На закате

- Ты кого-нибудь видишь, пап? Никто не едет? – спросила Мария.

Мы сидели у дороги уже больше двух часов, Мария рисовала палкой на песке какие-то нелепые фигуры, её губы пересохли от жары, на лбу блестели капельки пота. Она кашляла, казалось, через каждые 10 секунд, и меня начинало это выводить из себя. Я бродил туда-сюда, злясь на себя за беспомощность, а на палящее солнце - за безжалостность. Но что я могу поделать? Мы застряли в чертовой глуши, и уже несколько часов мимо не проехало ни единой машины, не прошло ни единого путника, да что говорить, даже птица не пролетела…

Я вез Марию на своем стареньком пикапе в город к врачу. В последнее дни ее кашель все усиливался, и ничего не помогало. Очень нехотя, я решил воспользоваться услугами докторов в белых халатах, хотя, на мой взгляд, все их лекарства приносят пользу только тем, кто их производит. Но я начинал отчаиваться: рисковать здоровьем дочери я не мог.

В город мы не выезжали без малого семь лет. А живем мы от него в ста пятидесяти километрах, из которых только тридцать можем проехать по асфальтированной дороге. В последний наш заезд, я возил свою жену на прием к врачу, когда она была беременна, тот настоятельно рекомендовал остаться в больнице, что ни меня, ни Вету не устраивало. С тех пор мы зареклись больше никогда не выезжать в город, только при сверхострой необходимости.

Уже два года мы с Марией живем вдвоем, Вета ушла на охоту в лес, когда я лежал со сломанной ногой (упал с дерева, собирая мед), и не вернулась. Я искал ее каждый день в течение шестидесяти трех дней – напрасно. Конечно, двигался я очень медленно, превозмогая адскую боль в сломанной ноге. Но я знал каждое дерево, каждый куст, каждую яму в нашем лесу. Почему я зову его наш? А потому что на ближайшие сто гектаров вокруг нет ни единой живой души. Хозяева здесь только мы, ну, и медведи. Видимо, одному из них она и попалась. Они, как правило, обходят наше жилище стороной, так как по периметру у нас стоят капканы и натянута проволока. Вета была умной и бесстрашной, смелой и выносливой. Но, видимо, медведь, оказался сильнее.

Внешне Мария пошла в нее: карие глаза с хитрым огоньком, слегка вздернутый нос и черные, как вороново крыло волосы. Только вот ни Ветин интеллект, ни её характер ей не передались. То время, что мы не посвящали охоте и приготовлению пищи, мы целиком и полностью посвящали Марии. Учили её всему, что знали, но почти без толку. В свои шесть лет Мария только научилась читать по слогам и считать в пределах десяти. Я кандидат физико-математических наук, Вета – искусствовед, а наша дочь – умственно-отсталая. Вот такая ирония. Изолировавшись от цивилизованного мира, мы хотели быть особенными, лучшими представителями своего вида. А в итоге, наш ребенок имеет те же проблемы, что и дети тех, кто постоянно ест фастфуд, днями смотрит телевизор и пьет колу литрами.

Но я люблю ее, ведь это моё дитя, и я в ответе за всё, что с ней происходит.

- Нет зайка…Никто не едет.

- Мне очень жарко и я хочу пить!

- Потерпи, дружок, скоро обязательно кто-нибудь проедет и нам помогут.

- Пить! Хочу пить!

- Детка, ты всё выпила, запасов не осталось.

- Почему ты взял так мало воды???

Её кашель становился всё хуже и хуже, она не могла договорить слово, чтобы не закашляться. Я терял голову. И действительно: почему я взял так мало воды? Почему я был уверен, что моя машина меня не подведет? Что топливо, которому больше десяти лет, будет исправно выполнять свои функции?

Может, я просто устал, может, я хочу уйти на охоту и быть пойманным медведем? Может.

Решение уйти жить в лес мы с Ветой принимали осознанно. Мы не хотели растить наших детей среди всего того мусора и грязи, которыми пестрит современное общество. Наш путь отшельничества начался с жизни в деревне. На все наши сбережения мы купили маленький домик, завели скот и начали вести свое хозяйство. Дальше – больше. Идея отойти от всего мира на сто процентов не оставляла нас, и после года жизни в деревне мы начали искать подходящее место в лесу. Жить в единении с природой – это всё, чего нам хотелось.

Каждый день мы выходили в лес на рассвете и возвращались, когда солнце уже заходило за горизонт. После трех месяцев поисков мы нашли идеальное место. Небольшая поляна недалеко от истока горной реки стала для нас настоящим домом. В течение нескольких месяцев мы обустраивали свое жилище, сходив в деревню всего раза два. Мы были счастливы. И хотели сделать счастливыми наших будущих детей.

