Москвабыль

Ссора сохла, как белье на веревке.

Поначалу она оглушила и сжала мир до пульсирующей темпосферы, замкнувшей ядерный взрыв, потом стала терять излучение.

Родители редко ссорились, но теперь по кухне летали тарелки, папа что-то кричал, только я не слышал, звуки пропали, время вдруг загустело, словно в кастрюлю сыпанули крахмал. И в киселе застывшей квартиры плавали ложки, ножи, сковородка, все, что мама швыряла в отца, повторяя одно только слово, я читал его по губам: ненавижу!

А потом, когда ссора высохла, звуки разом обрушились в мою голову – плач сестры, убежденный голос отца, всхлипы обессиленной мамы. И настойчивый звонок в дверь, обстоятельный, терпеливый. Звонок, от которого не убежать, не спрятаться, не притвориться, будто мы ушли в гости.

Важный пятнистый дядя, с ракетной пряжкой и золотыми погонами, вручил папе пакет со «змеей». Я знал, что там результаты тестов, я полез к отцу на колени, но он сунул мне в руки тетрадь и сказал: иди порисуй!

Мама снова заплакала, тонко и жалко, села на табуретку в кухне, с зареванной сестрой на руках – мелкой, но уже заклейменной.

Вокруг по-военному точно двигались люди в черном, интересные люди, форменные, они громили нашу квартиру, им было мало разбитых тарелок, а я смотрел на отца и сжимал под мышкой тетрадку, бумажную, на пружинке, с космическим рейнджером на обложке. Форменные люди меня обтекали, собирая все электронное, техническое, как говорил папа, даже мою игровую приставку и первые вирт-очки со сказками.

За окном надрывались счетчики, мне давно запретили гулять во дворе, там было нехорошо и страшно, а дома – дома мама и папа, игрушки, мультики и канарейка. Безопасно! Но теперь отнимали и это.

У меня забирали отца.

Я смотрел на него и комкал тетрадь. На нее только мельком взглянули, времени у военных не было, чтоб разбираться в детских каракулях.

Отец на пороге сказал: «Береги!»

Я кивнул. И заплакал не хуже сестры.

Беречь следовало не себя. Не маму и не Аленку. Только эту тетрадь на пружинках, исписанную закорючками.

.

День начался без происшествий.

В квартирах закудахтали куры, заголосили облезлые петухи, я услышал, как в спальне встает Аленка и тащится в туалет, спотыкаясь о побитую плитку. Я вылез из термоспальника и отключил кондей, окончательно просыпаясь в щекотке морозного воздуха, подергал руками-ногами, разгоняя по венам кровь, но зарядка была так, для бодрости: без кондея воздух быстро нагрелся.

Когда пару лет назад мы с Аленкой вскрыли соседскую трешку, подыскивая место под птичник, я был раздавлен ее обстановкой и обилием книг по шкафам. Вот что значит семья профессора! Соседей взяли давно, как-то скоропалительно, они даже вещи собрать не успели. Выдрали аппаратуру, скинули по коробкам росбуки и вывели на площадку двух наспех одетых стариков, перепуганных и до жалости мелких в окружении черных громил. Профессор пытался отдать мне ключи, его жена, вреднючая бабка, все голосила про герань и про котика, но их отпихнули, ключ сдали полковнику и опечатали дверь. Их вообще не по-людски увели, не позволив ни внукам в Тверь позвонить, ни забрать любимые книги. Хорошо хоть кот оказался смышленым, успел просочиться в подъезд. Его потом приютила девочка с пятого этажа.

Из таких, как мы, из термутов.

В общем, не по закону, но в квартиру мы с Аленкой проникли. Даже успели спасти герань: подключенная к автополиву, она еще и цвести пыталась под защитой домового экрана. Мы с сестрой переглянулись, покивали друг другу с понимающим видом и переехали жить к соседям, к их герани и книгам, и двум санузлам, а инкубатор устроили в своей запущенной комнатке.

Аленка в коридоре загремела ключами. За стеной, в нашей бывшей квартире, начался ожидаемый переполох. Сегодня последняя пятница месяца – день базарный, официальный. Дозволительны любые торги. И задача сестры – загнать всех курят в дорожные клетки из рабицы.

Вернулась Аленка всклокоченная, почесывая руки в мелких царапках:

– Нужно будет яиц прикупить! Я слышала, ЦУП обещал распродажу, три контейнера выставляет частникам. Завтра сходим по первому свету.

Я одобрил. Несушки своей у нас не было, брали яйца под инкубатор. Аленка боялась петухов, как погибели, вот и обходились без них.

Северцев пришел через час, приволок две сетки грибов. Он жил с троюродной теткой, а у той аллергия на птичий пух. Так что какие уж куры. Зато квартира – что райский сад: грядки, делянки, трава и грибы! А Тома с первого этажа рискнула держать двух молочных коз и шкодливого козлика, привезенного из Сибири. И еще мы всем домом скинулись и обустроили теплый подвал, куда натаскали торфа с болота и насажали картошки. Птичий помет, козьи катышки – все шло на удобрения. Самогон на свекле выгонялся отменный. Как говорил дядя Миша, наш главный технолог самогонного цеха, термуты в своем развитии скатились в махровейший коммунизм. А в наши дни по-другому нельзя, только коммуной и выживешь.

Антон, поправив очки, доложил, что сегодня нестабильное Солнце. И лучше укрыть накопители. Две старые солнечные батареи были главным сокровищем нашей коммуны, так что мы поспешили наверх.

– Вспышка! А как же торги? – заволновалась Аленка.

– Переждем? – предложил Антон. – Все равно курята не выдержат.

