На долгую память

Дверь каюты открылась, и я онемел от удивления. Лика стояла в проходе, полностью обнажённая. Не было похоже, что она смущается или соблазняет, и взгляд её был направлен куда-то влево вбок. Стоило моим рукам дернуться в оборонительно-приветственном жесте, как Лика в ту же секунду дотянулась до панели управления, и двери закрылись.

Я схватился руками за голову и застонал. Третий день наша стажёрка сидит в своей каюте, отключившись от датчиков, заблокировав дверь, игнорируя все звонки и обязательства перед экипажем. И вот, наконец, она показалась на глаза. Но что она там такое жрёт, что, не получая своего пайка столько дней, так прекрасно выглядит? Никаких признаков голода, жажды или нарушения сна, насколько могу судить. Главное — жива. Бывает такое у тех, кто первый раз в дальнем перелёте. Даже голодовки были из-за иррационального страха перед синтезированной едой. Но догола никто ещё не раздевался, да, Лика первая.

Так немного успокоив себя, я отправился сообщать капитану новости и решать, что же нам делать дальше. Буду настаивать, надо вскрывать дверь, потому что несмотря на цветущий вид Лики, она должна снова начать питаться, пока это не вызвало проблем со здоровьем. А потом уже разбираться с причинами такого поведения. Капитан был в штурманской. Таким раздражённым с начала перелёта я его не видел.

— Валек, я с новостями. О Лике, стажёрке.

— Вот как? — он коротко усмехнулся. — Плохой ты гонец, Ливс. Старости уже твои новости.
— Не понял.
— Лика заходила сюда, две минуты назад.

Что-то в лице Валека было не так, в подрагивающей оттопыренной губе, в пылающих щеках. Я почувствовал, как в свою очередь с моего лица схлынула краска.

— Валек, точное время, когда Лика была здесь, — и я сверился со своими данными. Выходило, что мы видели её одновременно. Какой из этого следует вывод? Один из нас видел не то, что ему показалось. Как минимум, один из нас.
— Она открыла мне дверь. Была без одежды, молчала. Без признаков истощения. Очень быстро закрыла дверь. Всё.
— Везучий, чёрт, на красивую девочку попялился, — я решил промолчать, несмотря на абсурдность упрёка, чтобы дать ему спустить напряжение. — Лика зашла, извинилась, сказала, что заблудилась и сразу же вышла. Губы потрескались, под глазами мешки, координация нарушена. В костюме, — с нажимом добавил Валек.

— Что дальше?

— А, ничего! — Валек аж взвизгнул. — Выскакиваю из штурманской, она уже исчезла. Проверил перемещения экипажа, все на местах. Лики на датчиках не было и нет. Я похож на космического Дэйви Джонса, что у меня на корабле призрачные стажёры ошиваются?

До этих слов я готов был поверить, что именно он не галлюцинировал, потому что Лика перед капитаном предстала именно в таком состоянии, в котором должен быть голодающий человек. Но она бы ни за что не ускользнула от датчиков корабля, не бывает таких избирательных сбоев системы.

— Мой предварительный вердикт: мы оба чокнулись. Пора бы уже, за тридцать лет перелётов. Плохо, что одновременно, — я выпрямился. — Капитан, мне нужна полная выписка всего, что происходило с вами с начала полёта, включая питание. На себя и на Лику вытащу сам. Прошу разрешения вырезать дверь каюты стажёрки.

— Дверь не трогайте, перехватите контроллер. Иди. Если её там нет, управление полётом отдавай на автоматику, снимай всех с постов, отправляй ко мне. Лику надо найти до обеда.

Я кивнул. По пути к Ликиной каюте вызвал Сашку с инструментами. Подошли мы одновременно. Механик был исключительно жизнерадостен и незамедлительно потребовал подробностей.

— Ищи контроллер, восстанавливай подачу энергии, открываем с этой стороны, — я оставил вопросы без ответов.

Саша снял две панели над дверью и запустил в зазор манипулятор с камерой и фонарём. Пока всё его внимание отняли окуляры и пульт, я позволил себе поунывать. Что же, теперь ни я, ни Валек не можем доверять своим глазам? Отстранить от службы во время полёта можно кого угодно, но не всё же руководство корабля. Вместо зацепок, у меня в голове отчётливо всплыла одна странность, которая преследовала последние дня три. К текущей ситуации это отношения не имело, но в общей комнате слегка пахло тухлой рыбой. Я так часто обращал на это внимание, что моё появление вызывало всплеск шуточек. Надо мной напрямую потешаться не позволяла субординация и разница в возрасте, но что-то в духе: «Народ, чья сегодня очередь обмазываться тухлятинкой? Посадите Уолтона рядом с Ливсом, чтобы он точно учуял!» — звучало постоянно. Кроме меня никто ничего не чувствовал.

