Ночной скрипач

- Я не знаю, кто это,- журналист обессиленно опустил стопку бумаг на стол редактора и присел на стул. - Даже предположений нет. Я пытаюсь за ним угнаться, а он каким-то образом умудряется оказаться в другом месте даже тогда, когда, казалось бы, я все просчитал.

- Мне это неинтересно, - безучастно отозвался редактор. - Нам нужен материал, и ты должен добыть его любым способом.
- Но если у меня не выходит? - обреченно воскликнул юноша.
- Если ты бездарь, то, будь добр, не мешай более способным людям устроиться к нам в издательство, - строго заявил мужчина. - Это твой последний шанс не вылететь с работы. Либо приносишь мне материал, либо будешь побираться наряду с нищими, о которых пишешь статьи.

-Но…
- У тебя есть один день, - отрезал начальник. - Учти, останется лишь один из вас: либо ты, либо Макс.
Рассеянно кивнув, юноша покинул кабинет.
***
Эрик отхлебнул кофе из большой кружки. Он давно проследил кофейную зависимость журналистов - почти у каждого на столе стоял бокал с этим бодрящим напитком. Мысли его вновь покинули рабочую тематику и обратились к тому, что его больше всего волновало - зависть. Он безумно завидовал своему коллеге Максу, у которого все складывалось на удивление хорошо: он приносил материал куда быстрее, чем Эрик, и в целом обходил юношу по всем параметрам, кроме, пожалуй, красочности языка. Статьи Эрик, обладая большей поэтичностью языка, всегда писал лучше своего соперника. Именно поэтому начальник и дал ему последний шанс, хотя, безусловно, больше симпатизировал Максиму - даже кабинет отдельный ему выделил после увольнения одного из коллег, в то время как юноша был вынужден довольствоваться небольшим письменным столом в кабинете с двумя коллегами: Машутой и Анютой.
Он покачал головой, пытаясь избавиться от неприятных мыслей, и провел рукой по волосам. Поднялся на ноги, попрыгал, разминая затекшие конечности. В карманах жалобно забренчала мелочь - все, что осталось от месячной зарплаты. Молодой человек достал монеты из кармана и пересчитал: на полноценный обед в буфете не хватало, разве что только на суп. Во внутреннем кармане, как он помнил, было еще несколько мелких банкнот, так что еще на пару деньков денег должно было хватить, а потом… Потом вновь придется занимать денег у Макса. Этот факт задевал самолюбие Эрика - его безумно напрягало то, что ему приходится зависеть от своего соперника. Именно в те моменты, когда ему приходилось просить денег, он ненавидел Макса больше всего - за его, как ему казалось, показушную добродетель.
Лениво потянувшись, юноша спустился на первый этаж здания, где и располагался буфет. Отдав последнюю мелочевку за суп и компот, он опустился на свободный стул и с аппетитом умял порцию, прекрасно сознавая, что ужинать ему сегодня не придется - все деньги он спустил на краски. Конечно, в последнее время рисовать удавалось редко, потому как юноша находился на работе не только днями, но и ночами - пытался добыть необходимый материал о человеке, который поразил весь город. Его прозвали Ночным скрипачом.
С тех пор, как он объявился в городе, прошло около месяца, и с тех пор все журналисты города были отправлены на поиск информации о нем. В итоге то немногое, что звучало похожим на правду и повторялось многократно, Эрик выучил наизусть. Блокнот пестрел заметками, накаляканными небрежным почерком: "Ходит во всем черном…", "Приходит по ночам, чаще - в час или три ночи…", "оставляет на крышах надписи с призывом держать окна открытыми…", "услышав его музыку, люди становятся счастливыми…". Парень попытался оттолкнуться от этих данных, но без толку – информации было мало.
Юноша поднялся к себе и попытался вновь проследить логику появлений Ночного скрипача, хоть и прекрасно осознавал, что его передвижения не должны быть предсказуемыми, а иначе он рискует быть пойманным. Эрик устало уронил голову на карту города, на которой отмечал места появления таинственного незнакомца.
- Я б на твоем месте даже не пытался, - категорично заявил Макс, громко отхлебнув энергетика.
Эрик поднял голову и поглядел на незваного гостя. Его коллега стоял, скрестив ноги, и опирался на стол Анюты, которая вместе с Машутой ушла обедать и не могла помешать развязным действиям Максима. Запах противного одеколона ударил в нос.
- Тебя не спросил, - грубо отозвался юноша.
- За Ночным скрипачом охотятся многие, и каждый преследует свои цели, - вкрадчиво произнес Макс. - Может, не стоит вставать на пути у влиятельных людей?
- Какое тебе дело? - зашипел Эрик. - Мы с тобой, кажется, конкуренты, не находишь?
Макс погано ухмыльнулся, убрал с лица свои белобрысые волосы и произнес так ласково, что юноше стало противно:
- Подумай немного: если бы я желал тебе зла, я бы просто не давал тебе денег в долг, - и рассмеялся. - Напротив, забочусь о твоей безопасности.
Эрику захотелось вскочить и с размаху ударить ему в его аристократическую морду, но он сдержался и холодно ответил:
- Позаботься лучше о своей.
Макс беспечно улыбнулся и отхлебнул энергетик.
- Я тебя предупредил, - он медленно удалился в сторону своего кабинета.
В разговоре было столько фальши, что, стоило коллеге уйти, Эрик поморщился и прошептал этому манерному графу пару-тройку оскорблений вслед. Ему хотелось вскочить и отмыть все в этом кабинете от прикосновений Максима - настолько тот был ему противен. Впрочем, юноша послушал зов своего сердца и, взяв тряпку, которой девушки обыкновенно протирали пыль, вытер стол Анюты, а после, на всякий случай, еще и свой - вдруг этот гад заходил в кабинет без его ведома и позволил себе прикасаться к чему-либо на его столе. После он распахнул окно, чтобы запах одеколона выветрился как можно скорее.
***
За день Эрик перерыл всевозможные заметки в газетах, перечитал все новости, успел посетить пару очевидцев - ни намека на то, где может появиться Ночной скрипач или, как его звали, Вестник счастья. С унылым выражением лица отхлебнув дешевый растворимый кофе, юноша оглядел свою скромную обитель. Ему, полусонному, насмешливо усмехались болезненно бледные белые стены тесной комнатки, в которую едва уместились раскладушка и старый письменный стол. Одежду парень хранил в коридоре на выделенной ему полке, не боясь, что соседи по квартире могут что-то своровать - никого не прельщали поношенные шмотки полунищего журналиста. Все ценное Эрик хранил в комнате. Картины, холсты, краски - вот что было самым дорогим. Он поднялся на ноги и стал внимательно разглядывать свои творения.
Ветерок, осторожно прокравшись сквозь приоткрытое окно, озорно взъерошил непослушные волосы Эрика, и тот сердито фыркнул и провел рукой по волосам, стремясь усмирить их. Внезапно в окно наглым образом ворвались звуки и, как ни странно, усмирили раздражение юноши. Он был готов поклясться, что мелодии прекраснее он не слышал никогда в жизни. Нежность, трогательность и в то же время твердость и решительность, вера в себя и необыкновенная легкость - все это несла до безобразия прекрасная музыка. Эти чувства гнездились в сердце Эрика, а после разливались по всему телу приятным, ласковым теплом. Ему показалось, что на одном из частичек его порядком больного, разбитого сердца расцвел прекрасный цветочный сад. Пустыня наконец дождалась спасительного дождя. И юноше захотелось вскочить в своем неожиданном порыве вдохновения и написать на холсте цветочную поляну души своей. Его эмоции и чувства напоминали первую влюбленность - сердце билось так громко, что стучало в висках, щеки заалели, и, кажется, поднялась температура. Руки, напротив, стали ледяными, как бывало всегда, когда он нервничал.
Эрик, неуклюже вскочив, уронил стул, и тот с грохотом треснулся об пол, перебудив, вероятно, соседей снизу, но юноше было все равно - он несся на крышу, шлепая босыми ногами по ледяным бетонным ступеням подъезда. Его совершенно не смущал его внешний вид - домашние шорты, сшитые когда-то из остатков ткани, которая пошла на какую-то одежку братику, и майка с принтом машинки - подарок того самого братишки ему на 23 февраля. Сейчас значение имело только одно - та потрясающая музыка, что звучала с крыши. Однако стоило ему толкнуть тяжелую железную дверь, ведущую на крышу, как мелодия оборвалась.

