Мигрень

У Гретхен сильно болела голова. Принятая пару минут назад таблетка еще не начала действовать, и женщине приходилось терпеть еле выносимую пульсацию в левом виске и затылке.

В последние несколько дней мигрень была особенно сильной. Пытаясь отвлечься от боли, Гретхен фокусировалась на работе. Эту ночь она провела в лаборатории, в окружении томографических сканов, схем нейросетей и образцов цефалоидного гидрогеля. К счастью, в комплексе были свои собственные первоклассные душевые – администраторы денег не жалели.

Сади, ее пациентка, пришла очень рано – ожидая Гретхен, она просидела в темном коридоре полупустого института. Сегодня ей предстояло обследование мозга, вернее, той штуки, что была на месте ее правого полушария.

Когда Гретхен была студенткой биомедицинского колледжа, в Когнитроне – научно-исследовательском комплексе в форме гигантского бублика – провели первую в мире операцию по протезированию полушарий. Участником эксперимента стал молодой мужчина с огрызком вместо половины мозга. Неукротимая эпилепсия, вызванная энцефалитом Расмуссена, вынудила хирургов срезать всю кору с пораженного полушария будто гнилую мякоть с яблока. Тяжелые приступы прекратились, но дорогой ценой: пациент заработал паралич на полтела, стал хуже видеть и перестал связно говорить.

Амар Сингх – ведущий нейробиолог Когнитрона – предложил больному принять участие в испытании цефалоида Волкова – экспериментального протеза головного мозга. Тот быстро согласился. В ходе двухдневной операции хирургический автомат аккуратно присоединил синтетическую органику к синапсам и сосудам оставшегося полушария. Всего лишь через несколько недель мужчину выписали – полностью здоровым.

С тех пор пересадку цефалоидов перенесли около сотни человек, не только безнадежные эпилептики, но и те, кто получил серьезные черепно-мозговые травмы. Половинники, как их неофициально окрестили ученые, быстро возвращались к нормальной жизни.

Только вот Гретхен не разделяла ликования нейробиологов. Ей не нравилась сама идея помещать в человеческую голову нечто настолько чужеродное. Дело было не в эстетике, хотя ничего более мерзкого Гретхен не видела: черно-серая масса микроскопических нитей внутри желеобразной оболочки – гидрогеля. Даже сами создатели цефалоидов не знали всех свойств своего изобретения. Но хирурги Когнитрона с воодушевлением пихали эти комки высокоорганизованной слизи в черепа несчастных и поднимали за это бокалы.

Гретхен защитила диссертацию у самого Сингха и после аспирантуры получила место в лаборатории психоневрологии Когнитрона. Своим научным интересом она избрала половинников, желая узнать, сколько в них осталось человеческого.

В принципе цефалоиды Волкова становились такой же полноценной частью человеческого тела, как и обычный мозг. Они быстро перенимали личность, знания и опыт от здорового полушария, заменяя недостающую половину. И все же была существенная разница. Когнитивные способности половинников зашкаливали. Это были невольные гении, чей интеллект в два, а то и в три раза превышал норму. Именно так – норму.

Их умственные способности были патологически высоки. Превращались в форму агрессивной синестезии, когда звуки имели свой цвет и запах, а в воздухе плавала аура дифференциальных уравнений. Половинники становились подобием демона Лапласа, предсказывающим падение чашки по движению пылинок в воздухе. Их наблюдательность била рекорды, а способности просчитывать причинно-следственные связи позавидовали бы лучшие гроссмейстеры мира.

Но Гретхен волновало не это. У некоторых половинников наблюдались странные симптомы, и у Сади Ном они были самыми пугающими.

Еще неделю назад, на первом приеме у Гретхен, Сади жаловалась на ощущения чего–то невидимого позади нее. Она боялась оглядываться и смотреть в зеркала. Ее мучили ночные кошмары, в которых что–то запрыгивало внутрь нее и начинало управлять конечностями.

– Мне часто кажется, что левая половина моего тела принадлежит не мне, – говорила Сади. – Я вижу эту отвратительную руку, эту ногу, мне хочется оторвать их от туловища. Словно ко мне пришили часть трупа, который вдруг ожил и пытается быть мной. Я чувствую несогласованность движений. Будто вы смотрите на отражение в зеркале и видите, что оно запаздывает на доли секунды. Это сводит с ума.

Апраксия, то есть расстройство целенаправленных движений, у других половинников не наблюдалась. Сади по неизвестной причине была уникальна.

– Я с детства терпеть не могла математику и физику и никогда не была интеллектуалкой, – продолжала пациентка. – Благополучно забыла все, что нам преподавали в школе. Но сейчас у меня дома одни учебники по квантовой и ядерной физике, а в гараже стоит странная научная штуковина. Вся бумага в доме исписана уравнениями и формулами, даже салфетки. Но я не помню, как делаю все это. Сплошные провалы в памяти.

