​Турнир, тающий ветер и арбузная корка

Фёдор Степанович Бамбукин напряжённо вглядывался в экран ноутбука и старательно тёр шею. В интернете он вычитал, что подобное воздействие на акупунктурные точки должно вызвать активацию нейронов в гипофизе и усилить кровообращение головного мозга, что в результате приведёт к остроте и ясности мышления. Кровообращение действительно усилилось, Фёдора Степановича даже бросило в пот. Но вот ясности мысли как не было, так и нет. Проклятые нейроны не желали активироваться.

А еще говорят, что для работы мозга хорошо помогает тёмный шоколад. Пенсионер Бамбукин встал из-за стола и решительно направился на кухню. Там над газовой плитой колдовала Глафира Андреевна – жена Фёдора. Помешивала суп в большой кастрюле и напевала какой-то мотивчик. Голос у Глаши был красивый, но слишком громкий. Фёдор Степанович поморщился, но увидев, что жена подозрительно зыркнула на него, постарался придать лицу восторженное выражение и, закатив глаза, произнёс:

– Какой запах! Ты просто волшебница, дорогая!

Супруга довольно усмехнулась:

– Через час будем обедать.

– Целый час голодного мучения, – лживо простонал Фёдор, обнял жену правой рукой, а левой незаметно вытянул из вазочки плитку шоколада. Вздыхая, побрёл прочь. Вернувшись за стол, воровато, стараясь не шуршать оберткой, вскрыл упаковку и сунул за щёку изрядный кусок лакомства.

Сейчас должно подействовать. Надо только направить мысль в нужное русло. Шоколад таял во рту, горчил, обволакивал язык сладостью, но в голове было пусто, как никогда. Бамбукин сосредоточился, для чего нахмурил густые брови и медленно, по слогам прочитал название темы:

«Тающий ветер».

Закрыл глаза, откинулся на стуле и, как мантру, зашептал:

– Тающий ветер, тающий ветер, тающий ветер.

Ничего. Если не считать лёгкого шума в ушах.

Желая усилить действие лекарства, Фёдор употребил остатки шоколада и вновь повторил заклинание.

Шоколад растаял без остатка, а вот ветер таять не желал.

– Кто же придумывает такие дурацкие темы? – в сердцах воскликнул пенсионер. – Мозги у них растаяли!

– Ты зачем шоколад сожрал?! – гаркнул у него над ухом рассерженный голос Глафиры Андреевны. – Я тебе запретила есть сладкое!

Фёдор Андреевич испуганно ойкнул и умоляюще посмотрел на жену:

– Глашенька! Я не нарочно! Мне мозг нужно подогнать!

– Кого тебе нужно подогнать? – нахмурилась супруга.

– Мозг. Заставить его работать на всю катушку.

– С катушек ты давно съехал, – вздохнула Глафира Андреевна, – с тех пор, как подключил интернет. Посмотри, в кого ты превратился! Обрюзг, разжирел. Задницу на телеге не объехать! На морде недельная щетина, как у порося! Шея вон грязная!

– Не грязная! Это я её натёр, чтобы вырабатывать в гипоталамусе гистамин, эндорфин и серотонин…

– И много выработал?

– Мало, – уныло сознался Фёдор. – Думал, шоколад поможет…

– Какой же ты кретин, Бамбукин! – всплеснула руками жена. – Тебе нельзя сладкого! У тебя гипертония, атеросклероз и геморрой! Тебе на диете сидеть, а не за компьютером! Гулять нужно! Воздухом дышать! Я думала, выйдешь на пенсию – в театры ходить будем, на выставки!

– Глаша, ну какой воздух в театре? Там сплошной углекислый газ.

– Хватит! – разозлилась супруга. – Ты и раньше умом не блистал, а сейчас совсем рехнулся! Быстро встал, оделся и бегом в магазин! У нас хлеб кончился!

– Кстати, о хлебе! – подмигнул Фёдор. – Для писателя хлеб – творчество!

– Так то для писателя, – прищурилась Глафира Андреевна, – а ты здесь причём?

– Как причём? – насупился Бамбукин. – Я он и есть…

Глафира обидно расхохоталась.

– Какой из тебя писатель? Ты даже в поздравительных открытках по десятку ошибок делаешь.

– Ошибки исправлять – работа корректора! А моё призвание – творить! Если хочешь знать, я весьма успешный писатель. Меня даже хвалили. Два раза.

Супруга обречённо простонала и указала пальцем на дверь:

– В магазин!