— Взгляните-ка, — Саша протянул мне окуляры. — Это дверь.

Дверь я узнал сразу. И шов сварки по её периметру тоже, в былые времена часто доводилось его видеть. Это одна из систем безопасности на корабле. Если где-то происходит разгерметизация, ближайшая дверь блокируется и заваривается в автоматическом режиме. За мгновение я покрылся холодной испариной.

— Саша, как давно дверь заварена? — он отобрал у меня окуляры и снова погрузился в дебри систем.

— Сорок два часа пятьдесят три минут назад. Что это значит? Я не понимаю.

— Я сам пока не соображу, — я пожевал губы. — Так, заканчивай здесь. Собирай всех, управление на роботов, и через восемь минут, чтобы все были у штурманской.

— Есть!

Я оставил его и пошёл за инъекцией стимулятора. Не остаётся никаких сомнений, я галлюцинировал. Заваренные двери не открываются, люди без еды и воды должны выглядеть плохо, и в мои годы девушки передо мной не раздеваются. Каких дров я могу наломать, если мне будут мерещиться настолько правдивые картинки? Как некстати, о-хо-хо!

После инъекции мозги заработали активнее. Беспокойство переключилось на Валека. В случае серьёзных аварий, таких, как разгерметизация, уведомляется в первую очередь капитан, и он уже в свою очередь рассылает указания экипажу. Если автомат сработал сорок три часа назад в каюте, где заперся человек, почему капитан не поднял тревогу, почему даже мне он ничего не сказал? Вот и Саша не понимает. Валек же нам сейчас и дверь не разрешил резать. Этот запрет прописан в руководстве от безопасников, но совпадение откровенно странное.

В назначенное время экипаж собрался у штурманской. Я дождался всех, кратко объяснил, что организуются розыски Лики, инструктаж у капитана. И мы вошли.
Валек, по обыкновению, сидел в полутьме, сгорбившись и нависнув над навигационной панелью. Руки были сложены под грудью и кончиками пальцев лежали на органах управления. За эту манеру экипаж между собой называл его Т-Рексом, а я делал вид, что не знаю об этом.

— Свет! — не поворачиваясь к нам, скомандовал Валек. Кто-то рядом с панелью управления у двери нашарил кнопку.

Кресло штурмана пустовало.

Возникла пауза. Все переглядывались, словно ища подтверждения, что не только им одним привиделся капитан. И что самое страшное, подтверждение находилось у всех. Наконец, кто-то не выдержал и снова погрузил комнату в полумрак. Взгляды рефлекторно устремились к креслу, а потом грохнул истерический смех. Я сначала сдержался, видимо, помог стимулятор, но, когда висящие друг на друге девчонки чуть не хором пропищали сквозь истерику «кнопка вкл./выкл. капитан», нервы сдали и у меня. Через пару минут волна угасла, и резко накатил страх. Вязкий, как тинистая жижа.
— Дайте свет, — попросил я, стараясь не повторить интонацию Валека. Все снова бросили взгляд на пустующее кресло, но уже бегающими глазами, искоса, стараясь скрыть волнение. — У меня нет объяснения, оставьте вопросы на потом.
— А сейчас он где?
— Растворился в воздухе, осел в твоих лёгких.
— Оскар, ну, что ты её пугаешь, и так всем неспокойно, а ты ещё…
— Есть варианты получше?
— Да, прекратите. Очевидно же, вышел куда-нибудь, в каюту ушёл, например. Ливс может посмотреть.
— Тишина, — я вмешался в галдёж и, не дожидаясь пока Оскар закончит очередной нервно-ехидный комментарий, продолжил. — Обсудим это позднее. С капитаном я разберусь сам. Сейчас главное — пропала Лика. Тихо! Каюта заварена, система её присутствие на корабле не подтверждает. Необходимо прочесать корабль. Разбейтесь на группы, у всех должна быть с собой вода и аптечка. Если Лика на корабле, у неё наверняка истощение. Проверяйте все мало-мальски укромные места, где она могла бы избежать датчиков.