Эрику показалось, что его сердце сейчас разорвется. Все положительные эмоции, что нахлынули, резко отступили, обнажив другие – разочарование, страх, отчаяние, и появилось ощущение, что чем-то острым полоснули по груди, добравшись до самого сердца, и безжалостно пронзили его тонкой, но очень острой иглой. Из груди вырвался тяжелый истеричный визгливый хрип, лишь отдаленно напоминающий умоляющее «Не уходи». Нащупав трясущимися руками телефон, юноша выудил его из кармана и, включив фонарик, направил его свет перед собой, поморщившись от излишней яркости.

- Не стоит, - прозвучал тихий возглас, и Эрик мгновенно повиновался. – Сейчас ты привыкнешь к темноте… Не привлекай внимания.

- Вы только… Не уходите… - прошептал журналист скромно. – Я ж только поговорить хочу…

Постояв на месте секунд с тридцать, Эрик наконец сумел разглядеть очертания невысокой худощавой девчушки лет двенадцати-четырнадцати на вид. Ее голова была опущена, и она казалась еще более миниатюрной и хрупкой, чем была на самом деле. Тонкая ткань ее одеяния являла миру ее худую конституцию, а бледная кожа лица и рук, казалось, светилась в темноте.

- Ух ты… - изумленно пробормотал Эрик, вздрогнув от тех мыслей, что пришли ему в голову.

Он вспомнил слова Макса о том, сколько человек гоняется за этой маленькой, милой девочкой, и ему захотелось сравнить ее с бабочкой, которая пытается упорхнуть от сачка, но тот неугомонно гонится за ней, и каждая ночь, в которую ей везло остаться свободной, была маленькой победой крошки-бабочки над ее возможным пленителем.

- Не ожидал, да? – смешок.

- Я… Представлял Вас… Иначе, - нервно сглотнув, признался Эрик. - Немного…

- Старше? Другой комплекции? – догадалась девочка. – Да и вообще мальчиком?

- Н-ну… - юноша кивнул, не в силах выразить свое согласие иначе.

Она негромко рассмеялась, а затем уселась на край крыши, свесив ноги, и пригласительным жестом позвала его к себе. Эрик, с опаской приблизившись к краю крыши старой многоэтажки, присел рядом, напрягши все группы своих слабых мышц, которые почти сразу заныли, не ожидав от хозяина такого предательства. Пальцы, цепляющиеся за край постройки, побелели и онемели, а босые ступни, обдуваемые прохладным ветерком, быстро замерзли.

Эрик боялся высоты, сколько себя помнил, но это, по счастью, не переросло в панический страх, ведь ему частенько приходилось иметь дело с высотой: как подниматься на крышу высокого здания для репортажа, так идет он, как лезть черт знает куда за лучшими фото для издательства – так снова топает он. Но подсознательный страх, а иной раз и ужас, поселялся в его сердце, стоило ему взглянуть вниз с огромной высоты. Он всегда корил себя за сию слабость, но не мог ничего поделать с собой – голова кружилась, мысли путались, становилось тошно.

- Не пугайся так, - голосом, похожим на перелив колокольчиков, посоветовала девочка. – Расслабься и почувствуй мир вокруг. Твое тело не даст тебе упасть. Ты позиционируешь себя как что-то отдельное от этого мира, а представь себя… частичкой того, что находится вокруг тебя.

Эрик тревожно вздохнул, и, мимолетно взглянув на девочку, напряженно кивнул, позволив себе чуть расслабить пальцы рук. Девочка тихо посмеялась и вновь заиграла на скрипке. Юноша, заслушавшись, забыл о том, что его волновало. Все его мысли заняла чудотворная мелодия, которая в этот раз звучала как-то по-новому, словно повернулась к нему новой стороной. Ему не нужно было бежать, задыхаясь от одной мысли, что он может не успеть, его Ночная Скрипачка никуда не убегала, напротив, сидела рядом – протяни руку, дотронешься – и играла. Но в этот раз у него не было ощущения, что играют только для него и он обязан успеть на этот «ночной концерт». Девочка играла для этой унылой многоэтажки с разномастным сбродом, что жил там, для кошки, что жила на чердаке, для ночного неба, для пьяниц-соседей Эрика - для всех. И все в таинственной темноте ночи оживало и становилось иным, совершенно непривычным: более жизнерадостным, красочным, словно вдруг серый цвет, который окружал людей и днем, и ночью, вдруг заулыбался и поднял настроение окружающим.

