Последний из великих кондотьеров

Джованни, последний из великих кондотьеров

Чтобы не задремать, Аретино, язвительное меткое перо на службе капитана Джованни Медичи, раскрыл книгу на кафедре у окна. Грузный, с длинной бородой, как старый лев, прячущий в толстой лапе ещё острые когти, которых боялась вся знать.

В тишине предрассветного часа комнату наполнил гнетущий дух болезни. Ветер на улице вновь разыгрался, мокрый снег лип на стекло окна, переплёты дребезжали под порывами.

Джованни метался в постели, то замирая, то пытаясь повернуться, подтягивая под покрывалом культю ноги.

Аретино обернулся, посмотрел на капитана: молодое лицо Медичи осунулось, тонкий нос стал похож на хищный клюв, губы упрямо сжаты, лоб в испарине, капли пота на тонких усиках, короткие чёрные волосы взъерошены. Джованни терпеть не мог длинные патлы праздных щеголей — рассадник вшей и услуга врагу в бою, как он говорил.

Капитан откинул голову на подушку, рука его сжалась и дёрнулась, словно доставая меч из ножен. Быть может, Джованни снится последняя битва. Он не умел отступать. Герцог делла Ровере, надо сказать, весьма посредственно командующий армией Святого Престола, развернул войска, испугавшись императорской армии. Джованни сам повёл девять сотен своих рыцарей против германцев.

Стремительная конница Джованни Чёрные Полосы наводила ужас. Они налетали внезапно, дрались отчаянно, не было кондотьеров более умелых и слаженных в папских войсках.

Отряд Чёрных Полос настиг германских ландскнехтов Фрундсберга у старых кузней Говерноло. Сырой ноябрьский снег щедро усыпал холмы, скрадывал звуки, мельтешил перед глазами и таял от дыхания лошадей. Воронёные доспехи постукивали, чернели пятнами на белых склонах. Строй германцев ощетинился копьями. Капитан Джованни взялся за рукоять меча, тихо прошелестела сталь, щёлкнуло забрало. Рыцари повторили жест командира в едином порыве. Зашипели фитили, грянули первые залпы аркебуз. Конница помчалась вперёд.

Фрундсберг приготовил сюрприз. Ландскнехты осыпали ветхую кладку и выкатили фальконеты. Орудия ахнули, заржали раненые кони. Снаряд разорвал голень Джованни.

***

Аретино встрепенулся, поймав усталый, блестящий от лихорадки взгляд капитана. Джованни облизал пересохшие губы:

— Почитайте мне.

Аретино взял книгу и подошёл к кровати. Лёгкие строки полились музыкой, скрадывая хриплое дыхание и брюзжание ветра в стекло. Джованни прикрыл глаза. Недуг, должно быть, терзал его нещадно, и всё же капитан молчал, только грудь вздрагивала временами от протяжного вздоха.

***

Чёрные Полосы спешно повернули к Мантуи в надежде разыскать искусного хирурга. Метель разыгралась, снег валил не прекращая. В такое ненастье хорошо сидеть дома, жарить мясо на вертеле да макать хлеб в жир, откупорив доброе вино. Джованни ехал верхом, впереди. Он всегда был первым на коне. Чёрные всадники рекой струились за ним под перестук копыт и глухой лязг доспехов.

— Друг мой, — попытался увещевать капитана Аретино, укутываясь в меховой воротник, — не стоит ли вам пересесть в повозку? Не вам, так вашей ране необходим покой.

— Чем быстрее прибудем, тем лучше. Мастер Абрам поставил меня на ноги после ранения аркебузой, сможет и теперь.

— И опять правая нога, — покачал головой Аретино.

— Артиллерия, — с сердитой досадой отозвался Джованни. — Болваны! — Он покачнулся в седле, вцепился пальцами в луку, оттолкнулся и выпрямился.

Аретино не знал, кому следует отнести гневное восклицание: собственно кондотьерам, ландскнехтам или монсеньёрам. По нему, так все они отлично подходили.

— Откуда фальконеты у германцев? — нахмурился капитан. — У них не могло быть артиллерии. Болваны! Попали в засаду!

— Что делать, друг мой. Новое оружие меняет войну.