— Но если каюта заварена, то…

— У Валека, — я перебил Альду, — у Валека есть причины считать, что Лика всё ещё на корабле. Если кто-то ещё не отошёл после… этого, советую зайти за стимулятором. Жду результатов, — и я, не дожидаясь, пока все разойдутся, плюхнулся в пустующее кресло. Из толчеи у двери доносились переговоры, кто-то уже скоординировался в группы: «На корабле спрятаться-то негде…», «…и много ты таких оптических иллюзий видел?», «…она сказала, что очень устала и хочет выспаться…», «мы по верхнему пойдём!», «что бледная такая, призрака увидала? ха-ха!».
Я вызвал журнал. Валек, как я и думал, у себя. Вышел практически следом за мной. Раньше такого за ним не водилось. Ни безответственности, ни умалчивания аварий. Вообще, он был жутко прямолинеен, честен и всегда вёл себя, как царь и бог корабля. В день, когда мы с Валеком получали инструкции в Центре управления, он опять кипятился, и я оттоптал ему всю ногу, лишь бы он помалкивал про своё мнение о правах экипажа. Тем же вечером он снова вспомнил и высказал мне всё, что он думает о личном пространстве каждого члена команды, о запрете навязывать наблюдение, о недопустимости наказаний, особенно унижающих достоинство. Я молчал. А сейчас, думая о пропавшей Лике, должен признать, что даже невозможность заблокировать дверь, «чтобы уединиться», решила бы множество проблем.

Перед тем, как идти на разговор с капитаном, нужно было проверить сигнал аварийной тревоги из каюты Лики. Конечно же, он был. Валек его прочёл и отметил, как решённый вопрос. Почему решённый? Ничего же сделано не было, или он посчитал решением разгерметизацию? Вопросы копились и копились, я в задумчивости листал записи журнала. Нашлись перемещения Лики, а значит, найдётся и она сама. Сегодняшние тоже отмечены: вот она заходит в штурманскую, выходит, идёт по направлению к лифту. Валек выходит следом, следит ней и возвращается в штурманскую. Через две минуты появляюсь я. Лика же едет к шлюзам. Без допуска выйти «погулять» ей не удастся, значит, беспокоиться тут не о чем. Остаётся только выяснить, почему она столько времени пряталась от команды (чувство вины? вариация «синдрома пингвина»? какое-то отклонение?), и почему Валек прямым текстом врал о Лике. Причём так неловко, нелепо. Зачем надо было придумывать призрачное исчезновение, если он мог вообще ничего не говорить? Я вспомнил, с каким лицом он говорил об этом, и мне стало не по себе от полного непонимания. Мне захотелось взять с собой станер, какое-то время эта мысль бегала у меня в голове, а я сидел и в задумчивости тёр руками колени. Но в итоге решил, что это излишне и отбросил идею об оружии.

Дверь штурманской открылась:

— У Лики глубокая рана! Альда будет оперировать, Уолтон и Бирна помогают, — Саша зашёл, за ним в штурманскую протиснулись, держась за руки — держась за руки! — Оскар и Ло Ченг. — Мося вернулся к себе. Нарина тоже.

Я показал жестом продолжать.
— В шлюзе нашли. Лежала прямо посередине, звёздочкой. В бедре дыра, словно её кто-то сверлил снизу-вверх. Руки в крови, особенно правая, по локоть, словно, она… в ногу… Хватит дрожать, задрали! — набросился Саша на парней. Те, словно очнувшись, расцепили руки, но застывшее выражение на лицах никуда не делось. — От ваших морд ещё больше нервов!

— Отставить, — Саша открыл рот и свёл брови, и я повторил. — Отставить.
— А, чёрт, ладно. Кровопотеря, истощение, повреждения внутренних органов. Была в сознании, бредила. Всё.

— Капитана нашли? — спросил Ченг.

— Он у себя. Все должны иметь при себе станер, угроза вторжения извне, передайте остальным. Ну, вы понимаете. Всё. Саша, свободен. Вы двое идите в общую, отдыхайте. Сбор по облаве через час. Спасибо за Лику.

Все твое кивнули и молча удалились. Я проследил за ними взглядом. В коридоре за ними стояла Лика, которую явно видел только я. Она выглядела так, словно сбежала с хирургического стола. С открытыми разрезами, с трубочками и катетерами, с маской, висящей на груди.

— Папа, ты же видел, какая я слабая, какое у меня слабое тело. Мне страшно. Прямо сейчас мне страшно.

Дверь закрылась, отделив меня от видения. Никакого страха я уже не испытывал. Скорее, раздражение. Сколько ещё мне будет мерещиться всякая ерунда. Слишком много думаю об этом, вот раннее событие с голой Ликой, текущая операция и ожидания от её психологического состояния перемешались в голове и выдали картинку. Но с какого перепугу я «папа», вот этого уже знать не могу. Но я всё же передумал идти сначала к Валеку, решил, что он живой-здоровый подождёт.