Журналист лег на спину, сложив руки за голову, и мечтательно поглядел на звезды, похожие на светящиеся пятна на однотонном, сплошном одеяле тьмы. Полная луна приветливо улыбнулась художнику-неудачнику, а темнота укутала босоногого бедолагу и нежно качала его в своих объятиях.

- А почему ты… Не убежала? – осторожно поинтересовался Эрик, когда мелодия прекратилась. – Ведь до этого ты не встречалась ни с кем, никто не мог тебя найти.

- Ну почему же, - хмыкнула девочка. – Ты не первый, кто меня видит. Просто меня никто не выдавал, только и всего. И не выдадут, пусть те, кто меня ищут, не надеются.

- А ты как-то… Выбираешь тех, кто увидит тебя? – продолжал свой невинный расспрос Эрик, даже не думая о том, чтобы напечатать такое в своем материале.

Девочка усмехнулась.

- Да, выбираю. Сердцем, - она положила ладонь правой руки на предсердие. – Я чувствую людей, которые приходят ко мне без корыстных мотивов.

- И никогда не ошибалась? – юноша приподнялся на локтях. – Совсем?

- Нет… - она кратко качнула головой. – Но не завидуй. Сам же знаешь, что те, кто никогда не ошибались раньше, однажды ошибаются так, что не позавидуешь. Утешай себя этим.

- Я… Не завидую, - оправдывался Эрик. – Я… рад за тебя!

- Врешь, - она засмеялась.

Юноша смущенно опустил глаза и вздохнул, посмеявшись презрительно над самим собой. Чтобы замять неловкую ситуацию, он решился задать еще один вопрос, волновавший, должно быть, всех, кто когда-либо слышал игру юной скрипачки, и, возможно, уже изрядно поднадоел ей.

- А вот… Твоя музыка… Откуда она? Что это за музыка? Ты… Сочиняешь ее на ходу? Как ты…- он взмахнул руками, впервые, пожалуй, за всю свою карьеру журналиста не зная, как задать вопрос.

- Нет, конечно, - засмеялась она. – Я знаю эту мелодию наизусть. Она длится порядка трех часов. И не я композитор. Я – лишь исполнительница, не более того.

- А эта мелодия… Кто ее написал? – тихо спросил Эрик.

- Мой…Мой учитель, - девочка вздохнула. – Он… Чудесный человек. Привел меня к тому, чтобы я… стала той, кто я есть. Он говорил мне: «Элли, неси людям свет!»… Он всем ученикам это говорил. А нас много – шесть человек. Он научил нас всему… И погиб в автокатастрофе… А перед этим он подарил мне эту мелодию. Он говорил, что так звучит надежда.

- Соболезную, - искренне прошептал Эрик.

- Зря я вам все это говорю, - она покачала головой. – Но почему-то я чувствую, что так надо сделать. У вас есть еще вопросы?

- Д-да. Один. Последний! – пообещал он. – Как ты заставляешь людей чувствовать себя счастливыми?

Она зазвенела тихим смехом.

- Я дарю им надежду.

- Но…

- Красота, как известно, творит чудеса. Я вдохновляю людей, пробуждаю в их душах надежду, ведь надежда – это солнечный луч посреди тьмы, и люди идут на этот свет, и делают то, на что не решались ранее.

Она говорила это так вдохновленно, что Эрик не сомневался, что она говорила искренне, но в то же время было неясно, повторяет ли она чьи-то слова, заученные как молитву, или говорит то, что думает. Юноша восхищался этой смелой девочкой, и, несмотря на то, что был ужасно завистлив и часто завидовал почти каждому человеку, у которого было хоть что-то лучше, чем у него, в этот раз он почувствовал лишь уважение. Это несказанно его обрадовало, потому как иной раз он был противен сам себе, и теперь, при встрече с таким прекрасным человеком, он смог увидеть себя с другой стороны – лучшей, чем он себя видел.

Внезапно девочка обернулась и испуганно уставилась на кого-то позади. Она хотела было оттолкнуться ногами и полететь вниз с многоэтажки, но сильная рука схватила ее и потянула на себя.

- Очень интересный рассказ, солнце, но нам пора, - услышал Эрик знакомый голос и обернулся, наконец придя в себя.

За его спиной стоял Макс в окружении оравы силачей, широко ухмыляясь.

- Благодарю за то, что нашел эту пташку, - гадко засмеялся он, и толпа поддержала его.

Внезапно юношу огрели по голове чем-то твердым, и тот провалился в забытье.

***

Эрик проснулся оттого, что кто-то беспардонно тряс его за плечо.

- Очнитесь, - звал его чей-то голос. – Не время спать.

Юноша протер глаза и огляделся. Он лежал на холодном бетонном полу в какой-то камере. Тело ныло, локти и пятки кровоточили – видимо, его тащили за собой, не особенно беспокоясь о его внешнем виде, лицо опухло, дыхание было затруднено. Над ним нависал какой-то мальчишка лет семи на вид, лохматый, с синяками под глазами, бледный, но с каким-то непонятным огоньком в глазках.

- Вставайте, пора есть, - пискнул он и, суетясь, помог Эрику сесть.

Журналист внимательно оглядел камеру. Агрессивно-серые стены глядели со всех сторон, и лишь под потолком виднелось окно с решеткой на нем. Это окно и крохотная лампочка, светившаяся тусклым, мерцающим желтым светом, были источниками освещения в этой камере. Единственным выходом из заточения была дверь, запертая наглухо.

Элли сидела в уголке, тихо сотрясаясь от накатывавшего на нее страха и ужаса. Выглядела она ужасно. Казалось, эта милая девочка всего в пару часов превратилась в старуху с противной бледно-желтой, цвета воска, кожей, огромными выпученными глазами с синяками в пол-лица. Растрепанная, зареванная, с опухшим лицом, она часто и мелко дышала, пытаясь успокоиться, но все не выходило, и на нее накатывала волна истерики, и она визжала, обнимая свои колени руками, завывала, как плакальщица на похоронах, а после заходилась невнятным хрюканьем и хлюпаньем, захлебываясь в слезах. Ее била крупная дрожь, и она сотрясалась, как припадочная, кусая себя за руки, силясь не заорать вновь. Элли, казалось, скоро задохнется своими эмоциями, но она повторяла свои действия с завидным постоянством, и сокамерники Эрика, кажется, уже привыкли к своей безумной соседке.