– На платформе поедем, – решился я, – укроем товар под фильтром.

С плоской крыши пятиэтажки самой Москвы видно не было, только неопрятные тучи, сконцентрированные над МКАДом. На их грязном войлочном фоне полыхал термоядерный шар, стреляя тонкими протуберанцами. Щупальца жгучей энергии пытались прорвать пузырь, и тогда будто слышался звук, рокот нездешнего взрыва, но шар затягивал их обратно, и лишь багровые сполохи подсвечивали Лосиный остров.

– Красиво!

– Нашел, на что любоваться! Пока эта хрень горит, жизни не будет, одно выживание.

– Не подменяй понятия, – упрямо возразил Антон. – Мы выжили, потому что горит темпосфера.

– А для чего? – отвернулась Аленка, и я понял: вспомнила маму. – Будущего нам не досталось. Все им!

Мы, не сговариваясь, посмотрели наверх. Где-то там был отец. И родители Тошки. И дочь алкоголика дяди Миши. Все чистые, незараженные люди жили кто на Луне, кто на станциях, обустраивали рыжий Марс. И ждали, ждали, пока мы сдохнем.

.

Довоенное время проявлялось в памяти смутно. Еще можно было гулять, и в парке продавали мороженное, еще работали все каналы, а в росфонах были не только соцсети. Антоха, уже тогда всезнайка четырех с половиной лет, усиленно работал совком в песочнице и шептал, путая «л» и «н», что «амелика уходит под земню» и нам тоже нужно «лыть булкены». «Доигрались» – плакали взрослые, и я чувствовал свою вину. Я ведь постоянно играл, и Антоха. Мы с ним доигрались…

А потом к нам впервые пришли военные.

Отец с ними спорил, шумел в коридоре, но поехал, прихватив с собою росбук, а вернувшись ночью, кому-то звонил и гулко жаловался в пустой кухне:

– Представляешь, они все забрали. Они закрыли проект! Конференция отменена, я теперь невыездной. Ну что сказали… Что это шанс. И они успеют все отработать. Но послушай, это теория, я не знаю, куда ведут темпоспирали!

И за завтраком плакался маме, что у него отобрали смысл жизни.

Я сидел, ковырялся в каше и пытался представить, как папе без смысла. Плохо, наверное, вот у меня, когда отобрали водяной пистолет…

– Но Ванечка! – это мама, круглая, с животом таким, будто выпила весь компот, мне сказали, что там поселилась сестренка. – Если твое открытие поможет предотвратить…

– Не хочу работать на армию! – отец с грохотом встал из-за стола. – Даже на оборонку. Если случится война, Людмила, будем платить по счетам.

Мама смотрела растерянно. Даже не на отца, на меня, с какой-то слезливой жалостью. Смотрела, болезненно морщилась и все гладила свой «компотный» живот.

.

Пришлось выжидать полчаса, пока деятели из ЦУПа выгнали из ангаров дроны и провели обработку местности. Фон радиации снизился, по громкой связи сняли код «Вспышка», и народ потянулся в Москву на торги.

Идея лететь на платформе оказалась не так уж плоха: вся станция была забита вьюками и коробками с аккумуляторами, люди перли в вагоны, штурмовали тамбуры, давка и суета. А мы втихую прицепились к составу, чтоб энергию сэкономить. Аленка нырнула под пленку к курятам, придержать товар на виражах, Антоха привычно взял шест – играть в гондольера в туннелях, отталкиваясь от стен. Я сел за штурвал и настроился: задача для мастера пилотирования – улавливать пульс электрички.

Наконец, все, кто смог, утрамбовались, кто не смог – обиженно заголосили, злой машинист лично сдергивал пассажиров, висящих на поручнях, как обезьяны. Те из сдернутых, кто был посмелее, воспользовались нашей платформой и чуть ли не по головам полезли на крышу вагона. Поезд вздрогнул, сверху упала клетка, заскакала по проржавевшим рельсам, послышалась отборная ругань из физических и химических терминов. Ну а что вы хотите, наукоград, это сейчас мы аграрии, а когда-то – опора космических войск. Наши прадеды запускали спутники, наши деды строили лунные станции. А мы курят на базар везем.

Антон, изогнувшись, подцепил клетку. С крыши свесилась голова в капюшоне и в защитных очках на пол-лица:

– Благодарствуйте! – сказала вежливо, принимая пищащих цыплят обратно. – А вы, простите, с чем на торги?

– С курятами! – вылезла из-под пленки сестра.

– Тоже фантазия на нуле! – вздохнула очкастая голова, под ОЗК не разобрать даже, мужская она или женская. – Курица нынче дешева.

– Валера, ну что ты к детям пристал! – свесилась с крыши голова-близнец: очки и капюшон до бровей. – Вот снимут запрет на посадки в грунт, заживем по-человечески.

На рельсы сквозь дырявый забор наступали хищные джунгли. Говорят, что раньше березы были символами Подмосковья, а теперь все больше хвощи да разросшийся, брызжущий соком папоротник, над которым торчали макушки пальм. Темпосфера меняла климат всей области, и когда после ядерной осени на планету пробилось солнце, сделалось жарко и влажно, как в бане.

Большинство народу сошло в «Лосинке», скинуть товар перекупщикам. Очкастые головы с нашей помощью перелезли с крыши в опустевший вагон, сказали, на «Яузе» арендуют тележку. А нам с платформой – комфорт и зависть. Отцепились от электрички, сопла продули и полетели. Над вереницей трудяг-коробейников, над прогнившими шпалами и грудами мусора за пять минут добрались до вокзала.

