На сопки. К евражкам

— Смысл, — смеялась Напрокат, — смысл прежде счастья, да, Кошка?

Мусорные птицы не отставали — бежали толпой, нелепо подпрыгивали, налетая друг на друга и падая. Мы бы легко оторвались, если бы Напрокат согласилась бросить свой железный трон. Каждые десять минут нам приходилось опускать его на асфальт и отдыхать — разминать скрюченные пальцы, трясти руками, прислушиваться к ощущениям в поясницах — до тех пор, пока из-за очередного поворота не показывалась стая смешно переваливающихся птиц со здоровенными черными клювами, при взгляде на которые все веселье утихало сразу.

Это была самая неспешная погоня в мире. Шоссе петляло. По обе его стороны тянулись трубы мусоровода, в небе висело солнце, согревающее всех кроме меня. Чуть теплее становилось только при взгляде на Напрокат. Краем глаза я все время видел ее клепаную черную куртку, увешанную гайками, шайбами и прочей блестящей мелочью.

К трону были приделаны железные колесики. Такие маленькие, что катить не получалось — они застревали в каждой выбоине. Оставалось только тащить. Напрокат все смеялась и повторяла: “Смысл, Кошка, смысл!”

Мне уже казалось, что до распределительной станции мы не доберемся никогда. Поэтому меня здорово отпустило, когда впереди показался стеклянный куб в металлической оплетке. Но когда мы подбежали ко входу, оказалось, что двери заперты. Мы растерянно переглянулись — когда мы уходили, оставили их распахнутыми.

— Автомат сработал! — Напрокат сердито толкнула стеклянную дверь. — Дура я, про таймер забыла!

Я оглянулся. Птиц мы обогнали минуты на три, не больше. Одно из окон на верхних этажах было распахнуто.

— Заберусь и открою изнутри. Продержись!

Напрокат что-то ответила, но я не слушал. Смазывал ладони страховочным гелем, прикидывал, где удобнее подняться. Вот семейные навыки и пригодились. Я подпрыгнул, зацепился рукой за стальную балку, оттолкнулся ногой и...

Внизу что-то грохнуло и зазвенело. Я посмотрел вниз — Напрокат просто протаранила стеклянную дверь своим троном. Армированное стекло пошло трещинами. Напрокат оттащила кресло и повторила маневр. Во второй раз стекло целиком вывалилось из рамы.

— Возвращайся, Кошка! Представление отменяется.

Она дернула меня за ногу, и я неловко приземлился на асфальт.

— И что теперь? — спросил я, когда мы оказались внутри. — Они теперь просто войдут вслед за нами.

— Как-то не подумала, — поморщилась Напрокат, — если что, будем отбиваться.

К счастью, не пришлось. Стая стояла снаружи и разглядывала нас через пустую раму. Заходить внутрь распределителя они не решались.

— Тупицы! — Напрокат покатила свой трон по кафельному полу, беспечно повернувшись к птицам спиной. Трон подпрыгивал и лязгал на каждом шве между плитками. Стая смотрела ей вслед. Молодой самец, переваливаясь, сделал несколько неуверенных шагов к проему. Его сердито окликнули, и он поспешно вернулся к своим.

***

— Не прозвище. Фамилия, — Напрокат включила газовый резак. — По семейной легенде пра-пра-пра-прабабушку даже зачали на сталепрокатном станке. В середине индустриального века, прикинь? Она видела По-Настоящему-Большие-Домны! Такая у меня семья — металлурги на всю голову... Была. До тех пор, пока меня не позвало.

Я кивнул. Так оно и бывает, кем бы ты ни был, а услышав зов, сразу становишься для всех чужим, бесполезным, сломанным. Тебя больше нельзя ни вразумить, ни приспособить к делу. Только и остается, что отпустить на все шестнадцать сторон света — валяй, сынок, ищи свое счастье.

Моя фамилия — Кошка. Для тех, кто в теме, ясно, что я из семьи высотников, а мурчащие шерстяные дурни здесь ни при чем.

Там, где я жил, о счастье никто не думал. Ты существуешь, делаешь, что умеешь и что должен, а хороша ли твоя жизнь, полна ли — какая разница. Не человеческое дело — оценивать свою жизнь. Вот только когда в мои сны пришел город художников, задуматься пришлось. Все стало четким и ясным, как при свете молнии. Вот место, куда я должен попасть, а вот мой город, дом и планы на будущее — все высохшее, сморщенное и бесполезное.

