Комната в коммуналке

День первый

После всех истерик, упрёков и угроз развод оказался делом техники. Оплатить госпошлину, дежурно скрючить губы, чтобы поцеловать Аню, опомниться на полпути и, счастливо размахивая рукой, за которую больше не цепляются ни рыдающая жена, ни массивная тёща, уйти в итерский туман.

В приливе бодрости, войдя в подъезд, Андрей даже заглянул в почтовый ящик: раньше счета традиционно оплачивала Аня, а теперь придётся разбираться в платёжках самому. Но даже квитанции с куар-кодами, суммами, строчками и невнятными реквизитами не испортили настроения.

Кроме чёрно-белых извещений было и кое-что ещё: плотный желтоватый конверт с пятью пёстрыми марками. В таких дурные вести не приходят, решил Андрей и оказался прав. Письмо было от нотариуса: дядя Олаф, уроженец далёкой Баварии и столь же далёкий родственник, оставил ему комнату в коммуналке.

— Ягода к ягоде, — с удивлением усмехнулся Андрей. Не ахти какое богатство, но таки недвижимость. Достал телефон, набрал институтского друга Диму. — Привет! Сегодня пятница, а завтра выходно-ой… Айда в бар? Повод? Целых три. Наследство получил. Да, вот так вот, внезапно… Да ну, комнатка в коммуналке на окраине какой-то. Но всё равно… Второе? День рождения, угадал, угадал. Помнишь, как мы с тобой Бейлис у вас в общаге распивали с соком, лет этак пять назад? Точно, мне тогда двадцать исполнилось. Как раз с Анькой встречаться начал. Димка, ёшкин кот, ты не поверишь. Развёлся. Да. Я. Наконец. Развёлся! Всё! Свобода! Димон! Третий повод! В бар, сейчас же! Как не можешь? Ах, жена-а… Ну, развод дело наживное. Руки в ноги и в «Бандапати». Ну, в переулочке том на Невском, около художественного магазина. Вспомнил? Жду! В шесть. Чтоб как штык!

Он зазвенел ключами и влетел в квартиру. Никаких запретов. Никаких «на газету наступай, не наступай на пол ботинками!» Никаких «разогрей там рис в холодильнике, я сейчас», и ванная занята полчаса. Ничего подобного.

Андрей скинул ботинки у самого входа в комнату, ступил на давно не пылесошенный палас, с разбегу прыгнул на диван. Чувствуя себя мальчишкой, швырнул в угол джинсы; звякнула пряжка на ремне. Ремень, кстати, Анька дарила, на какую-то годовщину. К чертям его! Не поленился, вытащил, потащил к мусорке; из ведра воняло картофельными очистками.

Рука застыла. Жалко. Хорошая кожа, и тиснение… Чёрт с ним, пусть будет.

Достал из холодильника пакет сока, сварил пельмени, щедро залил майонезом и вонзил вилку в верхний, разварившийся, недосоленный, восхитительный пельмень со вкусом свободы.

***

В «Бандапати» было душно, сладко пахло пивом и резко — каким-то тропическим коктейлем. Андрею запах манго всегда напоминал блевоту, и он уселся подальше от стойки, где мешали адскую тропикану.

Димон опоздал — явился только в половине седьмого, рассеянный и явно чем-то загруженный.

— Здорово! Что такое? — поинтересовался Андрей, разваливаясь на диване и подзывая официантку в клетчатом фартучке.

— Абсент, — не дав ему раскрыть рот, велел Дима. — И вяленые помидоры.

— Двойную порцию, — добавил Андрей и, проводив взглядом официанточку, обернулся к другу. — Ты чего?

— Наташа беременна.

— Что за Наташа?

— Жена моя!

— О-о-о… Ну ты… то есть вы попали…

Официантка стукнула по столу тарелкой с помидорами и двумя бокалами с ядрёно-зелёным абсентом.

— Ну, за женщин! — со вздохом предложил Дима.

Андрей чокнулся на автомате; вдруг вспомнил, как Аня говорила: будет девочка — назовём Маргаритой. Мальчика, как ты, Андрюхой.

— Виски, — резко велел он. — Двойной.

…Что было после третьего стакана, помнилось плохо; кажется, потолок повело, и в руку опять вцепилась тёща: откладывайте, мол, часть зарплаты! Откладывайте! Шапку носи, а то менингит. Да как ты Анечку называешь! Она тебе первое, второе, компот, каждый день, а ты, а ты…

Кажется, он выпил ещё; кажется, Дима отодвинул от него бокал,вытащил из-за стола и плескал в лицо разноцветной водой из подсвеченного умывальника; кажется, на улице было скользко и холодно, в животе — дурно, а дома — пусто.

День второй

Он сто раз читал, что успешные люди не начинают день с соцсетей. Но телефон пиликнул раз, и два, и каждый писк вгрызался в голову, как чьи-то острые, ледяные зубы.

«Готовься к мигрени», прочитал Андрей и со стоном упал обратно на подушку. Выждал, пока перестала кружиться голова, и открыл глаза. Над ним был потолок — такой белый, какой бывает только в гостиницах и в больницах.

