Маргарита Блинова

Меж людей и свиней

Автор:
Ирина Кошман-Петровская
Меж людей и свиней
Работа №61
  • Опубликовано на Дзен

В ту пору я мог считать только до пяти. Оно и понятно: мне было-то всего пять. Наш остров Этрос, который мы с семьей покинули, отправившись на корабле в путь, я совсем не помню. Мне едва исполнился год, когда родная земля в небесах воспылала гневным огнем. Порою мне жаль, что я не помню той войны, а родители крайне скупы на рассказы.

И вот наш парящий в небе остров превратился в руины. Нужно было найти новый. Так что родители мои со мною на руках в числе сотни добровольцев ступили на летающий корабль, чтобы найти новый дом, а затем забрать за собою остальных наших островитян.

В те далекие времена я слыхом не слыхивал о грязевых лепешках или дождевых червях. Они, знаете ли, с неба не падают. И, само собой, я никогда не видел диких зверей. Зато домашней скотины на корабле было достаточно. И вот я, чумазый светловолосый мальчишка дурею с поросятами, когда мама кричит:

Стэфано! Вылезай немедленно из хлева!

Таиться нет никакого смысла, она быстро меня найдет. Удивительная она женщина. Светлые волосы пахнут розами, что растут на корабле, а из-под густых ресниц виден строгий взгляд. Как только она меня примечает, взгляд этот тут же становится мягче, сомкнутые губы расходятся в улыбке. Я жив и здоров, теперь волноваться не о чем.

Мы с родителями человеческой расы. Там на корабле было много островитян. Йоинги, муриты и ямисы. И что толку их описывать, когда все похожи друг на друга? Голова, туловище, ноги…

Порою, помню, по вечерам, когда мама отвлекалась на свои художества, я пробирался в таверну «Рыбий глаз», что на корме в нижнем ярусе корабля. Смотрю, отец сидит в компании других мужчин. И всегда о чем-то живо тараторит, а те смеются заливисто. И мне от этого смеха тоже улыбается. Я подхожу, сунув палец в рот: дурная привычка, от которой не спасает ничего, а отец, завидев меня, не приходит в ярость, а только умиляется. Берет меня на руки, сажает на колени, и я как будто тоже взрослый и бородатый, и пахнет от меня элем и крепким вином, запасы которого не иссякают.

А ты, малец, что скажешь, когда увидишь ямиса, зарытого по шею в песок?

Я нервно тереблю пальцы: от меня ждут ответа, а я, как маменькин сынок, молчу, словно воды в рот набрал.

Мало песка! отвечает за меня рыжебородый, и вся компания взрывается хохотом.

Я тоже смеюсь, но только из вежливости. Или, может быть, чтобы не прослыть дураком. Чувствую, как краска заливает мое лицо, а ладошки становятся влажными. Очень густо пахнет табаком, но мне нравится этот запах. Это теплый запах папиных рук, когда он гладит меня по голове перед сном.

Ладно-ладно, говорит он, отсмеявшись, он еще мал для ваших сальных шуточек.

Отец выпускает меня из рук, и я скорее возвращаюсь в каюту, пока мама меня не хватилась. Прохожу мимо ямиса, сидящего за стойкой бара, а тот смотрит на меня каким-то печальным и отчаянным взглядом. У него густые волосы цвета сумрачного неба, и волосами покрыты руки. Как-то я спросил у отца, мол, когда вырасту, стану ли похожим на ямиса? У них красивые волосы на теле. А отец как рявкнет на меня! Чтоб не смел такую чушь произносить. Я, мол-де человек. Человеком и останусь.

Мама всё так же сидит и водит кисточкой по холсту. Порой мне кажется, у нее глаза на затылке, потому что, как бы тихо я ни старался прокрасться в каюту, она всегда это замечает.

Почистите зубы и марш в постель, молодой человек! приказывает она и даже не оборачивается.