Альда уже паковала хирургические инструменты. Губы у неё кривились в ухмылке. Она сверх меры суетилась, делала лишние движения, инструменты по очереди падали на пол. Альда со рвением их поднимала, остервенело кидала в контейнер, роняла что-нибудь ещё, и всё повторялось.
— Ливс, что за дрянь, что за дрянь происходит, ты скажи? С капитаном, с Ликой. Ты понимаешь, её кто-то жрал! — Альда грохнула всё, что держала в руках на пол, закрыла лицо руками и, присев, упёрлась лбом в стол перед ней. — Её жрали, Ливс, живьём жрали! Ты не видел этого. Кто-то методично вгрызался ей в бедро, сожрал пол мышцы, часть кишечника, почку и принялся за печень. Почку пришлось ставить искусственную, а кишки перешивать на новый лад. У неё руки в крови, обе, она пыталась через проеденную дыру в себе вытащить что-то! Кого-то! И у неё получилось, внутри никаких следов паразита. Но значит это нечто где-то на корабле, — она завыла. — Она так страшно бредит! Я боюсь, боюсь.

Я сел рядом на пол и притянул её к себе. Альда уткнулась головой мне в рёбра.

— Со мной всё хорошо, я приняла два стимулятора, сейчас успокоюсь.

Мы посидели несколько минут в тишине. Наконец, она шумно вдохнула, отёрла лицо и поднялась. Я поднялся следом.

— Слушайте, Ливс. То, что продырявило Лику, по-прежнему где-то на корабле. Я не смогу даже сидеть спокойно.

— Займёмся, знаю. Там в общей Оскар и Ло Ченг, пришли кого-нибудь из них, дежурить у двери.

Альда покачалась на носках, собрала всё, что уронила, сказала «ладно» и вышла. Но тут же вернулась:
— Она может навредить себе, не отвязывайте. Ничего по существу не сказала, только звала папу.

— К-кого?
— Папу. Говорила, что он на корабле. Ну, вы поняли, звала папочку, — оскорбительно хохотнула Альда и снова вышла, теперь окончательно.

— Хм, — только на этот звук меня и хватило.

Лика не лежала спокойно, а рвалась насколько ей позволяли удерживающие ремни. А позволяли они очень и очень мало, даже головой не покрутить. Её тело пересекал длинный свежий рубец на боку, от колена и до рёбер. Здоровая дыра в ноге залита белковым гелем. Видно, Альде не оставалось ничего, кроме как заменить им все исчезнувшие мышцы. В условиях корабельной хирургии не до выращивания мышечных структур. Бегать и танцевать Лика, конечно, сможет, а вот до полётов её больше не допустят. Невыносимое зрелище. Это именно я настоял на том, что она готова, что ей перелёт будет полезен. Что только отсутствие опыта отличает её от профессионала высокого класса, и подобные перелёты — лучшая практика. Есть ли моя вина в произошедшем? Может, я ошибся? Что же за плотоядное существо завелось на нашем корабле? Стажёрка заметила меня и немного утихла.

— Папа! — позвала она. — Папа, помоги мне! Ты пришёл, я так рада. Я ничего не понимаю, я заблудилась, ничего не узнаю, не знаю, кто эти люди. Не знаю, откуда у меня эта рана. Объясни, что случилось со мной?

Мне никак не удавалось набрать воздуха в лёгкие. Как можно отобрать у неё единственную ниточку, которую она лелеет. Видимо, ей ужасно нужен папа, рядом с которым не страшно. Из личного досье стажёрки я знал, что отца у неё не было никогда — бросил семью до рождения ребёнка, а мать сказала, что он погиб в космосе. Пусть этим отцом на время стану я. Всё равно, она в состоянии бреда, она галлюцинирует — галлюцинации преследуют нас в этом полёте! — допрашивать её нет смысла. Хоть поспокойнее будет. Я подсел на краешек табурета у изголовья и положил ей руку на макушку.

— Лика, мне нужно разобраться с тем, кто напал на тебя. Я сейчас уйду. А тебе нужно отдыхать, чтобы рана зажила. Не беспокойся ни о чём, спи. В моём детстве говорили «до свадьбы заживёт».
— Да, да! — неожиданно оживилась Лика. — Ты мне это говорил уже когда-то! Помнишь? Я была совсем маленькой. Мы пошли гулять в парк, я запнулась о корень дерева, и в мою ногу воткнулась торчащая ветка. И пока мы ждали врачей, ты всё приговаривал «ничего-ничего, до свадьбы заживёт», а я сердилась. Потому что порвала своё красное платьице, а ты даже не обратил внимания. Помнишь?

