Рыцарь и пирог
Джоццо смотрел на нож.
Нож смотрел на Джоццо. Заглядывал ему прямо в зрачок и хищно, сладострастно подёргивался. Мысли это вызывало самые непристойные, и, если бы мог, Джоццо расхохотался бы. Но он был занят. Он пытался выжить.
Человек по ту сторону ножа смотрел сосредоточенно и деловито. Вряд ли его интересовало, как зовут случайного партнера по пляске смерти. Танцором он выглядел опытным, а такие имён не спрашивают.
То, что финальные па ещё не исполнены, своей заслугой Джоццо считать не мог. Просто удачно упал на спину, сблокировав змеиный бросок ножа. Теперь только скрещённые запястья отделяли его от последнего поклона на публику. Устанут руки — и всё, занавес. Аплодисменты достанутся могильной плите.
Человек навалился крепче. На лице его складкой у рта подергивалась досада. Он словно выполнял тяжёлую, неблагодарную работу, ему было скучно. Каждый день человек резал людей за деньги и наверняка мысленно ругал нищенский оклад. В Джоццо ему виделась не личность, а досадная помеха в делах.
Оба дышали часто и гулко. Сложный ритм вдохов и выдохов завораживал, диктовал рисунок танца. Скоро, слишком скоро он станет куда проще. Джоццо зажмурился, втянул воздух…
Дыхание прервалось — но не его. Человек сверху удивленно хекнул и обмяк, свалившись на сторону. Нож обиженно звякнул о мостовую, отскочил и воткнулся в дюйме от виска: застрял в щели между булыжниками. По лезвию пробежал любопытный блик закатного солнца, нырнул под распахнувшиеся от удивления веки. Прямо в зрачок. Нож не смог. Солнце смогло.
Мостовая вдруг оказалась невероятно, сказочно уютной. На ней хотелось лежать и лежать, во всей полноте принимая её и наслаждаясь тем, что камни врезаются под лопатки и тычут в ребра. Что всё это принадлежит тебе, а не свежему трупу, из глаза которого вытекает нечто тёмное, почти чёрное…
Пара шикарных, выделанных из дорогой кожи ботинок остановилась рядом с головой Джоццо.
— Вставай, — сказал Рыцарь и протянул руку.
***
Дорога домой — радостное и печальное путешествие.
Лютня в полотняном чехле уютно хлопала по спине. Хозяин таверны, ковыряясь меж крупных, словно у лошади, зубов, говаривал: «Мне всё равно, что ты играешь. Главное — чтобы в заведении было, как у людей. Тут бренчат, тут пляшут, тут жуют да выпивают». Пока за выступления платили, Джоццо с такой позицией, в общем, соглашался.
Раньше он бы остался. Его время начиналось в обед, а после предзакатного часа приходил тихий, задумчивый Грик со своей флейтой. Удивительно, как этот флегматичный блондин родом из чопорного, рационального Альгемайна преображался на подмостках. Холодная и пронзительная флейта в его пальцах визжала, хохотала и дразнила. Порой Джоццо не выдерживал, доставал уже увязанную в чехол лютню и присоединялся с аккомпанементом, хотя за это хозяин не доплачивал.
Но «всё проходит», как пишут на кольцах. Сегодня магии тоже не случилось. Джоццо посидел одну-другую канцону, допил поставленный сверх гонорара полукувшин таволы, обменялся с Гриком парой ритуальных фраз. «Ну как ты? — Да ничего. — Ну и я ничего». Дорога домой приоткрыла дверь, и он пошёл.
В голове звенела лёгкость жизни, не имеющей смысла. Жизни, в которой не торчит где-то на горизонте башня великой цели, в сторону которой следует держать свой путь, деловито игнорируя посторонние тропки и случайные повороты. Джоццо любил повороты. И тропки тоже уважал. На одну из них он как раз только что свернул.
Это такая игра. Живя в городе — а тем паче в столице Флорании, — быстро привыкаешь, что из всех маршрутов под ноги ложатся самые очевидные. Выйти из дома, забежать в булочную, прыгнуть с ещё горячим брецелем на подножку конной рельсовки, заболтать кондуктора, соскочить на нужном перекрёстке, дальше дворами… Правда, за границами этих маршрутов мир исчезает. Прячется в тёмный, глухой ящик, словно кот. Он там как бы есть, но его как бы и нет.
Поэтому Джоццо, а также прочие молодые разгильдяи, имевшие время и не имевшие препятствий, полюбили шариться. Следуя из точки «алеф» в точку «бет», выбирали не самый простой, а самый интересный путь. Каждый раз новый. Каждый раз неожиданный. Мир переплёлся нитями тропинок, снова обрёл плоть, принялся благодарно сыпать приятными встречами, шикарными видами и маленькими сюрпризами. Миру нравилось быть.
Знакомая сочинительница, втайне публиковавшаяся в семейном журнале под мужским псевдонимом, называла эту забаву «Северо-западный проход» и упоминала в своих зарисовках. Джоццо знал, что на самом деле развлечение придумал известный писатель с Белых Островов, Джарек Войс. Конечно, вслух Джоццо молчал.
В переулке было темно. Особенно темно по контрасту с предыдущей улицей. Солнце уверенно валилось в сторону моря, и белокаменная жара сменялась наползавшей из таких вот переулков апельсиновой прохладцей. Наверное, даже в полдень здесь не прятались под крыши, пережидая безжалостную сиесту.
Потемнело и на душе у Джоццо. Вспомнился разговор с Линнэке: та всё же поймала его перед самым выходом на сцену. Ожидая очередной нотации на тему беззаботных лоботрясов, грошовых заработков и нулевой ответственности, он приготовился пускать словесный поток вокруг ушей, виновато кивая в ключевых моментах. И потому прослушал бо́льшую часть краткой, на самом деле, речи, застав только концовку.
«Твоя лёгкость — она не от силы, не от умения. Она от пустоты. Прощай, Джоццо. Живи как знаешь».
Поёжившись от сквозняка, Джоццо внезапно для самого себя ударил в ладоши, хохотнул и подпрыгнул на одной ноге — словно играл в «добеги до солнца». Чехол с лютней снова хлопнул по спине, и, перехватив его поудобнее, парень принялся в такт прыжкам горланить песенку, подслушанную у заезжих вечинов:
— Эй, выпей сидра, Лау, ведь сидр так хорош! Эй, выпей сидра, друг, ну что же ты не пьёшь!
Показалось — или из-за поворота ответили? Ставни на окнах почти везде были прикрыты; в это время, в этом районе спать ложились рано. Может, эхо? Перепрыгнув на другую ногу, Джоццо доскакал до поворота. И застыл.