На корабле была своя школа. Но я был еще слишком мал, хотя тот факт, что уже умел считать до пяти, давал мне повод гордиться собой. Отец мой работал механиком. Следил за тем, чтобы воздушные весла исправно несли наш кораблю по волнам свежего холодного неба. Мама рисовала портреты островитян на борту. Но я редко оставался один.

Сижу в каюте с Кики Рос. Она йоинг, у нее красивое длинное тело, руки доходят прямо до колен, кожа такая тонкая, что под нею видны все жилки. Лицо тоже длинное, зато какие огромные глаза! Они тоже как будто прозрачные, бледно-васильковые. Я иногда всматриваюсь в них и вижу далекие просторы. Те, что находятся выше неба. Говорят, там бесконечность, и звезды мерцают, как жемчуга.

Кики Рос молчалива, как и большинство йоингов, но очень умна. Она знает ответы на все вопросы. Ей уже семнадцать лет, а это значит, скоро ее жизнь закончится. Их век мал по сравнению с людским. Вот ровно во столько раз меньше, сколько я знаю цифр. Пять. Поэтому Кики Рос по меркам йоингов уже очень стара. Но не для меня. Я знаю, как выглядят старики, их совсем мало на корабле, но они есть. А йоинги никогда такими не бывают. Думаю, люди немножко завидуют им в этом, потому и подтрунивают частенько. А еще йоингам не нужно учиться, знания передаются им по наследству вместе с кровью нежного бирюзового оттенка. Это тоже предмет зависти. Только об этом никто напрямую не говорит. Вот мне предстоит еще узнать много цифр, а Кики Рос знала их с рождения.

Кики Рос, говорю я, сколько цифр ты знаешь?

А сколько их бывает? спрашивает она, поднимая глаза от книги.

Я пожимаю плечами:

Очень много, отвечаю.

Вот столько и знаю.

Рот у нее очень узкий, и я никогда не видел, как она смеется.

У йоингов есть только один шанс найти пару и завести потомство, но Кики Рос уже четыре года на корабле и мечтает только об одном найти новую землю. Как и все мы.

И вот, казалось бы, когда надежда стала лишь призрачным отблеском воды на горизонте, смотрящий вдаль вдруг закричал: «Земля!».

Для меня слово это значило не больше, чем цифры, которые шли после пяти. Что-то мифическое и пока мною не открытое. Просто загадка, которую я должен постичь. Слово из пяти букв. Но тот огонь, загоревшийся в глазах матери и отца, невозможно стереть из памяти, нельзя написать на холсте, сыграть по нотам.

Мама хлопает в ладоши и глубоко дышит, никогда ее такой не видел. Она слегка подпрыгивает на месте, и ее тонкие ноги касаются земли, издавая стук, словно биение сердца. Снова и снова. Отец хватается за одежду, мечется по каюте, как будто хочет надеть свой лучший праздничный костюм. Я пытаюсь понять их, но не могу. Эти перемены вдруг врываются в мою жизнь и делают меня слабым и растерянным. Слезы подкатывают к горлу, и вот я уже не в силах их сдержать. Начинаю хныкать всё сильнее и громче. Мама подбегает ко мне и обнимает.

Не бойся, малыш, не бойся! Может быть, мы нашли новый дом, понимаешь?

Я, конечно же, киваю, но ничего не понимаю. Корабль мой единственный дом.

И тут теперь суматоха. Этросцы снуют хаотично туда-сюда, я пытаюсь отыскать глазами Кики Рос, но ее нигде нет. Капитан корабля, большой мурит, объявляет, что мы прибываем на остров. Все должны приготовиться к высадке. Возможно, остров населен.

Мы стоим на носу судна, мама крепко прижимает меня к груди. Остров, необыкновенно красивый, парит в голубой пустоте. Я ловлю запах, незнакомый мне до сего дня. Это зелень и полевые цветы, про которые так много говорила мне мама. Корни острова спускаются далеко-далеко вниз, теряются в белой дымке глубины. Там, внизу, есть другие острова, пригодные для жизни других народов. А мы движемся к этой зеленой душистой глыбе. Теперь моя жизнь никогда не будет прежней.