Когда полыхнули послевоенные митинги, в первую очередь разгромили вокзалы. На Ярославском и Ленинградском шли бои оппозиции с силовиками, Казанский просто взорвали, сбросив бомбу на террористов. Рельсы манили беженцев: кто-то пробирался в Москву погреться, кто-то спасался бегством, вынося чужеродный ген из столицы. Потом паника поутихла. Все-таки армия уцелела, и сохранилось правительство. Кого-то свергли, кого-то судили, и взялись восстанавливать мир.

Так трещала экскурсовод, водя ротозеев по руинам вокзала, и эхо ее скрипучего голоса разносилось над перронами Ярославского, над кассами, над турникетами и лишенными проводов столбами.

– Махнем к гостинице? – оживилась сестра, когда экскурсия ей надоела. – Как раньше, давай, Илюх?

Когда Аленка была помладше, мы на Садовом не торговали, ну, сколько груза дотащит девчонка! Поэтому шли к «Ленинградской», там тоже поставили энергосборник и обустроили рынок. В холодные годы ядерной осени в столицу ездили за энергией, и высотки притягивали коробейников. Но лететь сейчас, вместо «Красных ворот»... Антоха легонько ткнул меня в бок. Он знал, что Аленке гостиница нравится – стройная, как колокольня, со звездой на изящном шпиле, ловящем энергию протуберанцев.

– Ладно! – махнул я рукой. – Прогуляемся, время есть.

.

Гостиницу «Ленинградская» – отец всегда называл ее так, игнорируя заграничные «Хилтоны», – я тоже вынес из детства. Не было еще Аленки, и мама ходила стройная, как эта сталинская высотка, и мы приезжали в Москву в выходные, не на торги, а просто гулять. Папа всегда в нее тыкал пальцем и рассказывал про интерьеры и про внешнюю схожесть верхушки с башнями самого Кремля. Вроде как было в гостинице собственное бомбоубежище, и глубоко под ней протекали подземные реки.

Отец не хотел работать на армию, но быть может именно «Ленинградская» подкинула мысль об энергосборниках. Протуберанцы из темпосферы обрушили «Москва Сити», а сталинские небоскребы держались, как забытые богами атланты, они дружно подставили плечи под упавшее хмурое небо.

.

Что-то было не так с высоткой в наши неспокойные дни. Всю ее церковную строгость словно перечеркнули размашистой надписью в основании.

– Вандалы! – огорчилась Аленка.

– Пришел Чернобыль, а мы не готовы! – прочел Северцев, всматриваясь поверх очков. – Это где-то на Украине, да? А мы тут при чем? Они сами справились.

– Там еще! – подтолкнул его я. – Видишь, пониже? Не разберу…

– Пришел Москвабыль, а мы подготовились! – помогла сестра, привстав над платформой. – Это уже понятней, Москвабыль – известный мэм.

Мэм давно гулял по сети, чаще всего в холливарных ветках, излюбленная фишка псевдорусских хейтеров. Мол, у нас Москва-быль, а у них – Вашингтон-небыль. Таких вразумляли, но без толку. Это ж победа всего народа: устояла Москва златоглавая!

– В ней что, кто-то живет? – удивилась Аленка.

Мы с Антохой посмотрели на вход, похожий на крыльцо в древний терем: там намечалась движуха, кто-то выбегал, торопился, кто-то ускорялся к нам.

В фигурах бегущих было такое, отчего заныло в желудке и подбородок потянулся вниз, прикрыть незащищенное горло. Мы стояли, как под гипнозом, и ждали этих нескладных, почти нечеловеков, со стекшими к вискам глазами, и тут Антоха очнулся и крикнул:

– Илья, они сейчас прыгнут! Вверх, Илюха, жми до отказа!

Я дернул рычаг, и платформа взлетела, но тут один из напавших подскочил метра на два, скрючил длинные пальцы и успел уцепиться за край.

– Ах ты гад! – заверещала сестра. – Лапы убери, это наши курята!

– Держи ее, Тоха! – скомандовал я и не глядя заложил вираж.

Антон в это время, как мушкетер, атаковал пассажира шестом «гондольера», куда ему Аленку держать, он сам споткнулся и рухнул на землю. Я еще пытался сообразить, отчего стала легче платформа, а Аленка с пронзительным визгом, означавшим боевой клич, спрыгнула следом, на помощь Антону. Прицепившийся нечеловек вскарабкался по тюкам. Я резко дернул платформу влево, и он заскользил по защитной пленке, взмахнул короткими ручками и потерял равновесие. В каком-то паническом медляке я видел, как падает странный тип, его неправильное лицо и бледно-зеленую кожу с разводами, похожими на чешую. Потом раздалась стрельба, время вернуло привычный темп, и я рванул на помощь своим.

У термутов реакция правильная, мы живучие, приспособленцы: Антоха уже стоял на ногах, добивая шестом особо прыткого, а Аленка атаковала сама, двигаясь пугающе быстро. Она потеряла очки, капюшон химзащиты слетел с головы, и яркие рыжие волосы развевались в столичной серости, как отблески близкого взрыва. У Аленки всегда такое лицо, будто ее поклевали курята. Каждый раз, когда мы выходили из дома, я все ждал, с неразумным дремучим азартом, что сейчас на нас обрушатся птицы, привлеченные крошками на ее щеках. Девочка-апокалипсис, я только теперь заметил, что и ее глаза будто тянет к вискам. Она издавала визгливые звуки, бесстрашно оседлав нечеловека и мутузя его кулачками в темя. В звуках слышалось «Тошка, держись! Илюха, заходи по тылам!», я в самом деле пошел по тылам, но тут снова послышались выстрелы, два нечеловека упали, пачкая землю зеленым, «Аленка, уходим!» – крикнул Антон, и я подцепил их платформой. Не жалея аккумулятора, набрал высоту в два этажа, выбираясь из-под обстрела. С платформы было прекрасно видно, как от вокзала бежит полиция, а с шестого этажа «Ленинградской» спускается на тросах спецназ.

