IТлантида

Они скользили по закоулкам всего мироздания, где-то на грани между чугунной реальностью и хрустальным подсознанием, сталкивались, рождались, умирали и просто-напросто исчезали. Невидимые, неосязаемые, неслышимые и, казалось бы, несуществующие – по крайней мере, несуществующие физически, несуществующие здесь и сейчас.

Но все же, начать стоит не здесь – ведь это вовсе не начало.

Сначала, правда, не было ничего. Ничего – в любом из пониманий, которое вам ближе. Лишь холодные эха – далекие, первобытные отголоски звуков иногда слышались, нет, являлись в эту пустоту. Но это было вполне нормально – потому что любое что-то начинается с ничего.

А потом появился он, хотя обозначение пола здесь условно – божество, создатель, родитель, Титан… Но самое точное обозначение – творец, по крайней мере, для этого мира. Хотя он таковым себя не считал.

И тогда родился мир в привычном его понимании.

Они начали скользить, ходить по острому лезвию на обнесенной проволокой границей всего и ничего – сами того не осознавая, ведь сознания у них просто не было. Они просачивались в реальность, или реальность порождала их – никто так и не дал ответа на этот вопрос.

Факт оставался фактом – они были, в том или ином роде, и опровергнуть это было невозможно. Но подтвердить, увы, тоже.

Но когда-то, поступим по принципу сказки, давным-давно, все забыли, как они рождаются, являются на свет – исказили саму природу их существования, изломали смысл зигзагом, но вовсе не со злого умысла.

А потом все забыли и то, что до них не было ничего. И совсем позабыли о своем творце.

По крайней мере, до поры, до времени.

***

Довольные собой волны насыщенного, зелено-синего цвета, прыгали и накидывались друг на друга, выплескивая всю страсть стихии и никого не стесняясь. Да и стесняться, в принципе, было некого – тогда первобытную по своей сущности природу еще не успели взять под каблук, пожурить и крикнуть «сидеть!». И он, окружающий мир, резвился и развлекался, как только мог.

Волны с ревом бурлили и кипели, словно кто-то решил прокипятить океан – так, для профилактики. Они кусали и терзали друг дружку – прямо как свирепые львы. Если проводить сравнение, то наши, нынешние волны, окажутся маленькими и миленькими котятами – такими же беспомощными и нежными. Прозрачно-белая пена, вперемешку с водорослями, украшала гребни торжественными венчиками.

Но все же, стихия сталкивалась с одной преградой – она разбивалась о прочные, ровные вулканические плиты. Это был не то чтобы феномен природы или всплывший из-под воды материк. Камни вытесали, сделали гладкими, придали им форму – в общем, словно создав фундамент для дома.

Так, говоря откровенно, и было. Только вот это был фундамент города, покоившегося в самом центре первобытного океана, в той точке, которую даже сейчас не отмечают на картах. В той точке, где, как показалась одному страдавшему кошмарами автору, покоится древнее дремлющее чудище.

Пирамиды Атлантиды – огромные, треугольные, с каменным фундаментом, но прозрачными, с вкраплением цветных стекол стенами, перевёрнутые и классические, – громоздились друг рядом с другом. Они напоминали нечто совсем не человеческое, словно бы архитекторы (если тогда такое слово вообще существовало) не имели представление о, скажем, золотом сечении. Или же, если рассудить логически, тогда такого понятия просто не было.

Архитектурные сооружения, кривляющиеся и переливающиеся в свете солнца, стенами крепости сдерживали натиск волн. Детища бурной стихии касались каменных фундаментов и выступов с непонятными рунами, вскоре отступая. Правда, с их точки зрения это не было борьбой – они считали это, скорее, естественным циклом.

Но довольно о природе – ведь то, что интересует нас, как внезапно ворвавшихся сторонних наблюдателей, это фигурки. С такого ракурса – маленькие, словно бы в кукольном театре, как-то неестественно двигающиеся меж стеклянных пирамид и колон. Но достаточно немного сменить точку обзора – так сказать, чуть подкрутить увеличение на нашем эфемерном объективе, а потом настроить фокус, – и все встает на свои места.