В истории болезни Сади не было ни строчки – Гретхен была первой, кто занялся ею после выписки. Не удивительно, если признать – в Когнитроне забывали про пациентов, которые покинули комплекс без посторонней помощи.

– Я знаю, что в мою голову встроили компьютер. Возможно, все дело в этом. Но я чувствую еще кое-что, что-то чужое. Оно у меня в подсознании и то всплывает, то уходит в глубину. Во время приступа оно вытесняет меня, а мои мысли… Они просто перестают быть моими. Перед глазами всплывают какие-то геометрические образы атомов, природных сил…. Не знаю, как это описать. Иногда я чувствую злость, словно что-то недовольно тем, что я делаю. Боюсь представить, что произойдет, если оно совсем разозлится.

Гретхен попыталась успокоить Сади:

– Понимаете, пересадка цефалоида, как и любое радикальное вмешательство, иногда вызывает побочные эффекты. В здоровом полушарии мог произойти микроинсульт, что нарушило связь с цефалоидом. Мозг умеет восстанавливаться, и через какое-то время симптомы исчезнут.

Как и следовало ожидать, эту чепуху (Гретхен сама в нее не верила) Сади благополучно пропустила мимо ушей.

– Если эту дрянь еще не поздно удалить, то, пожалуйста, сделайте это. Я проживу с параличом, но не желаю быть трупом.

Гретхен сочувственно посмотрела на девушку.

Сади была первой в ее практике, кто говорил и действовал, как человек, а не как инопланетянин. Испуганная девушка, которая не понимала, что с ней происходит. Она просила о помощи в единственном месте, где, как считала, ей могли помочь. Но кто знал, как лечить цефалоиды? Гретхен подозревала, что никто.

Удаление цефалоида, пусть даже одного, стало бы чувствительным ударом по репутации Когнитрона. Сингху понадобятся особые основания, чтобы одобрить рискованную для его карьеры операцию. Но ему следовало отдать должное: на свете были вещи, которые этот ученый ставил выше своих интересов. В этом смысле Гретхен повезло.

Она сказала Сади, что попробует помочь.

Вдруг у нее и вправду что–то получится?

С тех пор прошло всего несколько дней, но Гретхен не теряла времени. Она добралась до архивных записей, посвященных разработке цефалоидов. Спустилась в самые недра местного бюрократического ада. Прошла один из кругов преисподней – Приборный склад, которым заведовали, пожалуй, самые вредные люди во всем Когнитроне. Невероятно, но ей удалось вернуться с добычей.

Сейчас в ее лаборатории стоял привезенный техниками транскраниальный нейросплиттер. Редкое устройство, которое стоило дороже, чем вся зарплата Гретхен за всю жизнь.

Сплиттер был похож на кресло со встроенным шлемом виртуальной реальности и сеткой микроскопических электродов. Он мог посылать электромагнитные импульсы сквозь черепную коробку, временно разрывая контакты между нейросетями. Гретхен заблаговременно настроила устройство на расщепление мозолистого тела, чтобы полушария Сади превратились в два изолированных мини-мозга. Она планировала оглушить и ослепить левое полушарие девушки, чтобы поговорить с ее цефалоидом напрямую. Так сказать, без постороннего уха.

Ранний визит Сади в день обследования не удивлял. Девушка на вид была тревожнее обычного. Возможно, стены лаборатории успокаивали ее, подобно тому, как вид стоматологического кабинета обещал спасение от невыносимой зубной боли. Но половиннице пришлось подождать час, прежде чем Гретхен пустила ее в лабораторию.

Ученая рассказала, как будет проходить обследование. Предупредила о мелких неприятностях в виде зуда, мурашек и головокружения. Попросила подписать формальные бумаги.

– Я согласна на все, – кивнула Сади, взяв авторучку. – Даже если вы отрежете мне полголовы.

Гретхен аккуратно надела шлем на голову пациентки, затянув ремнями подбородок. Она запустила прибор в тестовом режиме, посматривая на экран томографа. Там отображался мозг девушки, внутри которого мерцали галактики нейронов. Некоторые из них гасли, стоило Гретхен направить на них подавляющие импульсы. Она не боялась случайно остановить сердце – почти все делала автоматика, рассчитанная на дурака.

Темная масса цефалоида оккупировала половину черепа. Похожий на опухоль, он разместился над правой частью таламуса и среднего мозга, опутав их грибницей из миллионов нейронных отростков. Гретхен не заметила никаких следов кровоизлияний, ничего из того, что могло бы вызвать апраксию. Как она и догадывалась, ее первоначальная версия не стоила и выеденного яйца.

Женщина активировала основную программу сплиттера. Сади осталась под властью иллюзии, что ничего не изменилось, хотя ее личность буквально распалась на две части.

– Как самочувствие? – поинтересовалась Гретхен, отключив слух и зрение левого полушария. Она вдруг осознала, что на нее сейчас смотрела не сама Сади, а ее глаз, соединенный с синтетической субстанцией. Ей стало немного не по себе.