Весла медленно черпают воздух. Как мучительно долго тянется время! Всё ближе и ближе…

Я отсчитываю пять. Несколько раз.

Капитан оказался прав. Остров был обитаем, и наш корабль тотчас же был взят в оцепление местным народом. Нас сковали странным прозрачным куполом, казавшимся мне прекрасной радугой. За купол нельзя было заступить, нельзя выйти из него. Вот так свобода оказалась ловушкой. Огонь в глазах этросцев тут же погас.

Народ острова был удивительно похож на нас, этросцев-людей. Только облачение было совсем другое. Все, как один, они были одеты в белые ткани, развевавшиеся при малейшем дуновении ветра. Они походили на плотное облако. Мы глядели друг на друга испуганными лицами.

Капитан мурит Лукас на всех доступных ему языках пытался донести, что мы, народ, гонимый войной, пришли с миром. Готовы работать, не покладая рук, и жить по правилам здешнего общества.

Люди нового острова долго совещались, пока один из них не выступил вперед и громко заявил на близком, родственном нам языке:

Народ острова Этрос! Наш остров просторен и мог бы приютить вас. Но мы не знаем, правда ли вы пришли с миром. Мы не знаем ваших обычаев и традиций. Мы не знаем, похожи ли вы на нас. Мы будем долго совещаться и решать. А до тех пор мы просим вас предоставить нам графическую информацию о вашем народе и знаниях! Мы даем вам на это пять дней. В случае неповиновения мы вынуждены будем оставить вас под куполом.

Закончив, мужчина острова Муиш снова слился с толпой народа в белых одеждах. Мы не нравились им. Мы были чужими.

Ясмин! кричит капитан моей маме. Ты художница! Нарисуй то, что они хотят.

Мама выпускает меня из рук, и пространство вокруг вроде бы становится больше. Это люди расступились, уставившись на маму. Она такого никак не ожидала, но миссия эта ей явно льстит.

Глаза Кики Рос совсем потускнели, она сидит возле меня, пока я напеваю себе что-то под нос и вожу карандашом по бумаге. Рисую деревья, которые увидел на острове Муиш. Мама тем временем рисует этросцев и их быт. Она сосредоточена, на ней лежит большая ответственность. До этого она рисовала только портреты.

Почему ты такая грустная? спрашиваю я Кики Рос. Моя жизнь ровным счетом никак не изменилась.

Кики опускает веки, огромные веки, и вздыхает:

Это не наша земля. Нельзя вот так приходить на чужую землю.

Мама слышит этот отчаянный шепот и строго глядит на мою няньку. Та каким-то странным сверхъестественным образом чувствует это и стыдливо отворачивается. Я ничего не понимаю. Мне кажется, чем старше я становлюсь, тем запутаннее становится жизнь. Хотя все вокруг постоянно твердят: «Подрастешь узнаешь».

Я с гордостью показываю маме свой рисунок, а она мне свой. У меня вышла кучка кривых столбов с зелеными шапками. Это деревья. А вот, что вышло у мамы: два этросца-человека, мужчина и женщина, стоят, взявшись за руки. Они обнажены. Я четко вижу, как различаются они без одежды. Под ними изображение свиньи. Это пример того, что мы едим. А под свиньей формула воды. Вода это жизнь, это то, что нас питает. Таким образом, люди Муиша узнают, что мы такие же, как и они. Замечательная картина. Я смотрю на нее, открыв рот. Румянец заливает мое лицо, когда я перевожу взгляд на свои кривые деревья.

Мама ловит мое настроение и, улыбаясь, треплет волосы:

Ничего, Стэфано! Ты еще научишься всему.

Она горда своей работой и уносит ее капитану. Теперь капитан Лукас отправит изображение работы на Этрос, главнокомандующему, чтобы тот одобрил ее.

На Этросе, как водится, много командующих, и все они тоже совещаются. Утром я поднимаюсь на палубу вместе с Кики Рос. Я держу ее за длинные пальцы. Очень душно, под купол не проникает ветер. Я тут же становлюсь мокрым, как будто принимал ванну. Слабость накрывает нас с Кики, и мы садимся на скамейку.

