После полуночи

Шесть лет учебы в Медицинском университете Петербурга и два года ординатуры там же пролетели как один день. Помню, как на первом курсе сдавал зачет по анатомии и с ужасом думал, сколько ещё испытаний мне предстоит. Каждый день, проведённый в стенах Альма Матер, был невероятно сложен и интересен. И когда студенческая жизнь закончилась, я с горечью осознал, что настала пора возвращаться домой. Помимо института мне предстояло расставание и с северной столицей, в которую я уже успел по уши влюбиться. Но целевое направление, выданное мне центральной районной больницей города Ряжска в Рязанской области, являлось якорем, который я обязан был бросить на целых три года в этом маленьком городишке. Я чувствовал себя обманутым. Когда я только начинал осваивать искусство врачевания, этот момент казался таким далеким и неправдоподобным. И сейчас, сидя на обветшалой скамье электрички, я успокаивал себя, что три года пролетят быстро. Кто же знал, что в российской глубинке меня ждет настоящий кошмар.

Был понедельник. Сентябрь уже вовсю расстроился и ноги по щиколотку увязали в грязи. Все дороги в Ряжске сделаны из грязи. Я, конечно, утрирую, но после Питера так мне показалось.

Спрыгнув на коротенький перрон станции, я вскинул на плечи объемный рюкзак, который вмещал ровно половину моих пожитков. Вторая половина в спортивной сумке оттягивала правую руку. Мелкий дождь моросил почти горизонтально,словно кто-то опрыскивал лицо из пульверизатора. Широким шагом я направился в местную больницу, где должен был отдаться на милость главного врача.

Всю недолгую дорогу меня одолевала безграничная тоска. После шумного мегаполиса, город с населением чуть больше двадцати тысяч казался актовым залом, где будешь знать каждого в лицо после трех концертов. Я утешал себя, как мог, убеждал, что смогу найти массу достойных занятий, что интересные люди живут и здесь, пусть концентрация их и крайне мала.

У самых дверей больницы я почти смирился со своей участью, и появление мутного солнца в зените даже чуть подняло мне настроение. Но в стенах лечебного учреждения меня ждал новый удар.

– Сахарки? – с ужасом переспросил я.

– Сахарки, Сахарки. – Буравя меня взглядом, повторил главврач, широкий во всех направлениях мужчина, лет пятидесяти, в потертом темно-зеленом костюме. – Не спешите отказываться молодой человек. Подумайте хорошенько. Год за два. Вместо трех лет всего полтора года. А потом езжайте на все четыре стороны.

Оказалось, что места для меня в Ряжской больнице нет, зато позарез требуется врач в селе Сахарки. Фельдшерско-акушерский пункт там давным-давно хотели закрыть, но местные жители отстояли его, в противном случае им пришлось бы ездить на лечение за двадцать километров. Население Сахарков, вместе с соседними деревушками самую малость переваливало за полтысячи. Одна школа, один детский сад, один магазин. Все в единственном экземпляре. Уникальное.

Разговор наш был долгим, но, в конечном счете, я согласился отправиться в ссылку. Уж больно привлекательна была возможность скостить половину срока, а разница между Сахарками и Ряжском по сути не велика.

И вот я уже сижу в старенькой «буханке», облезлой и ржавой, но невероятно проходимой.

– По такой грязи подольше получится.

– Не застрянем? – С опаской спросил я, поглядывая на набухающие тучи.

– Не должны.

Водитель – сухой дедуля, лет шестидесяти с желтой, почти оранжевой кожей – лихо крутил руль, размером с колесо легковой машины и курил каждые десять минут. Ничего, даже отдаленно напоминающего магнитолу в кабине не было, поэтому ехали мы под звук барабанной дроби по крыше и изредка болтали.

– А давно там врача нет?

– В ту пятницу сбежала.

– То есть, как сбежала?

– Да вот так. Собрала вещи, села в машину – у неё своя была – и уехала. Бог её знает куда.