Миниатюрный человечек обрел форму и превратился во вполне себе реального мужчину в неком подобии греческой туники. И удивляться тут абсолютно нечему – никакого плагиата от отсутствия фантазии, просто вся история человечества строится из ассимиляции и, скажем, «похищении» того, что победителям пришлось по нраву. Так Критская цивилизации стащила у Атлантов тунику, потом пришли древние Греки и построили свое государство на останках порабощенного Крита, дальше – Римляне, мастера плагиата (ну а зачем еще им нужно было создавать авторское право!), немецкие варвары… Потом – вырезанные испанцами Майя и Ацтеки, Третий Рейх со своими новаторствами и прочая, и прочая…

Но мы, правда, отошли от темы.

Мужчина в золотистой тунике уверенно шагал вперед, насвистывая что-то веселое себе под нос, вдыхая щекочущий морской воздух и держа под мышкой несколько свитков.

Человек лавировал меж чудными архитектурными сооружениями, вилял, как хомячок в лабиринте, уже наизусть выучивший дорогу. Сандалии слегка скользили по мокрому камню – все же, пол всегда будет мокрым, если вы живете посреди океана. И тут надо, практически цитируя классика, либо смириться, либо повеситься.

Сегодняшний день обещал принести много интересного – и человек догадывался об этом, ловил какие-то ментальные намеки, что носились в воздухе и генерировал их в предположения, которые наслаивались в его голове и заставляли свистеть все больше и больше.

Огромная, перевернутая стеклянная пирамида – подобно той, что стоит у не малоизвестного Лувра, только в разы величественней – раскинулось перед мужчиной. Стеклышки игрались магической иллюминацией, и любой турист, будь в то время туристы, тут же начал бы щелкать это великолепие – но ни одна камера, даже самая навороченная, не передала бы действительной красоты.

Впрочем, человек не заморачивался. Для него это было делом обыденным – смотря каждый день на золотой унитаз, начинаешь считать его вполне себе обычным и нормальным, – и он, оправив тунику, шагнул внутрь. Вместо двери, к слову, была лишь вырезанная в стекле арка.

***

Изумруд моргнул в неоновой вспышке – и Хризолит, даже не успевший натянуть перчатки, отпрянул в сторону. Он долго поправлял очки – какие-то фантастические, с тонюсенькой золотой оправой и гранеными линзами, – рассматривая тунику, и все никак не мог избавиться от ощущения, что она стала зеленой.

Но глаза пережили такой шок, заработав вскоре в полную силу – и все встало на круги своя.

– Вижу, я как раз вовремя, – мужчина со свитками под мышкой зашаркал ногами.

– А, Диадем, – чуть было не ослепший человек наконец-то натянул перчатки до конца. – Ты сегодня рановато.

– Рановато, но, как вижу, вовремя, – Диадем положил свитки на небольшой прозрачный столик и уставился на изумруд, который был закреплен неким подобием проволоки в центре пирамиды. – Как оно, Хризолит?

– Ну, ты видел это сам – включилось раньше времени, – вздохнул второй мужчина. – И вообще, мне кажется, что твоя идея не до конца проработана – и скоро нам не дадут возможности заниматься этим.

– Ты ведь знаешь, что им тоже интересно…

– Конечно интересно, – Хризолит принялся подкручивать проволочки. – Но вот только если мы не доведем это до ума, то в нас просто разочаруются.

– Прежде всего, разочаруемся мы сами.

– О, безусловно! Но все равно, я очень надеюсь, что устройство будет работать так, как надо. А если ты объяснишь мне ход своих мыслей еще разок, то, возможно, мы сможем что-нибудь перенастроить.

Диадем лишь сладко улыбнулся, подошел к столику и развернул свитки – они были исписаны письменами на непонятном языке (не будем углубляться в подробности перевода), и символы словно светились. Хотя, любой атлант сказал бы, что они не словно светились, а светились по-настоящему – чернила с добавлением фосфора очень, оказывается, полезная штука.