Почему нельзя приходить на чужую землю? спрашиваю я.

А она делает вид, что ничего не расслышала. Хотя я знаю эти ее штучки. Не хочет говорить. Ну, и ладно.

Мама получает выговор с Этроса. Вожди недовольны, цензура в ярости, капитана сотрясает отчаяние!

Перерисуй! Делай, как они хотят! Или нам… Лукас проводит пальцем по толстой шее.

У него смуглая кожа с татуировками, как у многих муритов. Он очень красив, но кричит слишком громко. Зато умный, раз ведет корабль.

Мама заливается слезами, отец успокаивает ее. Теперь весла не работают, так что и у него работы нет. Он и его приятели слоняются по палубе, как и другие этросцы. Ямисам приходится несладко. Они трудоголики. Им всегда надо что-то делать. Думаю, поэтому про них придумывают всякие шутки. Их пригнали на Этрос когда-то, чтобы работа ладилась лучше и быстрее. И вот мы все теперь здесь. На корабле под странным куполом, взятые в плен чужим народом.

Капитан передает послание с родного острова: «Мы недовольны, что люди изображены в открытом сраме! Это неприлично! Неужто не нашлось краски, чтоб нарисовать им платья?».

Мама яростно хлопает в ладоши. Не так, как я, когда дурачусь, а отчаянно.

А как же муиши поймут, какие мы, а? А вдруг у нас под одеждой чешуя? Или перья? А?

Делай, что велено, Ясмин, говорит Лукас. А там поглядим.

Мама рисует, я рисую. Мы обливаемся потом. Кики Рос обмахивает нас большим веером, который она смастерила. Она не обязана делать это, но жалость ее и сочувствие безграничны. Хотя и самой ей несладко.

Мама яростно разбрасывает краску по бумаге и бубнит себе под нос взрослые неприличности, которые мне повторять нельзя. Я и смысла не понимаю, но так, на всякий случай, кое-что мотаю на свой мелкий ус. Потом когда-нибудь пригодится.

Мама «одела» людей на картинке и внимательно рассматривает. Теперь уж картина ей так не нравится. Очень плохо, когда творцу не нравится его творение. Часы в каюте издают мерное тиканье. Но теперь, кажется, они стали ходить громче, а время стало тягучим и липким, как варенье из розовых лепестков.

Мама, как заведенная, отмеряет шагами каюту. Я и ночью слышу, как она встает с постели и топчется. А потом тяжелые шаги отца. Они не произносят ни слова, чтобы не разбудить меня. Еще один мучительно долгий день прошел. Тревога на корабле нарастает.

Наконец, капитан врывается в каюту, весь в поту, угрюмый, как кот моего корабельного приятеля Августа, тоже пятилетнего мальчишки. Он, капитан, хватает руками волосы и тянет их изо всей силы. Это не на шутку пугает меня, и я прячусь за отца.

Святые заступники муритов! Мы пропали!

Что на этот раз? мама едва не падает без чувств.

Не нравится им, что на картинке только люди! Мол, неэтично это! Вот что!

Мама-таки падает в кресло, схватившись за сердце. Отец подбегает к ней и падает на колени, берет нежно за руку и успокаивает.

Ну-ну, тише! говорит он.

Какая разница, дорогой Томас? обращается она к отцу. Какая теперь разница, когда мы в плену под этим куполом? Голые ли они, волосатые? А?

Капитан подходит и вкрадчиво вполголоса говорит:

Просто нарисуй одного из них муритом, ямисом или… он указывает на мою няньку. Просто руки длиннее нарисуй и делов-то!

Вы только подумайте, рычит отец. У них там земля выжжена, мы тут в плену, а они о чувствах пекутся.

Так и началась война, внезапно пропела Кики Рос. Огромные глаза устремлены куда-то вдаль. Надо бы печься об общем, а они об отличиях…

И слова у нее выходили все как бы без ударения. Словно корабль остановил весла и парит в пространстве, ни туда, ни сюда.