– Отличная прогулка! – ругнулся я.

– Кто ж знал, – откликнулся Тоха.

Военные внизу зачищали площадь. И от этого было жутко и мерзко, будто стреляли прицельно в нас.

У «Красных ворот» мы пошли на снижение. Здесь начинались жилые районы, Садовое кольцо хорошо патрулировалось. Никаких нечеловеков, защитные визоры последней модели, стразы по рукавам ОЗК с навороченным охлаждением.

Москва оставалась Москвой.

Аленка заглядывалась на визоры. Дорогущие, с надстройками игр, они позволяли увидеть Москву разных эпох и периодов: белокаменную, пролетарскую, нашу Москву, довоенную, не успевшую превратиться в Москвабыль. И, что особенно популярно, ту, какой она стала бы, взорвись над Кремлем баллистическая ракета Минитмен-8, ускользнувшая от ПРО. Ну а что, апокалипсические хорроры всегда были на пике моды.

Я достал из бардачка запасные очки, простенькие, провинциальные, и протянул сестре. Она вздохнула, но приняла. Куда нам до московских запросов, лишних денег в хозяйстве не водится.

– Зато мы питаемся хорошо! – с вызовом сказала Аленка и погладила клетки с курятами.

Ресторан Витюли Петрова располагался в подвале старого дома недалеко от высотки. В современных условиях дефицита москвичи легко подписались на общепит, привыкнув тусить по элитным кафешкам. У нас в городе столовки и фабрики-кухни содержали исключительно предприятия. «Конкуренция!» – выражался умный Антон. В столице же все обстояло иначе, из живности им разрешили лишь кошек, собак и попугаев, а питаться приказали в «ресторанах у дома». Мы однажды рискнули попробовать то, что готовит Витюля, так зареклись, дохлебать не смогли! А москвичи – ничего, сидят, по огромным тарелкам размазывают, фоткают для инстаграма.

Витюля Петров – тот еще кадр. Крашеная в белый горох борода, поверх лысой башки – шапчонка, что носили хипстеры в прошлом веке, на ногах – солдатские берцы с золотыми витыми шнурками. Аленка, когда помладше была, пялилась на Витюлю, как на книжку с картинками: там и цветы, и здания, и диковинные птицы среди ветвей. Ресторатору, бывшему модному блогеру, это льстило необычайно. Потом сестра подросла, научилась не визжать от восторга при виде раскрашенного Петрова, но он продолжал кокетливо жмуриться и подмигивать, точно довольный кот.

Витюля в нас просто вцепился: скоро ленч, а людей кормить нечем. Ну а мы что – товар лицом! У нас и курята, у нас и картофель, и грибы, и три бутыли свекольного. Взяли с него богато, под это дело бутылку вскрыли и на возросший градус рассказали о нападении у «Ленинградской».

– Эт они на тачанку позарились! – со знанием дела кивнул Витюля. – «Ленинградская» на отшибе, рядом вокзалы и электричество. Вот и бьются там в кровь зеленую, звезду пытаются захватить.

– А зачем им электростанция? – заинтересовался Антоха.

– Да я как-то не в теме, бро. Ох, забористый ваш первач! – Петров ностальгически погладил бутыль. – Чистый продукт, хайлевел. Я полторашку в личных целях зажму, лет десять уже не бывал в хламину.

Он до того нагрузился, что вышел нас провожать: нацепил на бороду чехол из пластика, поверх – визор с клювом чумного доктора, а еще черный плащ химзащиты прямо на голое тело. Увидел бы раньше на улице, обошел бы за три квартала, но Петрова аж крючило от самодовольства.

– Крутая у вас тачанка! – не скрывая чернющей зависти, Витюля погладил раскосые фары, пересчитал боковые сопла и задышал в свой клюв, отчего тот наполнился сизым туманом. – Почем брали? А если удвою?

– Не продается! – отрезал я, и Аленка согласно кивнула.

– Отцово наследство, – хмыкнул Антон, и мы взяли вверх, сразу к шпилю высотки, к энергетической станции.

Пока заправляли платформу, мы стояли на крыше второго яруса и пялились на темпосферу. Она была близко, рукой подать, она висела над городом и пульсировала, будто огромное сердце. У меня по спине стекал едкий пот, и Антоха весь съежился от предчувствия, лишь Аленка бесстрашно смотрела на нескончаемый ядерный взрыв, пойманный в ловушку «спирали» и исходящий смертоносной энергией где-то над центром Москвы.

Девочка-апокалипсис. Рыжие кудри и крошки веснушек. Я решил, что они похожи: дочь Ивана Муратова и отправленный по «кротовой норе» в неизвестность поток разрушения.

.

Мама готовила торт: напекла коржей и промазала кремом, а теперь, как ведунья из сказки, терла в ступке орехи. Папа косился на блюдо, но не убирал чертежи, щедро разбросанные по столу. Чертежи меня завораживали не меньше маминой ступки: можно было играть, представляя, что живу в одной башне с алхимиками.

– Тебе ведь закрыли тему! – недовольно фыркнула мама, видя, как уголок чертежа ткнулся в кремовый слой и замаслился. – Ваня, вернись в семью!