Подобный привидению мужик, занимавший единственную в камере лавку, не подавал признаков жизни. Лицо его закрывала противного грязноватого оттенка рыжая борода, грязные, некогда бывшие рыжими волосы падали ему на плечи – так он оброс, а рваная, серая не то от грязи, не то сама по себе майка, которая, должно быть, когда-то была ему впору, была больше, казалось, на несколько размеров, и, растянутая, висела мешком. Он не храпел, и, казалось, практически не дышал. Его тонкая, подобная стебельку шея иногда подергивалась, словно бы он жевал что-то, даже будучи спящим. Запах от него шел хуже, чем от навоза, и он мгновенно опротивел молодому журналисту.

Пожалуй, ходячим лучиком солнца здесь был маленький мальчонка. Он не ревел, не переживал, а старался помочь каждому, кто сидел в этой ужасной обители.

- Вот твоя еда, - заявил он деловито и сунул юноше под нос тарелку с противного вида кашей, от которой, кажется, воняло хуже, чем от грязного мужика на лавке.

Белобрысый, зацелованный солнцем в обе щеки кроха, видимо, посчитал Эрика наиболее адекватным среди всех сокамерников, а потому с любопытством его разглядывал и хитро щурился.

- Кто ты такой? – спросил мелкий наконец. – Ты не из наших, ты слишком взрослый!

- Я… Эрик, - только и выдавил из себя юноша.

Парень тяжело вздохнул, схватившись за голову, которая трещала так, словно сотня тараканов отплясывала где-то в черепной коробке брейк-данс. Мальчик все понял и не стал больше задавать вопросов. Ему хотелось бы успокоить девочку, но запах еды перебил его желание помогать людям.

Он наконец принялся за еду и был вынужден отметить, что, несмотря на отвратный вид, стряпня была съедобной. Съев с половину тарелки, Эрик оглянулся на завывающую Элли и осторожно поинтересовался:

- Она ела?

Малыш мотнул головой.

- Она и не будет, - заверил он. – Пока не проревется и не успокоится, она не поест.

Элли, услышав, что говорят о ней, стала чуть тише всхлипывать, чтобы иметь возможность услышать их разговор.

- А как ее успокоить? – поинтересовался Эрик у малыша, на что тот просто пожал плечами.

Они замолчали, и тишину вновь нарушал лишь отчаянный протяжный вой Элли. Вдруг, испугав всех вокруг, раздался бас:

- Девочка плачет потому, что у нее разбились розовые очки, да-да, - свиноподобный мужик наконец заговорил, и, хрюкнув, стал внушать ошарашенным сокамерникам свою правду жизни. – Этот мир огромен и нелеп, согласны? И как одному человеку постигнуть всю правду… Тем более ребенку… Девочка! – позвал он Элли, и та, проглотив слезы, поглядела на него сквозь мутную пелену слез. – Все люди – твари! Слыхала о таком, а? Да-да, именно так! Твари, да-да! Люди красивы, да-да, но души их убоги и ужасны. Наш мир красив внешне, и вы все красивы, но изнутри-то мир безобразен! Дерьмо, а не мир, понимаете? И лишь дураки, да-да, полные идиоты, будут помогать этому гнилому отродью ничтожеств и чудовищ.

Эрик и малыш, замерев подле друг друга, шокированные, молча внимали неожиданной проповеди. Элли же, не выдержав, вскочила на ноги и, обретя спустя пару секунд координацию движений, подлетела к мужчине и влепила ему нехилую пощечину. Его голова дернулась от удара, и Эрик даже испугался, что довольно объемный бутон его головы упадет с тонкой шеи.

- Да как смеете Вы…- зашипела она, и тело ее напряглось и сжалось, как пружина. – Осквернять память моего учителя! Вы… да что вы знаете об этом мире?!

Она не говорила все это, нет, она выплевывала эти слова ему в лицо, а лицо ее перекосилось от гнева. Эрик подумал, что Элли имеет не только хорошие черты своего характера, хоть и старается показывать и развивать только положительные. Впрочем, даже у самых лучших представителей рода человеческого есть слабости, и Элли не была исключением. Тот лишь усмехнулся и, погладив свою бороду, произнес:

- Даже ты, светик, согласна со мной, раз говоришь мне так. Где же твой оптимизм? Неужели меня нельзя исправить? – и он захохотал громко, гадко, противно.

Девочка мгновенно исправилась: выпрямила спину, и, глянув гордо на своего собеседника, произнесла:

- Исправить можно лишь того, кто сам этого желает.

Казалось, будто ее учитель был ее божеством, которое она почитала и следовала его заветам. В каждом ее слове, в каждом звуке звучало подражание ему и искреннее восхищение своим идолом. Элли создала себе некую религию с обожествленным человеком, который был для нее всем.

- Дядя Призрак заговорил, - рассмеялся вдруг малыш.

- А кто вы? – сделав ударение на последнем слове, поинтересовался Эрик.

Бородач невесело усмехнулся и покачал головой.

- А вот кто его знает, - он махнул рукой. – Я очнулся здесь и осознал, что ничего не помню. Я не помню, кем я был, что делал. Все мои воспоминания – странные отрывки из прошлой жизни вне этой камеры – не дают мне абсолютно ничего. Я – свинья, только и всего. И ничего не стою.

- Вас пытали? – прозвенел голосок Элли.

- Нет, физически – никогда, - мотнул головой мужик. – А морально… Находиться здесь столько времени в одиночестве – та еще пытка…Потом ко мне подселили мальца… Он здесь, по моим подсчетам, с десяток дней…

Внимание Ночной скрипачки, как видел молодой журналист, сосредоточено было на этом худощавом привидении. Она то разглядывала его во все глаза, утирая мешающие ей слезы, вернее, остатки слез, то прикрывала глаза, сосредотачиваясь на звуке его голоса. Сердце ее, кажется, трепетало, потому как она то и дело прижимала ладонь к предсердию и то грустно всхлипывала, то вдруг счастливо улыбалась.

- Что это с ней? – удивленно прошептал малыш на ухо Эрику, и молодой журналист пожал плечами.

Мужик все говорил и говорил, рассуждая о том, как прогнил мир и как ужасны люди в нем, а Элли все придвигалась к нему ближе, засушиваясь, но, кажется, не вникая в смысл слов. Наконец она вскочила на ноги и, счастливо заверещав, бросилась к рыжему бородачу на шею, наплевав на ужасный запах его тела. Она жалась к нему, как крохотный, беспомощный котенок, и ошарашенный мужчина, видимо, посчитал слишком жестоким не обнять ее в ответ. Плечики девчушки содрогались, она что-то шептала, и Эрик разобрал лишь «Это вы!», а после, смутившись грозного взгляда сокамерника, перестал прислушиваться и опустил голову. Спустя пару минут Элли все же отпустила его и прошептала:

- Я не могу поверить, что вы живы, - восклицала она. – Александр Евгеньевич, вы… Вы… А я верила! Верила, что вы не сможете так просто погибнуть!