Все наши родственники и друзья посчитали нас сумасшедшими. Жить в деревне еще куда ни шло. Но полное отшельничество? Никогда. Нам было их жалко. Ведь их сознание было не способно принять тот факт, что человек может отказаться от владения новым айфоном, пластических операций по увеличению груди, кофе с донатом с утра, бургера в обед и попкорна и чипсов перед телевизором перед сном. Они не могли осознать, что можно заменить всё это на пробуждение с первыми лучами солнца, умывание в горной реке, приготовление завтрака на костре, исследование леса, собирательство и охоту. Им было невдомек, что закат, открывающийся с вершины горы, куда более живописный, тем то, что показывают в вечерних новостях. Мы были лишены ненужных новостей, сплетен и обязанностей. Мы были свободны.

- Папа, а если никто так и не приедет, что мы будем делать? Поедем домой? – спросила Мария, дорисовывая песочному чудовищу глаза.

На этот вопрос у меня не было ответа. Я сам еще не решил. Мой пикап, простоявший без дела около семи лет, с трудом вывез нас на проселочную дорогу и сдох. До города оставалось где-то сто двадцать километров, дорога вела в деревню, до которой было еще километров семьдесят. Я не был уверен, что в деревне еще кто-то живет, а перспектива нести Марию до города на руках при тридцатиградусной жаре оптимизма не внушала.

-Я есть хочу…

Надо было действовать:

-Поднимайся! До города пойдем пешком!

-Ну, пап…Я хочу есть… Я хочу пить... – Мария медленно поднималась, что начинало меня раздражать. Я крепко схватил ее за руку и потянул. – Идем, нечего упрямиться!

- Папа, мне больно, отпусти!

Но я тащил её, не обращая внимания на её стоны и всхлипы. В конце концов, из-за кого нам пришлось опять ехать в город? Если бы не её чертов кашель, то мы бы сейчас готовили обед, она читала бы мне Тома Сойера, делая ошибки, а я не пропустил бы ни одной, она бы обводила их кусочком угля, и на завтра мы бы снова читали эту часть текста, и ошибок было бы немного меньше. Но, нет, под палящим солнцем мы идем в город, потому что Мария ночью не любит накрываться, а ночи в лесу холодные. Вот и заработала, ни то воспаление легких, ни то еще что.

Мария всхлипывала и медленно плелась за мной. Злость придавала мне силы, и, в конце концов, я понес её на руках. Она жалобно всхлипывала, и кашляла, кашляла, кашляла…Через некоторое время, наверное, от усталости, Мария уснула у меня на руках. Дыхание ее было очень тяжелым, с постоянными хрипами, губы сухие, щеки впалые и бледные…И только в этот момент я понял, что она выглядит умирающей.

Я резко остановился, всё осознав. Знаете, так бывает, на тебя вдруг наваливается такой ясный и непротиворечивый ответ на вопрос, которым ты задаешься уже, кажется, тысячу лет. И этот ответ, он бьет в тебя, как молния бьет в одинокий дуб в поле. И ты понимаешь, что это единственно верный ответ. Все твои оправдания и домыслы – пустышка. А вот это – единственно верное решение проблемы. Я виноват. Я думал, что мы сверхлюди, нам не страшны ни голод, ни болезни. Мы выносливые, и сможем вынести любые физические лишения. Я – да. Но не Мария, она всего лишь ребенок…

Крепко поцеловав ее в лоб, я, что есть сил, бросился бежать по направлению к деревне. Сейчас, главное, добраться туда, где можно будет дать Марии еды и воды, и где она сможет отдохнуть. Переночуем там, а с утра найдем того, кто отвезет нас в город.

Я мчался семимильными шагами, невзирая на зной. Дыхание Марии становилось все слабее и слабее, а хрипы все сильнее. Я не видел ничего вокруг, у меня была единственная цель – донести Марию до деревни до захода солнца, донести Марию до деревни, донести Марию до деревни живой…

Очертания домов я увидел, когда уже смеркалось, мои ноги болели так, будто их били тупым молотком сутки без перерыва, а поломанная нога и вовсе гудела так, будто сломалась снова. Голова болела, горло раздирало от сухого воздуха и отсутствия воды, если бы не моя цель, по ощущениям, я бы умер. Мария лежала у меня на руках, почти бездыханная, тоненькая струйка воздуха выходила из ее рта, вперемежку с ужасными хрипами – счет шел на минуты.

В деревню я вошел на закате. Я шел мимо ветхих домов и медленно начинал осознавать, что здесь никого нет. А на месте нашего бывшего дома и вовсе пустырь. Вдалеке я заметил колодец, и из последних сил рванул к нему. Оставалось только надеется, что он не пересох. Прибежав к колодцу, я аккуратно положил Марию на землю, она издала затяжной стон и вдруг наступила тишина, абсолютная тишина. Не было слышно ни так раздражающего меня кашля, ни стонов, ни всхлипов, ни хрипов, ни дыхания…

Это был конец. Конец так и не начавшейся жизни.