Отец лишь пожал плечами. Даже я знал ответ, столько раз это все говорилось. Тему закрыли, а папа открыл. Потому что это его открытие. И еще было слово, как заклинание, притягательное со всех сторон.

– Пап, что такое мультивселенная?

Отец поднял голову и посмотрел затуманенным нездешним взглядом.

– Еще один! – подначила мама. – Тоже будет витать в облаках, а семья – сидеть в старой двушке без денег!

– Мультивселенная, Илх, – отец всегда называл меня так, странным шаманским именем, будто я герой фэнтезийного фильма, – как бы тебе объяснить? Это торт! Видишь, слой к слою, плотненько. И каждый слой – это мир, похожий на соседние и непохожий. Где-то пропеклось лучше, там треснуло, а здесь мама больше крема намазала.

Мысль о том, что моя мама создала кучу миров, мне понравилась необычайно.

– А это, – папа взял в руки соломинку, – темпоспираль. Смотри, подносим ее к коржам и начинаем вкручивать…

– Ваня, испортишь! Ну перестань!

Но отец продавливал трубочку, не обращая на маму внимания:

– Видишь? Прошла насквозь. Через множество огромных миров. И в каждом из этих миров оставила частичку нашего, того, что сейчас посыплют орехами.

Он вынул трубочку и показал: там, на другом конце, пробившем все коржи мультивселенной, скопилось немного крема. Я сунул в рот «темпоспираль». Наш мир оказался космически вкусным.

.

– Все-таки ты неправ, Илюх, – Антон отказался от мысли оттащить от перил Аленку, и продолжил наш давний спор. – Если бы не твой батя…

Антоха не мог понять, что чувствовал мой отец, он не мог залезть в голову Ивана Муратова. И поэтому верил, что он герой. А я… Сначала был жутко, по-детски глупо обижен на всесильного папу, который бросил меня на Земле. Потом, после гибели мамы, я готов был убить отца, я словно впитал ее ненависть, ее полный отчаяния крик, обращенный не к нам с сестрой, к потолку, к улетевшему в Космос мечтателю: «Ты хотел этого! Наслаждайся!» Я оттаскивал от мамы Аленку и клялся, что выживу, что буду учиться, поступлю в Космический колледж и доберусь до Луны, куда вывезли всех ученых. Ни о чем больше думать не мог, так хотел посмотреть в глаза человеку, оставившему нас умирать на Земле. А потом пришло понимание. Обустраивая квартиру под птичник, под паркетом я отыскал тайник с дневниками Ивана Муратова. И теперь я знал, что в его душе мало места для настоящего, что ему интереснее мир «на том конце коктейльной трубочки». И такие мелочи, как жена и дети, не меняли его убеждений.

У отца отобрали изобретение – ведущие сквозь мультиторт спиральные «кротовые норы». Но только военные знали, что полетит в другую вселенную. Щиты над объектами особой важности сработали точно по данным разведки. И ракеты, ушедшие от системы ПРО, попали в спиральную сеть. Взорвались. И остались взрываться вечно. Термоядерная энергия устремилась в другую вселенную, почти не затронув нашу реальность. Только ее было много, мегатонны тротилового эквивалента, и взрывы закуклились в темпосферы.

А города уцелели. Минимум разрушений. Допустимый уровень радиации. Победа российского оборонного гения, как писали во всех газетах, ликовали во всех соцсетях, кричали по радио и телевидению. И скорбь Ивана Муратова, чей заповедный край «по ту сторону коридора» теперь погибал из-за наших грехов.

Но все же он был, Высший суд, знаменитый закон сохранения. Сохранения всего на свете: массы, теплоты, намерений. Мы послали смерть в чей-то дальний мир и получили оттуда обратку…

– Илюш, – включила «канючку» сестра, отвлекаясь от темпосферы. – Давай гульнем до Бульварного, до Чистых прудов, давай?

– А что, интересная мысль, – сразу согласился Антон. Аленка из парня веревки вила, тоже мне, группа поддержки. – Посмотрим, как в центре люди живут!

На Чистых прудах было безлюдно. Лишь трещали счетчики Гейгера, развешанные рядом с термометрами. Весь район был наполнен этим вскрывающим черепушку стуком. В жухлой воде плавали листья, деревья перекрутило, скрючило, когда-то украшавшие центр бульвары потускнели под тяжестью темпосферы. Иногда в занавешенных окнах проявлялись бледные лица, но тотчас скрывались во мраке квартир, как засвеченный негатив. На стене павильона метро алела все та же небрежная надпись, что мы видели на «Ленинградской».

За бульваром начинался Москвабыль.

Темпосфера горела так низко, будто хотела прилечь на разогретые крыши. Мы знали, что это иллюзия, что перманентный взрыв, пойманный в темпоральный кокон, висит высоко над Кремлем, отражаясь в рубиновых звездах. Но его грозный рокот, дополненный истерическим треском счетчиков, вынимал частичку души, оставляя взамен глухую тоску и желание крушить все подряд, лишь бы прекратить эту пытку.

Я вполоборота смотрел на сестру. На ее угловатые плечи, чуть смягченные комбинезоном, тонкие длинные руки. Лицо – неправильный треугольник: заостренный подбородок, маленький рот. Частые точки веснушек, проступающие все рельефнее.

Аленка вдруг улыбнулась сфере, будто увидела в ней отца. Потом слезла с платформы и сделала шаг. За бульвар, на ту сторону, ближе к Кремлю.

– Эй, ты куда? – крикнул я, а Антоха уже прыгал следом, чтобы поймать, удержать.

Но едва он коснулся Аленки, его опрокинуло выстрелом.