– Не выдержала сельской жизни? Молодая наверно, как я?

– Чуток постарше.

Старик достал пачку «Тройки», откусил фильтр, выплюнул его в окно и снова закурил.

– И там никого теперь не осталось?

– Почему, осталась. Марья Яковлевна, медсестра.

– А она, что же вслед за подругой не сбежала?

Старик глухо хохотнул, словно подавился окурком.

– Этой подруге уже восьмой десяток. Ей бежать то и некуда.

Признаюсь, это известие меня сильно расстроило, и я потерял всякий интерес к дальнейшим расспросам. Как молодой человек, холостой и не обремененный какими-либо обязательствами, я предпочел бы в качестве помощницы куда более молодую особу.

Когда мы въехали в Сахарки дождь наконец-то прекратился. Мои кеды в конец разбухли от влаги, и по размытым дорогам я шел как будто бы босиком. Вид поселка произвел на меня удручающее впечатление. Приземистые деревянные дома, обнесенные косыми штакетниками, больше походили на землянки.

– Я приезжаю раз в неделю. Если что надо, говори, не стесняйся. – Желтушный старик пожал мне на прощание руку и вскарабкался в седло «буханки».

Машина зарычала и через секунду уже месила грязь в обратном направлении.

Я остался стоять у одноэтажного здания из белого кирпича со свежевыкрашенной синей крышей и деревянным крыльцом. Это и был пункт моего назначения. Чувствовал я себя в этот момент маленьким ребенком, которого родители привезли к бабушке якобы на один денек, а сами бросили на все каникулы. Боясь расплакаться прямо на крыльце, я вошел внутрь, оставляя на дощатом полу мокрые следы.

– Ох, я только помыла. – Раздался голос у меня за спиной.

– Прошу прощения. – Промямлил я.

– Да вы же все ноги насквозь промочили, вон как хлюпают. – Из смежной комнаты показалась низенькая старушка с вытянутым лицом и круглыми глазами. – Вы, наверное, новый доктор.

– Он самый, - подтвердил я.

– Так пойдемте, скорее, домой, а то не дай Бог заболеете в первый день.

– Домой?

– Да, это здесь же, только дверь с другой стороны. Давайте мне одну сумку.

Не успел я моргнуть, как старушка выхватила спортивную сумку из моих рук и вышла на улицу. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

– Как звать? – Марья Яковлевна усадила меня на шаткий стул и принесла эмалированный таз с горячей водой, чтобы я парил ноги.

– Сергей Сергеевич, – важно пролепетал я, ощущая, как приятное тепло разливается по ступням.

– А меня Марья Яковлевна, я медсестра ваша.

– Знаю, рад знакомству.

Моя коллега оказалась на редкость ловкой и активной женщиной для своих лет. Пока я согревал конечности, старушка суетилась по хозяйству, готовила обед. Как выяснилось, жила она здесь же, и мне предстояло составить ей компанию. Сначала это известие меня слегка напрягло, но дом оказался хоть и старым, зато довольно просторным с множеством комнат. Баба Маша, как я называл её про себя, устроила мне экскурсию.

Сразу на входе был предбанник со скамьей для обуви и крючками для верхней одежды, дальше шла большая комната, служившая и кухней и гостиной одновременно. Из неё вел длинный коридор, разделяющий дом пополам. Одна стена была без дверей, за ней располагалась наша медицинская вотчина, попасть в которую можно было только с улицы. В другой стене было четыре двери: три широких комнаты и одна кладовая. Мне предназначалась самая дальняя комната, вся обстановка которой состояла из скрипучей кровати, письменного стола, двухстворчатого шкафа без ручек и торшера, который так и норовил упасть. Низкие потолки грозились отвесить мне подзатыльник в любой момент. В первой по коридору комнате обосновалась баба Маша. Выяснилось, что живет она здесь последние три года, её дом на окраине деревни сгорел, а строить новый она не решилась.