Номер, с которого пришло смс, не отображался.

— Димон. Приколист…

Пощупал затылок, провёл пятернёй по волосам. Кроме лёгкой жажды никаких признаков похмелья не ощущалось. Разве что комната… Он обвёл глазами помещение, сел и потряс головой.

Обитые золотой материей стены; огромная кровать, в ногах — смятый меховой плед; высокие полукруглые окна за прозрачным тюлем; плазма, столик с фарфоровым чайничком, открытое фортепиано с вазой, полной бордовых пионов.

В дверь постучали. Дима спустил ноги с кровати и угодил в мягкие, пушистые тапочки — не чета отельным однодневкам и уж тем более его стоптанным домашним монстрам. Прошлёпал к двери. Поворачивая ручку, заметил, что на левом локте воспалились мелкие непроходящие волдырьки — он помнил их, сколько помнил себя. Время от времени они опухали — скорее всего, после пьянок, но точно Андрей не знал.

От машинально поискал глазок; не было. Настороженно приоткрыл дверь на ширину пальца. За порогом стояла женщина в сером платье с широким поясом и полотенцем, перекинутым через плечо.

— Доброе утро. Завтрак. — Она ногой раскрыла дверь шире и втолкнула в комнату тележку, на каких развозят заказы из ресторана.

— Спасибо, — растерянно поблагодарил Андрей, чувствуя, как желудок скручивает судорогой от одного запаха: что-то яблочное, печёное и творожное. — Простите, сейчас будет очень тупой вопрос… Я не помню, как тут оказался. Вы, случайно, не знаете?..

Женщина повесила полотенце на спинку кровати и бесстрастно взглянула на Андрея.

— Ночью вас привёл мужчина в сером костюме. Можете оставаться здесь, если хотите.

— Он оплатил номер?..

На поясе у неё запиликал какой-то приёмник вроде рации. Женщина нажала на кнопку и вслушалась в бормотание.

— Извините. Нужно идти.

Дверь хлопнула. Андрей попытался вспомнить, в чём был Дима. Кажется, в старых джинсах и сером свитере… С натяжкой, но можно назвать серым костюмом. Да, наверняка это Димон. Андрей рассказал, что развёлся с Аней, и Дима, увидев, что друг в набубенился в драбадан, отвёз его не домой, а в этот отель.

Андрей ещё раз обвёл взглядом просторную, с высоким потолком комнату и подумал, что Димка мог бы выбрать что-то и побюджетней. Ладно. Разберёмся…

Он уничтожил сырники с яблочным повидлом и кофе, надел кеды, вытащил из шкафа заботливо повешенную туда ветровку и, как ни не хотелось покидать уютный номер, вышел: документы для вступления в наследство нужно было собрать до наступления двадцатипятилетия — странная воля дяди, но кто их знает, этих баварцев.

Двадцать пять ему стукнет через четыре дня… Особо рассусоливать некогда.

Ни ключа, магнитной карты у него не было, и Андрей просто плотно прикрыл дверь, заметив, как блеснула латунная цифра тридцать.

Ковры в коридоре глушили шаги; ему не встретилось ни души до самых входных дверей. Пост администратора в зеркальном и от того казавшемся бесконечном холле тоже пустовал. Андрей прошёл через крутящиеся двери — по ногам потянуло зябким ноябрьским воздухом, он поёжился и застегнул ветровку. Легковата для такой погоды… Надо же, как резко поменялась. Вчера вроде вовсю светило солнце.

Ветер швырнул в лицо горсть ледяного дождя. Где-то в затылке заворочалась, зарождаясь, головная боль.

Андрей огляделся, рытаясь сориентироваться, в какой части Итера он оказался. Где-то вдалеке, в дождливом тумане переливались высотки Хта-Центра и торчал дом-карандаш. Судя по всему, он где-то на Иговке... Андрей обернулся и взглянул на здание отеля: стеклянный небоскрёб, уходивший в небо.

— Такой отель — в таком захолустье, — пробормотал он и, подняв ворот, зашагал к автобусной остановке на обочине Иговского проспекта.

...Квартира показалась неожиданно неухоженной и неуютной — как будто его не было здесь не день, а месяц. В углу кухни валялась упаковка от пельменей, в раковине стояла кастрюля с плавающим на поверхности жиром, а на линолеуме в прихожей засохли грязные разводы.

Развод. Точно. Он ведь развёлся.

Ощутив укол болезненной радости, он поставил кеды на коврик и полез в шкаф за обувной коробкой, в которой бывшая жена хранила документы. Коробка показалась легче привычного; открыв, он обнаружил там одинокую папку со своим свидетельством о рождении и какими-то бумажками. Все свои Аня, видимо, забрала.

Сунув в рюкзак всю папку целиком, Андрей заглянул было в кухню и поморщился: из ведра несло гнилью. Он подавил тошноту при виде пельменного жира, скомкал упаковку и швырнул в мусорку. Промахнулся.

— Тьфу ты!

«Можете оставаться здесь, если хотите», — вспомнил он.