Я рывком убрал руку, встал, опрокинув табурет, и вышел в коридор. У дверей снаружи уже стоял Ченг. Я похлопал его по плечу и прошёл мимо, не останавливаясь. Сел в лифт, закрыл дверь и сполз по стене на пол. Мой разум мне изменил. Теперь у меня была дочь, и когда она был маленькой, она упала, поранилась и порвала красное платье. У меня никогда не было других детей, кроме сына, но сейчас моя память настойчиво показывала мне, как маленькая Лика спотыкается на моих глазах, и я бросаюсь к ней, страшно перепугавшись. Она влезла в мою голову, украла моего сына из воспоминаний и заменила собой. Я больше не помнил своего сына. Знал — у меня есть сын, он уже вырос и даже женился. В моей каюте есть наша общая фотография. Но в моей памяти была только Лика. Мне представилось, как она сейчас лежит, привязанная к операционному столу, и прокручивает те же самые воспоминания.

— Мне тоже приятно повспоминать, — прозвучал её голос у меня над ухом.

Я открыл глаза и вскочил на ноги. Сердце билось замедленно и слабо, словно после центрифуги. В глазах потемнело, и пришлось опереться о стенку лифта. Надо срочно добраться до Валека, пока окончательно не съехал с катушек. Выкинуть всё прочь из головы — Лику, проблемы с памятью, исчезающих в воздухе людей. Я должен позаботиться о том, чтобы перелёт закончился хорошо. Обязательно надо разыскать вторженца, и обеспечить безопасность команды. С каким грузом мы могли занести на борт эту дрянь? Не посреди же открытого космоса эта штука возникла.

Каюта капитана пустовала, дверь мне никто не открыл. Поэтому я решил снова пойти в штурманскую, наверно, он вернулся на свой ти-рексов пост. С некоторым мрачным удовлетворением отметил, проходя мимо, что из общей по-прежнему тянуло тухлой рыбой. Хоть что-то в этом полёте незыблемо и неизменно.

Валек отодвинул кресло и стоя нависал над навигационной панелью.

— Валек…
— Я з-занят, — немедленно среагировал тот. — Поприставай в другом месте.

— Что? Валек, у нас ЧП. Лика серьёзно ранена каким-то вторженцем-паразитом. Я устраиваю облаву, зачистить корабль, — он продолжал работать, не отвлекаясь. — И я должен знать, зачем ты придумал историю про её исчезновение, почему не сообщил об аварии в её каюте. Ты понимаешь, что мне придётся отстранить тебя от обязанностей капитана? — он молча корпел над навигацией, и я, наконец, понял, что Валек вообще не воспринимает моё присутствие, и похоже даже не слышит моих слов. Это было настолько абсурдно, настолько нелепо: вот, мой друг, знакомый со школы, одна карьера, тридцать один год совместных полётов, ведёт себя так странно, так неестественно, так не по-валековски, словно это и вовсе не он. На совершенно деревянных шагах я подошёл к нему и со всего размаху врезал ему кулаком в ухо. Он рухнул, как стоял, и схватился за ухо. Из-под руки по шее потекла струйка крови. Глаза Валека округлились, он перевалился на спину и уставился на меня. И захохотал:

— Господь всемогущий, это и правда ты, Ливс! Никакой мираж не похвастается таким поставленным ударом. О, давненько, давненько моё лицо не встречалось с твоими кулачищами! — вот теперь он был похож на себя, но чувство жути меня не покидало. Как будто последний островок адекватного разума, который я искал на корабле, исчез и теперь весь полёт меня будут окружать призраки. Вот уж воистину Дэйви Джонс со своим Летучим Голландцем.

— Я уж думал, теперь весь полёт меня будут окружать призраки. Вот уж воистину Дэйви Джонс со своим Летучим Голландцем, — продолжал Валек. — А я шутил ещё. Погляди теперь на меня, не признаю в тебе своего Ливса, пока ты мне по уху не съездишь.

На меня нашло какое-то отупение. Происходящее на мгновение показалось сном, количество абсурда перевалило за грань, за которой сознание уже отказывается искать логические объяснения совпадениям, нелепым происшествиям, а готово признать волшебной сказкой мир вокруг, лишь бы оставить попытки осмыслить его законы и устройство. Наваждение ушло быстро, уступив беспокойству о приоритетных задачах.

