стрелковый полк 74-й стрелковой дивизии 13-й армии Центрального фронта, был помощником командира взвода пешей разведки. Посылают запрос, приходит ответ – да, служил, полк понёс серьёзные потери в боях, взвод был уничтожен. И остаётся этот самозванец под именем деда служить в новом полку. И служит там вплоть до самого сорок пятого, пока вдруг не возникает какая-то опасность раскрытия его обмана. Тогда-то он и пропадает.

– Но для чего посылать письмо? – заметил Серёжа. – Да ещё и не вашей бабушке, а вам. В будущее. И потом этот человек должен был очень многое знать о вашем деде – где он служил, домашний адрес, имя и фамилию жены. Откуда ему всё это знать?

– Не представляю, – честно признался я. – Ничего не представляю. Была надежда, что вы найдёте какую-то зацепку. Вы же всегда их находите.

– Осталось ждать всего тридцать дней, – заметил Серёжа. – Честно говоря, я бы тоже очень хотел узнать, что написано в этом письме. Может, тогда пойму, почему мне в этот раз не удалось найти… – он помедлил и улыбнулся, – зацепку. Только, знаете, я использую это слово совсем в другом значении.

– В каком же?

– Я ведь по образованию психолог, а в этой науке есть теория привязанности о взаимоотношениях между родителями и детьми. Под «зацепкой» же я подразумеваю любую эмоциональную зависимость. У человека может быть зацепка с социальной сетью, со старыми вещами или запахами. С телепрограммой или человеком, с алкоголем или любимым котом. У Терлецкого, например, зацепка с его работой, у меня – с женой и дочкой. А у вас с прошлым. Вы фактически живёте им.

– Не зазорно жить прошлым, если это славное прошлое, – обиженно заметил я.

– Я и не спорю, – согласился Серёжа. – Вот смотрите. Мой научный труд.

Он наощупь открыл ящик стола и вытащил стопку печатных листов.

– Вы сами всё это напечатали? – удивился я.

– Для слепых тоже есть клавиатуры, – мягко заметил Серёжа и продолжил: – Я собрал воедино множество примеров из реальной жизни, когда у людей, потерявших свои зацепки, радикальным образом изменялись личностные качества. Каждый из нас изо дня в день испытывает эмоции, провоцируемые его индивидуальным набором зацепок. И знаете, что? Без них мы бы были совершенно другими. И вы, и я. Кто угодно.

За 14 дней до

День рождения Терлецкого отмечали допоздна. За сдвинутыми столами сидели сам именинник, вечно сиплый лейтенант Мазуров, молодой, совсем ещё зелёный младший сержант, которого, кажется, звали Витя, а ещё Ефимыч, я и Серёжа. Последний, приняв на грудь несколько стопок водки, кардинально видоизменился – смеялся, шутил, с удовольствием ввязывался в споры и вообще вёл себя, как мальчишка. Терлецкий всё поглядывал на него, словно хотел что-то сказать, и после очередного тоста скомандовал:

– Сергей, в мой кабинет.

– Я ничего не видел, товарищ начальник, – упреждающе поднял руки Серёжа, вызвав взрыв хохота.

Старший лейтенант тоже улыбнулся и добавил:

– Пойдём, пойдём. И завязывай с этими «слепыми» шутками. Тут все знают, что ты наоборот… слишком зрячий.

Они вышли за дверь. Ефимыч задумчиво закурил, Витя задремал, положив голову на стол, лейтенант Мазуров безуспешно пытался наколоть на вилку вёрткий маринованный огурец, а я, пошатываясь, отправился в туалет.

В коридоре в целях экономии почти весь свет был выключен. Этажом ниже, разрезая вечернюю тишину, раздался пронзительный звонок телефона на посту дежурного. Из-за двери кабинета Терлецкого доносились спорящие голоса. Я прислушался.

– Даже не начинай, Игорь, – говорил Серёжа. – Мне и раньше было это неловко, а теперь, когда больше ничего не расследую, тем более.

– Не спорь, Сергей, – возражал Терлецкий. – Я всё равно и дальше буду отдавать тебе часть своей зарплаты. Ты заслужил, и у тебя маленький ребёнок. Филатов, хватит там топтаться! Заходи уже! Твой одеколон всё равно ни с чем не перепутать.

Я смущённо приоткрыл дверь.

– Филатов, правда, ведь Сергей – прекрасный сыщик? – поинтересовался у меня Терлецкий.

– Более чем, – согласился я, входя внутрь. – Великий сыщик.

