Алексей Ханыкин

Бродяга

Автор:
Евгений Сидоров
Бродяга
Работа №107. Дисквалификация
  • Опубликовано на Дзен

Пролог.

Город перестал дышать в полночь. Разом замерли сердца и погасли огни, остановилась даже вода в трубах. Птицы, звери и даже насекомые словно бы выключились по команде на минуту или две. Замерло все и вся.

Но вот двинулась клетка, затем другая, третья, возобновляя обмен веществ, и цепь событий понеслась лавиной, сплетаясь в хаос лихорадочных движений во тьме.

В полвторого ночи у ближайших холмов замелькали прожектора. Минуту спустя грянул гром и несколько десятков стальных цилиндров, пропахших порохом, упали на его улицы, разбрызгивая асфальт.

Ночь наполнилась гулом и гомоном, полным стенания и призрачных вздохов. Тени метались и плыли во мраке, игнорируя очертания и границы друг друга. Что-то хлопало и взрывалось, выпуская потоки пара и нечистот. Слова хора смешались с эхом радио и потоками белого шума. Билось стекло и трещала кладка кирпичей.

В три пятнадцать город был покрыт плотным слоем белого тумана, заполнившего всю долину между четырех холмов. Прожектора и осветительные ракеты взмывали вверх с их вершин, пронзая темноту и служа ему прутьями клетки.

В четыре, когда едва начало светать, из-под пушистого белого панциря тумана раздались щелчки взрывов и рычание дизелей. Они были столь яростны и отчетливы, что ни у кого из стоящих на холмах людей не было и грамма сомнений, что вскоре вереница тяжелых машин прорвет эту неестественную завесу и заблещет фарами у ворот.

Щелчки участились и туман взбурлил волнами, словно там, в его глубинах зашевелился целый город, вздымаясь вверх позвонками крыш. Затем, в небо взмыло что-то худое и разлапистое, на миг застыло над пушистым как плесень морем тумана, и, покачнувшись, рухнуло вниз.

Эхо плескалось в ночи минуту, другую, а потом Главнокомандующим был отдан приказ и в пять пятнадцать пара тяжелых самолетов разорвала тишину ожидания ревом своих турбин. Их брюха открылись, и красная мелкая пыль ровным слоем накрыла долину от края до края.

Взвесь смешалась с клочьями неизвестного вещества внизу, стала тяжелой, комковатой и осела на улицы траурным, погребальным белым саваном. Вдалеке забрезжил рассвет.

1.

Когда медиум явился на место было уже семь утра. Он шел тихо, едва шурша резиною по асфальту шоссе навстречу призрачному, размытому солнцу. Он не зажигал огней и не нёс чужих запахов, его наряд был чёрен как ночь и чопорен как священник. Медиум шел говорить с мертвецами и искать неприкаянные души.

Его сопровождали бабочки, мотыльки и стрекозы, что порхали вокруг осенними листьями и время от времени прятались внутри. По дороге, спереди и сзади, то и дело оглядываясь, бежала пара желтых собак.

На границе города он огляделся: позади колыхался прогретый солнцем зеленый ельник, махали красными флажками люди в белых костюмах и ползла на дорогу металлическая плита цвета хаки, спешно соединяясь с высоченным забором. Высоко над большим белым боксом командной ставки реял на ветру извечный звездно-полосатый флаг.

Медиум повернулся, едва слышно фыркнул, вздрогнул и тяжело вздохнул. Впереди была лишь присыпанная ледяной крупой стылая тишина и мертвая неизвестность.

Город в долине встретил его скрюченными ветвями облетевших тополей и вязов. От резкого перепада температур их стволы треснули и упавшие на землю ветки разлетелись вдребезги как фарфор. Трава на газонах замерла встревоженной белой щетиной, причудливыми усиками зависли высокие травы и цветы. Во многих местах асфальт лопнул, выпуская из трещин бурую, замершую пену. Бабочки и мотыльки, едва касаясь её, испуганно спешили прочь.

Было холодно, чертовски холодно, но медиум не выдыхал пара – это могло оскорбить мертвецов. А оскорбленные мертвецы – это всегда большие проблемы.

Сквозь дымку и дрожащий воздух на него взглянул первый дом - простой, незамысловатый двухэтажный белый коттедж с выбитой стенкой. Дощатый забор сломан – его огрызки торчат из земли словно выбитые зубы. Гараж разбит чем-то тяжелым, упавшим сверху. По нему, медленно ступая, осторожно крадется один из желтых псов.