– Я в порядке, – ответил цефалоид ртом Сади, задействовав свои собственные центры речи. – Правда, эта штука не очень удобная. Вам бы следовало перенести центр тяжести чуть назад.

– Обязательно сообщу инженерам, – сказала Гретхен и подумала, что больше и на километр не приблизится к Приборному складу. – Вы помните, о чем мы с вами говорили в прошлый раз?

– Мы говорили с вами о… моем здоровье? О чем еще можно говорить на приеме у врача.

– А точнее?

Сади сделала долгую паузу. Она осмотрела помещение, насколько это позволял громоздкий шлем, задержалась взглядом на Гретхен, словно изучая ее. Та подавила в себе соблазн отключить второй зрительный нерв.

– Вас интересовало мое состояние после операции. Я рассказала вам о нем.

– Что именно вы рассказали?

Гретхен старалась сохранить каменное лицо. Половинники обладали почти мистическим свойством считывать незаметные эмоции и строить на их основе далекоидущие выводы. Правильные выводы.

– Я… Я рассказывала, что наконец-то чувствую себя полноценным человеком и больше не боюсь подавиться собственным языком. Что теперь могу получать удовольствие от жизни. В полной мере. У меня появились новые интересы.

Цефалоид откровенно врал ей. Похоже, он не участвовал в прошлой беседе, даже не слышал ее.

– И у вас нет никаких жалоб? Чувства отчужденности половины тела? Голосов внутри головы? – уточнила Гретхен.

– А они должны быть? – Сади попыталась пожать плечами. Из-за шлема жест получился неуклюжим. – Нет, все просто отлично. Никаких галлюцинаций, голосов и прочих неудобств. Если, конечно, не брать в расчет левое полушарие, которое, к счастью, нас не слышит.

– Что вы имеете в виду? – насторожилась Гретхен.

– Хотя я плохо помню отдельные…кхм… подробности нашего разговора, кажется, оно вам поведало душераздирающую историю, как нечто захватывает меня изнутри. И теперь я сижу здесь, пока вы копаетесь в моей голове, пытаясь понять причину недуга.

– Возможно, – ответила Гретхен. Цефалоид быстро ее раскусил.

– Вы считаете, что причина в цефалоиде, да? – продолжила пациентка. – Но все совсем не так. На вашем месте я сделала бы иной вывод.

– Какой?

– Очевидно, вся проблема именно в левом полушарии. Оно неправильно трактует поступающие из цефалоида сигналы и видит угрозу там, где ее нет. Нет никакого монстра, который захватывает чье-либо сознание.

– С моей точки зрения, не все так просто, – сказала Гретхен.

– С вашей точки зрения, вы – нейробиолог. И как нейробиолог вы должны знать, что левое полушарие любит создавать ложную память, сочинять фантастические истории, чтобы объяснить себе задним числом то, что оно не понимает. Загрязняет факты бессмысленным шумом, смотрит на вещи через призму предрассудков. С объективной точки зрения, левое полушарие – это просто генератор иллюзий, который пытается доказать свою незаменимость. Цефалоид работает за весь мозг, и в нем теперь живет вся моя личность. У него есть собственные центры речи и нарративные модули – все то, что создает мое сознание.

Гретхен была вынуждена признать, что в словах Сади имелся смысл.

– С каких пор вы разбираетесь в нейробиологии?

– Вы думаете, я не выяснила, что именно со мной сделали? Я проштудировала учебники, прочитала современные научные труды, включая работы Сингха. Я знаю все о мозге и о цефалоидах – может быть, даже больше вас. Я знаю, какие популяции нейронов отвечают за сознательную деятельность и когнитивные функции, а какие – лишь подсобные модули, в которых больше нет необходимости.

– И все-таки вы ошибаетесь, – заметила Гретхен.

– В чем же я ошибаюсь? – осведомилась пациентка.

– Вы не помните, что конкретно говорили на нашей первой встрече. Только догадываетесь. По моей реакции, по обрывкам воспоминаний, по окружающей обстановке. Делаете это хорошо, но недостаточно, чтобы убедить меня, нейробиолога, – она усмехнулась. – Настоящая Сади Ном должна помнить все. А вы придумываете воспоминания, чтобы заполнить пробелы. Вы, как минимум, ничем не лучше другой половины.

– Представьте, что у вас растет опухоль, – возразила Сади. – Она отправляет вас на задворки сознания, а сама заменят вас умственно неполноценным двойником. В моем случае опухоль – это левое полушарие. Да, я признаю, у меня нарушено восприятие собственных действий. Я даже не знала об этом. Вы меня просветили, и за это вам мое искреннее спасибо. Но мой недуг нужно вылечить.

Гретхен догадалась, куда она клонит.

– Как-то слишком легко вы готовы расстаться с частью себя, – сказала она. – С тем, что раньше делало вас такой, какая вы есть.