По крайней мере, в отеле было тепло, пахло чем-то душистым и ничто не напоминало ни об Ане, ни о чём прочем. Задержаться там ещё на денёк влетит, конечно, в копеечку… Надо бы позвонить Димону, вернуть деньги. Ладно, разберёмся...

Он похлопал себя по карманам. Ключи, какие-то чеки, фантик от жвачки и пустой блистер цитрамона. В таблетнице на кухне обезболивающего тоже не оказалось. Откуда оно вообще там брались? Анька покупала?..

Голова болела всё сильней.

— Придётся зайти в аптеку, — пробормотал он, разгребая коробки под вешалкой и разыскивая пакет с зимними ботинками. — Тупая погода...

Груда коробок полетела на пол.

— Тьфу ты!

Он влез в мокрые кеды, кое-как зашнуровал и вышел вон из квартиры. В отель Андрей добрался удивительно быстро. Внутри ему снова не встретилось ни постояльцев, ни персонала. Дверь в номер оказалась открытой. К его неудовольствию, кровать не перезаправили. Однако пахло весьма аппетитно, а на кофейном столике он обнаружил накрытые блестящими металлическими крышками первое и второе.

«Первое, второе, компот...» Где-то это уже было. Вчера? Дома? Во сне?..

В тепле головная боль почти стихла. К тому времени, как он доел рёбрышки в маринаде, чугунный шар в затылке растаял. Андрей с удовольствием выпил морс. Интересно, обед входит в стоимость?.. Надо, наконец, набрать Димона.

Он потянулся к телефону, но не успел открыть контакты, как прилетела смс: «Посеешь все документы. Готовься».

— Дурацкая шуточка, Димон, — хмыкнул Андрей, но всё-таки засунул руку в рюкзак и нащупал папку. Всё на месте.

— Алло. Димка? Хорош шутить.

— Чё?

— Спасибо за отель, конечно, но смс-ки — это уже глупости.

— Андрей, ты чего? Какой отель?

— Как какой? А кто меня сюда притащил?

— Андрюх. Я тебя никуда не тащил. Если ты о том, что было после бара — ты же собирался ехать к Аниной маме.

— Зачем? — опешил Андрей.

— Ты же рыдал, что всё было зря.

— Что зря?

— Ну… что вы разбежались.

— Да ну?! А кто меня тогда привёл в отель?

Димон хихикнул:

— Андрюх, ты точно протрезвел?

— Да ну тебя! Точно не прикалываешься?

— Нет. А у нас девочка будет, прикинь?

— Ну… поздравляю, — пробормотал Андрей, нацепив на палец чашку с остатками кофе.

— На связи, Андрюх. Трезвей там, — хмыкнул Дима.

Андрей кивнул в пространство и положил трубку. Кружка со звоном слетела с пальца и спланировала на пол. Разбилась.

— На счастье, — злобно фыркнул Андрей.

День третий

Когда Андрей проснулся, снаружи распогодилось. Номер, сумрачный и таинственный вчера, сегодня был насквозь пронизан солнцем. В широких лучах плавали пылинки.

На кофейном столике вновь стояли два блюда: блинчики с томатами и ветчиной и яичница с зеленью. В чайнике на стеклянной подставке настаивался какой-то янтарно-зелёный чай.

Прежде чем встать, Андрей пару минут посидел на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону. Вспоминался вечерний разговор. Кто кроме Димона мог дотащить его в это место? Неужели он вправду собирался ехать к Ане?..

Он поёжился и помотал головой. Хорошо бы зашла горничная — расспросить её про этого мужчину в сером костюме… И должны же быть какие-то записи в регистрационной книге, или ещё что-то…

Чай стыл, а горничная никак не приходила. Андрей ополовинил чашку, подъел блинчики, поболтал в стеклянном чайничке травяной заваркой.

По ощущениям, перевалило за полдень. Часы в телефоне были согласны: показывали двенадцать ноль пять. Андрей привычно отыскал ветровку в шкафу, а кеды обнаружил в ванной под батареей: кто-то заботливо расшнуровал их, протёр и засунул внутрь газеты, чтобы поскорей просохли.

Выглянув в коридор он, смущаясь, крикнул:

— Ау. Здравствуйте! Есть тут кто-нибудь?

«Нибуть… нибуть… нибуть…» — подхватило эхо сделавшихся вдруг гулкими коридоров. Шаги, ещё вчера так мягко глотаемые коврами, сегодня казались неуютно, неловко громкими.

Не было ни прислуги, ни портье. Холл пустовал; широкие кадки с агрессивно-красными цветами, пёстрые диванчики, низкие столы, звенящие безделушки под потолком; и никого.

…Думая о том, что по пути к нотариусу надо будет перебрать документы, Андрей миновал крутилку дверей и двинулся к остановке. Автобус уже подъезжал, и он побежал, на ходу нащупывая в кармане корочку с проездным. Едва не поскользнулся, влетел в салон, благодарно кивнул подождавшему его водителю и вывернул карман.

Проездного не было.

— Тьфу ты!