Я быстро привык к старушке и уже через неделю, свыкнувшись с судьбой отшельника, благодарил Бога за то, что он скрасил моё пребывание здесь таким собеседником. За плечами бабы Маши была насыщенная жизнь, где только она не жила и чего только не видела. Особенно я любил беседовать с ней о Петербурге, который баба Маша упорно называла Ленинградом.На долю старушки пришлось нелегкое испытание пережить его блокаду фашистами. Марья Яковлевна была из тех людей, которые обладают невероятным чутьем. Она понимала все с полуслова, чувствовала мое настроение, не докучала и знала, когда нужно промолчать.

Единственное, что задевало мое самолюбие – желание жителей деревни попасть на прием к ней больше чем ко мне. Первый месяц я вообще не ощущал себя врачом. Мое эго ощетинивалось и важно покрякивало, когда очередной болящий проходил мимо. Честно говоря, я ожидал большего внимания к своей персоне. Как показывала практика в институте, больному человеку просто необходимо выговориться и новые, свежие уши – всегда раздолье. Но видимо здешние люди сильно привыкли к активной старушке.

Иногда я удивлялся, почему они идут к ней. При всем моем уважении к Марье Яковлевне, специалист она была не ахти. Новые методы лечения её совсем не интересовали, а эталоном первой помощи при любых тяжелых состояниях она считала подкожную инъекцию камфоры.

В общем, я смирился со своим профессиональным застоем и отсчитывал дни до дембеля, пока не произошел один напугавший меня инцидент.

Случилось это спустя почти три месяца моего пребывания в Сахарках, в конец ноября. На улице подморозило, и месиво из грязи застыло в самых причудливых формах. За день я совсем не устал и потому ворочался с боку на бок, потея под стеганым одеялом, пытаясь заснуть. За окном ветер гнул деревья к земле, а из коридора до меня долетали звуки острожных шагов.

«Странно, баба Маша ложится не позже десяти» - подумал я.

Через несколько минут внимание мое полностью поглотили эти звуки. Шаги то удалялись, то приближались, то замирали, то частили, словно старушка быстро бегала.

«А может это не она»?

Я свесил ноги с кровати, надел джинсы, тапки, и подошел к двери. Звуки прекратились. Я взялся за ручку и дверь с торжественным скрипом открылась. Никого.

Я вышел в коридор и прислушался. Со стороны кухни доносилось невнятное бормотание. Не могу сказать, что я струхнул, но определенно мне было не по себе. Я вернулся в комнату и включил свет – рожковая люстра озарила мое обиталище силой трех лампочек. Обстановка в коридоре тоже слегка прояснилась. Я снова вышел и медленно, шаг за шагом, продвигался в сторону кухни. Изредка скрип половиц выдавал мое присутствие. Моей целью был выключатель, который располагался в самом начале коридора. Но примерно в середине пути я вновь услышал шаги. Торопливые, шлёпающие шаги, словно человек был босиком.

Я замер.

Впереди, как бельмо на глазу, на неосвещенном фоне кухни появился бледный призрачный силуэт. Старушка неслась с огромной скоростью, будто за ней гналась стая голодных волков. При этом она была полностью обнажена, я невольно поморщился и прильнул к стене. Марья Яковлевна бежала на прямых ногах, не сгибая колен, как на протезах. Её ступни взмывали вверх на добрые пол метра, а потом липким шлепком опускались на пол. Тело её было странно изогнуто: корпус опущен почти до горизонтального состояния, а голова до предела закинута назад. Руки находились в постоянном хаотичном движении, извивались, словно их выкручивал невидимый мучитель. Меня старушка оставила без внимания и пронеслась мимо.

Я испугался, что она налетит на дверь или стену, но баба Маша, ловко огибая все препятствия, заскочила в мою комнату. Я бросился за ней. Теперь старушка выгнулась в обратную сторону. Раскинув руки, будто вот-вот вознесется на небо, она стояла возле окна. Губы её беззвучно шевелились.