Хризолит подошел ближе и, поправив очки, прищурился.

– Ммм, ты уже показывал мне это.

– Да! Но я доработал кое-что, – Диадем ткнул пальцем в какие-то волнистые полосы. – Я понял, как их можно направить и, самое главное, накопить!

– Ну не знаю, правда не знаю. Мне очень нравится твоя мысль – она, в принципе, грамотная. Я свято верю, как ты и сказал, что удача и неудача действительно витают где-то в воздухе – такими незримыми нитками, как энергия. И что они накапливаются – хотя, слово аккумулируются мне нравится больше – произвольно. Это звучит логично, что две такие важные вещи составляют пласт мироздания, и мы просто разучились их видеть. Но чтобы аккумулировать их – знаешь, мы ни к чему не придем…

– Но надо же попробовать! – воспрял Диадем, указав рукой на странный изумруд. – Естественно, мы не будем испытывать это сразу на людях, но…

– Мы идем к этому? – завершил мысль Хризолит, сняв очки.

– Да! Сам подумай – зачем терпеть долгую полосу неудачи, когда можно сделать ее совсем тонкой. Все же станет так проще!

Жизнь по природе своей похожа на одну полосатую зебру – эта мысль проносилась через века, она вирусом распространялась от одной цивилизации к другой, и все всегда свято верили, и верят до сих пор, что за любой черной полосой пойдет светлая. Только вот загвоздка в том, что жизнь, зачастую, похожа на неправильную зебру – черные полосы намного жирнее белых, на которые прорабы явно пожалели краски.

– Знаешь, – мужчина в очках посмотрел на изумруд в центре сверкающей залы, – давай попробуем еще раз. Перспектива постоянно сопутствующей удачи меня соблазняет.

***

Солнце маячило на какой-то уж совсем недосягаемой высоте – оптическая иллюзия, вызываемая бесконечными отражениями от волн и стеклянных пирамид, этим царством кривых зеркал посреди океана. Огненный шар в небе кривился и был похож скорее на одну холодную, медицинскую лампу – белый свет добирался до морской глади и крался, оставляя следы в виде бликов, а когда добирался до Атлантиды, то терялся меж непонятной, сюрреалистической архитектуры и бился о стеклянные блоки, как рыба об лед. Это выглядело столь же забавно, да и было столь же тщетно.

Но такая система словно бы оптических зеркал заставляла город становиться жемчужиной посреди океана – не столь практическое применение, но, все-таки красиво. Конечно же, атланты не были дураками и светскими дамами – и в таком лабиринте лучей был смысл, он создавал прекрасную иллюминацию и днем, и ночью.

В общем, ваза, на этот раз не треснувшая, видна была прекрасно.

Когда глаза оправились от какой-то неправильной вспышки, которая будто бы была чужда этому измерению, Хризолит снял очки, на этот раз с темно-темно фиолетовыми стеклами, и двинулся вперед.

– Ну, не с первого раза, так с десятого, – он аккуратно дотронулся до вазы. – Ну, и что теперь?

Диадем, обмундированный в такие же очки, откашлялся.

– Ну, сейчас она хотя бы не разлетелась. Значит, мы не перебрали с напряжением…

– Это-то я прекрасно понял, но только вот как нам проверить ее заряд, – Хризолит ходил вокруг вазы, как лисица вокруг деревца, на макушке которого сидело пернатое существо с куском сыра во рту. – И, самое главное, как ты собираешься объясняться перед Синедрионом, я понятия не имею.

Наступила неловкая пауза. Диадем принялся расхаживать вокруг вазы, словно пытаясь уловить что-то, недоступное его глазу, что-то, что было здесь, рядом, лизало фарфоровые стенки, но не подавало виду.