Мама дорисовала руки подлиннее, а мужчине волос побольше, как у ямиса. Ходит теперь весь день по каюте и жует кисточку. Я совсем ослаб, пить хочется каждые пять минут. Мы, когда плыли в небе, запасы воды пополняли дождем и туманом. А теперь мы под куполом, и запасы иссякают неумолимо.

Скажи, Стэфано, в отчаянии обращается ко мне мама. Что им может еще не понравится?

Это такая честь для меня. Я подхожу к картине и с интересом рассматриваю ее. Что может прийти мне в голову, если я даже не знаю порядков на Этросе? Да и не знаю, что такое война. Видел однажды, как в трактире подрались два ямиса, на этом всё.

А нарисуй, откуда берутся дети?

Мама прищуривает глаза и улыбается. И от этой улыбки мне вроде лучше стало.

Хитрец! Попозже всё узнаешь, отвечает мама лукаво.

Только однажды на корабле случилась зима. В поисках острова для жизни мы поднялись слишком высоко. Туда, где облака таинственным образом превращают воду в кусочки льда, а затем извергают их, как ненужную магию. И корабль покрылся снегом. Мы с Августом смотрели на это холодное белое полотно и жмурились от боли. И всё же были счастливы: хоть какие-то перемены в жизни.

Я подхожу к самому куполу на форштевне и всматриваюсь в зеленые долины острова, пытаясь увидеть там, может быть, снег. Почему я грежу о снеге сейчас? Наверное, потому, что мне очень-очень жарко. Капельки пота стекают по лбу, скатываются прямо в глаза. Я ощупываю купол, он похож на стекло. Закрываю глаза и представляю, будто бы это лед. Прислоняюсь лбом к нему, совсем не думая, что это может быть опасно. Так мне становится легче. Может, через какие-то маленькие-маленькие поры в этом «стекле» воздух всё же проникает на корабль.

И вдруг я слышу мерное постукивание. Оно доносится до меня откуда-то издалека. А затем всё ближе и ближе… Тотчас же я открываю глаза и вижу перед собою девчонку. Маленькую, растрепанную, с ободранными коленками. Белая одежда испачкана. Она улыбается своей «дырявой» улыбкой и указывает пальчиком на меня. Это она стучала по стеклу. Девчонок я не люблю. Детей на корабле не так уж много, а девчонки все старше нас с Августом. Но эта не больше моего. А двух верхних зубов у нее уже нет. Я жду-не дождусь того момента, когда мои молочные зубы выпадут. Тогда я стану взрослым.

Девчонка машет мне рукой, а ее светлые волосы развеваются на ветру. Там есть ветер, а здесь нет. Она почесала ногу и снова постучала по куполу. И снова зовет меня играть. Я озираюсь по сторонам, вроде пытаюсь найти выход. Может быть, вверху? Но как я туда доберусь? И как я слезу на другой стороне? Девчонка, так и не дождавшись меня, убегает, а я вижу, будто во сне, как сверкают ее белые носочки.

Еще один день прожит. Я с жадностью добываю последнюю каплю воды, что осталась на дне фарфоровой кружки. Капитан сообщает этросцам, что третий графический вариант отклонен. На этот раз он не кричит, не рвет на себе волосы.

Некоторые этросцы возмущены… начинает он.

Да? наиграно спрашивает мама. Неужели?

Не все едят, Лукас шепчет и растягивает слова, мясо.

Ничего такого в этом слове нет. Есть сейчас совсем не хочется. Только пить. Всегда пить.

И что? спрашивает отец.

Они просят убрать свинью.

Мама прыскает со смеху. За ней начинает смеяться отец. И даже губы Кики Рос немного расходятся. Не понимаю, что с той свиньи? Кому от нее плохо? В прошлом году меня заставили выпить кружку парного молока. Вот, где была гадость! Но что же мне теперь коров не видеть?

Нарисовать кочан капусты прикажете, капитан? спрашивает мама.

Да хоть репу, Ясмин!