Тот горько усмехнулся.

- Лучше бы я погиб, девочка, и остался в твоей памяти хорошим человеком, чем ты знала меня свиньей.

- Нееет! – энергично вскричала она, деловито уперев руки в боки. – Вы заботились о нас чуть ли не с нашего рождения, так неужели вы считаете, что мы бросим вас? Ничего- ничего, я думаю, нас скоро вытащат!

Она заулыбалась и вскинула голову вверх, к свету из окна под потолком, и вдохнула полной грудью, так, как вздыхает человек, ощущая себя абсолютно свободным. Мальчуган тихо прошептал:

- Но как они нас найдут?

- Я бросила телефон на крыше, когда нас тащили, - поделилась Элли. – Мы искали тебя, Платоша, искали. А теперь, когда нас двое здесь, нас точно найдут!

- Да ну? – раздался саркастичный возглас за дверью, и она отворилась. На пороге стоял Макс в окружении пары вооруженных солдат. – А ты не думала, что так только привлечешь своих друзей в ловушку?

Взмахом руки он приказал схватить девочку, и ее выволокли из камеры.

- Стой, - вдруг хрипло приказал Александр Евгеньевич. – Лучше заберите… меня, а не девчушку.

Макс ухмыльнулся и покачал головой.

- Нет-нет, я хочу, чтобы ты увидел, на что ее обрек. Она – герой, ей и страдать.

Отшвырнув Платошу, Эрик поднялся на ноги и приблизился к своему сопернику так, чтобы их лица находились в паре сантиметров друг от друга. Противный запах одеколона вновь ударил в нос, и юный журналист поморщился.

- К чему тебе это?! – гаркнул он. – Я уступаю тебе место! Только отпусти ее! Или забери меня вместо нее!

Тот захохотал и презрительно поглядел на Эрика, фальшиво пропев:

- Мне ничегооо не нужноооо ооот тебяяаааа, - и, развернувшись на каблуках своих лаковых ботинок, элегантно удалился, не забыв, впрочем, саркастично добавить через плечо пару словечек. – Впрочем, если всем вам всем так не терпится пострадать, это я вам обеспечу.

И он ушел, насвистывая под нос какую-то веселую мелодию. Дверь захлопнулась прямо у носа Эрика. Он хотел было выбежать, но прекрасно осознавал, что это не повлечет ничего хорошего. Он, слабак, не смог бы ничем помочь этой девочке и навлек бы лишь бессмысленный гнев пленителей своим псевдогеройством.

- Ты ничего бы не сделал, - покачал головой Платоша. – В любом случае.

- Что с ней сделают?! – вскрикнул впечатлительный журналист.

Мальчик скорбно поджал губы и выдавил лишь одно:

- Живая точно останется.

Он не плакал, этот малыш, он был сильным, куда сильнее, возможно, чем сам Эрик, и он был абсолютно серьезен.

- За красоту приходится страдать, - спустя некоторое время буркнул он. – Красота требует жертв. Сами знаете.

- Нам остается только ждать, - произнес Александр Евгеньевич, поерзав на лавке.

***

Элли, поджав губы, молча терпела всю ту боль, которую причиняли ей мужчины, тащившие ее. Она прекрасно осознавала, что должно произойти что-то зверское, по-чудовищному ужасное, ведь от таких, как ее пленители, ничего хорошего ждать не приходилось. Ее мозг подкидывал ей неутешительные картинки ее недалекого будущего, причем каждый вариант был хуже предыдущего. Но, как это всегда бывает, девочка не догадалась до того, что ее ждет.

Ее швырнули на пол, и она упала, ободрав себе всю кожу на ладонях. Ладошки противно защипало, но она не позволила себе даже поморщиться. Села, согнув ноги в коленях, и требовательно взглянула на Макса, возвышавшегося из-за охранников. Сопернику Эрика даже на мгновение показалось, что это она его будет допрашивать, а не он ее. Впрочем, он быстро пришел в себя.

- Что глядишь на меня, девочка? – ухмыльнулся он. – Неужели не верится, что на свете не все так прекрасно?

Она глядела на него ненавидящим взглядом и молчала, но Максим, впрочем, был в состоянии прочесть все по ее глазам. Элли не было страшно – ей было противно.

- Отвечай, - рявкнул один из охранников.

Девочка горделиво выпрямила спину и нахально взглянула на Макса.

- Много я видела ужасного в этом мире, но ничто не сравнится с тобой.

- Ооооо, - протянул парень с наигранным пониманием. – Вон мы как заговорили… А я то просил своего босса помиловать тебя…

Он обошел ее кругом, и Элли, вертясь на месте, не выпускала его из виду.

- Я говорил ему: «О, босс, но ведь девочка ни в чем не виновата!» - он трагично заламывал руки, слезно восклицал, но в голосе было столько фальши, что ни один бы не поверил его актерской игре. – Я просил его… А ты даже не молишь о пощаде!

Девочка сидела перед ним: худенькая, бледненькая, с синяками под глазами, но выражение ее лица компенсировало все ее недостатки: она глядела не как жертва, но как охотник, потерпевший поражение. Страха все еще не было, ее кровь кипела и бурлила заодно с теми отрицательными эмоциями, которые она испытывала.

- Должно быть, твои соперники приползают к тебе на коленях, моля о пощаде? – фыркнула она.

Макс ухмыльнулся, а после расплылся в улыбке:

- Вроде того, девочка, - сладко пропел он.

- От меня такого не жди, - отчеканила она.

Максим развел руками и фальшиво засмеялся, ответив:

- А я и не ждал, - парень подошел к одному из охранников и отнял у него небольшую бутылочку. – Просто я хотел показать тебе…

Он стоял к ней спиной, и Элли, словно отчаявшаяся кошка, не желающая усыпления, сиганула к нему на спину, шипя и кусаясь. Макс коротко вскрикнул, а затем замолчал, будучи схваченным за шею. Руки девочки дрожали, она боялась его убить, но вцепилась в него, прошипев охранникам:

- Еще шаг – и ему конец.