– Сергей троих таких, как Саленко стоит, – заявил старший лейтенант, тут же сам на себя махнул рукой и принялся сам с собой спорить. – Да что там троих! Десяток Саленко! Сергей, ты должен следователем работать, а не этот…

– Здравствуйте.

В дверях стоял следователь Саленко. Из-за его спины растерянно выглядывали Мазуров, Ефимыч и заспанный Витя.

– Так и знал, что застану вас на работе, Игорь Дмитриевич, – как ни в чем не бывало улыбнулся следователь. – Правильно – жены, детей у вас нет, торопиться в день рожденья некуда. А потому поздравляю, желаю всех благ!

Он вручил Терлецкому «паркер» в подарочном футляре, крепко, даже грубо, пожал руку, после чего повернулся к Серёже и притворно-доброжелательно сказал:

– Рад, Сергей, что и вы здесь. Наконец мне представился случай поблагодарить вас за неоценимую помощь, оказанную следствию.

– Не стоит благодарности, – сдержанно отозвался Серёжа.

– Не скромничайте, очень даже стоит, – уверил Саленко. – И с предложением, что вам нужно работать в Следственном комитете, я в целом согласен. Но только поймите меня правильно – слепого в СК не возьмут, а человек зрячий должен будет пройти собеседование глаза в глаза. Вы ведь способны поговорить глаза в глаза?

Последние слова следователь не сказал, а скорее процедил сквозь зубы.

– Способен, – также процедил Серёжа и, не раздумывая, снял очки.

– Товарищ капитан! Сергей! – в голосе Терлецкого послышалась просьба.

– Серёжа, месяц ведь не прошёл! – воскликнул я.

Он не ответил и не взглянул на меня. А Саленко только усмехнулся:

– Месяц? Какой ещё месяц? Наша служба ежедневна, – следователь подошёл к Серёже вплотную и, пристально глядя в глаза, произнёс: – Итак, Сергей, представим. Вы обнаруживаете бомбу. Ваши действия?

– Вызову сапёров, – Серёжа тоже смотрел на следователя в упор, как вдруг дёрнул глазом, словно от боли.

– Сапёры не смогут её обезвредить, – покачал головой Саленко. – Это необычная бомба. Настолько необычная, что никто даже не подозревает, что это, на самом деле, бомба. Наоборот, считают её чем-то полезным.

– Может быть, тогда это не бомба? – с глазами Серёжи творилось что-то странное – взгляд будто расслаивался, а зрачки безостановочно сужались и расширялись.

– Нет, – уверенно сказал следователь. – Я точно знаю, что это бомба. И знаю, что она обязательно рванёт. Так вот вопрос – пройти мне мимо или взорвать её самому?

– О чём они говорят? – непонимающе спросил Витя у Ефимыча, но прапорщик только шикнул.

Из носа Серёжи показалась капелька крови, веки мелко задрожали. Он подошёл к Саленко вплотную и ровно произнёс:

– Надеюсь, вы понимаете, товарищ капитан, что того, кто взорвёт бомбу, обязательно накроет взрывной волной.

– Понимаю, – негромко ответил Саленко.

Взгляд Серёжи вдруг расфокусировался, он покачнулся и выронил очки. Из носа хлынула кровь.

– Серёжа! – я успел подхватить его, уже падающего без сознания.

За 7 дней до

Целую неделю я пытался связаться с Серёжей. Когда он пришёл в себя на дне рождения Терлецкого, то наотрез отказался от врачебной помощи, уверил, что с ним всё в порядке, и просто ушёл домой. Но с тех пор абонент был не абонент – я звонил каждый день, но слышал лишь – «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Вот и сегодня – я набирал его номер, когда мы выезжали на вызов, лишь краем уха услышав произнесённое дежурным «двойное убийство». Потом набирал номер, пока мы ехали. Но ответ был всё тот же:

– Телефон абонента выключен или…

Чертыхнувшись, я сбросил вызов и услышал, как Ефимыч, сидящий за рулём, спросил Терлецкого:

– Виноградная?

– Улица Виноградная, дом шестнадцать, квартира двадцать пять.

Старший лейтенант ответил как-то странно, его голос дрожал, и прежде чем я понял, откуда знаю этот адрес, дыхание вдруг перехватило. Всё моё тело покрылось льдом, давящим на грудь и леденящим ладони. А то, что было потом, я запомнил лишь фрагментами.

Помнил, как на лестничной клетке нас встретил бледный, словно мел, мужчина и, с трудом шевеля непослушными губами, сказал: «Это я вас вызвал. Я сосед». В глазах у него застыл ужас, а на стене рядом алел отпечаток ладони.