На панели управления творилась какая-то неразбериха. Какие-то неясные обрывки координат, позывные маяков и прочее. Я подтянул ногой кресло, присел и начал вникать. Валек поднялся, навалился мне на плечо и тоже уставился в экран.

— Валек, что это?

Он всмотрелся:

— Вот конкретно это — не знаю.

— Не понял тебя, — но глаза уже зацепились за знакомую последовательность систем. Часть данных почему-то отсутствовала, но мы летали этим маршрутом на заре прокладывания системы маяков, и теперь эти координаты были буквально выжжены на подкорке. Но часть данных пропала, как будто была намеренно стёрта.

— Ливс, — загудел мне в ухо Валек, — мы должны удалить всё до конца. Нам нельзя возвращаться с этим дерьмом, мы только погубим всех.

— Ты сошёл с ума.

Он захохотал:

— Что ты говоришь! Думаешь, почему я это делаю, — он придвинулся вплотную к моему лицу. — Я вижу то, чего нет, не вижу то, что есть. Я не вижу сигналы тревоги, но вижу дыры в корабле, ведущие в открытый космос. На корабле что-то есть. Ливс, мы все больны. Ты болен, так ведь?

Я посмотрел на него. Он по-прежнему прижимал руку к уху. Кровь стекала за шиворот и по внутренней стороне руки вниз к локтю и капала на пол.

Альда оскорбительно ржала над нами, и не было никакого спасу от неё. Вообще, меня изумляло её веселье, а Валек, пока она возилась с его ухом, снова сделал мне круглые глаза и выразительно скосился на Альду. Видимо, это должно было как-то доказать его правоту. Я запер его в каюте и переключился на охоту. У меня было в распоряжении восемь человек. Ченг сторожил Лику. Бред у неё усиливался. Альда разводила руками и язвительно спрашивала «что, папочка, не помог дочурке?». Я бесился, но её было ничем не пронять. Бирна караулила у капитана. Она молча выслушала моё распоряжение и с флегматичным выражением лица встала в коридоре. Оставшихся шестерых я разбил на два отряда по три человека и отправил обшаривать корабль. Команда была заметно подавлена.

В общей комнате пахло уже ненавистной мне рыбой. Я уселся поосновательнее, планируя не вставать, пока не обдумаю всё, как следует. Итак, Валек не собирался ни убивать, ни врать про Лику, оставался собой и говорил правду, но его восприятие было искажено. Это не объясняет, почему он умолчал про разгерметизацию. Но неясно, был ли он тогда ещё в полном порядке и распространяется ли эта одержимость на неспособность адекватно воспринимать оповещения журнала. Ещё он говорил, что видел и других призраков. Скольких? Насколько он способен различать морок и реальность? Осознавал ли он свои действия, когда стирал систему навигации? Валек лежал на койке в своей каюте. Ему представлялось, как мы прибываем на станцию N3-17SpU «Куштата», и призраки бегут с корабля, захватывают встречающих, расходятся по домам. И Куштату поглощает эта эпидемия. А мы летим всё дальше и дальше, распространяя чуму.

— Понял теперь? А, Ливс? Нам нельзя возвращаться.

— Мы должны выздороветь. У всего есть причины, мы не сборище сумасшедших. И не всех коснулось это поветрие. Лишь нас троих.

— Да-да, а Альда всегда был хамкой-хохотушкой.

Наш воображаемый диалог предстал передо мной настолько явственным, настолько реалистичным, что мне пришлось подавить в себе желание немедленно побежать к Валеку и спросить, о чём он только что думал. Пожалуй, я побоялся выяснить, что всё совпало, с точностью до слова. Мне нужно расслабиться, перестать думать. Я проваливался в дремоту, и только где-то на краю сознания Лика без конца звала: «Папа, папа, папа…»

Когда я очнулся, вся команда была в сборе, кроме Моси. Я не чувствовал себя отдохнувшим, но все были на редкость оживлены. Первым моё пробуждение заметил Саша:

— Глядите, какую кошку подстрелила Бирна! — и поставил почти в плотную к моему носу прозрачный контейнер с какой-то биомассой.

— Что это? — опешил я.
— Кошка! — загоготали вокруг меня. — Бирна нашла космическую кошку!

— Мне так показалось. На корабле нет кошек. Я выстрелила.

— Все знают, ты терпеть не можешь кошек. Была бы настоящая — ничего б не изменилось.