Здесь солнце ещё выглядывало — в дальнем устье между домами. А на фоне оранжевого диска двигались силуэты. В основном мужские: приземистые, плечистые, хищные. Они окружали высокую и в чем-то даже изящную фигуру, стоявшую с тростью в руках. Этот танец Джоццо узнал.
Человек здравомыслящий тут же сделал бы шаг назад. А лучше пару, и не одну. Грик, помимо флейты обладавший редкой и новой профессией механика, называл такое «врубить заднюю». Однажды увидев, как оно работает, Джоццо согласился с термином.
Но здравомыслящий человек не стал бы каждый вечер играть в «Северо-западный проход». Не скакал бы на одной ножке, напевая про Лау и сидр, не бренчал бы канцоны по тавернам за горсть монет и бесплатное вино. Словно дуновение лёгкого вечернего ветерка, накатило и схлынуло оцепенение. Стряхнув его, Джоццо вспомнил слова Линнэке. «Пустота, значит?» Он откашлялся, подбоченился и громко заявил:
— Э, пройдохи! Что за дела в моём районе? Так давно не встречали проблем, что решили пойти поискать? Ну, поздравляю: вот они мы!
«Пройдохи» замерли. На мгновение, но этого хватило. Фигура с тростью гибко и как-то даже плавно изогнулась, сама трость перелетела из руки в руку. Пара силуэтов упала. Поймав дурной кураж, Джоццо заорал давешнюю песенку, замахнулся лютней и рванул в атаку.
Потом всё как-то смешалось. То ли он врезал кому-то по темечку, то ли его огрели, то ли поймал умелую подножку и толчок в грудину. Придя в себя, Джоццо понял, что лежит на неуютной мостовой. И смотрит на нож.
А нож смотрел на Джоццо.
***
Оказывается, лютня — ударный инструмент.
Добротный парусиновый чехол, не раз выручавший во время дождя, словно виновато разводил руками, раскинув завязки по обе стороны горловины. Макушка, с коей довелось соприкоснуться деке лютни, тоже оказалась сделана добротно. Дерево не выдержало, раскололось вдоль волокна. Хорошо хоть нужный эффект был достигнут: обладатель макушки красиво лежал и к танцам более намерений не имел.
Рыцарь ходил между тел и совершал с ними непонятные манипуляции: оттягивал веки, заглядывал в глаза, прикладывал два пальца к шейным жилам и к чему-то прислушивался. Любопытство покусывало Джоццо за мягкие части, но он старательно не поддавался. Задавать вопросы Рыцарю…
О Рыцарях говорили многое. Что они богаты. Что влиятельны. Что их слушаются тайные силы и не смеют ослушаться короли. Говорили, что они бессмертны. Врали, скорее всего. Но проверять как-то не тянуло.
Наконец фигура с тростью остановилась. Как раз над типом, который столкнулся с лютней Джоццо. Повторился тот же ритуал: веки, взгляд, пальцы, слух. Любопытство выдало особо изощренный «кусь», и пришлось пойти на уступки:
— А скажите… — Джоццо замялся, не вполне понимая, храбрость им движет или наглость. — Зачем вы это делаете?
— Проверяю, будут ли они жить.
Голос у Рыцаря был негромкий, приятный, но без каких-то особенных обертонов или акцента. Совершенно незапоминающийся голос, если уж по правде.
Да и сам он выглядел довольно непримечательно. Темно-серый сюртук по фигуре с такого же колера шерстяными брюками; чуть более светлый жилет поверх практически черной рубахи; из украшений разве что стального цвета галстук — и все это без каких-либо булавок, камней, часовых цепочек или блескучих запонок. Лицо или причёску Рыцаря трудно выходило разобрать в сочащейся из подворотен темноте, но создавалось впечатление, что они так же серы и обыденны. Не будь характерной трости, кто-то мог и обознаться.
Трость — то, с чем не расставался ни один Рыцарь. И обязательно, обязательно она должна была быть с тяжёлым металлическим набалдашником. Простой, удобной формы, чтобы браться ловчее. И непременно с Оком Наблюдателя на геральдическом щите, врезанном в металл.
Говорили, что трость Рыцаря — источник его силы и власти. Говорили, что некоторые пытались проверить и отобрать. А вот что с ними случалось после такого — не говорили.
Джоццо перестал пялиться на Око и уточнил свой предыдущий вопрос:
— Так а смысл? Живы, не живы… Их вон ваше самочувствие явно интересовало с более практичной точки зрения.
Завершив свои манипуляции, Рыцарь поднялся во весь рост. Вот что точно выделяло его из толпы: высота, с которой он смотрел на всех остальных. Но кроме телесных габаритов, было что-то ещё. Грик, любитель звучных фраз, назвал бы это «величием духа». Скептик Джоццо предпочитал словечко «харизма». Оную он втайне предполагал и у себя — а значит, выходило не так завидно.
— Каждый человек имеет право на выбор. — Ни тон, ни громкость не изменились, хотя теперь Рыцарь обращался непосредственно к Джоццо, горестно сидевшему на корточках над разбитой лютней. — Если человек мёртв, у него заканчивается возможность этот выбор совершать.
Серьезная мина — штука тяжёлая: так и норовит упасть с лица. Не выдержав, Джоццо расхохотался:
— Ну да, оттуда не повыбираешь. Разве кого схарчить на заупокойный ужин. Но тогда за покойничком стоит прийти с осиновым колом и серебряными пулями.
— Не стоит так легкомысленно относиться к вещам, которые не понимаешь, — голос Рыцаря не изменился даже сейчас. В нем не было ни гнева, ни укоризны. Ровная констатация факта. Правда, у Джоццо от этого всё равно ёкнуло за грудиной и по спине словно стадо клопов пробежало. Парень потупился и буркнул:
— Простите. Это у меня, наверное, после ножа. Сам чуть выбора не лишился, — и он дёрнул уголком рта.
— Вставай, — вместо комментария повторил Рыцарь, подойдя ближе. И снова протянул руку.
Посмотрев на свою ладонь, Джоццо быстро обтёр её о более-менее чистое место на штанине и ответил на рукопожатие. В первый раз он не обратил внимания, а теперь подметил: пальцы у Рыцаря были твёрдые и прохладные, словно из кости элефаса. Ему как-то довелось потрогать бийетный шар, выточенный из этого плотного, тяжёлого материала. Странное ощущение — огромное, величественное животное умерло, а из его тела сделали игрушку для убийства времени. Мёртвое для мёртвого.