– Ну… – протянул атлант, запустив в воздух струю вибрирующего звука. – Я, конечно, думал попробовать начертить прибор, который…

– Нет-нет-нет! – Хризолит уселся на кушетку, что покоилась где-то в укромном уголке залы. – Мне кажется, мы уже пытались – у нас просто не выйдет создать нечто, что сможет делать удачу и неудачу, как ты выражаешься, видимыми. Ты, как мне помнится, сам говорил, что они неуловимы – и, если они неуловимы, значит нет возможности их увидеть. Понимаешь? Если бы это можно было сделать, то мы бы давно сделали…

– Но что, если…

– Мир сам себя построил, сам себя, – Хризолит устало вздохнул и лег на кушетку. – И, если они не видны – значит мы их увидеть и не сможем. По крайней мере так, как хочешь этого ты…

Диадем, все еще рассматривающий вазу, задумался. Что-то нужно было придумать – что-то, как казалось, невероятно простое, но постоянно теряющееся. Как обмануть систему, да так, чтобы все это поняли? Все равно, что пытаться открыть консервную банку, у которой нет крышки – то есть, открыть которую априори не выйдет, ведь она всегда была и будет открыта, просто никто этого не замечает.

Голова Диадема, собственно, работала примерно как старый жигуль – носилась на невероятных скоростях, состояла из сотен разных, несочетаемых деталей, но зато обгоняла даже самые новые мустанги ну и прочая, прочая… Только вот мыслительный процесс атланта иногда заносило в сторону так же, как вышеупомянутую машину – мозг резко закручивало в совершенно неожиданную сторону, и он натыкался именно на ту идею, которую искал.

Вот и сейчас, метафорический жигуль залетел в тупик сознания и врезался в здоровенный столб, который и оказался самой подходящей и, собственно, безрассудной мыслью.

– У меня появилась идея, но тебе она не понравится.

– И что же э… стой! Ты чего?!

Диадем схватил вазу и поспешил прочь из стеклянной пирамиды.

Хризолит, еле-поднявший себя с кушетки, догнал его.

– Так, если ты собираешься разбивать ее и ждешь, что она не разобьется, то ничего не выйдет! – колибри не машет крылышками так быстро, как махал руками атлант.

– Идея сумасшедшая, но не идиотская, – деловито заметил Диадем.

Процессия из двух человек и вазы, похожая на парочку отставших от группы туристов, которые забежали в сувенирный магазин и теперь пытались найти своего гида, который просил не задерживаться, двигалась вперед. Солнце играло чудными бликами на одеждах двух атлантов и на вазе, постоянно меняя свой калейдоскоп до того момента, как двое остановились.

Антигеометрические и антипропорциональные каменные выступы фундамента города какой-то нечеловеческой архитектурой громоздились над океаном. Руны, изображенные на них, слегка искрились – вполне естественным путем. Хотя, неправильно называть эти изображения рунами – это были скорее письмена, далекие и потерянные, значения которых не понимала даже половина ныне живущих атлантов.

В общем, Диадем, уподобившись гимнасту, запрыгнул на один из таких выступов, не выпуская из рук вазу.

– Ты с ума сошел?! – крикнул вслед Хризолит.

Второй атлант не откликнулся.

Прилепив к себе вазу и не выпуская из рук, он зашагал вперед – притом по краю прямоугольного каменного блока, словно прогуливаясь по бордюру. Только в отличие от детской забавы, сейчас внизу были лишь бушующие пучины океана, кишащие не самыми приятными и очень голодными тварями.

Волны подпрыгивали вверх, обмывая ноги атланта и усложняя путь – камень становился скользким. Ветер, как на зло, стал подниматься…

Хризолит смотрел на все это сумасшествие, но уже не в одиночестве – начал подтягиваться народ, всегда любопытный до таких событий.

Ветер усиливался, и волны становились все больше и больше. Диадем пуще прежнего вцепился в вазу, посмотрел вниз, на журчащие темно-синие язычки воды и глубинный мрак, который словно бы смотрел с недосягаемого дна, а потом…

Потом он поскользнулся.

И что-то неуловимое, невидимое с этой стороны реальности, будто бы пронзило вазу. А потом и самого атланта.