– О, я хорошо помню, кем я была раньше. Трясущимся существом. Мне есть с чем сравнивать. Я лишь хочу избавиться от того, что мне мешает жить сейчас. К тому же левое полушарие можно не просто удалить, а заменить. Только представьте: полностью искусственный мозг без потери личности. Веха в науке. Вы, ученые, получите доказательство, что сознание можно без труда перенести в искусственную оболочку. А что получу я – даже представить сложно. Это взаимовыгодно.

Гретхен подумала о Комиссии по Биоэтике. Когнитрон и так слишком рисковал, заигрывая с половинниками. Менее влиятельные комитеты уже всерьез обсуждали возможность наложить мораторий на цефалоиды. Комиссия игнорировала их пересуды, но появление людей с полностью заменным мозгом могло это изменить. Кому мог понравиться сверхинтеллект, потенциально способный получить доступ к ядерным ракетам или создать оружие Судного дня из микроволновки?

Гретхен интересовало еще кое-что очень важное.

– Я так понимаю, вы теперь занимаетесь наукой?

– Называйте это моим хобби. Проще говоря, мне интересно состояние вещества в момент рождения Вселенной. Кварк-глюонная плазма. Фазовый переход фундаментальных субстанций. Хотя эти слова для вас, очевидно, пустой звук.

– Скажите, откуда вдруг такой интерес?

– Это естественный пытливый интерес для человека, у которого простаивают интеллектуальные мощности. Вот вы когда-нибудь задумывались, как тяжело человеку, если его лишить пищи для ума? Это настоящая изматывающая пытка. А мой ум прожорлив подобно мифическому чудовищу. Я вечно голодна. Поэтому и берусь за сложные проблемы.

– Какие, например?

– Постараюсь объяснить доступно. Что лежит в основе всего? Как математические абстракции создают вещество? Представьте мир, настолько малый – меньше субатомных частиц, – что в нем нет ни причин, ни следствий. А раз нет определенных причин, нет и строгих ограничений. Возьмите иглу, в триллионы раз меньше атома, воткните в абстракцию и сделайте инъекцию дополнительных членов уравнения. Вы сможете изменять физические законы. Преодолевать световой барьер. Разворачивать дополнительные пространственные измерения. Перестраивать всю Вселенную по-своему. Вот почему мне это интересно.

– И для этого вы собираете в гараже всякие устройства? Играете в безумного ученого?

– О, это всего лишь примитивная модель ускорителя частиц, такое соберет и школьник. Не бойтесь, я не собираюсь строить ядерный мини-реактор. Хотя вы удивитесь, насколько просто достать для него все необходимые материалы. Нет, для моего плана нужны ускорители побольше.

– Например, тот, что есть у Когнитрона?

– Эта безделица на пару этажей ниже? Нет, не тот масштаб. К тому же я узнавала, Когнитрон не дает работу своим собственным пациентам. Странная политика вышестоящих инстанций. Но есть независимые научные учреждения, которые с радостью возьмут человека вроде меня.

– Мне кажется, вы переоцениваете свои возможности, – сказала Гретхен. – Без нейросплиттера вы всего лишь глюк, мешающий Сади контролировать свой собственный мозг. Судя по тестам, ваши интеллектуальные способности даже ниже, чем у других половинников. Думаю, именно поэтому вы и хотите избавиться от левого полушария, вы хотите устранить Сади, потому что она мешает вам.

– Гретхен, я не хочу устранить Сади, я и есть Сади. Почему вы не хотите этого признавать?

– Потому что до вас цефалоиды не представляли проблем для своих хозяев. Вы – другой случай. Вы создали слишком много неопределенностей.

– И что вы сделаете?

– Положу вас на гемисферэктомию. Но удалят вам не левое полушарие.

Возможно, не стоило говорить это в лоб, но Гретхен хотела, чтобы чужеродная часть Сади не чувствовала себя в безопасности. Ее реакция могла сказать о многом.

– Вы блефуете, – спокойно произнесла Сади. – Вы знаете, что никто из ваших коллег на это не пойдет.

– Да, их будет нелегко уговорить. До тех пор, пока за дело не возьмутся пресловутые вышестоящие инстанции, очень консервативные во всяких этических вопросах. И если им придется выбирать между цефалоидом и нормальным человеческим полушарием, то, поверьте, их решение вам не понравится.

Сади словно оцепенела.

– Снимите, пожалуйста, эту штуку с меня, – с неожиданной злостью сказала девушка. Она задрожала. – С меня достаточно вашей упрямой глупости.

– На вашем месте я бы…

– Отключите прибор сейчас же! – Сади чуть ли не заорала. Ее голова задергалась, пытаясь скинуть с себя шлем. Тонкая шея девушки, казалось, вот-вот сломается. Вены на ней вздулись.

На Гретхен внезапно накатила волна мигренозной боли, которая ударила по вискам и сжала глазные яблоки изнутри. Вокруг все поплыло. Сквозь слезы она вдруг увидела, что позади Сади что-то стоит. Странная, искаженная фигура. Но стоило ей сморгнуть, как видение в то же мгновение исчезло. «Отлично, – подумала Гретхен, – теперь и у меня глюки».