Медиум ощупывает улицу, ощущает её даже в нулевой видимости и видит аккуратные грядки домов, словно закопанные в землю черепа великанов. Рога печных труб, перья антенн с бахромой ледяных кристаллов, вздутые изнутри гребни двускатных крыш.

Он постоял немного, думая подать голос, но опасения взяли верх, и он двинулся дальше. Долгое время единственным звуком, сопровождавшим его, были лишь треск бесконечно кружащих стрекоз и цокот псов по асфальту.

Чем дальше он шел, тем больше город рос ввысь, стремясь догнать и перегнать линии электропередач, обвить и встать на них как на костыли. Коробки частных домов сменились лопнувшими крышами магазинов и двускатными зданиями контор, на которых сквозь иней угадывалась рыжая чешуя кирпичей.

“Лучшая выпивка в штате!”, “лучшие пироги на севере!”, “лучшие танцы на сто миль!” – твердили билборды вокруг, стыдливо прикрывая перевернутые детские коляски, безжизненные манекены тел и разбросанные тут и там машины, завлекая его всё глубже и глубже в этот окоченевший труп.

2.

Он заметил спец-колонну на первой развязке. Издалека, в дымке, она напоминала жуткий военный монумент: пара тяжелых гусеничных машин с боевыми башнями и три внедорожника встали на дыбы, взбираясь вверх по груде тел.

Неестественно белые, они вырастали прямиком из пузырящегося пролома в асфальте и множеством рук хватались за борта, дверцы, колеса и траки. Окна и люки многих машин были открыты настежь и это заинтересовало его.

Повинуясь его зову из кустов тут же появился пёс, окруженный облаком невесомых бабочек. Он навострил уши и неуверенно завилял хвостом, переводя взгляд с машины на медиума и обратно. В воздухе стоял едва различимый, почти музыкальный цокот двигателя – передний танк стойко перенес удар морозом и все еще работал на холостом ходу. Танк ему однозначно не нравился, но хозяин отдал приказ и ждал результата.

Щелкал движок, шелестели шаги, трепетали крылья, хрустел лед – город и его мертвецы хранили невозмутимое спокойствие. Бабочки приблизились к броне, и заиграли над ее поверхностью в догонялки, пес принюхался, пытаясь уловить угрозу, но в который раз уловил лишь замороженный некроз. Все было тихо. Он сделал шаг и его бабочки сели на покрытую изморозью сталь. Медиум выждал секунду, другую - мир не рухнул, ничего не произошло.

В одноцветном мареве мелькнула яркая вспышка – стрекоза размером с колибри зависла перед его взором и заиграла узором воздушного танца, словно пчела в улье. Она показывала путь, оставляя в воздухе слабые светящиеся линии, видимые одному лишь медиуму. Цикл за циклом они складывались в карту, центром которой была яркая синяя звезда в самой высокой точке города, а красной – он сам. Стежок за стежком они собирались в единое целое – воздушную копию города, выстраивая ровный, красивый и прямой маршрут к…

Тихо скрипнула и пошатнулась туша тяжелого танка. Словно во сне, белые руки фигур, дрогнули и подломились, брызнув в стороны красной крошкой застывших капель. Передняя, самая тяжелая машина накренилась на бок, светя темным, парящим пятном на брюхе, и неестественно мягко, плавно рухнула на асфальт. Дизель дернулся словно старое, больное сердце, замер и намертво встал. Мертвый, застывший город проглотил даже легкие отголоски звуков.

Медиум отшатнулся - бабочки и мотыльки один за другим в ужасе юркнули в складки его мантии. Что-то завозилось там, под танком и толчками полезло на тротуар: бледное, расплывчатое, боязливо жмущееся к ускользающему теплу. Оно резко дернулось к машине, но было уже поздно – двигатель споро и безвозвратно остывал на открытом ледяном воздухе, подобие жизни покидало его стальную плоть.

Первым возник звук – далекий нарастающий гул, похожий на ропот толпы. Потом в воздухе над машиной заплясала рябь как от летнего марева, в которой вились и танцевали едва заметные песчинки. Эта рябь начала наполняться черными точками и вот уже тонкие ручейки пылинок потянулись от сломанных и раздробленных людских силуэтов, свиваясь в формы и очертания.