Парень сопротивлялся, пытался скинуть Элли с себя, но не выходило – Ночная скрипачка крепко уселась на нем. И тогда…попытки сопротивления прекратились. Девочка озадаченно замерла, а потом увидела, как тот открывает бутылочку с непонятной жидкостью, и с немым криком в глазах оттолкнула своего заложника, когда тот плеснул через плечо кислоту. Она опоздала. Успела закрыть глаза, отстраниться, но капли попали на щеку, на лоб, задели шею, ухо… Элли зашипела, упав на пол, а потом заорала от накатившей боли. Все лицо нещадно жгло, так, словно кто-то развел на поврежденной стороне лица кострище и ворошил уголья. Ей вторил мужской крик – видимо, ее соперник немного не рассчитал и повредил и себя тоже.

Охранники кинулись к нему, но тот протянул только одно:

- Запииись…Включите ей запись…

Один из охранников утащил куда-то своего начальника, а второй остался в камере и исполнил приказ. Сквозь жгучую боль, которую причиняли и кислота, и ее собственные слезы, Элли услышала низкий мужской голос: «О, милая девочка… Так жаль, так жаль, - казалось, хозяин голоса говорил вполне искренно. – Я бы не трогал тебя, но ты встала у меня на пути. Убить тебя будет глупо… Тебе еще жить и жить. Но, солнышко, красота требует жертв. Отныне ты – уродец, и поймешь, что мир людской жесток. Посмотрим на твое рвение дарить людям прекрасное, когда сама ты безобразна».

Элли услышала, как захлопнулась дверь ее ныне одиночной камеры, и скорчилась на полу, безбожно надрывая голосовые связки.

***

Эрик не знал, как долго они прождали – может, час, а может, день. Время тянулось с жуткой медлительностью, и в животе завязывался узел страха, стоило где-то за пределами камеры звякнуть железке. Сокамерники сидели тихо, каждый думал о чем-то своем: кто-то о вечном, кто-то о земном. Мысли юноши метались, загнанные в рамки его убогой фантазии, и он даже подумал, что сошел с ума.

Темнело. Александр Евгеньевич уселся на лавке, разрешив Платоше прилечь, и мальчишка примостился подле него, прижимаясь к учителю, как маленький котенок, жаждущий нежности. Эрик пялился в одну точку, прижав колени к животу. Холодало, и его чуть трясло, но места на лавке не оставалось, да и спать не хотелось, пока ужасные мысли роем мошек кружили в голове. Вскоре совсем стемнело, и Александр с Платошей уснули, засопев в унисон, и Эрик остался один наедине со своими мыслями.

Очнулся он лишь тогда, когда услышал громкий скрип где-то под потолком. Мысли вспорхнули, не успев окончательно угнездиться в его голове. Паренек вскочил, всматриваясь в окно под потолком – проводник лунного света в их бетонную обитель. Тени заходили по стенам камеры, подтвердив его мысли – кто-то за ними пришел. И сейчас этот кто-то будет либо спасать, либо убивать.

Раздался негромкий скрежет – снимали решетку с окна, а потом к ногам Эрика был спущен трос, и на бетонный пол спустился мальчишка лет шестнадцати. Взъерошенные волосы, сосредоточенное выражение лица– он явно был чем-то обеспокоен и кого-то искал. Скользнув взглядом по журналисту, он кивнул на Платошу, и Эрик растолкал ребенка.

Сонно потерев глазки, Платон непонимающе поглядел на сокамерника, а после, увидев спасителя – видимо, они были друзьями – бросился обниматься. Мальчишка помог тому ухватиться за второй трос, который специально спустили для заключенных. Ловко уцепившись пальчиками, малыш полез вверх, и напомнил Эрику маленькую юркую обезьянку, которую он видел когда-то в зоопарке. Вспорхнув наверх, Платоша исчез в лунном свете – только его и видели. Мальчишка кивнул, а затем сунул Эрику пистолет и шепнул:

- Стрелять умеешь?

Припомнив наскоро уроки стрельбы в секции, которую он посещал когда-то регулярно, Эрик кивнул, и оружие окончательно перекочевало в его руки.

- Следи за дверью, - приказал спаситель, и Эрик наставил пистолет на железную дверь, дабы предупредить вход в камеру незваных гостей.

За его спиной происходила какая-то возня. Юноша не глядел на них, а был сосредоточен на своей задаче. Возня становилась все громче, и Эрик стал опасаться, что в камеру действительно пожалуют гости. Он не оборачивался – его обязанностью было следить за дверью - но по тяжелым вздохам спасателя понимал, что вызволить Александра будет довольно трудно.

Неизвестно, сколько прошло времени, но он вдруг услышал за спиной:

- Твоя очередь.

Эрик повернулся. Перед ним стоял мальчишка, весь потный, тяжело дышащий, но один.

- Лезь, - приказал мальчуган, протянув журналисту последний трос. – Сразу после меня. - Отвлечешь их. Удачи.

Эрик зацепился за трос и стал медленно подтягиваться на нем. Руки, непривычные к такой нагрузке, заныли, ладони вспотели, и он рисковал соскользнуть в любой момент. Более того, он не вернул мальчугану пистолет, и потому заряженное оружие приходилось держать кое-как в руке. Когда Эрик был уже на полпути к свободе, раздался щелчок, и металлическая дверь камеры отворилась. Юноша опустил голову вниз и завис, не двигаясь, пытаясь что-то разглядеть.

В камере зажегся какой-то огонек, и Эрик понял, что в камеру притопали «гости», а потому, в панике срываясь и разрывая кожу на ладонях, полез вверх – туда, к луне, к свободе. Но не успел он добраться до той высоты, когда сидящий у окна спасатель мог бы вытащить его на улицу, как, увидев трос и Эрика на нем, охранник крикнул, подзывая своего друга:

- Э! Глянь!

Журналист, поудобнее уцепившись ногами за трос, отпустил одну руку и крикнул:

- Я буду стрелять!

Услышав нахальный смех, он сделал предупредительный выстрел, и, когда прозвучавший снизу мат оповестил его об удачном выстреле, неловкими движениями перезарядил пистолет и выстрелил снова. Охранник, находившийся в камере, захрипел и сполз на пол, матерясь. Его коллега вскрикнул, и Эрик, поняв, что нейтрализовал своих противников, стал забираться выше, держа наготове заряженный пистолет.

Внезапно мимо его уха просвистела пуля, и он охнул. Трос затрясся, оттянулся – к нему поднимался охранник. До окна оставалось немного – пара рывков. Тень, заслонявшая лунный свет, свидетельствовала о том, что его ждут. Его противник был куда ловчее – быстро забирался вверх. Вздрогнув от ужасной мысли, которая пришла ему в голову, Эрик опустил голову и выстрелил. Соперник замер, не получив никаких увечий. Пуля прошла мимо. Не мешкая, юноша еще раз перезарядил свое оружие и произвел выстрел. Попал!