Тут подскакивает отец и хватает капитана за локоть. Мне кажется, что рука у капитана как-то высохла, стала маленькой.

Нельзя ли как-то обойти это? спрашивает отец в полголоса.

Обойти что?

Совет Этроса.

Лукас в ужасе смотрит на отца, а затем срывается с места. Вот и ответ.

Мама полулежит в кресле и обмахивает себя полотенцем.

Сколько ты уже знаешь цифр, Стэфано?

Еще пять, еле ворочая языком, отвечаю.

Ровно столько понадобится секунд муишам, чтобы уничтожить нас.

Она тяжело вздыхает, и я слышу, как что-то свистит в ее груди.

Ночью мы спали на полу. Так немного прохладнее. Отец сказал это потому, что снизу собирается холодок. И всё же я во тьме перебрался на свою высокую кровать. Не хотел забирать много холода, чтобы родителям было легче.

Утром мы с мамой поднимаемся на палубу. В глаза бьет яркий свет. Я даже немного вскрикиваю. Утром мне всегда становится лучше. Но корабельные жители как-то странно глядят на нас, и я, чувствуя эти взгляды, прячусь за маминой юбкой. Она из фатина, легкая ткань ласкает мою кожу, как розовый лепесток. Мама тоже выращивает розы. Но теперь они совсем зачахли.

Ты захотела погубить нас? кто-то кричит из толпы. И толпа подхватывает это чудовищное предположение.

Дай мне уже краски, я сама всё нарисую! кричит обезумевшая старуха-ямис. Глаза горят желтой яростью.

Кто-то толкает маму в плечо. Никогда я такого не видел.

Ведьма!

Мама шепчет что-то Кики Рос, и та берет меня за руку и уводит. Я упираюсь руками и ногами, реву, как звереныш, но моя нянька непреклонна. Я хочу защитить маму, я покажу им всем!

В каюте Кики успокаивает меня. Гнев сменяется слезами отчаяния. Я кажусь самому себе таким маленьким и незначительным. Спрашиваю у Кики, что там случилось? Почему они так злы? Она по обыкновению глубоко вздыхает и отвечает:

Если бы мы только могли обуздать наши страхи, мы бы заполнили мир цветами.

В который раз она говорит загадками. Только загадками. Йоинги знают многое, но только не то, как обуздать страхи. При этом мне чудится, что страх это дикий непокорный зверь, как в книгах. Вот вроде буйвола. А обуздать, значит, сесть на него сверху и держаться крепко, что есть силы. А если уж он вырвется, то пиши пропало. Всё затопчет. Всех с ног собьет.

Я снова рвусь из каюты. Кики Рос приказывает мне сидеть на полу тихо и рисовать. Вот тебе карандаши и бумага. Она не говорит этого, просто делает. Просто смотрит. И я рисую, ломая карандаши.

Мама дорисовала рядом со свиньей зеленую капусту. А потом долго-долго смеялась. Я думал, что она повредилась головой. Хотя в такой духоте и неудивительно. Мне тоже нехорошо совсем. Я вскакиваю и начинаю громко топать, прыгать на рисунках, ломать всё и крушить. Мама замолкает и начинает успокаивать меня. Кики Рос гладит по голове, и я истошно извергаю:

Не трогай меня, ты… длиннорукая!

В каюте повисает жуткая тишина. Что-то надломилось в нашем маленьком уютном мирке. Что-то ушло безвозвратно. Может быть, это и есть война.

Пятый день. Пятый день приходит на рассвете. Стучит в каждую деревянную дверь на корабле. Царапает своими коготками половицы. Пробирается сквозь сумрак в наши сны.

Капитан падает на колени без сил. Он словно молит маму о прощении. Но другие так не поступают. Другие в ярости хватают ее за руки, рвут на ней платье, оставляют синяки. Отец обессилен. А капитан плачет, как малое дитя:

Они хотят… Промеж людей и свиней… Чтоб ты нарисовала силу этросцев.

Мама кутает тело в простыни, чтобы не было видно ссадин. А капитан всё причитает и дергает ее за подол.