Помнил, как Терлецкий стоял перед детской кроваткой. Неподвижно, вытянувшись будто струна. С безумной надеждой в глазах, что увиденное имеет какое-то логическое объяснение. В кроватке, на залитом кровью матрасе, среди детских игрушек лежала куча вязкой мясной каши, а в ней – подгузник и футболка с изображением жирафа. Надежда в глазах Терлецкого погасла, и с отсутствующим выражением лица он стукнул пальцем по колокольчику-черепашке. Динь. Потом ещё раз. Динь.

Помнил, как в кухне я бездумно таращился на лежащую на стуле одежду Инны, из-под которой на пол, в большую лужу свернувшейся крови медленно капала мясная каша. За моей спиной работал телевизор – кто-то картаво шутил со сцены, а зрители в зале радостно смеялись.

Помнил, как сосед рассказывал, что вышел вынести мусор и увидел приоткрытую дверь.

– Я заглянул – вдруг помощь нужна, – объяснял он, а потом запнулся и страшным шёпотом спросил: – Он что, убил жену и ребёнка, а потом… перемолол их… в фарш?

Помнил, как на лестничной клетке я уставился на красный отпечаток ладони, а неподалёку безмолвной, неподвижной тенью стоял Терлецкий. Рядом с ним красный, как рак, Саленко безостановочно покашливал, прочищая горло, и вытирал платком пот со лба.

– А я ведь так и знал, – произнёс следователь, и в его голосе промелькнуло торжество своей правоты.

Тень Терлецкого вдруг превратилась в прежнего старшего лейтенанта, который мёртвой хваткой вцепился в Саленко и повалил его на пол.

– Из-за тебя! – безумно орал Терлецкий. – Это всё из-за тебя! Сволочь!

Он яростно молотил следователя кулаком куда попало – по зубам, по носу, по лбу. На крики выбежал Ефимыч. Оттаскивая Терлецкого, он осуждающе воскликнул: «Миша, чего ж ты стоишь?».

Следующий день я уже помнил целиком. Терлецкий уволился, и было ясно, что он легко отделался. О происшедшем мы с Ефимычем помалкивали, а следователь, усыпанный синяками и ссадинами, всем говорил, что споткнулся и упал с лестницы, будучи под впечатлением от увиденного на месте преступления. Саленко, кстати, в тот же день добился постоянной охраны – лейтенант Мазуров подтвердил, что Серёжа угрожал следователю в день рождения Стрелецкого.

Что же касается самого Серёжи, после заключения криминалистов его объявили в розыск как особо опасного преступника, но найти не могли. Газетчики как обычно пытались перещеголять друг друга – цинично окрестив слепого «Мясорубом», они додумывали шокирующие детали и делали глубокие умозаключения.

Моя жизнь, тем не менее, продолжалась. Работал я теперь под начальством Мазурова, считал дни до открытия письма, а по ночам мне снилось, как люди растекаются в мясную кашу.

Несколько дней спустя всех потрясло неожиданное известие – Саленко был убит. На следующий день меня вызвали в Следственный комитет. Пока я ожидал в коридоре, за одной из дверей послышался яростный крик:

– Вы это бросьте! От капитана юстиции осталось только, что называется, мокрое место, только какая-то каша, а вы мне тут рассказываете, что в квартиру никто не заходил! Проверьте ещё раз записи с вашей проклятой камеры!

Допрашивали меня несколько часов, за которые я успел рассказать и про пантеру, и про курчавого маньяка, и про визит Серёжи в больницу, и даже про его научный труд о зацепках. В коридоре столкнулся с Терлецким – его тоже допрашивали. Мы коротко кивнули друг другу и разошлись в разные стороны – говорить было не о чем.

Вечером я, вконец измотанный, уже почти уснул под монотонно бубнящее в наушниках радио, когда вдруг услышал фразу ведущей:

– После рекламы – новости спорта. А мы с вами услышимся уже завтра, двадцать третьего июня.

Если завтра двадцать третье июня, значит, сегодня было двадцать второе. Письмо! Странно, но мысль об этом не оказала на меня должного действия. С самого детства я ждал этого момента, а с начала года считал дни, но теперь… После всего, что случилось за последнее время, мне было почти всё равно. Сонно морщась, я поднялся с постели, прошёл к столу, достал из ящика конверт. Вскрыл его.

Вечер был жарким, душным, без малейшего ветерка. За окном гудели цикады, где-то далеко несколько пьяных голосов вразнобой пытались затянуть какую-то песню. Я развернул пожелтевший листок и начал читать:

«Дорогой Михаил!