Шокированный, он наблюдал за тем, как мужчина медленно сползает вниз по канату, издает гортанный хрип и шлепается на землю. Сердце билось громко, голова трещала, стучало в висках. Он не помнил, как совершил те нечастные рывки, как его вытащили. Осознанно он огляделся в тот момент, когда он и другой юноша – его спаситель – уже мчались куда-то.

Приключения завершились в машине, которая подобрала парней. Эрик, дрожа, вжался в сидение и забылся. Страх уступил усталости, которая, в свою очередь отложила ужасные мысли на потом.

***

Эрика не оставляли мысли о самоубийстве. По ночам к нему приходил охранник и кричал, что у него были дети, семья, а тот погубил его. Он завывал о том, что юноша бессердечен, и, в принципе, потерянный, лишний человек для этого мира. Прошло уже достаточно большое количество времени – может, с полтора месяца, а может, больше – с того момента, как он навсегда оставил прошлую жизнь, переселившись к своим спасителям. Стоит, кстати, немного рассказать о последних.

У Александра жизнь сложилась непросто – его жена, Алиса, умерла, когда им обоим было по тридцать два года, то есть тринадцать лет назад. Она была абсолютно здоровой женщиной, но несчастный случай – авиакатастрофа – погубил любовь всей жизни Александра Евгеньевича. Алиса оставила у него на руках семилетнего сына, как две капли воды похожего на отца. Александр Евгеньевич нашел в прикроватной тумбе Алисы небольшой блокнотик – как оказалось, дневник, в котором она записывала все свои мечты. Там вдовец прочитал, что Алиса всегда мечтала назвать их сына Николая (на выборе этого имени он настоял) Эркюлем в честь ее любимого книжного персонажа, но, как помнил мужчина, ее выбор он счел глупым и не одобрил его. Алиса писала, что всегда обожала такие имена, как Элеонора, Платон, Густав, Фредерик, Христофор и Роза. Она знала, прекрасно знала, что эти имена – плод ее неуемной фантазии, а потому уступила Александру возможность выбора имени. Вдовец решил исполнить мечту своей обожаемой жены. Постепенно, в течение тех лет, которые он жил без нее, мужчина брал беспризорных детей к себе в дом, учил их как своих детей, и называл теми именами, которые так любила при жизни Алиса. Николай, которому было уже двадцать, звал своими братьями и сестрами чужих ребят: пятнадцатилетнего Фредерика, тринадцатилетнюю Элли, восьмилетних близнецов Христофора и Розу, малыша Эркюля. Стоит признать, что без детей большой дом казался бы чересчур пустым.

Александр любил их как своих детей, но не желал, чтобы дети звали его отцом, а потому сделался им учителем и передал им все, что знал и умел сам, вложил в них все самое лучшее. Дети учились в школах (Коля – в университете), а в свободное время помогали людям и животным: те, кому нравились первые, посещали дома престарелых и детские дома, а те, кто с ума сходил по зверушкам, помогали в приютах. Каждому находилось дело по душе и по силам.

Эрик же, глядя на этих доброжелательных, открытых миру людей, все больше хотел умереть. Ему было непонятно, почему к нему, убийце, относятся так хорошо. Непонятно было и то, какую пользу он мог принести: пытаясь помочь, он часто делал только хуже, брался за дело и не заканчивал его… Остальные же, казалось, нашли свое место. Малой учился, «дядя Призрак» вспоминал свое прошлое и активно восстанавливал память… А Элли…

Эрик решил спросить совета у нее. Постучавшись однажды в ее комнату, он решил вызвать ее на разговор. Когда он вошел, девочка попыталась заслонить волосами поврежденную часть лица.

- Зачем ты пришел? – прозвенел ее голос.

- Я… Как дела? – он неловко замер в дверях, не решаясь подойти ближе.

Она подняла на него взгляд и покачала головой. В глазах ее, отметил Эрик, не было больше той искорки, того света, который помогал ей нести добро людям. Она еще больше, чем раньше, побледнела и похудела и теперь напоминала полуживого призрака. Вот кому больше подходило прозвище, данное Платошей.

- Ты пришел не за этим. Того, что тебе нужно, у меня нет.

- Я… хотел спросить…

- Как найти свое место, - договорила за него Элли. – Я не обладаю этим знанием, Эрик. Мы, по сути, с тобой в одной лодке, ведь нам обоим нет здесь места.

- Что? – не понял бывший журналист. – Ты…Ты же…

Она рассмеялась, но так горько, словно этим выражала всю насмешку над собой и своим изъяном.

- Я уродина, Эрик. Я ужасна! – она вскочила с кровати, приблизилась к нему и, убрав волосы, показала ему изувеченную часть лица. – Я хотела нести людям свет… А теперь что?! Когда я была красива, мне хотелось дарить людям красоту…А теперь…

Она всхлипнула и отвернулась.

- Но ведь твоя музыка…- озадаченно проговорил юноша. – Твоя музыка проникала в сердца людей, и они любили тебя, даже не зная, как ты выглядишь.

- Но они наверняка представляли кого-то красивого! – отчаянно воскликнула девочка, являя парню свои покрасневшие от слез глаза с мечущимися, как в клетке, зрачками.

Эрик вздохнул.

- Вот скажи, Элли, я красив? – он решил зайти с другой стороны и одновременно затронуть волнующую его тему.

- Да, - не задумываясь, ответила она.

- И ведь не скажешь по мне, что я убил человека, - он развел руками, попутно отметив, как дрожат его пальцы. – А я – убийца. Самый настоящий. Я убил человека во время нашего побега. Я осознавал, что творю, а оттого нет мне прощения. Я не хотел, клянусь, но желание спасти свою жизнь было сильнее, и я… - он тряхнул головой и замолчал на пару секунд. – Ты печалишься оттого, что некрасива снаружи, но я видел, как ты красива внутри. Нельзя судить о человеке по внешности…

Он говорил о ее проблеме, а она, казалось, не слушала, полностью проникшись его горем, и искренне сочувствовала Эрику.

- Надо это исправить! – воскликнула Элли.

- Это невозможно, - поджал губы юноша. – Только если…

Он показательно провел пальцем по горлу, имитируя взмах ножа.

- Да нет же! – вскричала девочка, маша руками. – Можно искупить все это добром! – тут она на секунду замялась и добавила. – Только чтобы искупить большое зло, может потребоваться очень-очень много добра.

Он смотрел на нее недоверчиво и с легкой насмешкой – так смотрят на умалишенных, кажется.