Еще не осознавая их толком, медиум ощутил исходящее от фигур напряжение и спешно, но аккуратно начал пятиться назад. Хрустнул камень, выскочил, предательски зацокал по белой мостовой, обнажая что-то тягучее и алое под ним.

Камень запустил лавину, сбросил висевшее над городом заклятие. Родилось и загуляло среди стен и окон эхо, прояснился воздух, исчез туман. Красные круги от его прыжков все ширились, расползаясь по мостовой, асфальту, заборам, машинам и домам, словно невиданная хворь, ширившая свои метастазы.

Вмятина от танка на асфальте мягко всколыхнулась, дернулась и сократила края, словно сфинктер, выталкивая две тонны промерзшего железа вместе с белесой, гнилостной массой. Площадь за развязкой болезненно дернулась – вздохнули, шелестя осколками стекол дома, пара легковушек осела, растекаясь неаппетитной кашей, зашевелились, пробуя встать, человеческие и животные манекены. Раздался первый, далекий и глухой ещё удар колокола, призывающий город проснуться ото сна.

Но медиум уже бежал прочь, петляя белыми слепками переулков, пытаясь забыть все увиденное, в том числе и одинокого, заметавшегося в панике жёлтого пса, так и не получившего приказа отступить или следовать за ним.

3.

Восемь утра и багровый, немилосердный лик солнца освещает труп города вот уже целый час.

Мороз отступает, высвобождая цвета и текстуры, скованные белым ковром. Город расцветает яркими пятнами травм. Фиолетовые синяки на фасадах домов, багровые шишки кровоподтёков на мостовых, алые лужи, сочащиеся из сливов и канализаций. Исполинские, темные вены, заметные в глазницах окон.

И среди всего этого безумия, среди посмертной палитры несется черный силуэт медиума. Он петляет, бежит сломя голову, и время скачками мчится ему вслед.

Он сносит кирпичные бордюры, отталкивает машины и рвет проволоку как паутину, в попытке срезать очередной квартал и прорваться к синей звезде. Но улицы на его пути дрожат и морщатся, разрывая асфальт и обнажая среди красной глины белые кости труб.

Пляска смерти уже закручивает свои первые па, и кругом, вздрагивая и шелестя, под мерный звон колоколов просыпается в обилии её “рабочий материал”. И каждый удар их сродни разряду дефибриллятора, что возвращает в холодные, промерзшие тела противоестественную жизнь.

Вздрагивая, расширялись и сжимались стены одноэтажных домов, скидывая наледь и пытаясь дышать. В прорехах многоэтажек, среди обсыпавшихся перекрытий и опавшей чешуи кирпичей ворочались исполинские внутренности и потроха, судорожно проталкивая по своим кишкам застывшие комки дерьма и горячую воду.

В тени высоких зданий сплошным ковром лежат люди и животные, омывая и захлестывая белым приливом целые дома и строения. Солнечный свет, алый, зловещий словно лава накатывает из-за угла и медленно накрывает неровное сплетение тел. Минута и раздается потрескивание, с каким ломается лед на раскаленной сковородке.

Крошась, встают первые, слипшиеся воедино фигуры. Встает белая лохматая собачка с золотым ошейником, оставляя на бетоне кружева своей шерсти и ошметки боков. Что-то серое, похожее на шевелящуюся паклю движется у нее внутри между рёбер.

С хрустом обламывается примерзшая к дверной ручке мужская кисть – ее обладатель опирается на культю и медленно обводит стеклянным, немигающим взглядом мир. Его рот открывается, исторгая противоестественный, живой и душный пар.

Он ширится все больше и больше, пока из горла не показывается подобие костяного рупора. Горло мертвеца исторгает несвязный, булькающий хрип, но секунду спустя из него вырывается дребезжащая, древняя мелодия и старый, записанный на пластинку голос призывает своих соседей возрадоваться новому яркому дню.

Медиум видит все это и потому бежит изо всех сил. Он знает, что город болен, и чем именно они болен, что город мертв, но пока этого не понимает. Его душа уже отошла, отделилась от бренного тела.

Но по какой-то странной причине зацепилась на самом кончике церковной иглы, повиснув между небом и землей.

4.