***

– А этот медальон приносит удачу! И я говорю в буквальном смысле, – атлант-торговец поднял ничем не примечательную побрякушку и помахал ею перед носом женщины. – Сами знаете, теперь все такие носят. Если хотите, у нас есть еще вазы, браслеты, кольца – они тоже приносят удачу владельцам!

Очередные солнечные лучи, бегающие меж стеклянных пирамид, уже несколько дней разносили по Атлантиде новости, и город встал на уши – теперь удачу можно было аккумулировать. Ювелиры, гончары и другие творцы тащили к Хризолиту свои детища, чтобы тот зарядил их мистической удачей, а потом отправляли на рынок. Сначала лавки торговцев, а потом и дома, стали ломиться от таких чудесных вещей, которые позже окрестят амулетами или оберегами.

– И все-таки, я думала вон о тех аметистовых сережках, – женщина дотянулась до мерцающего украшения, коснулась его, тут же пропустив через себя летящую копьем с какой-то другой части реальности удачу.

Этот маленький разговор, как и многие другие такие же, имел место где-то внизу, совсем близко к бушующему океану – но достаточно было поднять голову вверх и пронестись за нарисованной в воображении пунктирной линией, словно бы кинокамера поднималась под углом в сторону неба, и… можно бы было услышать разговоры иного характера.

Ракурс меняется, проносясь через стеклянные кирпичики огромной пирамиды, и Синедрион Атлантиды предстает в полном составе.

Здесь звучали голоса, и только голоса – лица не имели никакого значения, они словно были вырезаны с картинки. Но голоса, столь разные, не похожие друг на друга и полные индивидуальности более, чем нужно, составляли Синедрион, этот, как бы сказали сейчас, «орган управления».

Атланты сидели на сияющих трибунах, словно бы в наделенном ангельской чистотой Колизее, и их голоса лились, собираясь в общую картину разговора.

– И что ты хочешь делать дальше, Диадем? – раздался бас.

– Да, ты убедил нас в своей правоте, – подхватил высокий голос.

– Мы удивлены твоим открытием, но все же, вопреки твоим ожиданиям…

– одобряем эксперименты…

– ибо они несут пользу для всей Атлантиды.

Диадем стоял посреди этого театра власти, и хор голосов закручивался вокруг него непонятным вихрем, который словно бы доносил одну, единую мысль, сказанную разными устами. Атлант достиг пика, достиг того, чего хотел, и чего обычно хотят все люди науки – какого-то ощущения, близкого к совершенству, если ни его самого. Только вот большинство ученых мужей забывает, что, достигая пика, они умирают – фигурально выражаясь, конечно. Им становится некуда расти, не к чему стремится – а ведь это, чтобы они не говорили, самое главное, оно сокрыто там, где-то на подсознательном уровне…

Диадем столкнулся с той же проблемой – он стоял здесь, получивший одобрение, и не знал, что делать дальше, куда двигаться.

– Я планировал заряжать людей удачей, если эта мысль не покажется вам безрассудной…

На секунду повисла тишина. Та роковая минута, которая часто наступает в театре – и упаси бог кто-то в этот момент чихнет, или, что хуже, решит ответить на телефонный звонок! Минута, хотя даже пауза, во время которой непонятно, что будет дальше – и тишина нависает тяжелой дождевой тучей, хотя сравнение с падающей на голову чугунной наковальней будет куда уместнее.

Наконец, Синедрион заговорил – подхватывая и завершая фразы, словно один общий разум, подчинивший себе всю нейронную сеть.

– Идея заманчивая, Диадем…

– но вот только Синедрион посовещался и предлагает другую идею…

– более масштабную…

– и несущую пользу государству.

А когда единый, расщепленный на множество глас Синедриона озвучил свое предложение, у атланта-ученого глаза полезли на лоб.

***

Они скользили как-то неправильно.

