Синдром занавешенных окон

Автор:
Саша Нефертити
Синдром занавешенных окон
Работа №20
  • Опубликовано на Дзен

Он сначала огляделся – было видно, что ему непривычно и неловко здесь: светлый кабинет, кресло, грамоты в рамочках. Прищурился, сглотнул, глядя на окно, опустил глаза в пол. Потом глянул искоса, снова возвращаясь к полоскам паркета. Вошёл – грузный, лысоватый, немного забавный. Правая рука загребает чуть сильнее. Серо-коричневый костюм уже поношен и стал удобным, но сидит всё также со складочками, сколько ни гладь его. Долго приноравливался, затем ухнул в кресло. Испугался скрипа, устраивался осторожно, чтобы снова не вышло звуков. Смущённо положил руки на подлокотники. Пальцы – рабочие, мясистые и тёмные в складках. Обручальное кольцо такое давнее, что «вросло» в палец, образовав незапланированную талию у нижней фаланги.

- Здравствуйте, доктор. Да, и я рад познакомиться. Можно сразу шторы задёрнуть? И жалюзи, и шторы, пожалуйста. Так спокойнее. Ну, конечно, всё очевидно. С такими, как я – сразу. Ну, такие уж, вот, мы, ага. Какое кресло у вас уютное. Можно вот эту штуку опустить? А подголовник чуть поднять? Вот, совсем хорошо, да. Как я сегодня себя ощущаю? Да, обычно. Нормально всё, температура средняя. Да, я про душевную, конечно. Рассказывать? С чего всё началось? Да, если бы знать, оно всё как-то постепенно… То есть, с новостей, конечно. С этого, вот, рассказа про новые Лучи Поиска, про полное отсутствие жизни во Вселенной. Ну, я не скажу, что я что-то тогда почувствовал. Скорее, было странно и любопытно: а что, совсем никого нет? А если плохо посмотрели? А что там есть? Ну, планеты же, звёзды, ага? То есть, постоянно говорили про новые открытия, про стремительно нарастающую карту неба, про состав планет. И этого было так много, что в новостях, я смотрю, это стало отодвигаться. Сначала – в главной новости, потом – в топе, потом всё дальше, дальше, пока до концовки в два предложения не долезло. «В галактике какой-то-там открыто двадцать новых звезд и восемьсот планет, они ждут своих названий». А потом начали рассказывать о том, что ученые увольняются. То есть, сначала не рассказывали, но всё это было в интернете в скандальных новостях, потом – в новостях по телевизору, но в какое-то время телевидение сменило тему, а всё ушло снова в сеть, в политические передачи. Ну, я их, не то, чтобы смотрю, но заголовки всплывают же? Ну, реклама, когда сериалы, например, смотришь. Вы смотрите? Я, вот «Ипподром Юхансона» люблю. Раньше фантастику смотрел, а теперь, сами понимаете… А в «Ипподроме» всё просто, понятно, семья, лошадки.. Там такое…

А, про учёных? Ну, я ещё подумал, а чего они увольняются? Ну, нет там никого, но планеты, же всё равно, разные и интересные? Состав, как крутятся. Хотя, с кем-нибудь было бы, конечно, интереснее крутиться, вот, да. Но, всё равно же, можно работать? И зарплату никто не отнимал.

А потом… Потом всё началось в церкви. То есть, почти сразу началось. Да, верующий. Ну, как, сейчас уже всё сложно как-то. По идее там, конечно, либо Господь и небесные ангелы, либо зелёные человечки и шестиногие зверюшки, но как-то, как второе пропало, так и что с первым – непонятно. Хотя, в Библии-то говорится, что Господь только здесь нас сотворил. Ну, в общем, в церкви я с рождения, всё привычно. У нас там уютно, соседи, скамеечки, пастор хороший, вдохновляющий. После службы всегда можно со знакомыми поговорить о новостях. И все такие, ровные были, ну, знаете. Одни больше верили, другие – по дружбе и привычке, но всё равно верили. А тут какое-то сумасшествие началось. Когда новости про Лучи пошли, столько народу незнакомого появилось, и все как чокнутые, молятся, за пастором повторяют, глаза горят. То, что так истово верят – хорошо, только как-то нервозно, по-сумасшедшему. Без доброты к ближнему, если понимаете о чём я. После службы не про жизнь и новости, а, как будто продолжение проповеди читают, чуть что – доказывают, в Библию тычут. И спорят всё время, спорят, вспыхивают, прямо. Фанатики, в общем. Причём, совершенно новые, недавно пришедшие. Столько людей готовятся к крещению, что, бывает, очереди в комнаты. А старые – куда-то пропадать начали. Не знаю куда. Встретишь потом в городе, как дела спросишь, а они: «Ну, так, нормально. Нет, что-то в церковь не дойти никак, дела. Скоро – обязательно!» - и всё равно не приходят. Ну, и я, вот, тоже перестал ходить. Не то стало с этими новенькими. Да и странно. Подумал, Богу, если что, я как-нибудь объясню своё отсутствие.