Люди вставали и шли на работу. Отъезжали от домов машины, хозяева выгуливали своих питомцев. Спотыкаясь, бежали на учебу дети. Мигали светофоры и лилась из динамиков музыка. Делились клетки, кровь снабжалась кислородом. Город двигался, но двигался он чисто рефлекторно, сжираемый изнутри чудовищной болезнью.

Его разум был мертв и тонны бледных червей пожирали тот орган, что можно было бы назвать его мозгом. Затем они выходили через поры канализационных люков наружу роями черных мух чтобы через пять минут отложить яйца в стенах домов и прохожих. Их тела вздувались и падали, разрываемые изнутри, в равной степени расплескивая на асфальт потроха людей и квартир.

Чуть позже извне появились крысы – черные как смоль. Они волна за волной нахлестывали на пешеходные потоки, прогрызая в них дыры и утаскивая их в щели между домов. Но пешеходы все брели и брели, улыбаясь и не замечая потерь.

Последними явились вороны. Они стаями бились в окна, пытаясь проникнуть под кожуру домов на самых верхних этажах. Их цепкие когти справлялись с ручками и щеколдами, их мощные клювы легко дробили дерево и пластик, разбиваясь в кровь о стекло.

К половине девятого, еще движимый по инерции город напоминал сошедший с картин наркомана ад. Человеческие фигуры, машины и животные пошатываясь двигались вдоль разъедаемых плесенью стен, вяло отмахиваясь от мушиных столбов или отгоняя сидящих на плечах и спине птиц.

Улицы проваливались, обнажая под черной гудронной коркой подобия ручьев из красной и бледно-желтой жидкостей. Что-то длинное и суставчатое плескалось в них, перетекая из одной ямы в другую.

Где-то там, у кладбища, взметнулось вверх вновь нечто апокалиптическое - худое и разлапистое, сбрасывая с себя останки боевых машин. Взметнулось, треснуло пополам, расплескивая мутные соки и втянулось под церковью в глубокую яму-нору с влажным шлепком.

А среди многоголосого непрекращающегося гула и ударов колоколов изредка тут и там слышались пожелания доброго дня, вопросы о сегодняшней погоде и неподдельный, задорный детский смех.

И посреди этого безумия лишь вокруг церкви стояла еще нетронутая воронами и мухами толпа, заполонившая улицу от края до края. Она забила двор и парк толпой стоящих людей, тянущих руки вверх, к *синей точке* - игле соборного шпиля. Ветер трепал на ее вершине необъятный белый силуэт, крыльями обхвативший блестящий золотой крест.

Бездушные фигуры воздевали руки, прислонялись к холодному камню стен и обламывая пальцы упорно лезли вверх по стенам, стараясь дотянуться, дотронуться до истинного сошедшего с небес чуда. Кажется, звучал детский хор.

Его капелла чистых звонких голосов, словно бы сопротивлялась приходу самой смерти и разложения, отвергая его на корню. На ее фоне меркли и раскаты грома за окрестными холмами, и гул мушиных облаков, и тысячеголосое карканье крылатых демонов. Чудесное, невероятное пение, казалось приманивало самого ангела ближе к земле, все ниже и ниже спуская его силуэт к ликующей толпе.

И именно в этот момент перед церковью появился медиум во всей красе. Его дикий, чудовищный рык перекрыл все звуки мира, обратив внимание толпы на себя.

Толпа сгрудилась и сделала шаг. Медиум отступил. Затем еще и еще. А затем он завизжал диким голосом, пустил пар и помчался, перепрыгивая выбоины и раны дороги, сметая и разнося толпу в клочья.

Он дробил и давил, вертелся на месте и расплющивал о стены, замешивая чужие тела в однородную кашу, откидывая их волна за волной и вымещая звериную, нечеловеческую злобу на мясных манекенах, пока, внезапно, улица не стала пустой. Тогда, победно взрыкнув, медиум застыл и раскрылся как черно-алый цветок.

И из его хромированного машинного нутра вышли трое: мужчина, женщина и желтый робот размером с собаку.

5.

- Господи Боже, какая мерзость! – сказал мужчина. – Это похоже на надругательство над всей нашей культурой.

- Не над культурой – над биологией – ответила ему женщина, перешагивая через дымящиеся останки – Эта церковь – аналог нервного узла. Мозга, если угодно. Все то что мы сейчас разнесли – просто клетки, которые еще не успели умереть.