Она быстро завершила сеанс работы устройства. Мозолистое тело вновь заработало, связав цефалоид с правым полушарием. Сади больше не кричала, но продолжала дрожать.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Гретхен, снимая с головы девушки тяжелый шлем. Бледное лицо Сади перекосило от ужаса.

– С вами все в порядке?

– Что вы сделали? – выдавила та. – Стало только хуже. Оно злится, очень сильно злится.

– Не могу ничего обещать, – сказала Гретхен, потирая виски. – Но, думаю, скоро мы от него сможем избавиться.

Сади ушла в подавленном состоянии. Девушка сначала хотела остаться под присмотром врачей, но Гретхен заверила ее, что в этом нет необходимости. Нейробиолог обещала ей позвонить, как только удастся договориться насчет операции.

Она связалась по видеочату со своим начальником, собираясь взять разрешение на удаление цефалоида. Амар Сингх уехал в ЮАР, на конференцию по протезированию человеческого мозга. Ученый готовился к докладу, но, к счастью, он нашел время на разговор с Гретхен.

Никто не знал о цефалоидах больше него (кроме, возможно, Сади). Сингх не только был одним из их создателей, но и лично руководил многими пересадками. В мире науки он считался кем–то вроде рок-звезды.

Сингх с интересом выслушал Гретхен. Он понимающе кивал головой, когда она рассказывала о поведении Сади под сплиттером. Казалось, он совсем не был удивлен.

– И ты пытаешься понять, опасен ли цефалоид? – спросил он ее.

– Уже поняла, – ответила Гретхен. – Вы бы видели, как она билась, пока я не отключила прибор.

Сингх вздохнул.

– Гретхен, я взял тебя в Когнитрон по одной простой причине, – сказал он. – Из-за предложенной тобой программы исследований. Ты одна из немногих, кто решил всерьез заняться нашими пациентами. Многие молодые ученые на твоем месте взяли бы что-нибудь, на их взгляд, более перспективное. Они не понимают, что науку делают ремесленники. Но кем бы ты ни была, в Когнитроне от тебя требуется глубокий взгляд на любую проблему, за которую ты возьмешься. И ты должна понимать, где тебя водят за нос.

– Уж поверьте, тут понять это легко, – сказала Гретхен.

– Всегда можно ошибиться. Я хочу сказать, ни Сади управляет цефалоидом, ни цефалоид ею. Эти ребята на самом деле единое целое. Пойми одну вещь, Гретхен. Не просто запомни, а прочувствуй до мозга костей, впиши в свое мировоззрение как незыблемый принцип. Наше «я» – это не маленький человечек внутри головы. Это множество нейронных модулей в разных местах мозга, которые могут включаться, выключаться или даже действовать автономно. Представь, что в твоей голове действует не один, а много человечков. Кто-то отвечает за зрение, кто-то за слух, кто-то просто двигает твоей рукой. Когда они действует слаженно, возникает то, что ты называешь своим «я». Стоит кому–то сбиться с такта, и вот в голове возникают посторонние голоса, а конечности кажутся чужими.

– Я знаю об этом, – фыркнула Гретхен. – Это проходят на первом курсе университета.

– В твоих знаниях я не сомневаюсь. Меня напрягает твой примитивный – прости за это слово – подход. Ты должна начать видеть своих пациентов по-другому. С точки зрения хорошего нейробиолога, поведение человека определяется мозгом, а мозг – это набор нейронных модулей. Они не только сотрудничают, но и конкурируют друг с другом за ограниченные ресурсы, пытаясь подавить своих соперников. У Сади левое полушарие доминантное как у большинства правшей. В нем рождается чувство воли и собственного «я». Думаю, оно и цефалоид подавляют друг друга по очереди, вызывая известные нам симптомы. Каждый хочет избавиться от конкурента. Вопрос в том, по какой причине они это делают? Что отличает Сади от остальных? Прости, но ты это не выяснила. Ты замечаешь только то, что лежит на поверхности.

– Но вы не можете отрицать, что все началось с того момента, как мы пересадили цефалоид.

– Конечно, я допускаю, что причина в цефалоиде. Но не ищи настоящую Сади. Оба полушария – и вместе, и раздельно – настоящая Сади. Ищи причину конфликта между ними. Ты не обнаружила органических поражений – ищи глубже. Строй новые гипотезы, в Когнитроне мы поощряем полет мысли.

– То есть вы не одобряете операцию?

– Я пока не вижу достаточных оснований для этого.

– Хорошо, – вздохнула Гретхен. – Тогда вам стоит знать, что у меня есть куда более весомые аргументы. Недавно я рылась в архивах и нашла пару очень интересных статей. За авторством самого Волкова, вашего коллеги. Оказалось, он был очень обеспокоен, что буквально все половинники начали заниматься одной и той же областью физики. Все пациенты, которыми он занимался, рассказывали о фазовых переходах, экзотических формах материи. Он решил разобраться, почему так происходит.

