Больше Никогда

Не знаю, что бы мы делали, если бы Таня Страхова не уезжала на той неделе.

Она вообще оставалась в общаге редко. Раньше она жила со своим парнем, таким патлатым, звали, кажется, Артём, но потом они повздорили и разошлись, и она снова переехала в общагу. Да и в общаге она и тогда редко оставалась: на выходных и по пятницам она никогда не ночевала там, в будни появлялась редко, так же как и на парах. Поговаривали, что она однажды уехала автостопом на целую неделю с кем-то, кого встретила в баре за ночь до этого, но это не моё дело. Я про неё никогда ничего дурного не говорила, и, хоть мы не были никогда близки, состояли в хороших отношениях. Возможно, поэтому когда мне нужно было спрятать Олю в моей общаге, Таня, уезжающая непонятно куда, оставила мне свою университетскую карточку, чтобы Оля могла остаться бесплатно и не привлекая к себе лишнего внимания. Сейчас думаю, конечно, что может, если бы Оля осталась где-то ещё, всего этого не случилось бы. Но о таком уже поздно рассуждать.

И хотя Оля не только не была внешне похожа на фотографию на карточке, которой ей нужно было пользоваться, а вообще на студентку, проблем не возникло. Охранники никогда не проверяли их, так что Оля могла просто провести карточку по сенсору и войти без вопросов. Я, конечно, сказала ей по переписке заранее, чтобы она, на всякий случай, возвращалась всегда засветло и подозрительные вещи неприкрыто не проносила. На это она раздраженно напомнила мне, что она приезжает делать аборт, а не торговать наркотиками, и я закрыла тему.

С Олей я знакома ещё со школы. Она меня на два года младше, и когда я была на втором курсе, она была в одиннадцатом классе. Мы были близки, пока я была школьницей – если конкретней, то ходили выпивать, когда намечались какие-то вечеринки, и сплетничали о мальчиках, если виделись днём. Мы почти потеряли связь когда я уехала в универ, только переписывались иногда. Но когда она позвонила мне и сказала, что забеременела и ей нужна была помощь, я не думала дважды. В городке, в котором мы жили, была только одна больница, и слухи разлетелись бы очень быстро. Ей нужно было поехать в город крупнее, избавиться от ребёнка, и забыть обо всём. Я лишних вопросов не задавала, и договорилась с Таней насчёт карточки.

У Оли была запись в пятницу, билеты на поезд она взяла на четверг. За билеты ей пришлось платить самой, потому что отец ребёнка вроде тоже был школьник, и они едва наскребли деньги на саму процедуру. Возвращаться она планировала в субботу вечером. Она сказала, что просто хочет посмотреть город, но я лично так не думала, потому что смотреть у нас было не на что. Мне казалось, что она хочет немного отдохнуть от своей жизни – что можно понять, конечно.

В четверг у меня не было пар после обеда (или я их прогуляла, точно не помню), и я встретила Олю на вокзале. Вещей у неё с собой особо не было, только рюкзак. Мы добрались до универа на автобусе и почти не разговаривали. Она выглядела очень уставшей, и мне было искренне жаль её. Её меланхольное лицо совершенно не вязалось с ноябрьскими каникулами её выпускного класса.

Но с меланхолией в восемнадцать, в принципе, вообще ничего особо не вяжется.

***

Вообще, нас в комнате должно было четверо жить, и в начале академического года так и было. Одна девчонка съехала почти сразу, ничего нам не сказав. Я помню, она клеила постеры с группой «Нервы» везде, где можно: у себя над кроватью, в шкафу, на папки. Я думала, что это странно. «Нервы» уже давно были непопулярны, но она не только постеры расклеила, она ещё и говорила про них постоянно, и это раздражало. Она в серьёз считала, что они – Битлз русскоязычного сообщества. А потом однажды я вернулась в комнату после пар, и её не было, и тупых постеров тоже. Так и не узнала, что с ней стало.

Другая девчонка вылетела из универа. Она тоже была второкурсницей, но экзамены после первого года едва сдала, и на втором ей чересчур сложно стало. Я помню, как она собирала вещи, и я спросила, что она теперь собирается делать. Она пожала плечами. Я с ней не поддерживаю связь совсем.