- Тогда, то к чему они все тянулись – это…

- Дух, призрак, душа – называй это как хочешь. Это то “эфемерное и неизмеримое”, что отделяется от тела при его смерти. – девушка обвела рукой гниющий заживо город.

Пара людей в защитных костюмах обошла церковь и остановилась позади, у ворот кладбища, где зияла чудовищных размеров воронка. Длинная суставчатая структура, отдалённо похожая на ствол дерева еще слабо подергивалась в ней, свиваясь в кольцо, но первые следы разложения уже затронули и её. Мужчина пнул камень и тот скатился вниз, поднимая тучи мух.

- Мозг, душа, кишки и прочее – он оглянулся на здание и вновь повернул взгляд - значит это язык?

- Один из них. Один из многих. – девушка взяла из-за пояса продолговатый черный цилиндр, надломила и бросила вниз. Со дна ямы пополз сизый дымок, приманивая к себе все больше и больше ползучих тварей и вот уже вскоре, тонкие ручейки крыс смешались с гудящими облаками мух.

- Все, этот последний. Больше не вылезет – сказала женщина, глядя на агонию гигантского органа.

- Ну что, теперь можем взяться и за виновника этого безобразия? – мужчина поправил странную винтовку на плече.

6.

- Они не смогли бы его сдержать – ни пушками, ни огнём, ни танками или даже газом – эхо женского голоса отдавалось в зале церкви - Мертвым не страшны ни пули, ни шрамы, ни яды. Единственное что можно сделать с живым мертвецом – сгнить его заживо.

- Я согласен, но видеть фаг-оружие в действии, Элис – это слишком жестоко – у мужчины за маской шлема был раскатистый низкий бас.

- Марк, то, что отмирает сейчас снаружи – это не люди, не животные и даже не дома. Это все ЕГО части – палец, затянутый в перчатку указал вверх, на люк в колокольню. – Его клетки, его органы, его ткани, ассимилированные у нас. Весь город – это его тело. А наверху – его призрак.

- Вы хотите сказать, что это паразит?

- Это сложный вопрос. Мы даже не знаем к какому классу оно принадлежит – зовем его просто *Бродягой*. Он ведет себя как засадный хищник и как паразит одновременно. Пожирает, симулирует, опустошает и заменяет. Прошлые попытки его захвата не увенчались успехом и такие города приходилось топить, сжигать и выкорчевывать.

- Но как показала практика — это крайне непрактично, так?

- Верно. В воде оно дышит, горит плохо, а при корчевании уходит много сил и времени.

- И вы решили закладывать в каждом городе “тараканью” мину?

- Тараканы? Нет - мы заменили их мухами. Они быстрее перерабатывают органику. Потом прибавили к ним крыс, воронов и плесень – великолепных природных падальщиков. Животные стягиваются в город на запах это поганца. Наш *коктейль* срабатывает как болезнь, заставляя призрака, самого Бродягу, покидать тело и бежать прочь.

- И тут мы накрываем его нашим фриз-составом. Умно. Заходим?

- Заходим на три, два, один!

7.

- Святы боже… Что это такое? Какие-то нити, пух и шерсть… Не могу понять – это птица или вообще, что? У кого может быть такая анатомия?

- Погоди, Марк. Отодвинь-ка эту часть в сторону.

- Сейчас. Черт возьми, это что - воздушные шарики? Элис, что это? Где наш Бродяга?

- Спокойней, Марк, убери винтовку. Глянь, там - крылья там на кресте? Из чего они? Это кожа или перья? Не могу понять, какой странный узор.

- Элис, мне кажется это бумага или картон. Смотри, это не рисунок на перьях – это вырезки из книг и газет. А пух выстилает что-то вроде гнезда или выемки. Погоди, я проверю, быть может там что-то есть.

- Используй щуп, Марк. Странно. Оно все неживое. Это все вещи - обычные человеческие вещи. Знаешь, что это мне напоминает?

- Теряюсь в догадках. Призраки, проклятые вещи? Оно вообще было живым?

- Не думаю. Оно напомнило мне бумажного змея или какой-то иной летательный аппарат. Никаких машин, чистый гений природной механики.

- Ага, как будто из говна и палок слеплено.