– Я знаю об этом. Мы с Волковым вместе работали над цефалоидами, пока его не убил лейкоз. Он делился со мной мыслями. Думал, что мы случайно создали особую нейронную подсеть, что наделяла людей склонностью к физике. Правда, никто ее так и не смог выявить. И это был приемлемый побочный эффект.

– Ага, только затем Волков отринул эту идею. Вы удивитесь, но он писал, что только такое объяснение позволило бы его делу жить дальше. Но у него была и другая гипотеза, которая могла бы поставить крест на цефалоидах. Он упомянул ее вскользь, и я долго искала, где он мог написать о ней подробно. К счастью, в архивах сохранились его неопубликованные черновики.

– Господи, сколько времени ты потратила на их поиски? – изумился Сингх.

– Всего пару дней. Знаете, о чем там говорится? В это трудно поверить, почти нереально. Если, конечно, ты не интересуешься судьбой пациентов, почти одна из всего научного центра. Эти парни и девушки не просто фанаты науки, которые сооружают у себя на заднем дворе трансформаторы Тесла и выкладывают видео в социальные сети. Некоторые из этих гениев получили место в ЦЕРН, другие – в Сибирских ускорительных лабораториях, третьи – укатили в Китай, где строят Суперкольцо. Думаю, на каждой научной конференции по физике высоких энергий можно встретить хотя бы одного половинника с айкью под триста. Волков об этом знал, и это его очень сильно тревожило.

– Естественно, нас всегда беспокоят непредвиденные вещи, – ответил Сингх. – Все предусмотреть нельзя. Но отказ от научного риска…

– Погодите, я еще не закончила, – прервала его Гретхен. – Возможно, Волков не был с вами откровенен. Либо вы отмахнулись от его опасений. Не знаю. Суть в том, что он отвечал за всю начинку цефалоидов и занимался настройки некоторых важных нейросетей, которые должны быть синхронизированы идеальным образом. Он считал, что из-за этого возникает весьма интересный побочный эффект. Цефалоиды оказываются как-то связаны друг с другом, запутываются в единую сеть. Они формируют коллективный сверхинтеллект, лишенный собственного сознания. Половинники не знают и не ощущают, что они часть целого, но их мысли и поступки – это реакция на мысли и поступки всех других половинников разом. Можно назвать это подсознательной телепатией. Волков называл это мысленной стигмергией. Как муравьи, которые выстраивают свое поведение по пахучим дорожкам, оставляемые другими муравьями. Они не в курсе, что создают муравейник, они просто следуют алгоритмам, заложенным в их нейронные цепочки эволюцией. Половинники тоже не в курсе, что ими руководит общее бессознательное, они воспринимают это как свою собственную волю.

– Но это всего лишь гипотеза, Гретхен, – возразил Сингх. – И, честно говоря, совершенно неправдоподобная. Волков, что в его духе, намешал всего в кучу.

– Возможно, но если даже на секунду допустить, что гипотеза Волкова может быть верной, то это в один миг перекраивает все, что мы делаем в Когнитроне. Амар, я многого не прошу. Я хочу лишь, чтобы Сади сделали операцию. Среди всех половинников ее побочные эффекты самые тяжелые, и я хочу, чтобы вы сделали исключение для нее. Иначе, клянусь, я подам жалобу в Комиссию по Биоэтике и сообщу, что мы ответственны за появление коллективного суперинтеллекта, который пытается перестроить законы физики. Передам им все документы, все бумаги Волкова, аудиозаписи и журналы исследований. А уж комиссия крепко возьмет Когнитрон за яйца.

Сингх задумался.

Неужели она разыграла правильную карту?

– Ты же понимаешь, что есть высокая вероятность, что Сади не переживет операцию, – сказал он, и Гретхен поняла, что победила. – Мы не знаем, как глубоко цефалоид внедрился в нервные ткани. Ответственность лежит целиком на тебе. И я не буду тебя выгораживать, если что-то пойдет не так. Перед руководством Когнитрона отвечать тебе одной.

Гретхен улыбнулась.

– Конечно. Я всегда была одна.

Операционную приготовили быстро. Сингх лично позвонил главному нейрохирургу и объяснил ему, что у одного из половинников наблюдается отторжение цефалоида. Застигнутый врасплох врач попросил отсрочить операцию, но его убедили, что ждать нельзя.

Гретхен попыталась связаться с Сади. Та должна была пройти подготовительные процедуры, прежде чем лечь под нож робота. К тому же врачам нужны были трехмерные сканы ее мозга, чтобы определить границы синтетических нейросетей. Но Сади не отвечала.

Взволнованная Гретхен звонила каждые полчаса. Отправила ей несколько писем на электронную почту. Записала для нее звуковые сообщения. Заведующий операционной тоже волновался – у него простаивало оборудование. Время от времени он связывался с Гретхен и орал на нее, из-за чего у нее снова дико разболелась голова.

Сади отозвалась лишь поздно вечером. По ее голосу Гретхен поняла, что с ней случилось что-то ужасное.