– Погоди, Глашенька! – взмолился Фёдор Степанович, – Схожу, обязательно схожу! Но мне сейчас очень важно сюжет придумать! Понимаешь, я ввязался в одну интересную авантюру!

– Во что ты ввязался? – Лицо супруги закаменело. – Мне твоей финансовой пирамиды за глаза хватило. Никаких авантюр! Иначе я тебя сама убью!

– Это совсем другое! Это конкурс! Командный турнир! А тема очень интересная: «Тающий ветер»!

– Бред! – отрезала Глафира Андреевна. – Ветер не тает. Это не мороженое!

– Такая тема, – развёл руками Фёдор.

– Глупая тема! Такую только и могут измыслить на вашем бумажном столе!

– Слоне, – поправил Бамбукин.

– Тем более! Сидят тунеядцы и над людьми мудруют! Слоны, понимаешь. И ты в слона превращаешься! Натуральный слон! Морда толстая, глазки маленькие, жопа на стуле не умещается! Если ты сейчас не растаешь как ветер – я тебя скалкой стукну! Я тебя порву, как бумажного слона!

Уже торопливо сбегая по лестнице, Фёдор Степанович еще слышал рёв разбушевавшейся супруги: «Ветер у них тает! У нормальных людей ветер стихает! Тунеядцы! Писатели, мать их!»

«Какая же она приземлённая, – думал пенсионер. – А ещё по театрам ходит. А у самой никакой поэтичности за душой. Ни абстрактного мышления, ни метафоричности сознания».

Стоя в очереди, писатель размышлял. «Тающий ветер – само по себе образ красивый. Добавить ещё парочку, например, про запутавшуюся и уснувшую луну в еловых ветках… Или это уже у кого-то было? Неважно, всё когда-то было. А что ещё? Солнце, утонувшее в затоне… Нет, если луна, то причём здесь солнце?».

Сунув батон хлеба в пакет, Федор Степанович медленно брёл по скверу, когда его окликнул сосед Вано:

– Генацвале! Зачем мимо идёшь?!

Прилипчивый грузин опять был навеселе. И на что только пьёт?

«Деньги в долг просить будет», – с тоской подумал пенсионер. Однако изобразил на лице радость и крепко пожал влажную липкую ладонь.

Вано вольготно развалился на скамейке, сдвинул клетчатую кепку на затылок и смачно вгрызался в сочную мякоть арбуза. Семечки и корки швырял под ноги.

Фёдор внимательно осмотрел скамейку, не забрызгана ли, осторожно присел рядом с соседом. Посетовал:

– Зачем мусоришь? Урна ведь рядом.

– Таджики уберут! – сказал Вано и облизал блестящие от арбузного сока пальцы. Потом наклонился к Фёдору и доверительно сообщил: – Не взяли меня в дворники. Знаешь, что сказали? «У нас целая бригада таджиков». Это же геноцид и произвол! Мой прадед дворником был, – начал он загибать пальцы, – дед дворником был, отец был…

– Ты же говорил, что твой отец князь? – перебил словоохотливого грузина Бамбукин.

– Эээ, дорогой! Какая разница? Князь-мязь! У нас все равны. Хочешь работать дворником – работай! А меня не взяли! Вот пусть и убирают! – с этими словами Вано шмякнул об асфальт последней коркой.

– Не повезло, – согласно кивнул пенсионер.

– Ага. Я даже с горя графин Хванчкары скушал. Не знал, что тебя встречу – угостил бы. Такого вина здесь не купишь.

– Спасибо, – усмехнулся Фёдор. – Хорошее вино – это прекрасно.

– Ещё бы не прекрасно! Вот ты писатель, учёный человек. Всё понимаешь. С тобой и поговорить приятно. Читал вчера твой последний рассказ. Сильно написано. Но с грамотностью плохо. В слове «гомосексуалист» три ошибки сделал…

– Я про гомосексуалистов ничего не писал, – напрягся писатель.

– Да? – Вано озабоченно наморщил лоб. – Значит, это был не твой рассказ. Ты бы лучше написал.

– Послушай, – неожиданно спросил Фёдор, – как думаешь, тающий ветер – красивый образ?

– Очень красивый.

– Что бы ты к нему добавил?

– Добавить можно много, – хитро сощурился грузин. – Я тебе столько добавлю – в обеих руках не унесёшь. А ты мне за труды полтишок добавишь? Поверь, очень надо.

Фёдор Степанович молча вытащил бумажник и извлек из него купюру.

– Вот спасибо! – возликовал Вано. – Люблю тебя, генацвале, как брата! Значит, говоришь, тающий ветер?! Вот слушай! – Он откашлялся и запел густым сочным басом:

Музыка – тени, отзвук молчанья,

Ветер, тающий в поле.