Не хотел никому говорить. Думал, перетерплю. Пришел заказ на сборку каркаса восьми высоток, и я должен был стать старшим в артели. Карьера моя шла в гору, и я не собирался ломать себе жизнь. Но каждую ночь я видел себя сидящим на высокой черепичной крыше, а подо мной зеленый город, где в каждом дворе сушились холсты, бородатые дядьки обтесывали заготовки статуй, по улицам таскались студенты с мольбертами. А я смотрел на это сверху и знал: вот оно — мое место, здесь я должен быть. Зачем? Почему? Что мне, альпинисту, делать в этом городе, полном художников?

В конце концов зов победил. Мама плакала, невеста плюнула мне под ноги, а отец неделю пил, прежде чем вручить мне походный рюкзак и выставить за порог. С тех пор прошло три года, а я все ищу свой город. Зов указывает только примерное направление, но сколько еще идти — неизвестно. Мир-то бесконечен. И полон холода.

С Напрокат мы встретились три недели назад и с тех пор шли вместе. И мой, и ее зов тянули нас в одном направлении. Когда она радовалась, кончики ее волос становились рыжими. Она носила традиционную одежду металлургов — черную кожаную куртку, плотно обшитую железной мелочью, кожаные же штаны и высокие шнурованные ботинки с тупыми носами. Волосы она подрезала ножом, а ее плечи были шире моих. Но это ее не портило. Ее вообще ничего не могло испортить.

Как и мне, Напрокат каждую ночь снился один и тот же сон.

— Представь, Кошка, как будто рассвет, и я иду. А вокруг из травы выглядывают маленькие, глазастые зверьки, евражки — специально слово вызнавала. И холмы, холмы до самого горизонта, и я по ним — то вверх, то вниз...

— Если евражки, тогда сопки, не холмы...

— Со-опки, — напевно повторила Напрокат, и выцветшие кончики ее волос внезапно окрасились рыжим, — да, сопки и евражки. Вот как выглядит мое счастье, Кошка.

***

Мы знали, что рано или поздно нам придется расстаться, но предпочитали об этом не говорить. Вели себя как люди, у которых впереди долгая счастливая жизнь. Но когда в полдень последнего для августа вышли на перекресток, мы оба знали — все заканчивается здесь. Мой путь уходил на юг, зов Напрокат тянул ее на восток. Ошибиться было нельзя.

В центре перекрестка, через который никто не ездил, мы сели прямо в пыль. Расстелили брезент, достали консервы и воду, ели, не глядя друг другу в глаза, вертели на языках один и тот же вопрос, набирались смелости спросить.

— Может ты... со мной? На юг? — Я выдавил из себя эти бесполезные слова, как пасту из тюбика.

Напрокат только покачала головой. Посмотрела исподлобья, наколола на вилку кусок рыбы из банки, повертела в руке.

— Кошка, а может ну его, твой город маляров? Что тебе там делать? Ты и рисовать-то не умеешь.

— На сопках для альпиниста тоже работы не много.

— На сопках у тебя есть я. А евражки милые. Тебе бы понравились. Мы бы завели детей, катались бы на мокике по сопкам.

— Нет у тебя мокика, — заметил я.

— Ну так сделаю! — отрезала Напрокат.

Она посмотрела на меня, как человек только что решивший сложную математическую задачу.

— Слушай, Кошка. Пусть так, не хочешь со мной, так разойдемся на этом перекрестке, ладно, принято. Но прежде, прежде... Помоги мне мокик собрать, а? В конце концов где, если не здесь, рядом с мусороводом?

Этой ночью мне впервые было тепло. Мне слились домны и расплавленный металл.

***

Конечно, мы бы не смогли сделать мокик ни на бензиновом ходу, ни на солнечных батареях. Оно и к лучшему. Как бы Напрокат его чинила на сопках-то? Так что мы остановились на обычном цепном трехколеснике.

Прорывы мусоровода случались постоянно. Прежде чем умная труба успевала затянуть свои раны, вокруг успевала вырасти настоящая свалка, на которой можно было найти почти что угодно. Мы перевернули не одну такую. В результате обнаружили остатки двух трехколесников и крепкий каркас садового гусеничника. На распределительной станции нашелся резак и сварочный аппарат. Так что под руководством Напрокат мы собрали устрашающую конструкцию с зубастым ковшом спереди и ржавой клеткой сзади. В клетку запросто мог поместиться человек.