И вот я, получается, обычно жила вдвоём с Дианой Шыгиной. Она была ни на кого из нас не похожа. Училась много, никогда не гуляла, ни с кем не спала. Я слышала это всё из-за того, что её изнасиловали в шестнадцать на вечеринке. Она, мол, тогда одумалась и взялась за голову. Но я с ней об этом никогда не говорила, это не моё дело.

Так или иначе, в те несколько дней Диана уезжала по какому-то проекту, и поэтому в комнате остались только я и Оля. Возможно, если бы с нами была Диана, этого всего бы не случилось, но это невозможно узнать.

Когда мы дошли до моей комнаты, Оля сначала сказала, что голодна, а потом, что ей надо прилечь. Почти сразу она уснула, и я вышла купить нам два пирожка, чтобы она смогла поесть, когда проснётся.

Оля проснулась часам к восьми, откусила свой пирожок дважды, а потом её рвало в туалете. Когда она легла обратно, я думала, что она уснёт. Потом я подумала, что для неё беременность бы протекала очень сложно, и чтобы там противники абортов не говорили, в её ситуации он был наилучшей опцией.

Но Оля уснула не сразу. Я уже выключила свет и легла сама, когда она вдруг сказала:

- А меня никто не спалит администрации?

- Да всем наплевать, - спокойно ответила я в темноту, - тем более нас тут так много, что кто-то вряд ли поймёт, что ты не одна из нас.

- А какого это, быть одной из вас? – вдруг спросила она.

Я нахмурилась, наблюдая за падающими пылинками в сером ночном воздухе.

- Ты имеешь в виду, какого это в универе учиться, что ли?

- Нет, - я не могла понять её интонацию, - вот ты сказала “Быть одной из вас”. Что это значит? Что это такое – быть одной из кого-то?

Я вспомнила ту девочку, которая любила «Нервы», а потом исчезла куда-то, как сахар в чае. Потом я вспомнила Диану. Подумала о том, что у нас и нет чего-то одного, наверное, чтобы быть этого одного частью.

- Не знаю, Оля, - в итоге ответила я, - а тебе, наверное, надо спать идти.

- Подожди.

Почему-то я подумала, что у нас развернётся диалог, как в фильме «Леон». «А жизнь всегда такое дерьмо, или только когда ты маленький?» - спросила бы Оля. «Всегда так,» - ответила бы я.

Вместо этого она сказала:

- Спасибо тебе за это всё. Я бы без тебя пропала.

- Да ну, завязывай, - мягко сказала я, - спокойной ночи.

***

Я не могла уснуть, потому что обычно я ложусь позже, но я услышала первый скрежет меньше чем через пятнадцать минут после этого диалога.

Я думала, мне показалось. Люди в коридоре всё ещё ходили туда-сюда, потому что по студенческим меркам было ещё совсем не поздно, через дверной проём просачивался свет, и я была уверена, что скрежет достается оттуда. Впоследствии, правда, шум снаружи начал утихать по мере того, как люди или выходили из общаги, или тоже ложились спать, а скрежет нарастал.

Он звучал так, будто кто-то активно водил мелом по школьной доске. Сначала я игнорировала его, спрятавшись с головой под одеяло, сидя в интернете через телефон, но в какой-то момент он стал таким шумным, что я поднялась.

Скрежет кончился, как только я сбросила с себя одеяло и встала на ноги. В комнате всё так же было темно, только уличный фонарь давай предметам и мебели уродливую, осязаемую бесформенность. Оля сопела во сне.

Я открыла дверь в темный коридор, думая, что это какой-то шутник там притаился, решив напугать школьницу, но никого там не застала. Немного напрягшись, я легла обратно, и решила попытаться уснуть.

Когда скрежет вернулся, я отвернулась к стене и закрыла глаза. Скрежет рос в частоте и интенсивности, но я по-прежнему отказывалась открывать глаза. От пальцев ног до корней волос на голове я покрылась твердой гусиной кожей, и думала: «Неужели, это всё? Неужели я так бесславно сдохну у себя в общажной комнате, и даже факт «загадочных обстоятельств» не сделает мою смерть менее убогой? Не сделает меня менее убогой?».

Скрежет остановился резко, и я тихо заплакала, всё ещё не открывая глаз. Мне казалось, будто в комнате ненормально холодно, но я жутко вспотела. Но скрежет остановился только чтобы смениться тихим плачем.

Непонятно было, кто бы мог такой плач издавать. Он был слишком низким для детских стонов, но слишком неровным и прерывистым, для взрослых.