Впрочем, всё в этом мире рождается, чтобы стать чем-то для чего-то. Свиная кожа на куртку, зерно для хлеба, зайчатина на пирог, дерево для дома. Жизнь переходит из одного качества в другое, и нет этой спирали конца.
А в бийете Джоццо оказался из-за Грика. К тому приезжал некий дальний родственник, который желал немножко кутить. Правда, когда все уже хорошенько выпили и неумело погоняли шары, выяснилось, что «дальний» родственник — очень даже отец. И на самом деле он желает, чтобы блудный сын перестал валять дурака, вернулся в Альгемайн и в свой черёд взял ответственность за все немалые семейные владения.
Грик в ответ достал флейту и начал играть что-то едкое, издевательское, бунтарское. Его почтенный родитель разразился экспрессивной, а может, и откровенно бранной тирадой на родном языке, потом схватил фужер из дорогого малозатамского хрусталя и швырнул в стену. Досматривать семейную драму Джоццо не стал, малодушно сбежав в уборную, а оттуда домой. Тоже в чём-то выбор, если верить Рыцарю. И у него, и у Грика.
Наверху скрипнула ставня. Конечно, никто из местных не упустил шанса поприсутствовать на представлении. Бесплатно, безопасно, есть о чём посплетничать ближайшую неделю; оптимальный вариант. Джоццо поморщился. А вот Рыцарь даже глазом не моргнул.
— Я благодарен, — вместо этого произнес он. — Последнее время я много размышлял о том, что люди разучились делать правильный выбор в правильный момент. Ты показал мне, что я ошибаюсь. Это ценный урок.
Воздух застрял в горле Джоццо. Он закашлялся, выпучив глаза, и срочно отвернулся, чтобы не позориться. Благодарность Рыцаря! Ну дела!
— Так-то я особо и не сделал ничего, — удалось прохрипеть, когда кашель почти прошел. — Вы же их сами раскидали. А я только лютню разбил…
— Порой само намерение ценнее, чем деяние, — словно процитировал Рыцарь, наклоняясь и поднимая чехол с обломками инструмента. Внутри печально скрипнуло. Джоццо невольно вздохнул.
— А ты молодец, — неожиданно улыбнулся собеседник. Это было ещё внезапнее, чем слова благодарности, но тут Джоццо успел среагировать. Или наоборот, не успел. — Я хочу сделать тебе небольшой подарок. Он не настолько ценен, как твой, но всё же прошу его принять.
— Э-э-э, — покраснел парень. — Слушайте, ну я не знаю. Может, без подарков? Правда, я же не для этого…
— Да, ты не для этого, — снова улыбнулся Рыцарь. Джоццо показалось, что по стенам близко стоящих домов словно пробежали солнечные зайчики, а в переулке стало явственно светлее, хотя солнце уже успело окончательно упасть за крыши.
— Ты делаешь то, что делаешь. А я делаю то, что должен. Сейчас мой долг обязывает меня предложить тебе выбор. Скажи, Джоццо Виччио: ты хочешь жить вечно?
Вот теперь воздух не просто застрял: он заледенел в трахее, сковал легкие, мёрзлой глыбой упал в желудок. Сердце, кажется, на мгновение остановилось, поражённое этим внутренним заморозком, а потом замолотило лихорадочно, словно надеясь растопить и изгнать. Даже изумление от того, что собеседник знает его имя — и фамилию! — не успело толком вползти в мозг. Вместо этого там вертелась ярмарочная карусель: «Жить вечно! Жить вечно! Жить! Вечно!»
— Я… — произнес кто-то. Похоже, сам Джоццо. Удивительно. —Я… Знаете, я… Наверное, не готов.
Да, определённо его собственные слова. Стоит послушать.
— Я не знаю. Не знаю, зачем мне оно. Что мне с этим делать?
Рыцарь не улыбался. Он очень серьёзно смотрел на Джоццо. С пониманием и сочувствием.
— Жить. Смотреть на мир. Дать миру смотреть на себя.
— Так-то хорошо, конечно… — Хохоток был нервный, но с его звуками окончательно треснул и поплыл загрудинный лёд. — Но вечность… Это же очень долго!
— Ты прав, — кивнул Рыцарь. — Кстати, торопиться с выбором не обязательно. Принятие решений должно происходить не только в нужный момент, но и в нужном состоянии души. А на подобное требуется время. Подумай. Не бойся: если ты откажешься, меня не обидишь. Дар никогда не накладывает ни на кого никаких обязательств.
— Единственное, о чем я хочу тебя попросить, — сказал он спустя пару мгновений, пока Джоццо пытался уложить всё озвученное, да и произошедшее, в голове. — Подумай не только над бессмертием. Подумай над жизнью вообще. Над своей в частности. Посмотри на неё со всех возможных точек зрения. Быть может, это поспособствует верному выбору.
Костяная рука снова вытянулась в сторону Джоццо, протягивая парусиновый чехол. Словно часовая фигурка, снабжённая приводным механизмом, парень дернулся и сжал пальцы на грубой ткани. Рыцарь кивнул — и небыстрым, но широким шагом удалился куда-то в сторону набережной.
Вокруг темнело. Неподвижные тела задумчиво валялись на булыжной мостовой. Осторожно поскрипывали ставни. А Джоццо стоял и безвыразительно пялился внутрь чехла. На совершенно целую лютню.
***
Таверна — место, где решаются судьбы.
За одним столом кутили студенты, поглощая больше майбока и таволы, чем закусок. За другим восседало почтенное семейство, восторженно пробуя местную кухню; приезжие — «туристы», как называл их в своих книгах Джарек Войс. Не пустовали и прочие посадочные места.
Все эти люди были заняты своими делами. У них имелись какие-то цели в жизни, они шли к ним более-менее верной и почти прямой тропой. Глядя на них, Джоццо думал. И думал много.
Наконец он аккуратно, словно ставя на стол нечто хрупкое, доиграл мелодию, уложил лютню на скамью рядом с собой и посмотрел на стенные часы. Сей хронометр являлся одним из предметов гордости хозяина, к тому же помогал верно оценивать время выступления. Близился закат, а с ним и Грик.
Последний не заставил себя ждать. Шагая широко, словно на улице мороз и надо быстрее добраться до укрытия, флейтист грохнул дверью и устремился к помосту. «Флейтист, — напомнил себе Джоццо, — механик и наследник миллионов. Вот жизнь у человека».
— Привет, — буркнул «миллионер», падая рядом. — Рассказывай.
— Ну нормально, — проворчал Джоццо в ответ, понимая, что да, действительно, нормально. — Все уже знают, ага?