Пришлось лезть в рюкзак. Там проездного тоже не оказалось; хуже того, в маленьком боковом отдельчике, где он всегда хранил паспорт, тоже было пусто. Андрей уселся и вытряхнул содержимое рюкзака на колени. Скрепки, гайки, пустая банка из-под энергетика, потрёпанный Брэдбери, телефон… Повертел в руках портмоне — Анькин подарок; открыл очёчник. Ясно, что там паспорту не спрятаться, но всё же…

Пусто; ни проездного, ни паспорта, ни — со внезапным холодком в желудке сообразил он — голубой папки с документами.

Это было уже совсем отстойно. Забыл в отеле? Посеял?..

— Остановите, пожалуйста, — нервно попросил Андрей. Водитель кивнул: мол, вижу, — но высадил только на следующей остановке. От бензинового духа отяжелела, загудела голова.

Обратно пришлось топать пёхом; оскальзываясь, ругаясь и недоумевая, перевесив рюкзак на живот и для верности обхватив его руками, Андрей возвращался в отель.

Дверь в номер снова была открыта.

«Точно. Кто-то зашёл ночью и взял. Жди теперь требования о выкупе, — раздражённо подумал он, кидая рюкзак на пол и падая в кресло. — Отстой, отстой, отстой…»

Пикнул телефон.

«А вот и оно», — уныло констатировал Андрей и потянулся к мобильнику.

«Ты не попадёшь домой», светилось на экране. Номер не определялся.

Сглотнув, Андрей зажмурился и сжал виски. Ерунда какая-то. Надо выяснить, чьи это шуточки.

Выглянул в окно.

Начиналась метель.

«Можете оставаться здесь, если хотите».

Кажется, придётся воспользоваться этим предложением ещё раз.

День четвёртый

«В чём этому отелю не откажешь — спится в нём отменно». Мысль как пришла в полудрёме, так и ушла. Андрей проснулся. Снова светило солнце, а в дверь настойчиво, ритмично и, видимо, уже давно барабанили и скреблись.

— Да, да, — шаркая к прихожей уютными тапками, крикнул он. — Заходите!

Дверь открылась. В комнату вошла знакомая горничная — серое платье, широкий пояс. Ввезла тележку с завтраком. На это раз пахло мясным.

— Спасибо. У вас в ресторане очень вкусно готовят, — улыбнулся Андрей.

— У нас нет ресторана, — сухо ответила женщина, расставляя на кофейном столе блюда и чашки.

Андрей пожал плечами. Суетливо запахнул халат, мазнув взглядом по пупырышкам у локтя: чешутся, зараза...

— Скажите, пожалуйста, а на сколько дней за меня оплачен этот номер?

Горничная посмотрела на него тяжёлым, грозовым взглядом.

— Никакой номер никто не оплачивал. Вы просто можете оставаться здесь, сколько нужно, Андрей Владимирович.

— Но… Вы ж потом, поди, дикий счёт выставите, — нервно усмехнулся он. — Или это акция какая-то? Вроде «приведи друга»?

У неё на поясе снова пиликнул приёмник.

— Извините. Занята, — презрительно бросила горничная и, катя тележку, вышла вон.

— Тупенько как-то, — пробормотал Андрей, потирая плечи. — Тупенько…

Всё тут красиво, сытно, вкусно, ароматно, а тупенько. И какой-то холодок в животе. Надо идти уже. Да ещё документы восстановить для нотариуса… Андрей посмотрел на большой календарь на стене и охнул: до дня рождения осталось двое суток. Пора, пора торопиться, не хочется, чтобы наследственная комнатка уплыла...

Он быстро покидал в рюкзак разбросанные по номеру вещи: Брэдбери, зарядку для телефона, футляр с ноутом, — и, плотно прикрыв дверь, крадучись пошёл прочь, несмотря на ощущение, что чего-то не хватает. Как будто забыл шапку или не застегнул ширинку.

Но с шапкой и ширинкой всё было в порядке; уже на улице Андрей сообразил: ключи! Полез по карманам. Криво усмехнулся.

«Ты не попадёшь домой» — смс-ка всё ещё висела в разделе сообщений. Он стёр её и ещё раз перешерстил рюкзак и карманы. Ключей не было.

— Алё? Аня? Нет, не извиняться. Аня! Ну Ань, блин! Ну прости. Я ключи посеял. Ну, дебил. Выручи, а?

Он добрался до Аниного офиса, чувствуя, как голова разрывается от вязкой, резиновой боли. В лифте затошнило; Андрей едва подавил рвотный позыв.

За пару метров от её стола уже пахло её духами — знакомым цитрусовым ароматом. Аня сидела к нему спиной.

— Ань?

Обернулась. Хмуро, не здороваясь, протянула ключи.

— На. И вали.

— Ну зачем ты так, Ань...

— Вон.

Он вышел, сжимая попискивающий брелок-ламу. Затылок ломило, и в глазах мелькали чёрные мушки. Зажмурившись, Андрей пропустил припорошенную снегом, схваченную первым морозцем лужу и полетел, взмахнув руками, раскрыв рот в невнятном матерном крике. Приземлился в позе звезды, успев увидеть, как ключи, таща по слякоти резиновую ламу, едут по ледяной борозде и исчезают в дождевом стоке.