— Женщина-антикошка!

— Собака, что ли?

— Стойте, стойте! — взмолился я. — Давайте по порядку.

Я был даже рад, что атмосфера страха развеялась. Но снова начался гвалт.

— Всем молчать, — я выдержал паузу, дождался, когда Альда и Оскар закончат обмен колкостями и потребовал у Бирны, — Докладывай.

На удивление флегматично, словно она застыла в состоянии, когда я отправлял её к дверям Валека, она отчиталась:

— Спустя час я заметила движение в коридоре. Ко мне по коридору приближалась бежевая кошка. Я уверена, что видела кошку. Исключено, чтобы это было действительно так. Я сделала логичный вывод, что такой облик принял вторженец. Переключила станер на боевой режим. Выстрелила. Судя по остаткам, изначально существо было больше похоже на червя, чем на что бы то ни было. У меня нет объяснения, откуда оно взялось.

— Проба показала присутствие крови Лики. Это тот самый пожиратель девичьей плоти, — добавила Альда.

— Ну, и что ты раньше молчала?!

— О-о-о, друзья, поздравляю. Великая угроза ликвидирована.

— Оскар, давай я всем напомню, как ты дрожал и за руку меня хватал.

— Вид крови не выношу.

— Ну да, ну да, — все дружно закатили глаза.

Вечер пошёл своим чередом. Часть странностей это не объясняло, но все были явно рады благополучному исходу.

— Мося с Ликой?

— Нет, Альда отпустила её, она в третьей. Саша отключил дверь в каюту капитана от питания, чтобы Мося ушёл работать, а не вместо Бирны там стоял.

Я махнул рукой на эту вольность. Надо бы идти восстанавливать навигационные карты. Но сил уже на это не было никаких. За время сна ничего не случится. Потом, всё потом. С этими мыслями я ушёл к себе.

Проснулся я полностью отдохнувшим. Ощущение, словно проспал добрые сутки. Я решил ещё немного полежать, вставать не хотелось. Было тепло, комфортно. Состояние ровно противоположное тому, что царило вчера. И тут у меня в голове всплыл запах тухлой рыбы. И мне стало ужасно неприятно, что такая мелочь настолько меня раздражает. Захотелось всё перевернуть и избавиться от преследующего меня запаха. Подняться никак не получалось. Левая рука запуталась в одеяле и онемела. Распутывать было лень и несколькими рывками я сдёрнул одеяло и пошёл в общую комнату.

Царила тишина. Никого не было. Но в воздухе витало ощущение присутствия людей со вчерашнего вечера. И стоял смрад от рыбы. Мне пришлось полазить по всем углам, волоча за собой онемевшую руку. Наконец, в вентиляционной шахте я нашёл источник запаха. Это был небольшой металлический горшок с квашеной рыбой не определяемого вида. Я вытащил горшок, поставил его на стол и уселся напротив.

Мне тогда было двенадцать лет. Мама разбудила меня утром, предупредила, что она убегает на работу пораньше и оставляет для меня обед. Мама делала ужасно заговорщическое лицо и всем своим видом показывала, что она расстаралась. Что меня ждёт какое-то невероятно вкусное блюдо. Я провалялся в кровати почти до полудня. Наслаждался предвкушением. И вот время обеда. Я бегу на кухню и вижу большое стеклянное блюдо, целиком заложенное рыбой. Рядом картошка, брусника, сырный лук и неожиданный летом юлмуст.

Я съел всё, что мама мне оставила, но так и не смог заставить себя прикоснуться к рыбе. Рыба очень сильно пахла кислым. И сейчас, когда этот горшок стоит прямо передо мной, я чувствую, что запах не тухлый, а именно кислый. Позднее мне много раз доводилось есть сюрстрёмминг, но в тот день я собрал всю рыбу, сложил в подвернувшийся горшок, замотал горлышко и спрятал. Маме сказал, что было очень вкусно, и даже не спросил, какой был повод. Просто убежал в свою комнату, спрятаться от стыда. А потом всегда боялся, что обман вскроется, и мама будет меня укорять, что не оценил её трудов.

Я глядел на этот проклятый горшок и понимал, что это новый мираж. Он невозможен на корабле. Но передо мной стояло прошлое, мой шанс найти какое-то искупление, воздать должное, избавиться от стыда. И я принялся есть голой рукой. В моей голове кружились образы, воспоминания о своём детстве, о детстве моей Лики, о команде корабля, на котором я столько лет прослужил капитаном. Рядом кружилась какая-то отвлечённая мысль, но стоило мне обратить на неё внимание, и она немедленно меня обожгла.
На корабле нет и быть не может чёртовых одеял!