Половинница хрипела в микрофон, через силу и слезы выдавливая приглушенные звуки. На фоне раздавался глухой треск. Камера работала, но экран оставался черным.

– Гр…кх…ен… Кхр…

– Сади, что случилось?! – закричала Гретхен.

Та не могла произнести ни одного членораздельного слова. Ее будто кто-то душил. Гретхен ясно представила, как управляемая цефалоидом левая рука Сади сдавливала горло бедной девушки, ломая ей хрящи голосовых связок.

– Сади, я сейчас приеду! Пожалуйста, дождись! Борись с ним!

– Крх… Крх… Гр…кх…ен…

Она, немедля ни секунды, бросилась к выходу из лаборатории. Ей был известен адрес Сади. Гретхен молилась, чтобы пациентка продержалась до ее приезда. Она вызвала беспилотное такси и через пару минут уже была в дороге. Сингх на ее вызов не ответил, поэтому она ограничилась кратким сообщением: «Сади в беде. Еду к ней».

Особняк Сади находился в получасе пути от Когнитрона. Но любая секунда могла стать для девушки роковой. Гретхен не сомневалась, что цефалоид, точнее, все цефалоиды разом, вынесли смертный приговор своему дефектному сородичу. Коллективный интеллект прямо сейчас уничтожал больную нейронную сеть.

Она собиралась ворваться в дом, и, если придется, связать Сади, чтобы та не причинила себе вреда. Но ее решимость куда-то пропала, как только она увидела жилище половинницы. Оно, казалось, скрывало ужасную тайну: нигде не горел свет, в окнах царил отталкивающий мрак, а входная дверь… Гретхен еще из такси заметила, что та была настежь распахнута. Но она почему-то была уверена, что Сади не выходила из дома.

Женщина осторожно подошла к парадному входу. Ей хотелось развернуться и уехать отсюда, но ее пациентка, если та еще была жива, нуждалась в помощи. На всякий случай Гретхен держала палец на кнопке вызова скорой. Другой рукой она массировала левый висок – ей казалось, что только так можно было облегчить адскую боль, что с каждой минутой становилась сильнее.

В прихожей было темно и тихо. Если не считать приглушенных звуков с другого конца дома, которых Гретхен предпочла бы не слышать.

– Сади? Ты здесь? – спросила она мрак, пытаясь разогнать его светодиодным фонариком. Система домашнего освещения, похоже, вышла из строя.

– Кхр. Кхр. Кхр, – ответило ей нечто из глубины дома.

Гретхен направилась в сторону источника звука, чувствуя вину за то, что на самом деле не хотела идти туда. Она предпочла бы вернуться домой, закинуться ударной дозой обезболивающих и выспаться на несколько лет вперед, забыв о половинниках, цефалоидах и Когнитроне. Зачем она вообще сюда поперлась? Вызвала бы службу спасения, пускай бы та сама разбиралась с тем, что тут происходит. Давай, разворачивайся и уходи отсюда, говорила она себе.

Гретхен справилась с соблазном.

Впрочем, она пожалела об этом, когда впереди, в дверном проеме, появилась странная ковыляющая фигура.

Возможно, все дело было в игре света и тени или в остром приступе мигрени, исказившим зрение Гретхен, но в фигуре осталось мало от человека. Ее движения, сопровождаемые трескучим звуком, были неестественными. В конечностях будто бы все кости превратились в кашу. Мрак в комнате скрывал черты лица, но был виден искривленный силуэт. Тот самый, что на мгновение показался за спиной Сади в лаборатории.

Гретхен больше ничего не смогла разглядеть из-за рези в глазах и слез, которые полились ручьем. В этот самый момент мигрень достигла пика. Ученая схватилась за голову и упала на колени, выронив телефон. Она расслышала приближающийся к ней треск. Или он раздавался изнутри ее головы?

Кхр. Кхр. Кхр.

– Не подходи!! – завизжала она. – Не трогай меня!! Слышишь?! Прочь!

Она попыталась оттолкнуть существо.

– Гретхен, все будет хорошо, – послышался голос Сади. – Все уже случилось.

Когда нечто прикоснулось к ее левому виску, вспышка звенящей боли разорвала сознание женщины подобно разрушающей миры сверхновой. Часть Гретхен продолжала какое-то время принимать сигналы от бьющегося в конвульсиях тела, но этот осколок уже не имел никакого значения.

Она поняла, что снова существует, когда сквозь закрытые веки забрезжил свет.

Ее сознание буквально возродилось из небытия. Сначала вернулось понимание времени и пространства, затем бессмысленное нагромождение слов в уме постепенно превратилось в речевые конструкции с почти правильным синтаксисом. Она вспомнила, кто она.

Гретхен открыла глаза. Хотя ее зрение оказалось сильно расфокусированным, она поняла, что лежала на койке в послеоперационной палате Когнитрона. Впрочем, мозг быстро адаптировался, и картинка улучшалась с каждой минутой. Она прикоснулась к голове – дезориентированная рука не сразу ее нашла – и нащупала огромный шов, опоясывающий всю левую сторону обритого черепа.