Я не помню, как я отключилась, но проснулась я уже засветло с опухшим лицом. Разбудила меня напуганная Оля.

- Так всегда было? Так должно быть?

Она стояла в выцветшей домашней одежде, которую она, очевидно, использовала в качестве пижамы дома, и в которую переоделась утром. Оля тыкала неуверенным пальцем на двери шкафов, на которых были огромные царапины.

Они не были глубокими, но их было очень много. Чем-то они напоминали почеркушки, которые дети делают мелками на белой бумаге – тонкие, длинные, казалось бы, непрерывные. Царапины ничего не вырисовывали, и просто зависли по горизонтали шкафов, как запутанные нитки.

- Ты думаешь, это как-то связано с тем, что было вчера? – спросила я, и сама удивилась, каким осипшим был мой голос.

- А что было вчера? – Оля смотрела мне в лицо так, словно никогда не видела человека раньше, - и ты что, плакала?

Я вспомнила о том, что девочка сегодня и так, скорее всего, огребёт стресса.

- Давай мы обо всём потом поговорим? – я отвернулась от неё к окну. Собирался дождь.

- А что случилось?

- Ничего, Оля, наверное, пранк! – я развела руками, всё ещё смотря в окно, - шутка какая-нибудь. Тут все придурки, честно.

Она ничего не ответила, и я не решилась на неё посмотреть, чтобы увидеть её лицо. Где-то через минуту я услышала её удаляющиеся шаги и как закрылась дверь.

***

Большой город или не большой, а публичные больницы ужасные везде.

Из-за того, что был будний, мы прождали в очереди недолго, всего минут сорок или примерно столько времени. На непосредственно операцию и некоторые другие процедуры меня не пускали, но всё остальное время я держала Олю за руку.

- Если кто спросит, можно я скажу, что ты моя двоюродная сестра? – сказала она в какой-то момент.

Я кивнула и крепче схватила её за руку.

Ни тогда, ни сейчас мне не казалось, что мы сделали что-то плохое или неправильное. Помню, как думала об этом, сидя в искусственно освещённой комнате ожидания во время её операции, чтобы отвлечься от мыслей о прошлой ночи.

Олина жизнь была бы разрушена, если бы она в тот день не сделала аборт. Мне вообще кажется, что в дискуссиях о таком люди забывают про девушек, с которых это непосредственно всё и начинается. В случае Оли, она бы промучилась во время беременности, и ребёнок бы у неё родился слабый. И, реалистично, какая бы из неё была мать? А из школьника, с которым она разок перепихнулась – отец? В определённом возрасте – и часто в школьном, открыто признаю – люди начинают делать глупые, невзвешенные решение, но дети не должны быть наказанием за это.

Или если бы Таня забеременела от того своего парня, от которого она съехала в общежитие? Что они бы вдвоём, вечно ссорящиеся и вечно не на месте, были хорошими родителями? Или если бы Диана забеременела от своего насильника? Она бы тогда не смогла выучиться, и не стала бы быть своеобразным примером подражания для меня.

Я сама, конечно, ничего собой не представляю, но и я свою жизнь люблю. Я бы не хотела её запороть беременностью так рано.

Мне довелось подремать во время ожидания, восстанавливая то, что я упустила прошлой ночью. Я всё ещё была в полудрёме, когда Оля вышла, но я быстро очнулась.

Оля не выглядела ни грустной, ни облегчённой. Я думаю, она думала обо всём этом примерно то же самое, что думала я. Но я, конечно, ничего не спросила. Это не моё дело.

***

Вечером мы поели лагман в городской столовой. Там пахло жиром и грязью, но было дешево, и еда была съедобная.

Оля не требовала рассказать про вчера, и я ничего сама не говорила. Мы сидели в тишине, если не считать шума из заведения и улицы. Она хмурилась, и её взгляд блуждал по столу в перманентных следах от кружек кофе, словно там было написано что-то очень захватывающее.

- Его зовут Антон, - хрипло сказала она, наконец.

- Ты же про…

- Отца ребёнка, да, - рассеяно кивнула она.

Мы помолчали чуть-чуть.

- Ну, как, ребёнка, - поправилась она,- сгустка клеток.

Я не знала, что ответить.