- Он странный, согласна, но рабочий. Его геометрия, его плоскости и аэродинамика – такого я в природе никогда не видела. Черт побери, Марк, должно быть оно красиво летало!

- Нам нужно чтобы оно сидело в клетке и не жрало людей. Ты посылала за *псом*?

- Нет, а что?

- Он приперся за нами и просто молча стоит.

- Вообще-то мне нужен с него контейнер для образцов – помоги мне это снять!

- Минуту. Эй, Элис, а разве мы не оставили № 2 у того самого перекрестка?

Они переглянулись. Элис улыбнулась, выступила вперед и широко разведя руки сказала:

- Ну привет, Бродяга. Рада познакомиться.

Марк потянул затвор.

Пес затрясся, раскрываясь.

Эпилог.

Он был одним из тысячи - тем, кого ты забываешь, едва увидев и никогда не вспоминаешь больше. У него были сотни братьев и сестер, разбросанных в лесах, горах и прериях огромной страны, а его имя было созвучно многим другим и никогда не блистало оригинальностью.

Но он пытался, видит бог, он пытался быть “неповторимым”, даже не осознавая, что такими же попытками были отягощены и остальные из его рода. Он любил рыбалку и блинчики, суровые леса и красивые газоны. У него были свои, глупые и наивные маленькие праздники, и такие же маленькие, и наивные секреты.

Он был воплощением простой народной мечты о счастье и независимости и всегда смеялся над гламуром и пафосом. С ним никогда не происходило ничего странного и загадочного, хоть и зачастую он любил нагнать на себя таинственности и мрачного шарма. И лишь в книгах и фильмах такие как он попадали в настоящий переплёт, чудом выходя из него живыми и относительно невредимыми.

Наверное, все подобные ему тихони тайно мечтали о таком, но никогда не отваживались говорить об этом вслух. Кто же захочет, чтобы в его захолустный уголок заглянули марсиане, оборотни или восставшие химикатов мертвецы?

Одним словом, он был обычным двухсотлетним провинциальным городком – тем самым со скромным одноэтажным пригородом, небольшими лавочками и магазинами, напыщенной мэрией с часами на башенке, строгой и прекрасной церковью и неизменным памятником пилигримам на главной площади.

Его имя заканчивалось на *филд* и в нём жило две тысячи душ. У каждого их домика на лужайке по утрам торжественно поднимали звездно-полосатый флаг, а в выходные спешили на службу под строгим взором чопорного пастора.

Его имя начиналось на *вест* и он жил вдалеке от центральных трасс и большой суеты, ничем не выделяясь среди братьев и сестер.

Ничем, пока однажды шальной ветер не занес на его улицы странный, измаранный алыми красками воздушный змей.

-1
14:37
436
17:03 (отредактировано)
Автор, я отдаю должное Вашему словарному запасу и умению обращаться с языком… Но зачем это все, если здесь нет даже примерного сюжета?! Вы так увлеклись красивыми описаниями, сравнениями, олицетворениями, аллегориями и прочим, что позабыли о главном: это — «рассказ», тут рассказывать нужно. А если все эти приукрашивания вставлять в каждом предложении и вместо каждого слова — тут просто теряешься. Весь текст — одно ОГРОМНОЕ описание. Больше похоже на упражнение из учебника по русскому языку для написания диктанта, где куча красивых слов, но по факту — картина в статике. Ну разве что там не было про кишки, дерьмо и прочий гимн разложению и тлену. В момент, когда я прочитала уже 80% текста, по-прежнему видела только вычурное описание. Собственно, диалог в конце мало что изменил — на действие уже надеяться не приходилось. Даже концовка не спасла.
Возможно, я не права, но мне кажется, мало кто захочет осилить это даже наполовину — просто потому что заскучает.
История похожа на песню «Мертвый анархист» группы «Король и Шут», с той только разницей, что песня короче и интереснее — там сюжет есть. Кстати, если медиум ходил искать-пробуждать души, чего ж он пустился наутек? Радоваться надо — восстали мертвые. Бойся своих желаний, как говорится.
С пунктуацией печаль, — «Казнить нельзя помиловать» — вставьте запятую. Но если в следующий раз Вы сначала продумаете структуру, чтобы что-то происходило по сюжету, то Ваш богатый язык, я уверена, поможет рассказу расцвести и превратит его в яркую, живую историю.
Загрузка...
Анна Неделина №2

Достойные внимания