Это томленье, это рыданье,

Сладость возвышенной боли.

Пенсионер широко открыл глаза.

– Как красиво! Что это?!

– Это песня. Тамара Гвердцители.

– Это же то, что мне нужно, – прошептал Бамбукин. – Всё верно. Томление, слёзы и сладость возвышенной боли. Спасибо, Вано! – Он порывисто вскочил со скамейки. – Мне надо записать, пока не забыл!

Но, похоже, сегодня был не его день. Скользкая арбузная корка, некстати попавшая под каблук ботинка, заставила ноги пенсионера подлететь высоко вверх, а голову, напротив, с размаху опуститься на асфальт. «Блин!» Трах! Россыпь мерцающих звёзд. Упавшая на глаза чёрная простыня. Тишина.

* * *

Белый потолок. Отсвет электрического светильника на стеклянной бутыли капельницы. Кто-то сопит слева от него. Писатель скосил глаза и увидел жену. Глафира Андреевна вытирала платочком покрасневший опухший нос.

– Глаша, – тихим голосом позвал Бамбукин. – Что случилось?

– Слава Богу! Очнулся! – обрадовалась супруга. – Ты упал и ударился головой! У тебя сотрясение мозга! Но перелома черепа нет!

– У меня крепкий череп, – вздохнул Фёдор, – как бамбук. Не зря я Бамбукин…

– Ты шутишь! Я так рада!

Неожиданно тревожная мысль молнией озарила сознание больного:

– Глаша! Сколько я здесь?!

– Сегодня третий день.

– Как третий?! – Фёдор подскочил. – Значит, сегодня последний день приёма рассказов! – Пенсионер издал протяжный стон. – Всё пропало! Я подвёл напарника! Подвёл команду! Лучше бы я умер на том заплеванном асфальте!

– Что ты говоришь, глупый?

– Не надо меня утешать!

– Надо, Федя! – в голосе жены прозвучали стальные нотки. – Тебе нельзя волноваться.

– Да как же не волноваться? – попытался протестовать пенсионер, но Глафира Андреевна приложила палец к губам и подмигнула:

– Всё под контролем, творец. Я зашла на сайт и ознакомилась с условиями конкурса. Для участия вполне достаточно короткой миниатюры. Я написала её для тебя.

– Ты? – поразился Фёдор.

– Да, я, – улыбнулась Глафира Андреевна, вытащила из сумочки вчетверо сложенный лист бумаги, откашлялась и неторопливо начала читать:

Почему на пёстром циферблате времени я выбираю тихий летний вечер?

День ярок, рыжеволос и статен, он прекрасен своей самородной бесшабашностью и естественной лучистой удалью.

И ночь не менее восхитительна, она покрывает землю тончайшим шёлком таинственности, манит мечтателей и поэтов, философов и влюблённых ароматом неизведанных соблазнов и заставляет протягивать алчущие руки к звёздной вуали в надежде увидеть за ней бездонные глаза Королевы Тьмы.

Ночь и день – две ипостаси всего сущего, но их контуры безнадёжно резки, а палитра цветов излишне бедна: сажа и снег, шунгит и белила, и потому финальному контрасту законченного полотна я предпочитаю размытые полутона многоточий…

Я замираю на пороге вечности и любуюсь мастерством незримого художника, водящего кистью заходящего солнца по изгибам холмов и верхушкам деревьев, заставляя их пунцоветь и трепетать от тёплого дыхания нагретого за день ветерка.

Багровая кровь реки темнеет под пристальным взглядом надвигающейся ночи, а цветы, засыпая, прячут уставшие лепестки в бутоны, ветерок осторожно гладит их, тихо нашёптывает колыбельную и тает, тает, растворяясь в безмолвии законченной картины.

Тающий день, тающий ветер, тающий стон восторга – ради этого стоит жить…

Когда Глафира Андреевна закончила чтение, на лице мужа отражалась смесь недоверия и восторга. Глаза лихорадочно сверкали.

– Как здорово! – Он вырвал у супруги исписанный лист бумаги и пробежал глазами. – Да это же формат семи предложений! Глаша – ты гений!

– Я знаю, – смущенно улыбнулась та.

Бамбукин блаженно откинулся на подушках, растянул рот до ушей и подумал: «Выходит, иногда полезно треснуться башкой об асфальт. Сам бы так классно не написал. А Глаша какова! Зря я обзывал её приземленной и непоэтичной. Она талант. Настоящий талант. Вот кого надо было брать в команду!»