Ну, а после стали окна занавешивать. То есть, не все, конечно, но как-то всё больше, больше. На работе как у вас – к жалюзи шторы добавили. В гостях – частенько. На вечеринку придёшь, там рано или поздно кто-то войдёт и попросит задёрнуть шторы.

Ну, и вот, Ингмар, конечно… Друг мой, с четырнадцатого этажа. Мы – со второго, а он – с четырнадцатого. Вы потом, наверное, скажете, что это смерть Ингмара так повлияла. И жена так говорила. То есть, самоубийц вокруг было немерено, опять же новости старались с цифрами, да и среди знакомых то тут, то там. Частенько по городу скорые стояли, куда мешки заносили. И я даже видел одного, с лестницы снаружи дома он шагнул. Далековато, но звук был слышен. Как яйцо над сковородкой разбили. Большое такое яйцо. Но Ингмар - это же Ингмар, да? Я пришёл на День рождения к его девушке, к Айрин. Он позже вошёл. И сразу про шторы. Ну, это у него давно уже началось. Но, вот, в тот вечер он сам не свой был. Всё сидел тихо и улыбался, улыбался так странно. Словно за зубами во рту держал что-то. Я уже говорю ему: «Ну, ты чего?» А он: «Да, нормально всё. Только уж очень противно, знаешь. Смотришь в окно, а там, сверху – пустота. Нет там ничего за облаками. Что-то есть, а кого-то нет. Это так противно – пус-то-ти-щща!»

Так по слогам и произнёс: «пу-сто-ти-щща».

«Такая страшная, как будто живая, только страшно от того, что неживая. Совсем никакая. И нету ничего у нас впереди, у меня, у тебя, вроде, что-то есть, а у всех нас вместе – нету. Зря всё это. Мы – зря! Мы фильмы сколько смотрели про это, книги читали? А они – тоже зря». Я успокаивать его принялся, что-то про Айрин, про работу говорить. Про то, что мы через месяц в Норвегию хотели поехать, порыбачить, рассказывал, как лодку возьмём, какая тишина будет вокруг. Он кивал и всё улыбался, а глаза как не его были. Как теннисные шарики со зрачками.

А ночью он тоже из окна вышел, со своего четырнадцатого. Я не знаю, как они все из окон выходят, это же шторы надо раздвинуть, ага? Или они как-то мимо штор выскальзывают, в щёлочку, что ли?

Ну, и с утра к нам прибегает Айрин, истерика у неё, кричит, плачет. «Ингмар выкинулся, выкинулся! Голова разбита, вся. Мозги, мозги, там даже на клумбе! И рука – вот так вот у него рука!» и показывает - как.

У неё ещё акцент этот английский, такой смешной. То есть, тогда нам не смешно, конечно, было, страшно. Я не пошёл смотреть, мы с женой сразу скорую вызвали. Они очень быстро приехали. Точнее, не скорая, а… как служба называется, которая мёртвых увозит? Вот они Ингмара увезли, всё убрали... Наверное, и мозги с клумбы. Я теперь жалею, что не пошёл, может, легче было бы. А так – воображение хуже, да как вспомню этот крик Айрин «мозги» с её акцентом. Всё это теперь внутри так и крутится.

Ингмара мы похоронили, Айрин к себе уехала. Она ж из Харлоу, вот туда и уехала, ага. Вроде, всё наладилось у неё.

А я после похорон лежал в темноте, и не заснуть мне было. И я всё думал, почему он так сделал, почему не пришёл ко мне. И вспоминал, что он про фильмы говорил. И я понял, что он прав, что всех этих фильмов не будет. Никто к нам не прилетит. Ни с тремя глазами, ни с щупальцами, ни с крыльями, ни с рогами. И с бластерами нас не будут нападать. И с лазерами – тоже. И никакой межгалактической любви и космических принцесс в обтягивающих трико. И никаких путешествий, вот этих дальних полётов сквозь чёрные дыры. И красивых слов: «Капитан, наши системы отказывают!» «Включай сверхсветовую, нырнём в подпространство!» Ничего этого. Землю уже полностью исследовали, всё, что остаётся – это в себе копаться, в бактериях каких-нибудь, вот. А фильмы все врут. И книги тоже. Не специально, они же не знали, мечтали и придумывали. Но врали. И всё, что над нами – пустота с какими-нибудь камнями и газами. «Пус-то-ти-ща!» - как говорил Ингмар. А мечтать больше, в общем, и не о чем всем нам.

И я тогда, ночью, пошёл тихонько в кладовку. У меня там коробка стояла, ещё от мамы. Она в юности, когда в ходу диски оставались, кино всякое собирала. И начал смотреть, сколько же там фантастики. Вынимал, рассматривал обложки. А там – как раз вот всё: пришельцы, корабли, чёрные дыры. Пейзажи с двумя лунами. И я подумал, раз на эти луны смотреть некому, то зачем они? И такая злость меня тогда взяла, вы бы знали! Вот вы, наверное, доктор, совсем не злитесь, да? А мне уничтожить это всё захотелось, все эти фильмы, все эти придумки! Аж затопило этой злостью, жалостью к нам, к тому, что Ингмара не вернуть!