— Слухи есть основные обитатели города, — Грик протер ладони вышитой салфеткой и принялся собирать блестящую тёмным металлом флейту. — Мы, люди, лишь медиум для их переноса. Среда для их существования. И что же, верно говорят, будто ты в одиночку раскидал шайку бандитов и спас настоящего Рыцаря?
Джоццо хохотал так, что упал по ту сторону скамьи. Впрочем, судя по сдержанной ухмылке флейтиста, тот сам всё хорошо понимал.
— Значит, побили тебя, — сделал вывод Грик. — Но ты вроде цел… Успел сбежать? А Рыцарь?
— Да нет, в общем, даже я побил… — смущённо кашлянул Джоццо. — Слегка. Лютню вон об чужую голову раздраконил…
Приятель поднял бровь и выразительно посмотрел на упомянутый инструмент. Тот выглядел совершенно целым и приятно поблескивал лакированным боком. Пришлось объяснять.
Под конец рассказа, в какой-то момент перешедшего в театральное представление с элементами пантомимы, Грик достал пару монет и махнул одной из подавальщиц. Хозяин таверны высунулся было из-за стойки, но спорить не стал. Видимо, тоже уже прознал, кто у него по ночам на флейте играет.
— Самое интересное в твоей истории, — попробовал пену со своей кружки блудный наследник, — что ты натурально остался жив. Понимаешь ведь, что встретил не простых головорезов?
Джоццо понимал. Он действительно много думал. Непривычно много, настолько, что под утро разболелась голова, и пришлось ловить домохозяйку, клянчить у нее ромашку и мелиссу для отвара. Старушка, маявшаяся бессонницей, прогнала жильца обратно в мансарду, но через десяток минут сама принесла и чайник, и стакан. Жить стало гораздо легче. Можно сказать, привычно легче. Даже удалось выспаться.
— Странных как минимум, — пожатие плечами вышло более чем выразительным. — Кто же на Рыцаря с ножами лезет?
Сказал — и тут же вспомнил: глаз, лезвие, человек. Дыхание на лице. Хруст удара. Жизнь, оказывается, такая нечёткая штука: перейти границу — плёвое дело.
Грик, уловив замешательство, пододвинул кружку и качнул подбородком. Мол, пей давай, а не вспоминай то, чего не случилось. Совет был хоть и молчаливым, но дельным.
Отдышавшись и оценив пиво, Джоццо всё-таки завершил мысль:
— И вообще, какой кретин в принципе станет связываться с Рыцарем?
— А вот этого, друг мой, мы никогда не узнаем, — отзеркалил пожатие плечами Грик и как следует отхлебнул майбока. — Только в театральных постановках да книгах, читаемых развлечения ради, мы сначала видим ружьё, а потом слышим выстрел. А в жизни оное ружьё проносят мимо, и ты не знаешь, будут ли стрелять — или, может, уже выстрелили. Можно только предполагать, а потом выбрать одно из предположений, которое тебе нравится…
— Выбор, — оборвал его Джоццо. — Рыцарь говорил о выборе. Как думаешь, что он имел в виду?
— Так он о твоем выборе говорил, я-то тут при чём? — хмыкнул Грик и показал тавернщику, мол, «помню, не забыл, уже иду». Тот как раз выразительно косился то на парочку откровенно ленящихся музыкантов, то на помост.
— Действительно, ни при чём…
«Выбор» — такое, оказывается, тяжёлое, гулкое слово. Выбирая что-то одно, мы отказываемся от сотен, тысяч альтернатив; приобретаем, теряя. Все тропинки мира сводятся в одну, чтобы идти по ней, преисполненными смысла — а на самом деле сомнений. И никто не скажет, правы ли мы в этом своем выборе.
У Джоццо снова заболела голова, он схватился за виски. Повылезав из всех потайных карманов разума, мысли закружились в голове, словно тараканы по кухонному полу…
Впрочем, тараканов обычно распугивал резко зажженный светильник. В роли светильника было решено использовать волевое решение. В три глотка опустошив свою кружку, Джоццо утёр губы рукавом и грозно уставился на Грика.
— Скажи, на механика сложно учиться?
Тот посмотрел на коллегу по сцене каким-то новым взглядом. Словно увидел что-то неожиданное, не предвиденное в рядовом потоке событий. Свернул в северо-западный проход и обнаружил там зелёную дверь.
— Дождись, — голос его зазвучал отрывисто, по-деловому. — Поговорим.
Джоццо кивнул. Он устроился поудобнее, заказал ещё выпивки, а потом, подумав, и закуски к ней. Лютня, убранная в чехол, стала за скамью, к стене. Она тоже приготовилась ждать.
В жизни намечались смутные, но значительные перемены.
***
Господин Джоццо Виччио, сооснователь и владелец сети мануфактур «Виччио и сыновья», официальный партнёр торгового дома Фельса, почтенный глава почтенного семейства, смотрел на нож.
Точнее, на скальпель. Точный и в чём-то изящный инструмент из дорогой альгемайнской стали, предназначенный для проникновения в недра человеческого тела, усекновения обитающей в нём хвори и извлечения на Наблюдателев свет безвозвратно поражённых частей. По лезвию пробежал сочувствующий блик закатного солнца. Господин Виччио вздохнул.
— Мы сделали что могли, — повторил лекарь. Он зачем-то опять поправил скальпель, лежавший на клеёнчатой столешнице, провёл ладонью по лицу и поднял взгляд на Джоццо. — Что могли.
Они оба стояли, и стол между ними вырос, словно приграничный противоштурмовой вал. Такие во множестве опоясали Флоранию за время последней войны: первая линия обороны, вторая, третья. Резервная, вторая резервная… Джоццо на миг показалось, что где-то далеко-далеко занимается артиллерийская канонада. Но нет, это грохотало сердце.
— Что могли, — шевельнул он непослушными губами. — Я понимаю.
Лекарь нахмурился, неуловимым движением обогнул стол и цепко ухватил за запястье. Заглянул прямо в зрачок, хищно щёлкнул крышкой хронометра. У Джоццо заложило уши.
— Кьяра! — раздалось откуда-то издалека. — Сядьте, господин Виччио, сядьте… Кьяра, быстро настойку кордиалис! Ну!
Губы уже почти не ощущались, когда в них ткнулась сначала маленькая, горько пахнущая рюмочка, а затем широкий стакан с минеральной водой. Джоццо послушно проглотил. Мир обрёл резкость. Оказалось, его действительно успели усадить. Он и не заметил. Плохо дело.