Стреляли откуда-то с крыш, я это сразу почувствовал, на каком-то зверином инстинкте прикрыв Антона платформой. Он скрючился и заскреб ногами, зажимая плечо рукой, из-под пальцев сочилось багровое, вязкое, будто смола, то, что было теперь нашей кровью.

Аленка ушла из-под платформы и снова рванула к центру.

– Я вас чую! – рычала она. – Ничего не получите, гады!

Наперехват бросились четверо. Я даже моргнуть не успел, а они проявились на фоне зданий, затянутые в камуфляж, по-военному безупречные, но что-то было в их мощных прыжках от тех нескладных у «Ленинградской». По нам снова пальнули с крыши, но Тоха успел подняться и вскарабкался на платформу, я сразу взял к самым тучам, выше проклятых снайперов. Спину взрывало от зуда в клейме, как обычно при передозе, но я повел по Мясницкой к Кремлю.

– Я засек его! – крикнул Антон, срывая с клеток защитный чехол и укрывая от радиации раненное плечо. – Разворот на сто восемьдесят и на два часа! Угловой дом 26Б!

– Ляг и держись покрепче!

– Не дождешься! – огрызнулся Антоха, выдергивая из упоров «шест гондольера». – В атаку, мой верный конь!

Я сверился с навигатором, ввел координаты. Платформа плавно совершила маневр. Двадцать восемь часов летной практики в колледже. Два семестра теории. Считалось, что мы с Антоном в состоянии вывести челнок на орбиту, но на деле кроме сомнительных знаний у нас в загашнике ничего не нашлось, не дотянули до боевой подготовки.

Зато у нас были клетки из рабицы!

Стрелка я заметил сразу, он растекся по кромке крыши и следил за тем, что творилось внизу. Мы ударили в него с разгону шестом, который Антон превратил в копье, а потом и всей массой платформы, мы просто скинули его с крыши, и сразу вниз полетели клетки, замаранные куриным пометом, как бомбы, на головы нечеловеков.

Аленка скакала от них вдоль пруда. Ребенок, родившийся после войны, она не умела жить мирно и не дожидалась помощи свыше, нападая и вырываясь, ускоряясь, карабкаясь на деревья. Термут, боевая модификация, как шутил иногда Антоха, балуя комплиментом.

Мы сбили платформой еще одного, атакуя уже с земли, он успел уцепиться за борт, но я заложил вираж, и камуфляжник расшибся о дерево. Снова раздались выстрелы, но теперь палили вдоль улицы, там тарахтел БТР, шел спецназ, нечеловеки сомкнули ряды и принялись отступать, слаженно, подбирая раненых, по Мясницкой обратно к Лубянке.

Сестра запрыгнула на платформу и сразу нырнула под пленку.

– Какого им надо? – крикнула сорванным голосом, в котором чудился утробный рык.

Я дал энергию в сопла и повел аппарат обратно к Садовому, к безопасным «Красным воротам». Аленку била истерика, запоздалая реакция на горячку боя, меня самого мутило от полученного передоза, и я боялся считать, сколько лишнего хватанул Антоха с его пробитым комбинезоном.

– Эти другие, – буркнул Антон. – На куртках нашивка «О-Дин».

– Илюх, он бредит, по-моему! – крикнула из-под пленки сестра.

Я посадил платформу на крышу дома Витюли Петрова. Других знакомых в Москве у нас не было.

.

Я помнил, как впервые открыл дневник Ивана Муратова. Ткнулся носом, пропуская в себя особый запах бумаги. Мне казалось, я вижу отца, я закрывал глаза и запах вел меня в детство, где не было войны и темпосферы, а сидела на кухне мама, булькал закипающий чайник и отец чиркал карандашом в обычном бумажном блокноте. Бумагу переводишь, – ругалась мама. – Зачем только планшет покупали! Но папе так лучше думалось, это я уже уяснил.

Я шуршал побуревшими страницами, пока не наткнулся на слово «торт». Вчитался в убористый почерк отца и стал сердито тереть глаза, словно вынырнул из соленого моря.

«Рассказывал Илху про мультивселенную. По-моему, он меня понял. Удивительно, сыну всего пять лет! А с каким сокрушающим упоением он потом жевал кусок торта, помня, что в каждом корже спрятано по миллиарду миров. Илх – поглотитель Вселенной! Маленькое чудовище.

Однажды к нам придет такой Илх и слопает нас с городами, ракетами и амбициями. Хотя нет, не успеет. Мы сожрем себя сами».

.

Витюля в ужасе пятился. Он был бы рад заслонить проход в свой чистенький модненький ресторанчик, но мы не особо спрашивали. Мы спустились с чердака на первый этаж и пробрались в подвал с черного хода.

Нам нужны бинты и лекарства, – поставил я ультиматум.

И Витюля смирился. Принес антисептик и бутыль с остатками спирта. Его шатало от алкоголя, он что-то бубнил и о чем-то плакался, десять лет не был в хламину – и вот, наконец, дорвался!

– Ну почему вы приперлись ко мне? – не мог успокоиться ресторатор. – На кой мне это сдалось? И твари на Чистых, тоже мне профи! Три сопляка их уделали!

Он жаловался с пьяной слезой, что опять остался без денег, а тачанка ему вот как нужна, я слушал сначала растерянно, потом испугался и разозлился, но Антон, которому полегчало от укола и перевязки, дал мне знак не пороть горячку.

– Организация «О-Дин». Что-то, по-моему, скандинавское. Знаешь о них? – спросил он Витюлю, растиравшему слезы по бороде.

– Скорее уж секта! – икнул Петров. – Только не скандинавское, это они от динозавров. Ну зачем вы от них ушли? Я ж договор подписал!