- Вместе! – воскликнула она, протягивая руки для объятий.

Он промолчал и не сдвинулся с места, и тогда она обняла его сама.

- Вместе… - повторила Элли, затем снова, но с вопросительной интонацией. – Вместе?

Она произнесла это так по-детски, наивно и с такой безграничной добротой, что он не выдержал.

- Вместе, - кивнул он, отвечая на ее объятия.

Она резко позабыла о своих проблемах и откликнулась на его завуалированные просьбы о помощи, и это, подумал Эрик, было столь же прекрасно, сколь самоотверженно. Элли заметно оживилась. Она получила то, чего так жаждала ее душа: ее вновь воспринимали нужной, в ней вновь нуждались. Парень мысленно признал, что он, в свою очередь, желал именно жалости к себе – стыдно понимать, но оно было таковым, а бежать от правды в его случае было глупо, ведь он пришел к маленькой хрупкой девочке с единственной целью: получить утешение и слова о том, что он нужен этому миру.

Поболтав еще немного, юноша покинул Элли. Он тихонько прикрыл массивную дверь, ведущую в ее комнату, и, когда он уже собирался направиться в выделенную ему комнату, голос за его спиной произнес:

- Надеюсь, она поправится, - Эрик, развернувшись на пятках, увидел перед собой Николая – родного сына Александра. – Тебе бы тоже не мешало вылечиться.

- Так я не болен, - тихо откликнулся парень.

Все его нутро съежилось под решительным, пристальным взглядом собеседника, и тело отвечало порывам души: Эрик втянул голову в плечи, сжался, как ребенок.

- Разве? - спросил Коля и махнул рукой – мол, следуй за мной.

Пройдя лабиринт коридора, парни остановились у невзрачной дверцы. Николай отпер ее ключом и, щелкнув выключателем, вошел внутрь. Эрик так и остался стоять у порога, может, ожидая приглашения, а может, просто не желая входить.

- Я нашел для тебя занятие, - объявил Коля, и любопытство взяло верх – парень заглянул в комнату. – Ты готов?

Вопрос прозвучал с азартом. Правда, бывший журналист не удосужился ответить на него – он разглядывал то, что было в кладовой. Все место в этой комнате, все-все, от пола до потолка, занимали банки с краской.

***

Эрик, будучи подвешенным на тросах, разрисовывал стену дома яркими красками. В эту субботу они с Элли ходили помогать в дом престарелых, на следующее утро было запланировано то же самое. Прошлые выходные они провели в приюте для бездомных животных. В будние дни Эрик работал, и, хоть работа его была механической, а не умственной – он работал маляром – она помогала ему отвлечься, а физическая усталость не давала думать и после работы. Более того, осознание того, что он приносит пользу своим добродетелям – зарабатывает деньги, не могла его не радовать. Он даже тешил себя мечтой, что скоро ему хватит средств на поездку к маме с братом на праздники. Элли активно поддерживала своего нового друга в его чаяниях и мечтаниях.

Парень больше не думал о прошлой жизни – о журналистике, о Максе, о съемной комнатке… Его не злило, что зло не наказано. В конце концов, наша жизнь – не сказка с заведомо добрым финалом. От нас зависит то, какую сторону мы выберем, а уж спустя долгое время можно будет понять, выбрали мы зло или добро, и то не всегда такое получается. В конце концов, и те и другие именуют себя добром – не разберешь ведь, кто прав, кто виноват.

Парень мог поклясться любому: когда он кормил из пипетки обездоленных котят, когда помогал пожилым, ему становилось намного легче, и совесть успокаивалась и не терзала его воспоминаниями. А теперь, в эту ночь, он украшал стену одного из домов, и ему было до ужаса хорошо: он занимался любимым делом, играла «Надежду» Ночная скрипачка…

Внезапно тишину улицы разрезал до неожиданности приятный звук. Элли прервала свою игру. Даже далекий от музыки Эрик понял, что играет другая скрипка, но пение этого инструмента не было похоже на «Надежду» Элли. Однако, подумал журналист, именно эта мелодия, именно эта комбинация звуков была нужна ему больше всего. Нежное, доброе чувство разлилось по телу и подстегнуло его работать быстрее, продуктивнее. Заунывный вой совести умолк, наконец умолк, а не шептал ему потихоньку в уши ужасные пророчества, и парню стало легко-легко на сердце. Звуки все приближались, и Эрику захотелось посмотреть на творца этих звуков.

Юноша потянул за трос, приказывая тем самым опустить его на асфальт. Стоило его ногам коснуться твердой поверхности, как мелодия прервалась. Он повернул голову, желая увидеть скрипача, и хриплый голос за его спиной произнес:

- Кажется, я понял, как звучит вера.

Наконец обернувшись, при этом чуть не свернув себе шею, Эрик сфокусировал взгляд на человеке и изумленно выдохнул:

- Учитель?!

Александр Евгеньевич улыбнулся.

- Откуда…Откуда вы знаете, что именно мне нужно?! – пробормотал парень, тараща глаза. – И как вы… Как вы это делаете?! Ваша волшебная музыка…

- А в большинстве своем людям не хватает трех элементов: надежды на что-то хорошее, веры в них самих и любви. В твоем сердце уже живет надежда, а значит, тебе нужна вера. Вера в себя, вера в лучшую жизнь, в то, что ты можешь стать лучше. И моя музыка не волшебная, вовсе нет. Я не поселяю в людей чувства, я бужу давно забытые, обнажаю их, очищаю от грязи, помогаю восстать из пепла. Вот тебе и весь секрет.

- А вы… Верите в меня? – вопрос прозвучал наивно, сорвавшись с языка помимо воли хозяина.

Александр Евгеньевич поглядел ему в глаза, и Эрик разглядел там отеческую доброту.

- Я верю в людей, - просто ответил мужчина. - А значит, и в тебя тоже.

Эрик внезапно рассмеялся – так стало хорошо на душе.

- Учитель, а…А любовь? – вдруг спросил он.

Мужчина покачал головой.

- Звучания любви не существует в музыке. Только в сердце. Я могу дать людям веру и надежду, а любовь пусть они строят сами. Любовь к себе, к родным, к близким, ко всем вокруг.

Юноша кивнул, соглашаясь со скрипачом. А затем вновь потянул за трос, призывая поднять его на нужную высоту.

- Ну, помилуй, сон, - решительно прошептал он, слушая вновь зазвучавшую скрипку.

Работы предстояло много, и все было впереди. А, самое главное, все было хорошо.