Солнце снова заглянуло в окно лекарского кабинета, и Джоццо невольно принялся вспоминать. Как он лежал на мостовой и смотрел на нож. Как Грик рассказывал ему о профессии механика. Как они напились и всё тот же Грик плескался в фонтане возле ратуши, горланя неприличные куплеты. Как Джоццо втолковывал озадаченной страже, покачивая кувшином таволы, почему та не вправе мешать сим невинным развлечениям.
Потом было много работы. Много учёбы, много ошибок, много неудач. И много тяжёлой, изматывающей работы. Приходя домой, Джоццо падал на кровать лицом вниз. Лютню пришлось поселить на шкаф: там она покрывалась пылью и укоризненно поглядывала глазками-колками на хозяина. Сил не хватало даже провести по струнам, не то что до таверны дойти.
Порой он начинал жалеть о сделанном выборе. Порой казалось, что он навсегда утратил свою лёгкость, что блаженная пустота внутри раньше ощущалась правильнее и органичнее. Но приходил Грик, хлопал по плечу — и немножко отпускало. Самую чуточку.
К слову, поначалу Джоццо недоумевал, откуда сам Грик берет силы после смены — достать флейту, собрать, порепетировать, разобрать и пойти выступать. Тот лишь посмеивался в ответ: «Втянешься».
И Джоццо Виччио втянулся. Да так, что через пару лет предложил Грику уйти из чужой мастерской, основав собственное производство. У него появились идеи. Он увидел перспективы.
Грик тогда только моргнул и снова окинул друга изучающим взглядом. Как в тот самый, первый раз. А ещё через год он получил письмо из Альгемайна… И уехал.
Торговый дом Фельса не мог остаться без руководства. Семья просила Грика, совет управляющих просил Грика, комитет дольщиков просил Грика. Покойный отец не просил. Он знал, что гробовое молчание громче любых слов.
Но долго тосковать по другу и компаньону не вышло. Разобравшись в делах, Грик изъявил желание купить долю в набирающем обороты предприятии Джоццо. Причем купить щедро, с заделом на будущее. Лишними эти инвестиции, понятное дело, не стали: господин Виччио как раз подумывал о расширении. Деньги пошли в дело, дело принесло новые деньги. Потом началась война, фронтовые поставки, государственные заказы… Все крутилось и крутилось, и не видно было тому конца.
Но вот стало видно. Грика больше нет. А скоро, похоже, не будет и самого Джоццо.
Лекарь, бдительно следивший за пульсом, подсунул ещё одну рюмочку. Эта пахла мягким холодком, и господин Виччио вздохнул. Запах напомнил ему любимые духи Далии. Еще одна утрата, которую он, казалось, уже пережил…
С будущей женой Джоццо познакомился всё в той же таверне. Когда дела пошли на лад и он, как и предрекал Грик, «втянулся», оказалось, что подергать за струны лютни вечером — лучший способ проветрить голову и одновременно обдумать планы на утро. А потом потянуло и на подмостки. Знакомый тавернщик был не против, посетители были не против, даже Грик — тем более Грик! — был не против. Правда, кроме Грика и самого тавернщика, никто особо и не догадывался, что молодой, усталый музыкант за это выступление не получит ничего, кроме аплодисментов и ритуальной таволы.
Поэтому Джоццо не сильно удивился, когда симпатичная девушка, пришедшая с подругами, окликнула его и предложила сесть за их стол. Он сел. Остальные барышни хихикали, переглядывались и толкали друг дружку локтями. А Далия просто отрезала пирога с зайчатиной, пододвинула тарелку и грозно потребовала: «Ешь!»
Да, он узнал, как её зовут. Узнал, что она дочка бакалейщика. Что учится — учится! — на художника. Что подруги считают это блажью. Что женщина имеет право выбирать свой путь в жизни. Что она читала Джарека Войса. Что зелёная дверь, конечно, ерунда, но в мире много удивительного. Он слушал, жевал, кивал и понимал: беда. Понимание это ему категорически нравилось.
А через неделю бедный и голодный музыкант из таверны привёл девушку из зажиточной торговой семьи в свой кабинет, расположенный на третьем этаже новенького здания мануфактуры. Развёл руками, словно прося прощения. И стал на колено. Молча.
Далия хохотала. Повисала у него на шее, погружая в тот самый прохладный и мягкий аромат. Целовала кончик носа, лоб, щёки. «Ну ты жук! — кричала она, и секретарь в приемной привставал за своим рабочим столом, готовясь не то звать охрану, не то бежать за жрецом Наблюдателя. — Ну змей! И ведь ни сном ни духом…» Потом снова целовала, плакала и обнимала. А далее Джоццо пришлось запереть кабинет изнутри. И что там происходило, есть великая тайна, известная каждому.
Роды прошли тяжело. Лекари выказывали беспокойство. Мальчик, правда, оказался совершенно здоровым крепышом, но на организме Далии всё это отразилось не лучшим образом. Джоццо даже принял решение, о котором, краснея и запинаясь, поведал супруге. Та же, искря хитрым взглядом, парировала: «Глупости. Чем больше Виччио в этом мире, тем сильнее миру повезло. Так что оклемаюсь — и повторим. Даже не думай увиливать!» В таком споре шансов у него не оставалось.
На пятом сыне Далия ушла. Она лежала тихая, умиротворенная. Словно реализовала своё право выбора во всей полноте, словно нашла удивительное в мире. Грик тогда приехал из Альгемайна, и они с Джоццо впервые за последние пятнадцать лет напились. Но, конечно, уже без фонтанов и стражи. И возраст не тот, и репутация не позволяла. И сыновей нельзя было оставить наедине с горем.
От Линнэке тогда доставили предельно лаконичное послание. Джоццо показал его Грику, и тот молча поднял бровь: «Я ошибалась. Соболезную. Береги свою лёгкость». Обратным адресом на конверте значился Ковонг — почти другой край мира. Видимо, кто-то тоже сделал свой выбор.
Теперь ушел и Грик. Старые раны заныли, сердце заявило, что устало. Может, пора?
От третьей рюмочки господин Виччио отказался. Встал, проверил, что не качается, словно шатун на кривошипе. Молча пожал лекарю ладонь. Вышел в коридор, где его ждали водитель, охранник и секретарь.
Надо было ехать домой.
***
Иные письма взрываются мощнее, чем фугас.
Джоццо сидел за столом и шарил пальцами вокруг. Где-то там лежал футляр с линзами: тот самый малозатамский хрусталь, полированный и вставленный в оправу. Обычно господин Виччио не нуждался в подобной помощи, полагаясь на остроту собственного зрения. Но сейчас строки расплывались, руки дрожали, и текст отказывался укладываться в голову. Следовало вдохнуть, выдохнуть и перечитать еще раз.