Я вообще не из брезгливых. На последних курсах института я подрабатывал в неврологии. Насмотрелся всякого. Основной контингент – инсультники, много было лежачих, тяжелых больных. Там-то я и научился едва ли не главному – абстрагироваться. Тело больного человека, обнаженное тело, старческое тело, со всеми его неприглядными моментами, скрюченными пальцами и глубокими пролежнями, я воспринимал так, как скажем, механик воспринимает ржавый мотор. А покидая кафельные стены больницы, забывал эти картинки.

Но сейчас, глядя на бабу Машу, я испытывал отвращение, которое пробивало мою защиту. Что-то противоестественное. Я был выше ростом почти на две головы, и потому отчетливо видел её глаза. Их затянула молочная пелена, за которой еле проглядывались зрачки. Из уголков полуоткрытого рта вытекали взбитые в пену слюни, язык примерил на себя роль миксера. Только сейчас я заметил, что все тело старушки блестит от пота.

Я аккуратно приблизился к ней и коснулся плеча.

– Марья Яковлевна…

Могу поклясться, что я обжег руку, температура её тела была просто нечеловеческая. Не успел я закончить фразу, как старушка закричала истошным голосом, больше похожим на крик совы:

–Ууууу-аааааа-а-а-а!

Старческое тело завертелось. Баба Маша упала на пол и изогнулась, опираясь только лишь на пятки и затылок.

–Опистотонус. – Выдохнул я и в голове всплыли иллюстрации из учебника по инфекционным болезням. – Неужели столбняк?

В следующее мгновение старушка ловко перевернулась и на четвереньках выскочила из комнаты. Где-то на кухне она остановилась, и я вновь услышал душераздирающий крик. Испугавшись её возвращения, я закрыл дверь и подпер стулом.

«Хорош врач, спрятался от больного» – корил я себя, сидя в кровати. Страх и неуверенность в собственных силах сковали мои руки, как и мою волю.

Беготня, крики, стоны, иногда рев или даже рычание продолжались ещё долго. С каждой минутой я все больше убеждался, что никакой это не столбняк. Несколько раз Марья Яковлевна пыталась пробиться в мою комнату, билась об дверь и скреблась в щель у пола. Я лежал в напряжении и полной боевой готовности. Не знаю, который был час, когда сознание мое провалилось в нервный дерганый сон, но проснулся я позже обычного, почти в десять. В дверь осторожно стучали, и я услышал вкрадчивый бархатный голос моей медсестры.

– Сергей Сергеевич, завтракать будете? А то к нам уже больной пожаловал.

– Да, иду, иду. – Выкрикнул я.

В течение всего дня Марья Яковлевна вела себя как обычно и, беседуя с ней за вечерним чаем, я не заметил ни капли неловкости. Из этого я сделал вывод, что старушка попросту не помнит ночных событий. Я решил не задавать пока никаких вопросов, а поискать ответы в книгах. У меня была с собой пара учебников, в том числе пособие по неврологии. В медпункте так же собралась неплохая библиотека. Правда, самый свежий экземпляр в ней датировался семьдесят седьмым годом.

Вся моя надежда заключалась в том, что это очень редкое заболевание, о котором в институтах не рассказывают. Но просидев безвылазно за книгами целую неделю, я не смог отыскать сколько-нибудь похожие симптомы. События той ночи постепенно сглаживались в памяти, и я уже не был настолько уверен в их достоверности, пока все не повторилось вновь, но уже несколько иначе.

Кажется, это была суббота. Вечером Марья Яковлевна куда-то уходила на несколько часов, а вернулась озабоченная и чересчур серьезная. Она разговаривала со мной о каких-то пустяках, но я чувствовал, что мысли её витают в другом месте. Около девяти часов мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Разбудил меня громкий стон. Я включил свет в комнате, часы показывали половину первого. Шум доносился со стороны кухни. Я осторожно вышел и на цыпочках пробежался по коридору.