Аретино мог бы сказать, что стоит спросить герцога или маркиза, уж кто-нибудь из них да знал, как фальконеты переплыли к врагам. Только Джованни станет ли слушать.

Десять лет он служит папским капитаном, в играх монсеньёров. Папы продают его отряды то императору Карлу, то французскому королю, то вновь Карлу, и снова Франциску. А кондотьеры идут за Джованни, невзирая на чьей стороне воюют. Шли они за ним и вовсе без жалования, когда Медичи помогал сестре. Самые безрассудные сорвиголовы, младшие сыновья, безумные учёные стекались в отряд, где царила железная дисциплина и братские узы. Никогда Джованни не брал себе и монеты больше, чем получал каждый из солдат. Он полагался на отвагу, быстрых коней и крепкие доспехи. Только смелость не остановит снаряда, а тем паче тщеславия, жадности и предательства.

Джованни мог бы править Флоренцией. Род Медичей истощился, не осталось кандидата более достойного и правого по закону. Джованни мечтал о собственной земле, только песня мечей была милее капитану всех склок и политических интриг. Аретино готов поспорить, что в своё время папа, даром родной дядя, выставил мальчишку Джованни из Флоренции вовсе не за убийство в уличной драке, а в страхе перед новым претендентом. И только удостоверившись, что Джованни воинская честь дороже всего, вручил рыцарей и меч.

Монсеньёры, герцог, весь двор, казалось, слетались вслед за капитаном к воротам Гонзаго. Поражение Медичи грозило обернуться поражением всей лиги. Не нужно пророка Исайи, чтобы предсказать во что превратится Рим, когда на улицы его войдут ландскнехты. Варварство северян известно.

Разыскали и привезли лекаря. Снаряд разбил кость.

Мало кто мог похвастать тем, что пережил пулю. Абрам, старикашка-хирург, подслеповатый как крот, вытаскивал из кровавого месива осколки, поливал какой-то жидкостью из склянки. Все терпеливо ждали в смежных комнатах исхода.

Кондотьеры дежурили у ложа поочерёдно.

Рана загноилась. Чернильные пятна поползли по ноге, вмиг усохшей, позеленевшей.

Помощник лекаря водил над пламенем зубастым лезвием операционной пилы. Запалили факелы, наполняя комнату чадом. Абрам призвал десяток солдат, и Джованни рассмеялся:

— Меня не удержат и двадцать. Отойдите, уйдите все! — Он дышал часто, тяжело. Кондотьеры послушно отхлынули в стороны. — Дайте мне свечу! Слышите! Немедленно! Я сам буду светить для мастера Абрама. Режьте немедленно!

В бледные пальцы втиснули подсвечник.

Аретино не мог вынести крика, и убежал из покоев, пока его не позвал капитан:

— Я исцелён.

Минуло четыре дня. Радость угасла, Джованни становилось хуже.

Герцог заверил завещание и обещал присмотреть за маленьким сыном Джованни, священник соборовал капитана. Тщетно искал Джованни нового командира для Чёрных Полос, диктовал письма.

***

Стихи шелестели в ночи.

Капитан задышал чаще, выгнулся, вцепился пальцами в покрывало. Аретино прервал чтение. Джованни прошептал:

— Не хочу умирать в этих стенах, в повязках и крови.

Во дворе соорудили прямо на траве походную койку. Солдаты вынесли своего командира и опустили на жёсткое ложе. Джованни вытянулся, судорожно вдохнул, посмотрел на пасмурное небо над собой и затих.

Аретино потерял друга, заступника и службу. Рим потерял защитника. Напрасно, видно, Джованни верил в победу Лиги.

***

В траурном молчании уходили отряды кондотьеров.

Посыпал снег, укрывая город завесой нежной и тонкой, как вуаль на девичьем лице. Кони фыркали, чавкали копытами по талой грязи, постукивая, бряцали латы.

Рыцари исчезали вереницей один за одним под кружевным покровом пришедшей зимы.

***

Аретино вернулся в дом и задумчиво расправил перед собою чистый лист: «Капитан папской армии Джованни делле Банде Нере де Медичи, двадцати восьми лет от роду, будучи недужен четыре дня после отнятия ноги, почил в Бозе». Он знал, ничто так не сохранит в веках память о доблестном капитане, как отточенное перо не слишком благородного поэта.