С грязью на лице, с задубевшими от влаги рукавами, промёрзший и голодный, Андрей вернулся в отель. Открытая дверь, мягкий свет, крепкий кофе, поджаренные тосты с овощным салатом на гарнир — и тревоги отошли, чугунный шар в голове растаял, и лишь царапину на подбородке легонько пощипывало.

Уходить не хотелось. Да и куда теперь было уходить?..

Покончив с салатом, он взял телефон, чтобы найти фирму, готовую взломать дверь. Мобильник завибрировал, высветив очередное смс.

Внутри у Андрея словно разверзлось ледяное озеро; побежали мурашки, и в спину словно вогнали кол. Чувствуя на языке горький избыток масла, на котором были поджарены тосты, он провёл онемевшим пальцем по экрану.

«Успей попрощаться с Аней».

Попадая не туда, сглатывая и кусая губы, он набрал бывшую.

— Что тебе? — раздражённо спросила Аня. В трубке бодро потрескивало дорожное радио.

— Ань, слушай, будь осторо…

Её резкий крик. Грохот. Визг тормозов. Снова грохот.

«Абонент временно недоступен. Перезвоните позже».

День пятый

Дрожащими руками он отыскал среди телефонных записок адрес. В детстве мать водила его к Веронике Семёновне заговаривать зубы и диатез — тогда та жила в посёлке на окраине Итербурга. Андрей надеялся, что бабка не померла, и он отыщет её там же и теперь.

— Вероника Семёновна? — переминаясь у калитки, крикнул он. Со двора залаяла собака; из-под ног в разные стороны метнулись две кошки: трёхцветная и рыжая.

На пороге домика возникла сухонькая фигурка с фонарём в руках.

— Заходи, заходи, открыто!

Проваливаясь по щиколотку, он пружинисто прошёл по хрупкому блестящему насту и добрался до крыльца. Бабулька, вглядываясь в него, посторонилась. Изнутри домика пахнуло травами, мочалом и мёдом.

— Андрейка? — неуверенно спросила бабка, подняла фонарь, чтобы разглядеть получше. — Андрейка! Голубев?

— Здрасьте, Вероника Семёновна. Простите, что без звонка… У меня такая история приключилась… Даже не знаю, к кому обратиться…

— Давай, давай. Заходи. Как мамка?

Андрей припомнил, когда в последний раз звонил матери. Выходило, что в прошлом месяце.

— Нормально мама. Но…

— Ты заходи, заходи. Чаёчку?

— Да я бы с радостью, но… Вероника Семёновна, мне кажется, на меня кто-то порчу навёл. Вы снять сможете?..

Старушка встала, как вкопанная. Смерила Андрея цепко, с головы до ног.

— Теперь вижу. Ух ты ж как! Только не навели на тебя, Андрюша, а, кажись, перевели… С кого-то другого.

— А как избавиться? Снять?..

— Пошли, пошли…

Она потащила его через тёмные сени, через высокую комнату, заваленную книгами, тряпками и каким-то старьём и вывела под слепящий свет одинокой голой ламы, всё приговаривая: ну-ка, ну-ка...

— Так, дружок мой. Снять никак. Единственный вариант — перевести на кого-то ещё. Ну-ка, расскажи, как всё получилось, когда началось… Может, чего скумекаем.

Андрей рассказал. Вероники Семёновны он не боялся; вернее, не боялся, что она решит, будто он тронулся. Она сама была слегка… не такая. К тому же рассказ отдалял момент, когда придётся навести справки об Ане.

— Слушай, оставайся-ка ночевать. У меня тебя никто не тронет. Подумаешь как раз до утра, на кого перевести хочешь, — бабка усмехнулась, — кого не жалко то бишь.

Андрей поёжился. Не было у него таких врагов, чтоб не жалко.

— Не, Вероник Семёновна, я поеду в отель обратно…

— Зачем это? — прищурилась бабка.

— Не знаю. Но хочется как-то.

— Ясно… Порча тянет. Пока легонько. А через неделю, глядишь, оттуда даже выйти не сможешь. Где хоть отель этот?

— А, трасса где-то за Иговкой, — думая об Ане, пробормотал Андрей.

Вероника Семёновна вскрикнула. Схватила его за руку. Кожа у неё была сухая и шершавая.

— Андрюшенька…

— Что? Что такое, Вероника Семёновна?

— Андрюшка… Это ж старая казарма…

— И что? — недоуменно спросил Андрей.

— Там колдуны живут. Нечисть, — прошептала бабка, наклоняясь к самому уху. Пахло от неё мочёными яблоками и воском. — Казарма бережёт своих жителей… Потому туда и стремятся. Чтоб никто не достал, не догнал бесоту всю эту...

— Хорошо же она меня бережёт, — пробормотал Андрей. Потёр зудящие виски и вдруг сообразил: а ведь в последние дни только в номере голова и не болела… Стараясь не поддаваться панике, спросил — почему-то тоже шёпотом: — Так что мне делать-то, Вероника Семёновна?..