На этот раз баба Маша была одета в длинную, до щиколоток, ночнушку. Её всегда аккуратно собранные в пучок волосы растрепались и волнистыми седыми лохмами обрамляли бледное лицо. Старушка как зачарованная медленно ходила по кругу, пошатываясь из стороны в сторону. Меня для неё не существовало. Я громко кашлянул, окликнул по имени, но реакции не последовало.

Каждый второй шаг пожилого человека сопровождался тяжелым вздохом. На третьем круге немощное тело сложилось пополам, и изо рта Марьи Яковлевны потекла коричневая густая жижа. Старушку рвало вновь и вновь, пока вся комната не пропиталась удушливым запахом, от которого и у меня начались рвотные позывы.

Я закоренелый атеист. К тому же курс психиатрии объяснил мне многие мистические явления в этом мире. Но одно дело обсуждать это в светлой аудитории, наполненной сокурсниками, а другое видеть своими глазами неизвестный феномен, находясь при этом у черта на куличиках. Поэтому первое, что пришло мне в голову – образ одержимой дьяволом девочки из старого американского фильма.

Собрав всю свою волю по каплям, я наблюдал за Марьей Яковлевной ещё около получаса. Поведение её несколько раз кардинально менялось. Она впадала в ступор, замирала в неудобных позах на несколько минут, потом вдруг падала на пол, ползала, извивалась, вновь замирала, бегала по дому. Все это сопровождалось далеко неблагозвучными стонами и криками.

В подавленном состоянии я вернулся в комнату, подпер дверь и завел будильник на шесть утра – время в которое обычно вставала баба Маша. Несмотря на внутреннее возбуждение и то, что я прислушивался к каждому шороху, уснул я почти сразу.

Как только зазвонил будильник, я вскочил с кровати. Тишина. По моим расчётам на кухне должны были остаться следы рвотных масс. О них-то я и хотел поговорить со своей коллегой. Я застал Марью Яковлевну на кухне на четвереньках с грязной тряпкой в руках. Она спешно мыла пол, стараясь не громыхать металлическим ведром. Вид у неё был ужасный, лицо осунулось, фиолетовые круги расплывались под глазами, руки тряслись от слабости, а тело казалось, похудело килограмм на пять. Надета на ней была всё та же ночнушка, изорванная в нескольких местах и сильно запачканная. Увидев меня, баба Маша не издала ни звука, а продолжала драить пол.

Я принес ещё одну тряпку с ведром и начал помогать.

– Спасибо. – Тихо сказала она, когда мы закончили.

– Не за что. – Ответил я и как-то неуклюже добавил. – Я же врач. Вы можете мне довериться.

Марья Яковлевна глубоко вздохнула, но ничего не ответила. Она ушла в свою комнату и проспала до самого обеда.

За это время я принял решение, что не отступлю, проявлю настойчивость и заставлю старушку рассказать о своем недуге все, что ей известно.

За обедом я строго поговорил с ней, заявил, что болезнь может быть заразна, и она подвергает меня серьезной опасности, а так же сильному стрессу и возможным травмам, припомнив, как она скреблась под дверью.

– Да не заразная я, – смущенно бормотала старушка. – Не больна я вовсе.

– Да как же не больна? – Возмущался я. – А как же рвота? Из вас столько вышло, что не знаю, как умещалось!

– Здорова я. Не моя это болезнь.

– То есть как не ваша? Моя что ли? – В конец растерялся я.

– Пойдемте со мной, я вам покажу.

Идти пришлось на другой конец деревни. Рядом с лесом стоял аккуратный зеленый домик с желтыми занавесками на окнах. На крыльце нас встретила пожилая женщина, на вид чуть моложе бабы Маши. Я поздоровался, но кроме меня никто ничего не сказал. Женщина проводила нас в одну из комнат, где в инвалидном кресле сидел мальчик лет шести. Мне хватило одного взгляда на него, чтобы поставить страшный диагноз ДЦП.