Несдержанная Аленка влепила пьянчуге пощечину.

– Ого! – слегка протрезвел Петров и отшатнулся подальше к стене. – Девочка, а ведь ты звереешь! На руки глянь, термутка, кровь зеленая и чешуя!

Я подбежал к сестре и ухватил ее за запястья, а Витюля метнулся в подсобку:

– С такой только в Склиф, ребятки, там вам самое место! – долетел его приглушенный вопль. – Вас даже за МКАД не выпустят!

Мне было не до Петрова. Белая, как скорлупа, Аленка осматривала ладони. Там, где еще с утра были царапки от клювов курят, кожа пошла буграми и сочилась ярко-зеленым.

Мы понимали, что это значит, я и сестра, как никто другой.

Те же симптомы были у мамы.

.

Сначала ее тошнило. Говорили – авитаминоз. Мы брали петрушку у тетки Антона, и мама ее буквально сжирала, запихивая в рот целый пучок. По коже пошло раздражение, а из ранок, из мелких трещинок сочилась зеленая слизь. Потом ее стало крючить, что-то выламывало в ней кости, выворачивало суставы. В свои неполные сорок она выглядела, как старуха, волосы выпадали клочьями. Почему-то помнились руки, диатезные, в зеленых коростах, и глаза, стекшие ближе к вискам, в которых стыл неприкрытый страх. И еще почему-то вызов.

Ее воля была сильна. Она продолжала трудиться по дому, что-то готовить, шить сестре платья. Это все облучение, – говорила с улыбкой. – Вот, мне уколы назначили, новая разработка. Вы не бойтесь, сейчас лучевая – это не приговор!

Но однажды она упала и не смогла подняться. Ее долго рвало зеленым, а потом скрутило, как эмбрион. Она не успела проститься с нами. Но прорычала туда, в Пространство, обращаясь к предавшему нас отцу: ты хотел этого! наслаждайся!

.

– Лучше убейте меня сейчас, – тихо попросила Аленка.

Мама ушла восемь лет назад, но я помнил все, будто сняли видео. Я закрывал глаза и заново прокручивал сцену: свернутое в клубок тело, зареванную сестру, для которой резко закончилось детство, и себя посреди опустевшей квартиры, не знающего, как быть дальше. Я не мог потерять еще и Аленку! Я жил ради сестры.

– Давайте валить отсюда, – как-то слишком спокойно сказал Антон. – Это просто первая стадия, рано паниковать. А от Склифа, которым грозится Петров, лучше держаться подальше.

Я рывком поднял сестру. Мы забрали себе антисептик, таблетки, вылезли из подвала и побежали наверх по ступеням, на крышу, к отцовской платформе. Нас встретили тремя точными выстрелами. Я получил капсюль в бедро, удивился, едва успел испугаться, когда рядом упали Антон и Аленка. К нам спускались люди в скафандрах. И на левом плече командира под крестом горели кошмарные буквы: Склиф. Я услышал, как рядом скулит сестра, и потерял сознание.

Однажды мы добрели до Склифа, благо он тоже был на Садовом, и зареклись гулять в эту сторону. Помню, Антоха рассказывал, что раньше здесь была богадельня. А теперь периметр обнесли колючкой и накрыли щитом от радиации.

Очнувшись от обморочного сна, я смотрел через борт прицепа, в который нас сгрузили, как падаль, на старинное здание института, дворец в окружении черных деревьев. Картину портили автоматчики на входе и за колоннадой, их тени множились в свете прожекторов и кривились причудливым образом.

Самое страшное место в Москвабыле, если верить местным легендам.

– Ну меня-то за что? – ныл знакомый голос. – Я же все по правилам сделал! Сказано донести – я донес!

– За пособничество террористам, – пояснил другой голос, холодный, четкий, чуть скрипучий из-за искажений в динамиках.

Витюля всхлипнул и сразу примолк. Он валялся в другом конце кузова, связанный по рукам и ногам. Даже капсюль с парализатором на него пожалели, предателя.

Ворота распахнулись с противным взвизгом, и бронемашина с крестом на борту медленно вкатилась внутрь.

.

«Я понял, куда ведут темпоспирали! – писал отец в дневнике. – Хотя, кого я обманываю, я знал. Я открывал дверь за дверью, искал проход в свой «Затерянный мир». И нашел! Мы почему-то накрепко связаны, я и тот мир «на другом конце трубочки». Меня бесит наша реальность. Склонность человечества к энтропии. Маниакальная тяга убивать все вокруг. Я смотрю в окно и я вижу, как цивилизация хомо сапиенс стирает сама себя, избавляя от присутствия захламленную Землю. Но этого нам оказалось мало. Мы решили сгубить параллельный мир, цветущий сад, полный чудес. И за это людям воздастся!»

.

– Ладно, с девочкой все понятно. А эти зачем?

Нас протащили по институту, выкачали по пол-литра крови, соскобы с кожи, соскобы из горла, все отдали в лаборатории и поволокли во внутренний двор, мимо бараков и клеток, в которых метались нечеловеки, мимо туш доисторических ящеров, залитых зеленой жижей. Воняло хлоркой и дезинфектором, но сквозь них все равно пробивался запах рвотных масс и мочи. А еще кисло пахло кровью, и от этого подгибались колени. Дальше – камеры с закаленными стеклами, а в них – плотные ряды прозрачных контейнеров, я со счета сбился, столько их было, и в каждом лежало по монстру, по чешуйчатому инопланетному гаду. Под дулами автоматов нас впихнули в главное здание, мрачный многоэтажный гроб, чернеющий квадратами окон, где, наконец, бригада скорой, так и не снявшая скафандры, сдала нас с рук на руки военному медику, больше похожему на пирата. Усики и бандана, черная, с черепами. На руках – перчатки с раструбами. Витюля даже слегка приободрился, будто признал своего.