Не в те стороны, вразлад, словно бы вернувшись в хтоническую эпоху мироздания. Они стали проникать в реальность с обратной ее стороны, незаконно пересекая границу двух пластов бытия, и становились еле-еле видимыми…

Удача и неудача скользили на лезвии существования, просачиваясь в дыру, проделанную Диадемом и Хризолитом, словно бы нефть, которую продолжали и продолжали качать из разлома в земле…

А потом, огромное количество потоков, цепляющихся и несущихся там, где им и место, рванули не в ту сторону – при том значительная доля неудачи осталась там, где и была…

Но даже понятиям за гранью свойственно заканчиваться – как и любому черному золоту, которое нельзя высасывать бесконечно. Рано или поздно, нефтяная вышка начет качать простые грунтовые воды…

Так случилось в и нашем случае.

И Творцу – в любом его понимании – это не понравилось.

***

Такой яркой вспышки океан еще не видывал, и, говоря откровенно, никогда уже не увидит. Столб света, как-то неправильно мерцающего и переливающегося, ударил в чудную, непонятную и треугольную архитектуру города, а потом растворился так же плавно, как заходит солнце.

Они зарядили удачей целый город.

Диадем снял очки и огляделся вокруг.

– И что же будет теперь? – спросил Хризолит, отходя от хитроумного прибора.

– Мысли Синедриона были весьма логичным, – проговорил Диадем. – Зачем заряжать удачей каждого, когда можно сделать это со всем городом разом. Я так понимаю, что теперь нас ждет череда процветания и большой удачи…

Эта мысль, высказанная атлантам, приютилась и в головах всех остальных жителей – удача буквально стала щитом для города. Волны стихли, переставая налегать с неведомой силой, морские животные, от которых в наше время остались лишь огромные скелеты глубоко на непроглядном дне, перестали подплывать близко к Атлантиде, и многие беды обходили город стороной.

Но вот только все позабыли, что за любой удачей разно или поздно следует неудача – и чем шире была полоса первой, тем шире становится и полоса второй.

Вода словно бы закипела и зашуршала, и где-то там, на дне, начала рождаться волна – гонимая неудачей, она все нарастала и нарастала, пока не взмыла вверх всепожирающим языком и не слизнула этот город с нелогичной архитектурой, пустив на дно все, включая заряженные удачей безделушки…

И вот тогда Атлантиду накрыло волной неудачи.

***

– То есть ты хочешь сказать, – проговорил молодой человек, сидящий за столиком в кафе, – что потерял все записи тупо потому, что залил свой Айфон водой?

– Ну ты же знаешь, что я постоянно что-нибудь, да уроню, – отмахнулся второй, теребя висящий на шее кулончик. – Но ты просто не представляешь, что там было!

– Представляю. Ты мне только что рассказал, не забывай. Да, интересно, конечно – по-твоему, все эти безделушки, которые якобы приносят удачу, просто когда-то удачей зарядили?

– Ну да! А почему нет? И в конце, Атлантида точно была развитым городом…

– Ну да, ну да. Считай, что ты сам погубил мир, который создал – по крайней мере, в реалиях телефона…

– А я ведь так хотел это опубликовать!

– Ну, тут ты у нас как Гоголь, только более крупного масштаба, – второй молодой человек рассмеялся. – Творец, который решил потопить свой мир за непокорность…

– Но я же случайно! Хотя, знаешь, иногда хотелось все стереть – насчет существования удачи и неудачи я так сомневаюсь…

– Ладно, давай об этом потом, – молодой человек поставил чашку кофе на место. – Давай, творец-подмастерье, а то уже опаздываем.

И, прежде чем встать, собеседник печального творца спросил:

– И что ты постоянно теребишь этот кулон? Каждый раз, когда встречаемся, по поводу и без.

– Ну, он приносит мне удачу…

– Ага! Ну ясно все, ясно. А потом окажется, что этот тот кулон из Атлантиды, поднятый со дна. И до сих пор заряжен, – человек скептически махнул рукой.

Собеседники принялись собираться, и, уже укутавшись в куртки, шарфы и другие прелести жизни, в которые приходиться заворачиваться, живя в холодной стране, один молодой человек (тот, что не был причастен к созданию текста об Атлантиде), кинул вскользь:

– АйТлантида…

– Что, прости? – удивился собеседник.

– АйТлантида, говорю. Хорошее бы вышло название.