— Думай, на кого перевести порчу. Езжай туда. Ни с кем там не говори. Переночуешь, казарма крови твоей попьёт и с утра отпустит. Сразу ко мне — я за ночь подготовлю, что надо.

— Хорошо, хорошо… Спасибо…

— Давай, давай, голубчик. Езжай. Если сам туда долго не вернёшься, она тебя каким похуже способом притянет...

***

Чем дальше оставался домик Вероники Семёновны и чем ближе становился отель, тем меньше Андрей верил в бабкины россказни. Нашло же на него — ехать в такую даль, чтоб послушать про порчу. Но матери надо бы позвонить. И узнать об Ане. Аня…

Этим вечером номер тридцать порадовал его подогретыми простынями, свежим полотенцем и блюдом пирожков.

— Не по-отельному как-то, — хмыкнул Андрей, проходя к шкафу.

Вспыхнули, реагируя на движение, лампы. За окном бушевала тьма. Он скинул ветровку, упал в кресло и, ощущая противный, душащий холодок, принялся бродить по сайтам ГИБДД и больниц в поисках упоминаний о Голубевой Анне Алексеевне.

Аня нашлась на второй странице: ДТП в районе Вонкового переулка, доставлена в горбольницу номер семь. Состояние тяжёлое.

— Алло! Алло! Седьмая больница? К вам Анна Голубева сегодня поступала же, да? Муж. Муж говорит. Как так? Я муж, скажите мне! Как не пускают? Да что это такое! Алло! Алло! Да тьфу ж ты!

Гудки.

Как там сказала Вероника Семёновна? Пусть казарма кровушки попьёт ночью, а там отпустит? Придётся ей пораньше отпустить.

Андрей прыгнул в стоптанные кеды, схватил рюкзак и помчался на улицу Евченко — брать штурмом горбольницу номер семь.

— Состояние тяжёлое, — гаркнула ему тётка в приёмном покое. — Не пустят. Говорю вам, не пустят! Мужчина! Муж-чи-на!

Но он уже нёсся по гулкому ночному коридору, теряя бахилы и распугивая медсестёр в розовых и зелёных халатах.

Реанимацию он нашёл на пятом этаже.

— Голубев. Андрей. Аня Голубева, моя жена… Где она? В которой палате?

Сиделка-сторож реанимации оказалась более человечной и среагировала на сунутые в её карман пятьсот рублей почти благосклонно:

— Внутрь нельзя. Только через стекло посмотреть.

Андрей, накинув чей-то халат, на цыпочках вошёл в бокс.

Аня лежала за стеклом — без макияжа, с бледным спокойным лицом, исчирканным царапинами и залепленным полосками пластыря. К ней тянулись какие-то трубки, но, кажется, не слишком много.

Руки у неё лежали поверх одеяла, и ему показалось, что на правой он различил полоску, оставшуюся от кольца.

— Анька. Ну что ж так глупо-то всё, а? Что ж всё так глупо…

Он прислонился к стеклу лбом и закрыл глаза. Сколько времени прошло — не помнил.

…Спускаясь в лифте, Андрей думал о том, что телефон наконец замолчал. Может быть, всё это было совпадением; какой-то дикой шуткой. Пусть так. Пусть так, пожалуйста, а?..

Створки лифта раздвинулись. Мобильник завибрировал в дрожащих руках.

«Сегодня — смерть».

Часы в уголке экрана показывали семь утра.

«Что ж… к дедлайну по наследственному делу прибавляется самый настоящий дедлайн в прямом смысле слова…» — рассеянно подумал Андрей, чувствуя, как внутри разверзается горькая, пугающая пустота.

Прислушался к телу. Голова болела, но в последние дни это стало почти привычным; гудели ноги, но это просто от ходьбы; слегка подташнивало — но это от извечного больничного запаха хлорки, мочи и белья из прачечной...

— Вероника Семёновна, простите, что я так посреди ночи. Тут мне новое смс пришло… Пишет, что сегодня умру…

Он произнёс это, и чёткий, без прикрас смысл вдруг обрушился горячей, рычащей волной.

— Я не хочу умирать-то… — беспомощно пробормотал он, глядя на бабку. — И маме так и не позвонил… И жена без сознания лежит… Как так — она очнётся, а меня — нет… Как так?..

— Жена без сознания? В коме, что ли? А ты не думал на неё порчу перевести? Ей-то какая теперь разница? Руку даю, не очнётся.

— Почему это?!

— А ты сам не чувствуешь, как эта порча в тебя вцепилась? Корни дала!

— А Аня тут при чём?

— Суть-то в том, чтоб задеть тебя покрепче. Вот и выбрала порча, кто тебе дорог. Думай лучше, думай, кого преемником сделаешь? Кого сделаешь — тому смерть и достанется. Выбирай Аньку свою.

— Вероника Семёновка, а если я в казарму зайду и там останусь? Вы ж говорили, она бережёт…

— До конца жизни, что ли, там просидишь? Ну, оставайся, дурила. А смерть на пороге будет караулить. Она и так за тобой по пятам. Выбирай преемника, пока не поздно!