– Сегодня я попробую снова. – Задумчиво произнесла Марья Яковлевна. Женщина, которая оказалась бабушкой ребенка, ничего не ответила, просто кивнула и вышла из комнаты.

Баба Маша присела рядом с кривляющимся мальчиком и взяла его за руку.

– Это его болезнь.

Мне вдруг захотелось улыбнуться, но момент был явно не подходящий.

– Я его вылечить пытаюсь.

– Как пытаетесь?

– Видите ли, Сергей Сергеевич, есть у меня дар такой, забирать чужие болезни. И если удастся мне эту болезнь побороть, человек от неё избавляется.

– Не может такого быть. – Выпалил я.

– Да вы пойдите у людей поспрашивайте. А знаете, скольких я вылечила, когда молодой была и в больших городах жила? Я и с раком справлялась и с полиомиелитом. А вот с этим… Толи болезнь сильна, толи я стара уже.

Баба Маша перевела взгляд на ребенка. Он сидел спокойно и внимательно слушал. Одна рука его изогнулась и прижалась к телу, голова упала на плечо, глаза сходились в одной точке. В уголках губ собрался белый налет. Ноги ребенка были накрыты байковым одеялом, но даже сквозь него я заметил неправильное положение колен.

– Такие вещи неизлечимы. – Скептически заметил я.

– Все можно вылечить.

– Но при ДЦП рвоты не бывает. Кажется…

Баба Маша добродушно улыбнулась, словно извинила меня и крепче сжала руку мальчика. К своему удивлению, я заметил, что в её присутствии ему как-то легче.

– Когда болезнь чувствует, что её вот-вот осилят, она на что угодно пойдет лишь бы удержаться. Я не хочу вас убеждать ни в чем, Сергей Сергеевич. Спорить с вами мне чести нету. Я лишь ребенку помочь хочу. Как умею. Я сегодня вновь заберу его недуг и хотела вас попросить не выходить ночью из комнаты. Неловко мне знаете ли.

Признаюсь, я был сбит с толку. С одной стороны – небылица, с другой – у меня реального объяснения тоже не было. Разумеется, я обещал Марье Яковлевне, что не покину комнаты и изо всех сил постараюсь забыться крепким сном.

Весь оставшийся день мы со старушкой почти не общались. Я переваривал увиденное и услышанное, а она ходила из угла в угол, напряженная, собранная и что-то бубнила себе под нос.

Как выяснилось, мальчика звали Никита, и родители привезли его из Рязани специально к бабе Маше на лечение.

В десятом часу Марья Яковлевна ушла и вернулась минут через двадцать, как мне показалось, пряча что-то маленькое в кулаке. Мне было любопытно, как выглядит акт изъятия болезни, но спросить я постеснялся. Внешне старушка совсем не изменилась.

– Началось? – вежливо поинтересовался я.

– После полуночи. – Процедила старушка.

Как и обещал, я закрылся в комнате и попытался заснуть. Получилось довольно быстро, но часа в два дикие вопли бабы Маши вернули меня в жуткую реальность. Вначале мне даже показалось, что кричит не она. Голос грубый и хриплый, почти мужской. Я никогда не слышал таких мучительных криков, даже в ожоговом отделении во время перевязок.

Я не выдержал и нарушил обещание – выглянул в темный коридор. Старушка лежала на полу, на животе, в трех шагах от моей двери. Её ночнушка была насквозь мокрая, волосы рассыпались по полу седой соломой. Она не шевелилась, я тоже замер. Вдруг тело женщины подлетело на полметра и резко обрушилось вниз, потом ещё раз и ещё. Голова бабы Маши закрутилась, так, что хрустела шея, а из разинутого рта раздалось рычание.

– Боже мой, - отступил я.

В этот момент я был готов поверить во что угодно, даже в одержимость всеми демонами ада.

Пожалев о своем любопытстве, я забаррикадировался и нырнул в постель. Заснуть так и не удалось. Шум, создаваемый медсестрой в этот раз, превосходил все предыдущие ночи. Иногда мне казалось, что она бьётся в судорогах сразу в нескольких местах или перемещается с невероятной скоростью.