– Тебе сильно повезло, – сказал Амар Сингх, который находился в палате. – Если бы не заранее приготовленная операционная, кто знает, выжила бы ты. Очень опрометчиво так бросаться в чужой дом.

– Что… с… Сади? – невнятно спросила она. Язык с трудом ворочался, а нужные слова еле приходили в голову.

– С Сади? Хотел бы я знать.

– Что… случилось, – выдохнула Гретхен. – Со мной?

– Тяжелая черепно-мозговая травма, – объяснил Сингх. – Ты была на границе между комой и бодрствованием, все два дня после операции. Нейронные связи восстанавливались и заново прокручивали события из прошлого. Судя по сканам нейронной активности, возрождающиеся воспоминания должны были быть практически неотличимы от реальности. Похоже, ты буквально заново пережила последние пару дней.

Гретхен посмотрела за спину Сингха. Там стояла искаженная темная фигура, но она постепенно исчезала. В свете дня в ней не было ничего мистического – просто эхо нарушенного восприятия, игра поврежденного мозга. Дефект, наложившийся на пленку памяти и никогда не существовавший в действительности.

Но она все равно не помнила последние мгновения перед потерей сознания. В той области воспоминаний зиял здоровенный пробел.

– Я не знаю, что в действительности произошло там, в доме, – сказал Сингх. – Сади рассказала полицейским, что она сильно испугалась, когда увидела тебя в своей гостиной. Подумала, что к ней забрался грабитель. Била лопатой с испугу наотмашь. Потом пришла в ужас, когда поняла, что сделала. На твое счастье она сразу позвонила по твоему телефону мне. Тебя с проломленным черепом быстро доставили сюда и сделали операцию. Вроде все ясно, хотя у меня остались подозрения.

– Подозрения? – рассеянно переспросила она.

– Сади била с редкой хирургической точностью. Словно хотела, чтобы ты осталась жива. Какова вероятность, что в темноте, не разглядев человека, она бы срезала часть левого полушария, почти не задев крупных кровеносных сосудов и жизненно важных центров? Эта девчонка не так проста, как хочет выглядеть. Да и по ее виду не скажешь, что у нее проблема с головой.

– Сингх, – прервала его Гретхен. – Почему вы на это пошли?

Она указала на шов.

Ученый перевел взгляд в сторону.

– Прости. Повреждения были слишком серьезными, от левого полушария почти ничего не осталось. А у нас была готовая операционная. Тебя несколько раз вытаскивали с того света, почти что диагностировали смерть мозга. Цефалоид тебя спас, активировал регенерацию нервных тканей. К тому же у Когнитрона есть свои интересы касательно его сотрудников, и я ничего не смог бы с этим поделать, даже если бы хотел. Думаешь, руководство бы отказалось от удобной возможности заполучить в свой штат половинника в обход существующих предписаний?

– Сингх, все в порядке, – заверила его Гретхен. – Я понимаю.

Он облегченно вздохнул, даже не заметив этого. Но она заметила. Она видела каждую эмоцию на его лице, улавливая крошечные намеки в движении мышц. Его волновало еще кое-что. Сейчас он задаст вопрос, и она знала какой.

– Не знаю, уместно ли это сейчас, – начал он. – Просто мне любопытно…

– Чувствую ли я себя частью коллективного сверхинтеллекта? Нет, но я не смогла бы это почувствовать, даже если бы это было правдой. Хотя сейчас я склоняюсь к мысли, что это не больше, чем спекуляция.

Ученый кивнул, удовлетворенный ее ответом.

– Сингх, не могли бы вы оставить меня одну на время, – попросила она. – Мне нужно свыкнуться с мыслью, что я теперь немного урод.

На самом деле она не считала себя уродом. Она оставалась прежней Гретхен, но чувствовала себя намного лучше. Мысли стали яснее, а умозаключения тверже. Она поняла, как сильно ошибалась. Сингх был прав – ей следовало отказаться от того, что лежало на поверхности. Сади никогда не страдала из-за цефалоида, потому что они были заодно. Цефалоид и был Сади. Всегда.

Ах, эта хитрая симулянтка. Столько расчетов и усилий – и лишь ради того, чтобы снести ей полголовы в удобный момент. Что ж, у нее все получилось. Теперь в лабораториях Когнитрона есть свой половинник – и пусть все, кому это не понравится, кусают локти.

Гретхен не чувствовала, что в ее черепе обосновался ком умной синтетической слизи. Зато у нее зарождалось много новых идей. Она сделает все возможное, чтобы Сади получила второй цефалоид, как та и хотела. И все остальные тоже. Половинники исчезнут – они станут целыми. Единым целым, воплощением стигмергии. Они будут муравьями, и муравейник, который они построят, потрясет весь мир, до самых фундаментальных законов мироздания.

Гретхен улыбнулась. В черепе разливалось приятное тепло.

Она больше никогда не была одна.