— Вероника Семёновна, можно, по телефону поговорю? Есть у вас чулан какой, чтоб я… без свидетелей?..

— Говори тут. Я в кухне подожду.

Андрей кивнул. В горле давило, и к глазам подступало что-то горячее, щиплющее.

— Седьмая больница? Как состояние у Голубевой? Анна Алексеевна… Хирург? Оперировал? Когда?.. Как так, я же только уехал… Конечно, соединяйте! Что? В палату можно? Еду! Еду! Значит, ей лучше, да? Что?.. Как до вечера?.. Как это не доживёт до вечера?.. Да что это… Как?..

— Что такое, Андрейка? — тихо спросила вошедшая бабка.

— Сказали, не доживёт до вечера, — выдохнул он, с силой прижимая к глазам ладони. — До вечера…

— Всё. Переводим, — сухо велела Вероника Семёновна, сжала его плечо, легонько хлопнула по спине. — Айда.

Усадила его в кухне, пропахшей чем-то бензиновым и резким и принялась собирать веники, заваривать травы, раздувать самовар. Кинула на стол какие-то камешки, шептала, ворчала, вскрикивала, не переставая. В какой-то момент Андрей заметил, что глаза у Вероники Семёновны закрыты, но действует она так же ловко, как если бы смотрела в оба.

Не зная, что ещё ждать, он поставил локти на коленки и упёрся в кулаки лбом. Бабкины песнопения убаюкивали; тошнило от сладких запахов. Домой бы…

— До чего докатился, — прошептал Андрей, чувствуя в кармане знакомую вибрацию. Достал телефон. Что там будет? Армагеддон? Потоп? Апокалипсис?

Это было всего лишь сообщение из больницы.

Аня умерла.

В тот же миг Вероника Семёновна вскрикнула особенно пронзительно и устало опустилась на табуретку.

— Всё. Снято, — со свистом выдохнула она. — Будь здоров и живи долго, Андрейка.

— Аня умерла… — показывая на телефон, пробормотал он.

— Так и должно было быть, — кивнула бабка. — Ну, милый… Оставайся уж у меня до утра, куда среди ночи попрёшься…

Он презирал себя за то, что в такую минуту беспокоится о своей шкуре, но всё-таки выговорил, преодолевая горечь и стыд:

— Вероника Семёновна… А вдруг она от аварии умерла? Не от порчи? Вдруг порча всё ещё на мне?

— Думаю, нет, милок. Будь спокоен.

…Он ворочался среди простынь и вдетых в пододеяльники меховых шкур и всё думал: что, если это авария? Не порча? Ему же сказали — состояние тяжёлое… Может, надо быстрей идти в казарму, спрятаться там, остаться навсегда?.. Если взять зарядку для ноута, то можно существовать… А что там за стенами — ну и ладно… Или дожить уже до полуночи? Убедиться, что всё закончилось?.. Или не дожить...

Тихо, стараясь не скрипнуть половицей и не разбудить бабку, он выбрался на крыльцо. Небо вызвездило, было очень холодно, и воздух иголками резал горло и нос. Ёжась в куцей ветровке, Андрей пешком пошёл в город. На полпути поймал попутку, доехал до итерской окраины и засел в круглосуточном кафе. Заказал кофе, полез в карман, чтобы расплатиться… Что-то глухо, металлически ударило.

— Да ладно, — пробормотал он и, хрустнув подкладкой, вытащил завалившиеся ключи. Неужто все эти дни не замечал? Они ж всё-таки тяжёлые…

Повинуясь порыву, обшарил рюкзак и в футляре от ноута обнаружил синюю прозрачную папку. Все документы были на месте; больше того, в уголке завалялся даже глянцевый кусочек три на четыре — видимо, оставшееся фото на паспорт, ещё с тех пор, как менял в двадцать лет. Он вытащил кусочек и повернул лицевой стороной. Это действительно было парадное «паспортное» фото, но не его — Анино.

Андрей прислонил его к солонке и уставился в спокойные серые глаза бывшей жены. «Покойной». Это словно никак не уживалось в мозгу с образом Ани, с их ссорой, с «разводным» походом в ЗАГС, с этой последней равнодушной встречей…

Помотал головой и залпом выпил еле тёплый дрянной капучино. Набрал нотариуса.

— Вадим Витальевич, доброй ночи. Простите, что так поздно. Да, да… Да, Голубев. Откуда вы?.. А-а… Да, пришло по почте. Все документы со мной.Успеваю? Да… да, сейчас выезжаю… Диктуйте адрес, записываю…

Он подтянул к себе салфетку и накорябал название улицы и номер дома. Нотариус оказался понимающий мужик — встретил, несмотря на поздний час, ничего не выпытывал. Только передавая документ на собственность, порекомендовал:

— Если никаких планов на комнату нет, вы лучше продайте её побыстрее. Всё-таки старый дом, пустырь... Удивительно, как до сих пор не снесли. Проверьте, не попадает ли под реновацию…

Андрей глянул на адрес, указанный под именем нового собственника. Что-то внутри коротко, колюче ёкнуло.