Я не маньяк-убийца, но и не великий сыщик. Всё, что случилось – лишь последствия моей суперсилы – видеть то, что не могут другие. Ведь, глядя на что-то, я видел сразу и настоящее, и прошлое. Это словно слоёный пирог из огромного количества информации и, конечно, большая нагрузка на мозг. Скажу, что, увидев вас впервые, я очень растерялся. В вашем «пироге» был очень странный, свежий слой – опираясь на точку нашего знакомства, он уходил одним концом в прошлое, а другим исчезал в будущем. Кажется, это называется петлёй времени. Похоже, из-за этого парадокса я и не смог помочь вам с письмом. Ведь тогда у него ещё не было прошлого – я пишу письмо только теперь.

Как бы там ни было, всё изменилось после того разговора с Саленко. В моей голове будто лопнула какая-то струна, и, очнувшись от обморока, я ощутил, что способен на большее. Это чувство не покидало меня, лишив покоя, аппетита и сна. Однажды утром я всё же поддался ему и снял очки. Результат оказался ошеломляющим – меня начало затягивать в прошлое. К несчастью, имея очень сильную зацепку с женой и дочкой, я, сам того не желая, потянул их за собой. Но реальность, раздвинувшая свои границы передо мной, к ним оказалась беспощадной. С тех пор прошло два года, но в мыслях я всё ещё стою там, у кроватки своей Надечки и, ковыряя пальцем кровавую, липкую кашу, пытаюсь понять, куда же делась моя дочка.

От случившегося мой разум помутился. Помню, как, шатаясь из стороны в сторону, выбежал из квартиры, добрался до верхнего этажа и бросился в окно. А меня вдруг перекинуло на месяц в прошлое.

Обрадованный, я задался целью спасти жену и дочку. Пытался встретиться с самим собой, но не мог – каждый раз меня просто перебрасывало в пространстве. Похоже, у природы на такой случай существовал свой защитный механизм. Тогда я стал звонить самому себе по телефону, а потом вдруг вспомнил, что всё это уже было и ни к чему не привело.

Мне пришлось уяснить простую истину – невозможно изменить своё прошлое, оно уже случилось. Осознание этого привело меня к новым попыткам самоубийства, но вместо такой желанной смерти меня снова и снова кидало во времени и пространстве. А со временем я наконец научился управлять этими прыжками.

Итак, мне больше не требовались очки и трость, спасти семью я не мог, равно как и покончить с собой. Оставалось посвятить себя мести. Саленко… Моя ненависть к нему достигла такой силы, что стала зацепкой, и я уже знал, как это использовать. Не жалейте следователя, Михаил – он взорвал эту «бомбу», значит, ему и отвечать за последствия. Добавлю только, что адрес Саленко мне дал человек, который всё делает исчерпывающе.

Стоя возле спящего следователя, я думал: «Куда теперь?». А потом вспомнил Ваши слова. «Не зазорно жить прошлым, если это славное прошлое». Хорошие слова, и они помогли мне принять решение. Я прыгнул в прошлое, Саленко потянуло следом, а, что было дальше, вы знаете.

Моя же история на этом только началась. Благодаря всему, что я узнал о Вашем деде, мне удалось влиться в ряды Красной Армии под его именем. Более того, здесь я стал солдатом, храбрость которого ставят в пример другим. А как же иначе? Ведь терять мне больше нечего, да и умереть я, по правде, не могу – мироздание каждый раз меня выручает.

Так или иначе, но сейчас уже январь сорок пятого, и завтра в полк должен прибыть корреспондент, чтобы написать обо мне статью. Интуиция подсказывает, что на фотографии в газете мне появляться не стоит, а потому, когда это письмо попадёт военным цензорам, я уже буду далеко. Именно поэтому и пишу Вам сейчас – другого шанса может не быть. Отдельно прошу прощения за почерк – писать я научился недавно.

Знаете, иногда я всё же возвращаюсь в то время, когда моя семья ещё была жива. Звоню Инне и молчу. Просто, чтобы услышать её голос. Но в прошлом мне всё-таки как-то спокойнее. Если Вам интересно, куда я отправлюсь теперь, то оставлю подсказку. Один из моих однополчан любит подолгу и в подробностях рассказывать про своего прадеда, который пропал без вести на полях Отечественной войны 1812-го года. Удачное совпадение, как считаете? И фотографию тогда ещё не изобрели.

0
17:58
453
Владимир Чернявский

Достойные внимания