Это последнее, Ясмин. Мы еще успеем.

Какая сила этросцев? хрипло произносит она.

Я уткнулся носом в бумажку и рисую. Кики Рос сегодня не пришла. Я ее обидел, и теперь хочу нарисовать ей открытку. Нарисую двух людей, которые держатся за руки. Это символ дружбы. И еще нарисую розу, подобно той, что мама выращивала. Это символ любви. Только я не умею рисовать хорошо.

Оружие, одними только губами произносит капитан Лукас.

Отец спит. Он мало пьет и почти ничего не ест. Отдает всё нам с мамой. Я рисую палочки и закорючки. Это мало похоже на художества.

Да вы рехнулись, хрипит мама. Они не пустят нас на остров с таким приветствием.

Такой приказ. Что я могу?

Мне как изобразить? Быть может, разорванным на кусочки телом?

Нет! Формулой. Формулой. Чтобы они знали, что у нас есть сила.

И говорит он так жалобно, почти скулит.

Ступаем на чужую землю и показываем силу, мама смотрит на отца, но тот лишь мерно дышит, видит сны. Стало быть, голый срам это стыдно. А написать «силу» не стыдно.

Что ты такое говоришь? Мы, вероятно, слишком много времени провели на корабле, вдали от земли, Ясмин, и позабыли о долге и морали!

Он встал с колен и теперь тычет пальцем перед мамой, как будто она непослушный ребенок. Она сидит. А мне нужно поскорее отыскать Кики Рос.

Ну, хочешь, я и сам допишу их! взрывается капитан.

Ах, нет уж! вскакивает мама и хватает размалеванную картину. Смотрите, капитан! Нет тут места между человеком и свиньей! Нет!

Отдайте же!

Когда вам так угодно, рисуйте свои картинки! А с меня хватит!

Она берет банку алой, словно кровь, краски и разливает по холсту. Краска заливает всё. Каюта наполняется приятным сладковато-медным запахом, похожим на кровь.

Ты погубишь нас, Ясмин! взрывается капитан.

Я? материнские глаза пылают.

А я срываюсь с места и бегу по палубе, чтобы найти Кики Рос. Народ рассыпается передо мною, как горошины из стручков. Порой дорогу мне преграждают тела. Я думаю, это просто спящие этросцы, уставшие, измученные безнадегой. На нижней палубе я кричу, что есть силы:

Кики Рос! Кики Рос!

Группки йоингов шепчутся за моей спиной мол-де, смотрите, сын непутевой художницы. Это по ее вине мы тут заперты. Под этим куполом, на этом острове. Но слова эти растворяются в воздухе, не достигая моих ушей. И всё же прилипают ко мне, как грязь. Ими пропахла моя одежда и тело. И потом только, спустя годы, я почую этот запах злости и отчаяния.

Кики Рос выбегает, ее платье шелестит, как парус. Я протягиваю ей открытку, но не смею смотреть в глаза: так мне стыдно.

Стэфано, зачем ты здесь? тихо спрашивает она.

Ее длинные руки берут бумагу, а она сама даже не наклоняется.

Мама больше не рисует, говорю я одними лишь губами, чтобы меня никто не услышал.

Кики подносит пальцы ко рту, а глаза со звездами горят в страхе.

А это? спрашивает она и тычет мне в нос открыткой.

На ней люди всего лишь палочки и черточки, но всё же люди…

И тут же нянька берет меня за руку и тянет наверх. Мы бежим, переступая через корабельный народ. Духота испепеляет. Люди недовольны. Слабыми голосами они говорят, что уж лучше всю жизнь томиться на корабле, чем жить с таким неприветливым народом на этом острове. Я совсем запутался в оттенках злобы. Ведь это на Этросе не принимали мамины «открытки».

Мы взбегаем на нос. Это место на корабле ближе всего к острову. Здесь порою мне кажется, я слышу здешние запахи. Не корабельные, а запахи земли, о которой помню лишь во снах.