И я нашёл, там же, в кладовке, канистру с топливом, взял коробку с дисками и во двор вышел. У нас там барбекю стоит. Вот там-то я костёр и развёл. И стал в него фильмы кидать. По одному, по два, чтобы хорошо прогорало. Они пощёлкивают, плавятся, горят, пахнут жжёным пластиком – тот ещё запашок! Сначала злился, злился, а потом так жалко их стало. И то, что фильмы – мамины, и самих коробочек, принцесс в трико, кораблей, пришельцев на обложках. А остановиться не могу. Уже плачу, а всё в огонь их кидаю. Так, пока плакал, всё и сжёг. Ну, не всё. Два диска я на следующий день нашёл, я их уже просто выкинул. Сразу в мусорный пакет сунул, завязал его узлом, как будто они уже горелым воняли... И в контейнер вынес.

И всё.

Но в этот день оно и началось. Окна, шторы. Как у всех. Тошно. Днём ещё как-то ничего, но тоже так себе. А, вот, вечером – совсем тошно на небо из квартиры смотреть.

Я не знаю, почему на улице нормально. Я спрашивал – всем нормально. Наверное, на улице люди о другом думают, да? Как считаете? То есть, они идут куда-то, бегут, делают что-то. А дома – окно. С небом. Не знаю, почему так, может, вы мне объясните? Вы тоже пока не знаете? Ну, если узнаете – расскажите, мне, вот, интересно.

Жена сначала очень ворчала, говорила, что у нас темнота, что я с ума схожу. А сейчас, вот, привыкла. Вязать стала много. Торшер зажжёт, сидит под ним, и вяжет, вяжет. Как паучиха, прямо.

Ну, хоть ругаться перестала. Говорят, вязание успокаивает, ага.

Но, вот, поднимет на меня глаза от спиц, зыркнет. Как наблюдает. Вижу – думает что-то, волнуется. Я так прямо и спросил: «Ну, чего ты?». А она мне: «Боюсь я. Ингмар, вот, тоже сначала шторы закрывал, а потом – в окошко. Боюсь за тебя». Я ей отвечаю, что я нормальный, вон, и работаю, и дела мне не до чего нет. Только, что окна занавешены, да и всё. Но она всё равно: «Боюсь. Сходи к доктору!» Ну, я и решил сходить. Жену-то успокоить надо. Да и вы, наверное, уже много про это рассказать можете, ага?

А, время сегодня выходит? А что делать? Вот это пить? А что это? Ааа, ну, если от тревожности – тогда хорошо. Так жене и скажу, что тревожиться больше не буду. И она пусть не тревожится. Будем спокойные оба.

Через две недели? Хорошо.

Тогда ладно. Ладно.

Бывайте, доктор.

Доктор неторопливо проводил пациента до выхода и закрыл за ним дверь. Подошёл к столу, собирая бумаги на минуту замер, задумавшись. Потом встряхнулся и аккуратно сложил исписанные листы, постучал ими по столу, чтобы выровнять. Водрузив поверх них основательный блокнот, запер всё в сейф. Степенно снял халат, бережно повесил его на стул, огладил складочки. Остался в светлом свитере, из-под которого был виден воротничок бежевой рубашки, чистый даже сейчас, в конце рабочего дня. Задумался. Снова открыл сейф, добавил пару заметок в блокнот, закрыл уже окончательно. Подошёл к окну, чтобы отодвинуть шторы. Дёрнув половину, он вздрогнул, замер, напряжённо вглядываясь наверх.

Яркое закатное небо бугрилось облаками, переливалось через края крыш, подсвечивало стёкла окон и стеклянных фасадов. На самом верху уже набухала фиолетовая темнота, сквозь которую вот-вот должны были прорезаться первые звёзды. Впрочем, их не позволят увидеть городские прожекторы. Но где-то там, высоко, за пределами этих крыш, этих облаков и этой фиолетовой тьмы были холодные, совершенно пустые мёртвые звёзды, каменные планеты и газовые гиганты…

Судорожно, как обжёгшись, доктор убрал руку от ткани. И, так и не завершив дело, оставив узкую, порезанную жалюзи вдоль, слегка светившуюся в наступающих сумерках полосу окна, он, пятясь, вышел из кабинета.

Другие работы:
-1
11:11
482
19:19
-1
Сильно. Философские размышления о том, что будет, если отнять у людей мечту.
20:03 (отредактировано)
Задумка классная, было интересно. И форма в виде рассказа на приеме у психолога — тоже.
В первом абзаце: огляделся, глядя, глаза, глянул…
Не могу сказать, что сильно понравилось, но определенное послевкусие оставляет — за это плюс.
Комментарий удален
23:29
Сюжет мне напомнил сцены из фильма «Скайлайн». Для короткого рассказа очень хорошо.
22:50
Понравилось легкость изложения в разговорном стиле пациента с непринужденностью. У него свое суждение о религии, ярко показан недостаток веры, отсюда ощущение безысходности и страх.
Загрузка...
Маргарита Блинова

Достойные внимания