Иговский проспект, пятнадцать, с.к., комната тридцать.

— Что значит «с.к.»?

— Думаю, обозначение корпуса или что-то такое, — зевнул нотариус. — Андрей Владимирович, если вопросов нет, то…

— Да-да. Иду. Спасибо вам большое, Вадим Витальевич... Спасибо…

День шестой

По светлеющим серым улицам он брёл к Иговскому проспекту. Что тянуло его туда, Андрей сформулировать не мог. Но зайти в отель ещё раз отчего-то хотелось; он надеялся только, что это не порча, а обыкновенное человеческое любопытство. Хотелось найти табличку с адресом, ещё раз посмотреть на латунную тридцатку на дверях своего временного обиталища — убедиться, что оставленная дядей комната в коммуналке и есть тот самый «номер» в казарме.

«Казарма. Название-то какое», — подумал он, минуя затянутый туманом мост и спускаясь к набережной.

Горечь от смерти Ани так и не накрыла; Андрей и сам поражался этой бесчувственности — вернее, беспечальности: вспоминалось тёплое, ласковое;вспоминалось их первое знакомство, Анькины приколы, какие-то прогулки, внезапные вылазки… Как-то они с места в карьер рванули на море на выходные. Двадцать часов в дороге, ночь в съёмном домике, дыня, из которой сочилась медовая, липкая мякоть, испачканные в песке ступни, крики рыбаков у сходней, густая звёздная сетка над бескрайней водой…

Сейчас над водой плескался только густой, как вата, туман. Разрезая его своим телом, Андрей упорно двигался к проспекту. Здание-игла старой казармы уже вырисовывалось впереди, но только войдя во двор он различил на крыльце прислонившуюся к колонне фигуру.

— Привет, Андрюх, — с крепкой, картавой «р» произнёс кряжистый лысоватый мужчина в суконном охотничьем костюме.

— Дядя Олаф?

— Он самый. — Дядя тряхнул его руку, хлопнул по спине. — Как поживаешь?

— Рановато вас сюда принесло, — не в лад откликнулся Андрей.

— А что делать… Как узнал, что с тобой вся эта история завертелась…

— Узнали? История?..

— Я извиниться хочу, Андрюха. Это ж я на тебя порчу перевёл. Но-но, погоди! Объясню. Мне надо было откупиться; сам понимаешь, помирать никому не хочется. А тебе всё равно долго не жить, вот я и подумал…

— В смысле — долго не жить? — вскинулся Андрей.

Дядя схватил его за локоть и ловко задёрнул рукав:

— Гляди-ка.

Красные пятнышки теперь походили на крохотные алые язвы.

— Это наследственное. Моя сестра — твоя мама, то бишь, — у неё заболевание было. По мужской линии передаётся, через поколение. Проявляется в двадцать пять лет. Так и отец наш умер — дедушка твой… И прадедушка наш тоже… И ты так же. Прости, что вести такие нерадостные. Но я подумал — какая разница, месяцем раньше, месяцем позже, от порчи ли, от болезни… Андрюха, ты не сердись, я ведь тебе даже страховку оформил. Вон… — Дядя махнул рукой в сторону стеклянных дверей отеля-казармы. — Комнату здешнюю. Казарма защищает своих жильцов, кто бы они ни были. Думал, может, ты в ней спрячешься, и порча не дойдёт. Но ты, смотри, молодец какой, сам избавился… На кого перевёл-то?

— Зря… — прошептал Андрей.

— Что зря?

— Зря перевёл, если сам так и так сдохну. На жену я перевёл, понимаешь? Она сегодня ночью умерла. А не перевёл бы — цела бы была! Тьфу ты!

Он пнул бетонный фундамент и скрючился от боли.

— Ох ты ж… — пробормотал дядя.

Андрей застонал и опустился на ступени; по щекам потекло.

— Пошли, что ли, зайдём, — бормотал дядя, пытаясь его поднять. — Пошли, пошли… Внутри легче станет… Пошли...

Он не помнил, как добрался до тридцатого номера, как упал на кровать, как съёжился, баюкая ногу. Во сне было что-то серое и вязкое, как болото; потом вроде бы рассвело, кулики запели в камышах. А потом пришла Аня, и оказалось, что это не болото, а быстрая речка. Они сели в лодку и поплыли, поплыли, и Аня была в лёгком синем сарафане, и юбка колоколом вздувалась вокруг колен, и они смеялись, и так звонко стрекотали кузнечики, и солнце…

А утром он проснулся от стука в дверь. Горничная принесла завтрак.

— Ну, как вы, Андрей Владимирович?

Андрей приподнялся на локте, прислушался к себе. Нога не болела, голова в порядке. Задрал одеяло и оглядел левую руку. Ни следочка…

Поднял глаза на горничную и вытаращился: та улыбалась. Вот уж не думал, что умеет…

— Казарма бережёт своих жильцов, — кивнула она и, вынув из-за пояса зазвонивший приёмник, извинилась: — Дел много. Пора идти. Можете оставаться здесь, сколько хотите, Андрей Владимирович.