Он, конечно, вдохнул. В тишине кабинета звук вышел резким, свистящим, словно не воздух втянулся в легкие, а пар в ходовой цилиндр. От свиста этого сам Джоццо вздрогнул и выдохнул уже гораздо мягче, спокойнее. Улыбнулся. Достал окуляры и принялся за чтение — в уже чуть более собранном состоянии.
Но через пару строк пальцы снова завибрировали.
«Здравствуй, — было выведено аккуратными, почти квадратными буквами на дорогой белоснежной бумаге. — Полагается сказать, что я скорблю о твоей утрате. Но это неправда.
Невозможно скорбеть о том, кто ушел в новый, открытый только для него путь. Я не верю в посмертное существование, я знаю точно: каждого ждёт своя зелёная дверь. И за дверью лежит северо-западный проход. Но это всё, что я имею право сообщить. Поэтому поговорим об ином.
Если ты помнишь, в прошлый раз мы расстались на моменте, в котором я предложил тебе выбор. Выбор не состоялся. Принятие решения осталось за тобой. И мне кажется, сейчас момент выбора снова наступил.
Более того, сейчас ты в нужном состоянии души.
У тебя было время подумать о жизни и о смерти. Не буду ни к чему подталкивать. Всё, что ты сделаешь, ты должен сделать сам. Напомню лишь, что я благодарен. И что дар не требует обязательств.
Мне нравится твоя жизнь, Джоццо Виччио».
Вместо подписи внизу листа темнел тонко очерченный знакомый знак — Око Наблюдателя. Впрочем, и без него становилось понятно: Рыцарь не забыл. Не забыл и напомнил.
Из конверта, на котором не стояло никаких отметок, торчал ещё один сложенный вдвое лист. Джоццо развернул, поправил линзы, вчитался. Задумчиво потёр подбородок.
Здесь почерк был совсем другой. Мелкий, извивистый, заплетающий сам себя венками и косами. Впрочем, читалось легко. Сверху вниз шло перечисление, словно в аптечном рецепте:
«Зикра мелкого помола, полтора шоппена;
Корень панакса, некрупный, в стекле;
Ляпис ребис в тинктуре, полдрахмы;
Плоды байтерека сушёные, от пяти до восьми в зависимости от размера;
Вода из Ардвисури...»
Список выходил длинным. Джоццо снова потёр подбородок, поднял бровь, неожиданно улыбнулся и нажал кнопку вызова.
— Да, господин Виччио?
Секретарь тоже носил траурное, но выглядел деловито и готовым ко всему. Возможно, если бы Джоццо потребовал собрать рабочих и идти штурмовать здание приората, тот просто раскрыл бы блокнот, просмотрел актуальные данные и принялся уточнять стратегические цели, состав штурмовых групп и диспозицию, с которой должен начаться манёвр. Но сейчас требовалось иное.
— Я пойду, пройдусь. Нет, один, сам, ногами, — отмахнулся Джоццо, увидев, как молодой человек покосился налево, на дверь комнаты, где отдыхали водители и охранники. — Всем, кто будет спрашивать: господин Виччио в трауре, но для деловых предложений открыт. На письма с соболезнованиями ответь… Ну, ты знаешь. Не мне тебя учить — скорее даже, учиться пора.
И он улыбнулся снова. Секретарь хихикнул, наклонил голову и сделал пометку в блокноте. А господин Джоццо Виччио накинул сюртук, надел шляпу, взял под мышку трость — и в меру бодрым шагом устремился в сторону центрального рынка.
Он сомневался, что на самом рынке торгуют чем-то из перечисленного на листе. Но вокруг площади, где предлагали свежую рыбу, кислое вино и ароматные пряности, раскинулся целый торговый квартал. В одной из алхимических лавок ему, скорее всего, должно было повезти.
Но не повезло. Упитанный, маслянистый торговец, раскрыв складскую ведомость, для убедительности тыкал в неё пальцем.
— Вот, видите? У меня все в порядке алефбета. Антрацит, антимоний, анчоусы… Даже то, чего сейчас нет, но можно заказать. А ваш список… — он мотал широкими, словно крылья стрикса, ушами. — Не мое дело, конечно, но кто вам посоветовал?
Джоццо не отвечал. В конце концов, не единственная лавка в городе. Колокольчик на двери прощально гремел, хозяин озадаченно вздыхал вослед.
На пятом алхимике появилось желание сдаться. Ну не может такого быть, чтобы в столице Флорании, в городе, куда сходятся все торговые пути мира, не обнаружилось хоть что-то! Да и колени начали побаливать. Джоццо с неприятным удивлением обнаружил, что давненько не ходил пешком. Прогресс, конечно, штука замечательная, а личный аспидно-чёрный газовик комфортен и быстр, но…
В шестой лавке вышло сцапать надежду за хвост. Хвост был мелкий, не крупнее мышиного, и рвался из рук. Дряхлый, подслеповатый старичок выслушал, пожевал губами и сказал:
— У меня нет. Но я бы за таким к себе и не пошёл. Я бы отправился за город. Там есть старая ярмарка вечинов… Вот у них стоит поспрашивать.
Джоццо пришлось присесть. Ноги начали сдавать, сердце снова прыгнуло куда-то под кадык, в ушах загрохотало. Чей-то вкрадчивый голосок в голове принялся увещевать, что надо вернуться домой, что стоит отдохнуть, что день и так тяжёлый, что завещание толком не оформлено, потому что старший сын не хочет наследовать, а внезапно хочет быть художником, и случись беда… Всё это было убедительно, логично, разумно. Господину Виччио стоило прислушаться.
Вместо этого Джоццо попросил стакан воды. Выпил, утёр пот со лба. Опёрся на доселе бесполезную трость и встал. Снова подозвал старика к себе — хотя какой там старик, сам уже немолод! — и спросил:
— Карта есть? Покажешь?
***
Некоторые дороги домой не ведут.
Джоццо знал опасность таких путей. Стоит отправиться по ним — и вот ты уже смываешь пыль торгового тракта в ручье, текущем с Альтинских предгорий, латаешь изношенные башмаки обрезками свиной кожи, выпрошенной у дубильщика, и развлекаешь возницу, дремлющего на облучке, скабрезными городскими байками, чтобы тот не заснул окончательно и не свалился под постромки.
Потом ты оглядываешься назад и думаешь: «О, Наблюдатель, да какая беда случится, если я ещё немного пройдусь?» И снова тебя встречают пыль, ручьи, дырявые ботинки и сонные попутчики. А дом всё дальше, а дорога всё не кончается…
Правда, у этой конкретной, надеялся Джоццо, где-то должна быть черта финиша.