Оля рассказала ещё до приезда, как она переспала с кем-то один раз на вечеринке. Они не предохранялись. Отчасти потому что были пьяные. Отчасти потому что думали, что пронесёт. Такому в школах не учат, откуда бы они знали?

Почему-то знать, что его зовут Антон, как-то давало на него другую перспективу. Он казался больше человеком теперь, как бы странно это не звучало. Словно тот факт, что у него есть имя, делает его одним из нас, настоящих людей, а не каких-то образов из рассказов, которых мы слышим где не попади.

- Он в итоге так и предложил меня встречаться же, - сказала она, и мне показалось, как будто в её голосе промелькнула чуждая гордость.

- Правда? – я думала, что такое могло бы произойти, и мне хотелось поддержать разговор.

- Когда я уезжала, - с энтузиазмом кивнула она, - он тогда такой: «Знаешь, после

этого всего мы могли бы замутить по-нормальному или типа того». Я сказала, что подумаю.

Я вспомнила свою школьную жизнь, и улыбнулась.

- И что ты надумала?

- Пока не знаю, - загадочно, но приятно улыбнулась Оля, - он по идее не отстойный. И приснился мне вчера, представляешь?

Я вспомнила вчерашнюю ночь и моментально вспотела.

- Надо, кстати, поговорить об этом.

Оля снова нахмурилась. Она в тот вечер много хмурилась. Особенно когда по приходе обратно в комнату мы обнаружили, что следов на шкафах больше не было.

Мы решили, что перенервничали, и нам всё показалось. Такое случается постоянно.

Но когда мы легли спать, мне всё равно было страшно.

Мы легли позже, чем в предыдущий день, когда уже было темно во всей общаге.

Сначала я думала, что всё обойдётся, что нам правда показалось. Но минут через двадцать после того, как мы легли спать, скрежет начался снова.

Он был таким же, как вчера: сначала тихим и периодичным, снова ему было необходимо набрать скорость, а потом более резким и отчётливым. До сих пор, когда слышу срежет мела по доске, корчусь, вспоминая этот звук.

Потом он сменился плачем, тоже как в прошлый раз. Я по-прежнему лежала, закрыв глаза и беззвучно плача, пока не уснула.

***

Я плакала опять, когда говорила об этом с утра с Олей, сидя на наших кроватях. Она сказала, что ничего не услышала, но уснула она тоже достаточно быстро, так что возможно всё началось после того, как она уснула. Хотя бы следов на шкафу больше не было.

- Нам надо сказать об этом кому-то, - подытожила я,шмыгая носом.

- И что ты скажешь? – нахмурилась Оля, - что ты спрятала у себя беременную школьницу под чужим именем, и только сознаёшься, потому что случилась паранормальная фигня?

- Больше не беременную, - бросила я в ответ. Она отвернулась к окну.

Мы помолчали.

- Вечером я уезжаю, - наконец сказала она, - если ночью опять что-то случится, то пойдёшь и всё скажешь.

Днем мы пошли есть лагман снова, потому что на другое у нас денег не было.

- Сегодня Антон писал, - поделилась она, пока мы ели, - спрашивал, как прошло.

- А ты что?

- Сказала, что как приеду- расскажу.

- И расскажешь? – я особо не интересовалась, просто поддерживала разговор. Это все не мое дело, на самом деле.

- Не знаю, - она повозила лапшу в тарелке, - он, наверное, не поймёт. Он же мужчина, в плане, не один из нас. А есть какие-то вещи, которые не объяснишь, как ни старайся.

Мы снова помолчали.

- А я говорила тебе, что у меня имя, Оля Племянникова, оно прям как из «Душечки» Чехова? – неожиданно спросила она.

Я помотала головой, и добавила:

- А Чехова, кстати, не Антон звали?

Она опустила взгляд:

- Не хочу об этом.

Мы доехали на автобусе до вокзала. Обняв Олю на прощание, я сказала ей, что надеюсь, что следующая наша встреча будет при лучших обстоятельствах. Потом я смотрела ей вслед, пока она не растворилась в толпе, как тени с концом сумерек.

По дороге домой, опять на автобусе, я застряла в пробке, и вернулась в общагу поздно. Но это было не важно, потому что спокойствие и тишина той ночи дало мне больше сна, чем предыдущие. В течении нескольких последующих дней я вернулас карточку Тане, Диана вернулась с проекта, и я больше не слышала скрежета. В плане, в реальной жизни точно.