Меня резко выдернуло из воспоминаний. Общая комната выглядела так, словно её разъедала ржавчина. Передо мной на столе стоял давешний контейнер с подстреленной «кошкой», и в нём уже почти ничего не оставалось. Левая рука не онемела — она была отъедена до середины плеча. Только торчала обглоданная кость, сама рана была рваной, но словно прижжённой химикатами.

Голову снова начали наполнять голоса, обрывки мыслей, образов. Очень разных, странных, недоступных пониманию, но проскальзывали и знакомые. И ярче всех — мысли Лики. Я увидел, как она знакомится с командой, с кем учится. Но теперь эти видения не застилали мне глаза. Они были такими, как будто всё это происходило на моих глазах.

Ещё видел смерть команды, страшную, медленную и незаметную.

Я пошёл к своей каюте, хотел удостовериться, что у меня нет одеяла. А весь корабль истлевал. Может даже не от ржавчины, а как гниют старые мокрые доски. Никогда корабль не казался таким опустошённым, местом одиночества.

Чем ближе я подходил к своей каюте, тем больше меня соблазняла идея, вернувшись, лечь на кровать, заснуть и проснуться уже здоровым. И когда я проснусь, страшный сон закончится: рука вернётся на место, дочка не пострадает, Валек не будет исчезать, и мне не потребуется отправлять команду на розыски. Я просто доведу со своей командой этот рядовой перелёт до конца. В моей каюте было пусто, на кровати лежало скомканное одеяло. Но что-то привлекло моё внимание на полочке рядом. Это было старое зацикленное фото. На нём тридцатилетний я подкидываю какого-то мальчика вверх, ловлю, он хохочет. Новый замах — и фото начинается сначала. Не знаю, кто это, но мальчик мне казался очень важным, очень знакомым, и, поддавшись странному желанию, я положил фото в карман.

Снова перевёл взгляд на кровать, и не увидел там никакого одеяла, всё морок. На ней расположился гигантский червь, размером с мою ногу. Он не обращал никакого внимания на меня и, кажется, поглощал стену, в которую упирался. Достал станер, перевёл в боевой режим, выстрелил. Не веря сам себе, разгрёб рукой получившееся месиво. Нашарил пучок, который признал за нервный узел, и принялся за еду. И с каждым съеденным куском, я всё яснее чувствовал шевеление на корабле, а самое главное, образы экипажа становились ярче.
Многое осталось неясным — кто такой мальчик на фото? как так вышло, что Альда выглядит точь-в-точь, как моя мама из детства? Но теперь я точно знал, за что Валек бил меня и требовал удалить навигационные карты, сгинуть в космосе. Эти черви съедят всё, что угодно. И для них нет разницы между плотью и материалом. Но хуже всего, они лишали нас памяти. Я уверен, что многое теперь помнил неправильно, и отныне у меня не было других воспоминаний.

Я шёл по всем каютам, убивал и поедал червей, отбирал у них съеденную память, память съеденной команды. В некоторые места пройти так и не удалось. Наверно, тоже разгерметизация, и кого-то я уже никогда не вспомню. Память о последних днях команды будет бороздить космос внутри отвратительных червей, покуда они не будут съедены в свою очередь.

Но я хотел спасти то, что осталось со мной. Мне удалось найти не тронутый челнок. Я удостоверился, что даже рядом нет никаких червей, задал челноку координаты ближайшей станции «Куштата», включил сигнал бедствия и отстыковался. Лёжа в анабиотической капсуле, ожидая сна, я думал о том, что возможно так и останусь навечно болтаться в космосе. Или мне привиделось, что отстыковка прошла успешно, и вокруг капсулы сейчас собираются черви, мои могильные черви.

Ещё думал о воспоминаниях. Насколько они мои. Насколько другим человеком я стал. Если память — это просто запись данных, а сформировали меня события и люди, изменился ли я. Всё равно, о каждом из членов экипажа кто-то далеко-далеко помнит, и лучше, и точнее, кто-то знает, что за мальчик на фотографии в моём кармане. А меня ждут дома жена и дочка — так какая разница, какие они в моей голове.

Внезапно, как чужими глазами, я увидел черноту открытого космоса и внешнюю обшивку корабля. Мне показалось, как что-то маленькое, незначительное покинуло меня, и уже не позвать, не дотянуться мыслью до этого кусочка. Затем пришёл сон.