— Зачем она тебе такая здоровая? — допытывался я.

— Кочевать буду, сегодня здесь, завтра там. Вещи надо куда-то складывать.

— У тебя вещей-то почти нет.

— Пока нет.

***

Мы долго не могли решить, как делать сиденье. Напрокат хотела настоящий железный трон. Но ни она, ни я не представляли, как это должно выглядеть. В конце концов мы решили снова поискать вдохновения на свалках

В этот раз мы направились в другую сторону и неожиданно для себя наткнулись на городок мусорников. Эти птицы умны. Их жизнь тесно связана с мусороводом. Из него они добывают и пищу, и строительный материал для своих жилищ.

Но войдя в городок, я усомнился в разумности мусорников. Они строили относительно сложные конструкции из того, что добывали в трубе, и в то же время гадили там, где жили, в чудных домиках из сломанной мебели, рекламных щитов и хлама, на узких кривых улочках, даже на крышах.

Мы петляли меж удивительных лачуг, и каждая приводила Напрокат в восторг. Изнутри на нас смотрели настороженные глаза. Впрочем, особенно испуганными мусорники не казались. И скоро мы поняли, почему — у них было время привыкнуть к людям...

С лица этого дядьки-борода-по-пояс не сходила блаженная улыбка. Он был абсолютно невменяем, весь в липкой жиже и птичьем помете. Он приветствовал нас невнятным ворчанием, шумно пустил газы и уполз в свою лачугу.

— Этот-то что здесь делает?! — я повернулся к Напрокат.

— Как что? Кошка, это же везунчик вроде нас с тобой. Услышал зов, ходил, бродил, нашел свое счастье, а после прожил здесь лет пятьдесят. Теперь он в маразме.

— Что?! Он же деградировал в ноль, до уровня мусорников!

— Ну и что? Зато он счастлив.

— А смысл? Какой смысл быть счастливым вот так?!

Напрокат вдруг оказалась передо мной. Положила руки мне на плечи, с минуту мы пристально смотрели друг другу в глаза.

— Смысл прежде счастья? — спросила она. — Будет тебе смысл, Кошка, обещаю!

На несколько секунд ее волосы стали огненно-рыжими.

***

Сиденье, похожее на трон, мы нашли буквально через десять минут. Возможно, оно использовалось мусорниками для какой-то церемонии или просто было им дорого — как только мы его подняли и понесли, наружу стали выбираться встревоженные птицы. Мы с трудом лавировали между домиками, скользя и ругаясь, а они собирались в стайки и шли за нами, все более раздражаясь. Сейчас наше с Напрокат счастье состояло в том, что мусорники не летали и были очень неторопливыми птицами.

***

Мы установили трон на каркас. Напрокат приварила к его спинке копья и серпы — украшения, срезанные с фрагмента ограды, найденной в одной из мусорных куч. Теперь трехколесник выглядел эпично и даже устрашающе.

— Восемь болтов, Кошка. Поможешь закрутить? — Напрокат кинула мне ключ. — Клаустрофобией не страдаешь? Потому что тебе придется влезть в клетку.

Я не страдал. Так что за последующие двадцать минут мы качественно прикрутили сиденье к каркасу трехколесника. Я выпустил ключ и потянулся.

— Удобно было лежать? — спросила Напрокат. — Я дно дерматином обила.

— Вполне! Здесь даже спать можно. А если сверху брезентом прикрыть, выйдет дом не хуже, чем у мусорников.

— Хорошо, что тебе нравится, — сказала Напрокат и захлопнула дверь клетки.

— Эй-эй! - я толкнул дверь ногой. Она не поддалась.

— Понимаешь, Кошка, — сказала Напрокат, усаживаясь на железный трон, — я долго думала обо всем этом. Ты все не можешь решиться, а на меня, когда до места доеду, столько счастья свалится — одной не вынести. Так я устроена — мне нужно всем делиться. Так что я решила — мне все счастье, а тебе весь смысл. Я же вижу — не хочешь со мной прощаться. И не надо. Мы и дальше едем вместе — на сопки, к евражкам. У нас, Кошка, будет много детей. Придется трудиться, чтобы всех поднять. Зато, прикинь, от нас с тобой пойдет новый народ. Ты рад? Можешь не отвечать, я все уже решила. Смысл прежде счастья, ведь я тебя правильно поняла, Кошка?

С этими словами Напрокат тронула педали. Трехколесник вздрогнул и начал медленно набирать скорость. Я закрыл глаза.