Не помню, каким чудом, но я провалился в сон и очнулся ближе к обеду. В доме царила тишина.

«Должно быть тоже отсыпается».

Бездыханное тело медсестры я нашел на кухне. Она лежала на спине, широко раскинув руки и ноги, почти как Витрувианский человек да Винчи. Я присел рядом, пощупал пульс и убедился, что тело уже начало остывать. Спокойное лицо старушки словно говорило, что там, куда она ушла, больше нет никаких мучений и болезней.

Накрывая Марью Яковлевну белой простыней, я ощутил, как и меня накрывает тоска и печаль, захотелось сбежать из этого дома, этого захолустья. Поразительно, как быстро меняется все в сознании человека, и какое сильное влияние на это оказывает время суток. Окутанный густой тьмой и дрожащими тенями, я был готов поверить в любые страшилки, но солнечный свет и жизнеутверждающий крик петухов расставили все по своим местам. Под простыней лежала женщина, которая была серьезно больна, может быть неизвестной на данный момент болезнью. А я как врач не оказал ей ровным счетом никакой помощи и позволил утонуть в мире фантазий.

Наспех позавтракав, я отправился бродить по деревне в поисках машины, которая могла бы отвезти меня в Ряжск. Проходя мимо зеленого домика с желтыми занавесками, где мы с Марьей Яковлевной побывали накануне, я заметил грязную ниву у забора. Мужчина лет сорока в камуфляжном костюме укладывал в багажник тюки с одеждой.

–Здравствуйте. Я местный врач. До города не подкинете?

Мужчина вздрогнул, мой голос вырвал его из омута раздумий, но на лице сияла добродушная улыбка.

–Здрасте. До Рязани? – немного растеряно сказал он.

– Нет, до Ряжска. Очень надо.

– Конечно. Сейчас жена с сыном выйдут и поедем. Вы вперед садитесь.

– Спасибо.

Я подошел к машине и замер. Дверь дома открылась и на улицу вышла женщина с мальчиком.

Это был Никита. И шел он сам. Немного не уверенно, но прямо и ровно. Одной рукой он держался за маму, а другую спрятал в карман куртки. Мама и сын активно общались.

Голос мальчика был ярким и звонким, как колокольчик. Лицо женщины раскраснелось, видимо она совсем недавно плакала, но что-то подсказывало мне, что это были слезы счастья.

– Это доктор, он с нами поедет до Ряжска.

– Здравствуйте, – кивнул я.

–Здравствуйте, – ответила женщина и как будто немного смутилась. – А Марья Яковлевна, она не с вами? Мы хотели к ней заехать.

Я широко улыбнулся, не отрывая глаз от мальчика. Тоска вдруг отступила, мне стало так хорошо и тепло, не смотря ни на что, ни на противную погоду, ни на унылые пейзажи, ни на потерю ставшего другом человека.

– Вы знаете, она очень устала. Прилегла отдохнуть только что. Я передам ей привет от вас как вернусь.

– Вы передайте ей огромное спасибо и вот это. – Женщина протянула мне заклеенный конверт.

Я отрицательно покачал головой.

– Она велела не брать. Сказала, что все теперь для него.

Всю дорогу я молчал и украдкой поглядывал в зеркало заднего вида на мальчика. Мне доставляло невероятное удовольствие наблюдать за ним и за матерью, которая, не стесняясь меня, ласкала ребенка, словно они были в разлуке долгое время.

В Ряжске я вышел, пожелав семье счастливого пути. Никита пропел «до свидания» и помахал мне на прощанье рукой.

Хоронили бабу Машу на местном кладбище, народу собралось много, больше, чем у нас в институте на самых интересных лекциях. Я, как и обещал, передал старушке огромное спасибо от её последнего пациента. Бескровное тело хранило печать улыбки, от чего я сделал вывод, что спасибо это услышано.