Кики Рос бьет в купол, требуя взять «приветствие» этросцев. Но, кажется мне, у моей няньки спутались мысли. Ведь «приветствие» лежит в каюте, залитое краской, а рядом с ним капитан шлеп проклятия моей матери и всему ее роду.

Несколько солдат Муиша обступают наше пристанище. Один из них, высокий, смуглый и угловатый, достает инструмент, похожий на сдвоенные ножи, которыми женщины корабля разрезали ткани для платьев. И теперь он этими ножами разрезает «ткань» купола. Ведет ими в невидимом глазу пространстве, обводит кругом, а рука слегка подрагивает. Еще пять секунд, и я чувствую, как жгучий чистый воздух наполняет мои легкие. Какое это было блаженство. На мгновение мне показалось, что я лишился рассудка. Но длинные руки Кики Рос подхватили меня, и тут же я пришел в себя.

На открытке люди в виде кривых палочек, а сверху круги вместо голов, как леденцы. Роза тоже всего лишь примитивный силуэт. Открытка назначалась для няньки, а она отдала ее чужакам на этом острове, не спросив разрешения капитана.

Человек Муиша всматривается в картинку и улыбается. Отходит от купола и становится спиной. Мы не смеем сделать ни шагу. Солдаты обступают человека со всех сторон, а где-то вдалеке я вижу знакомую мне девчонку с расцарапанными коленками. Она снова машет и прячется за деревом. Солдаты что-то громко обсуждают. Их язык похож на наш, но всё же отличается. Так я мог бы говорить в два года. Какая-то тарабарщина, в которой я мельком улавливаю знакомые слова. И всё же…

Купол исчезает. Видно, главнокомандующий нажал какую-то волшебную кнопку, и мы оказались во сласти свежего ветра, пригнавшего с собою неведомые мне запахи. И тут впервые за пять лет своей жизни я понял: как хочется мне дышать! Ничего так больше не хочется. Как жаль, что делаем мы это так бездумно и легкомысленно. Как здорово просто жить! Не хочу больше корабля, не хочу шелеста парусов по ночам, не хочу слушать о том, кем я должен стать. Хочу просто жить.

Этросцы, всё еще шокированные, оглядываются не в силах пошевелиться. Мама разрывает толпу и хватает меня за руку. В глазах лишь немой вопрос: «Что случилось? Что же произошло?» За меня ответ держит Кики Рос. Она знает, что сказать. А мои мысли путаются, как корабельные узлы.

Я ступаю на землю, и люди, йоинги, муриты, ямисы осторожно делают то же. Сейчас никто уже не смотрит на маму, хотя совсем недавно ее порицали, царапали и толкали. Теперь злые чары будто больше не действуют. Капитан мурит Лукас не выходит. Он останется на своем корабле вечно. Он говорит:

Народ Этроса! Вы нашли новый дом! Обретите в нем покой и счастье! Я же останусь на корабле и буду держать связь с нашим бывшим домом, чтобы вас не нашли!

Я не понял ни слова из этой пламенной речи. Одним лишь взглядом в большие круглые глаза Кики Рос я даю ей повод сказать:

Капитан не допустит сюда больше этросцев.

И точка. И больше ни слова. Для меня Этрос был легендой, растворенной в глубинах неба, в долгих минутах ожидания. Легендой он и остался, став нам врагом. На корабле осталась и мама. Она шепнула тогда Кики Рос: «Позаботься о Стэфано, а я останусь на корабле с моим любимым мужем…».

Спустя реки слез, что я оставил на новом острове, корабль окаменел и стал настоящим мифом Муиша. И легенда острова Муиш звучала так: «Меж людей и свиней». Ведь мы, этросцы, рассказали о пяти картинках. И рассказ этот передавался из уст в уста. И теперь уже сложно понять, где правда, а где вымысел.

Мы с девчонкой, что махала мне рукой, приходим к окаменевшему кораблю каждый год и кладем цветы. Да еще картинку. А на ней палочки и кружочки, как будто бы это люди, а розы расцветают алым цветом разлитой по бумаге краски.

0
00:30
346
Анна Неделина №2

Достойные внимания