Он доехал до окраины города на рельсовке, вспоминая молодость и с некоторым трудом избегая искуса спрыгнуть, не заплатив. Даже лицо молодого кондуктора показалось знакомым. Хотя кто их знает, может, семейный промысел… Снова подумав о старшем отпрыске, Джоццо вздохнул и опустил монетку в протянутую ладонь.
На конечной он сошёл, а дальше пришлось искать попутную повозку. По окраине и за пределами города газовики встречались редко, хотя котлованы и заборы говорили о скорых стройках, а значит, и о нужде в транспорте. Джоццо заплатил паре крепких мужиков, по виду крестьян, чтобы те подбросили его по северной дороге. Возницы явно робели при виде солидного пожилого господина, так что пришлось воспользоваться харизмой и парой-тройкой универсальных анекдотов. Ехали в результате с одобрительным хохотом и взаимным хлопаньем по плечам.
На развилке попрощались. Солнце ползло к горизонту, карта, срисованная в блокнот, указывала на неширокую тропу. Похоже, раньше та смотрелась куда оживлённее, но с годами заросла за малой востребованностью. Снова заныли колени. Джоццо нахмурился, сдвинул шляпу на затылок и решительно опёрся на трость. Дорога звала.
Ярмарка вечинов действительно была старой. И небольшой. Три фургона, пяток шатров. В кустарнике, затягивающем широкую поляну с краев, виднелись прогалины — там, где шатры и фургоны стояли раньше. Много прогалин. Гораздо больше, чем сейчас.
Пестрые, голопятые мальчишки окружили гостя, галдя и размахивая чумазыми ладонями. Женщина, замотанная в шаль с макушки до щиколоток, вышла навстречу. Внимательно выслушала Джоццо, поводила расписанным тушью ногтем по строкам «рецепта». Подняла бровь.
— Да, это у меня есть. А вот этого нет. И этого… Всего остального, кроме того, что я назвала — нет. Странно, — она улыбнулась. — Бабка говорила мне, что однажды кто-то придет и спросит. Я ей не верила. Но вот ты пришел.
Джоццо достал кошелёк и вдруг понял, что ноги больше не держат. Спросив разрешения, он опустился на бревно возле костра. Где-то недалеко играли на лютне. Ему в руки сунули глиняную кружку, мелькнула приглашающая улыбка. Травы, заваренные кипятком, пахли доро́гой и светлой, древней тоской по несбывшемуся.
— Оставайся, — сказала женщина в шали. — Уже солнце садится. Ты немолод, а путь неблизок. До города…
— Мне не в город, — перебил Джоццо, ослабляя бант галстука. — Мне нужно найти остальное. Знаешь, где? Может, слухи? Я заплачу.
— Конечно, заплатишь, — кивнули в ответ. — Ты из тех, кто не любит быть должен. Даже за слухи. А слухи есть основные обитатели человеческих жилищ.
Чуть не поперхнувшись отваром, Джоццо отставил чашку в сторону. Вытащил блокнот, свинцовый карандаш и, щурясь на костер, приготовился записывать.
Дорога звала. Финиш отдалялся. Становилось всё сложнее и всё интереснее.
***
Оказывается, на кухне уютнее всего.
Охрана чуть было не вытолкала Джоццо взашей, когда тот шагнул в ворота собственного особняка. Осуждать парней господин Виччио не мог. За тот год, что довелось отсутствовать, он отрастил бороду, осунулся, почти перестал прихрамывать. Вместо дорогого сюртука, плечи укрывало пёстрое пончо. Шляпу заменял ловко намотанный тюрбан уютного оранжевого цвета. Свободные парусиновые штаны сверкали заплатками всех мастей и были заправлены в мягкие, разношенные сапоги. В одной руке Джоццо держал вытертый крючковатый посох, а в другой — торбу, похожую на чехол от лютни. В общем, зрелище вышло достойное.
Но веселье быстро закончилось. Прибежал секретарь в сопровождении начальника стражи. Личности оказались удостоверены, извинения принесены — и благосклонно, с одобрением даже, приняты. Всегда приятно знать, что твои церберы не зря грызут свои кости.
А потом — ванна, легкий перекус, кресло с пуфиком под ноги, поверхностное знакомство со срочной корреспонденцией. Приглашённый цирюльник осуждающе поднимал брови, приводя голову господина Виччио в цивилизованный вид. На вешалке ждали своей очереди накрахмаленная сорочка и вошедший в моду пиджак. Всё возвращалось на круги своя.
Но не до конца. Отстранив готового помочь с галстуком секретаря, Джоццо уточнил:
— Мои посылки. Всё в сохранности?
Молодой человек достал блокнот, полистал и принялся перечислять. За последние несколько месяцев действительно поступило некоторое количество почтовых и курьерских отправлений. Все они были приняты с надлежащей заботой и хранились в полном соответствии с прикрепленной к каждому инструкцией. Что бы господин Виччио ни планировал с ними делать, он может приступать хоть прямо сейчас.
Господин Виччио слушал, прикрыв глаза. Каждая строчка отзывалась в памяти. Вот это — самое первое, с ярмарки. А это куплено в Альгемайне, в горах, у охотника, который говорил, будто знается с цвергами. Это — в Стране Великого Дракона, причем не так затянулся поиск, как оформление документов на вывоз и последующие препирательства со змеиной стражей из-за опечатки в накладной. А вот это уже в Ковонге, из последнего. Он планировал навестить там Линнэке, но подумал и не стал; чужой выбор стоит уважать. Какой длинный вышел путь…
«И какой красивый», — вспоминал Джоццо. Города, лица, разговоры у костров и в гостиничных номерах, внезапные болезни и не менее внезапные подарки от незнакомцев… Мир сыграл с ним в «Северо-западный проход» по-крупному. Выходило, что встреча с Рыцарем перевернула жизнь господина Виччио дважды: тогда, когда он всерьез задумался о своем будущем — и тогда, когда отбросил сомнения, сорвавшись с места так же легко, как в молодости.
Но молодым это его, увы, всё же не сделало. В конце дороги ждали заново занывшие колени, покалывающее сердце и тяжесть в голове. Настала пора совершить то, ради чего он, собственно, и отправился в свое путешествие.
Повара́, вознамерившиеся было устроить торжественный ужин из дюжины блюд, недоуменно покинули кухню. Секретарь лично перетащил все баночки, свёртки и коробки из специального чулана, пристроенного к погребу. Заперев за помощником дверь и проверив на всякий случай окна, Джоццо сел на край стола и достал изрядно помятый, засаленный на сгибах «рецепт».
Лист развернулся. После длинного списка, отделенные толстой чертой, шли подробные строчки инструкции. Господин Виччио перечитал её ещё раз, улыбнулся — и поковылял искать подходящую миску.
***
Кулинария сродни магии, только сложнее.
На столе стоял пирог. Круглый, аккуратный, с аппетитной смуглой корочкой. Не хватало разве что надписи: «Съешь меня». Джоццо полюбовался картинкой, тяжело дыша, морщась и держась за грудину. Теперь надо было только отрезать себе порцию, положить на тарелку и…
В дверь постучали. Донесся обеспокоенный голос секретаря:
— Господин Виччио! Звонит ваш сын. Я взял на себя смелость и принес аппарат сюда… Про́вода еле хватило. Вы будете отвечать, господин Виччио?
В глазах у Джоццо танцевали огоньки. В ушах гремело. Кухня двоилась, двоился пирог. Последнее усилие: откусить кусочек — и он бессмертен. Он будет жить вечно. Он решит все свои проблемы.
Вместо этого, ощущая, что жизнь покидает усталое тело быстрее, чем хотелось бы, господин Виччио подошел к двери, прислонился к косяку и отодвинул засов.
— Дай, — протянул руку за эбонитовой трубкой. — Иди.
Подумал, добавил хриплым, тихим голосом:
— И спасибо. Ты хороший парень.
Секретарь покраснел, словно воспитанница дамского пансиона. Сделал шаг назад, чуть не споткнулся и быстро удалился за угол. Он явно не хотел мешать разговору. Джоццо кивнул сам себе и поднес трубку к уху.
— Алло? Мауро?
— Отец, ты вернулся! — голос старшего сына звенел. То ли от радости, то ли от слёз. — Мы уж думали… А ты знаешь, мои картины взяли в галерею…
— Знаю, — мягко ответил Джоццо. — Я следил, правда. Прости, что не писал. Путешествие вышло… увлекательным.
— А здорово, кстати, что ты вот так взял и поехал! — рассмеялись с той стороны. — В Ковонге был, говорят? Расскажешь?
— Расскажу, — пообещал старик. — Конечно, расскажу. Приезжайте.
— Все приедем, все! — Мауро буквально искрился от счастья по ту сторону провода. — Мы тут сидим, ждем новостей. И Ченцо, и Амори, и Пьего. Даже Фарра пришел. Представляешь, мы помирились!
— Конечно, помирились. Вы же братья, — прошептал Джоццо. Он чувствовал, что еще пара минут — и всё. Надо успеть. — Приезжайте. Я очень жду.
И нажал «отбой». Аккуратно положил трубку за порог. Прикрыл дверь.
А после подтащил к столу ближайший стул с более-менее удобной спинкой. Сел, проверил, устойчиво ли выходит. Взял остро заточенный хлебный нож. И разрезал пирог на несколько частей, считая в уме своих сыновей, их жён и по возможности детей, о которых вспомнил.
Потом Джоццо отодвинулся и прикрыл глаза. По лезвию ножа пробежал любопытный блик. Он нырнул под опускающиеся веки, прямо в угасающий зрачок. Солнце пришло проводить.
Джоццо улыбнулся в последний раз и умер.
***
Мауро Виччио, не скрываясь, плакал.
Фарра Виччио, самый младший и самый непоседливый брат из пятерых, вторил старшему, уткнувшись тому лбом куда-то в район ключицы и вцепившись обеими руками в жилетку. Остальные тоже подозрительно шмыгали носами и то обнимали друг друга за плечи, то неловко сцепляли ладони в замок, не зная, куда их деть. Секретарь, впустивший всех, поначалу чуть не осел на пол, но тут же вскочил и унёсся в сторону главной лестницы. В доме творился сдержанный переполох.
— Как же… Как же так… — донеслось сквозь всхлипывания. Глубоко вдохнув и выпятив челюсть, Фарра смог собраться с мыслями. — Отец казался таким… Незыблемым. Словно часть этого мира, которая была всегда…
— И будет всегда, — подхватил Мауро. Он утёр слезы и похлопал Фарру по спине. — И это правда. Это истина. Пока мы будем помнить, пока будем продолжать его дело…
Он закашлялся. Пальцы, испачканные в краске, бессильно сжались. Ченцо, родившийся вторым, подошел ближе.
— Не переживай. Конечно, отец хотел бы, чтобы старший сын ему наследовал. Но мы с Пьего за последние годы более-менее вникли в дела. Нет, если ты сам захочешь…
— Я пока не знаю, чего хочу, — старший брат ссутулился и почти рухнул на стул. Тело с него уже сняли, осторожно укутали в покрывало и отнесли в главную спальню. Теперь в кухне было и людно, и пусто одновременно.
— А я хочу пирога! — вдруг раздался тонкий голосок.
Улыбки невольно пробежались по лицам. Сын Мауро, Джоццо-младший, стоял возле стола и не дотягивался до блюда с угощением. Он сопел, вставал на цыпочки, но длины рук всё равно не хватало.
— И правда, — сказал Амори, доставая из буфета тарелки и ставя на огонь большой чайник. — Не зря же отец его испек. Видимо, что-то чувствовал, что-то предвидел. Хотел, чтобы мы почтили его память. Ну, по кусочку?
И по кусочку действительно хватило всем. Даже секретарю, который прибежал с завещанием и очень удивился, когда дочитал его вслух до самого конца.
***
Лютня в полотняном чехле уютно хлопала по спине.
Джоццо свернул в переулок, проскакал на одной ноге и остановился, увидев высокую и в чём-то даже изящную фигуру, стоявшую с тростью в руках.
— Привет, — сказал Рыцарь. — Ну как пирог?
— Слушай, отличный! — сказал Джоццо. — Детям очень понравилось. Правда, я бы добавил немножко корицы. Далия всегда пекла булочки с корицей. И знаешь, ни ей, ни мне никогда не надоедало.
Рыцарь захохотал. Искренне, от души, запрокидывая голову и потряхивая тростью. Потом утёр сгибом фаланги слезинку, вкравшуюся между век, и заметил:
— В следующий раз сам будешь рецепт составлять. Корицы бы он добавил… Молодец!
— А следующий раз будет? — спросил Джоццо, доставая лютню и устраиваясь на ближайшем крыльце. Где-то вдалеке тихо, но явственно играли на флейте.
— Обязательно будет, — качнул подбородком Рыцарь, по-свойски присев напротив. — Куда же без следующего раза?
Над переулком зазвучала нехитрая песенка. В ней говорилось о сидре, о хорошей компании, о красивых девушках. И о том, что жизнь, в общем, никогда не заканчивается.
Жизнь просто становится немножко другой. Каждый раз.