– Так зачем остальные? – спросил пират.

– Проще сразу забрать, чем после возиться, – доложил командир неотложки. – Я их видел у «Ленинградской», романтика мушкетерская. И потом, у них платформа Муратова. Этот, с бородою в горошек, требовал себе «тачанку». За моральные, так сказать, издержки.

– Предавать всегда утомительно! – хмыкнул усатый пират. – Откуда у вас платформа?

Нас как-то вдруг отпустили, Аленка перестала взвизгивать, я подобрался к сестре и обнял, защищая собой от ужасов Склифа. Антон прокашлялся и ответил:

– Они дети Ивана Муратова. Сообщите на лунную станцию, пусть поторопятся с производством вакцины.

Он сказал это твердо, с сумрачным вызовом. После всех унизительных процедур Северцев отдавал приказы военным!

– Дети Ивана Муратова, – издевательски протянул пират. – А папа вам не оставил бутылку? С координатами далекого острова?

– Развлекаетесь? – уточнил Антон.

– Ставлю условия, – улыбнулся пират. – Ладно, какой разговор в коридоре? Ну а этот модник что натворил? – ткнул он пальцем в Петрова. – Знакомая борода, он же местный, с «Красных ворот»?

– Полный набор, господин майор. В подсобке при обыске найдены бочки с маринованным папоротником.

– Прелесть. В лес ходил, ресторатор? И поставлял еду террористам?

– Не террористам, господин Глебов! – тотчас заканючил Витюля. – Ну почему террористам сразу? Это ж мода сейчас такая, все серьезные люди сидят на «ботве»! Я вам дам имена, адреса. И травников тоже сдам!

– В камеру! Завтра с ним разберусь, – отмахнулся пират-майор. – А этих ко мне в кабинет. Будем беседовать обстоятельно.

В кабинете майора Глебова нам разрешили снять ОЗК. Осмотрели плечо Антона, сделали перевязку.

– Вы везунчики, молодые люди! – хмыкнул Глебов, садясь на стол. – Дважды за день уйти от Муры!

– От «О-Дина», – поправил Антон.

– А, ерунда, – отмахнулся пират, – это фанаты теорий Муратова. Вы ведь читали его статью? О том, что садюги военные убивают доисторический мир? И что россияне ценою жизни обязаны спасти динозавриков? Мура – от Муратова, сокращение. Военный юморок, так сказать. Насколько вы в курсе происходящего?

– Идет замещение цивилизации, – я смотрел Глебову прямо в глаза. Даже избавившись от спецкостюма он походил на пирата, с которого зачем-то сняли парик. – Через темпосферы прилетел мутаген, и мы перерождаемся в ящеров.

Глебов задумчиво достал пистолет и демонстративно проверил обойму.

– Не только мы, – добавил Антон. – Сама природа вокруг меняется. Были березы, теперь растут пальмы. Курица популярна и яйца, а говядину никто не ест.

– А еще мы обречены, потому что мутация нас убивает. Когда мы с вами подохнем, майор, все «чистые» люди вернутся на Землю.

Глебов снова проверил обойму.

– Надо же, – фыркнул в усы. – Какие смышленые дети. Только я вам не верю, ребятки. Вы или видели Ивана Муратова, или нашли его записи.

– Ну и не верьте, – не сдержалась Аленка. – Вы же забрали отца, расскажите ему про термутов! Дайте нам с ним пообщаться…

– …он изойдет сантиментами и придумает, как всех спасти! – майор Глебов сочился иронией. – Только ваш милый папа приговорил человечество. Скопом, без правых и виноватых, он будто Ной взошел на ковчег, а теперь наблюдает из заоблачных высей, как Землю накрывает потопом.

Я смотрел на него не мигая. Рискнул спросить в лоб, без аллегорий:

– Отец от вас… Он сбежал?

Глебов неохотно кивнул:

– На распределительной базе. Видимо, сам ушел в темпоспираль. Слушайте, времени клинически мало. У девочки первая стадия. Я вкратце объясню, как работают метки, чтобы вы понимали проблему. Под лопатками у вас не клеймо, а микрочип с антидотами. Они впрыскиваются постепенно и борются с мутагеном. К сожалению, борьба неравная, сравню ее с химиотерапией. Мы убиваем пораженные клетки, но и сам организм калечим, и другой методики у нас нет. Чаще мутаген побеждает, и тогда вскрывается последняя ампула. Остановка сердца и смерть.

Мы с Антохой переглянулись. Клеймо – это смертельный яд? Так решили проблему мутации?

– Мама! – прошептала Аленка. – Вы убили маму! Убили…

– Это был ее личный выбор, – не принял упрека Глебов, – или месть Муратову, я не вникал. Микрочип можно изъять. Те, из Муры, так и сделали. Теперь звереют в ускоренном темпе. Лишь анабиоз в криокапсулах способен задержать мутацию. Видели во дворе? По Москве пошла цепная реакция, зараженный папоротник у них в моде! А мне оборудования не хватает…

Глебов встал, зашагал по кабинету, забыв про пистолет на столе. Казалось, ему не до нас, у майора тоже есть криокапсулы, где спят близкие ему люди. Он не пытается манипулировать, просто ищет вакцину. Для всех. И ему нужны отцовские записи.

Решение было чудовищным, как и сама ситуация. Предать отца или убить сестру! Все это время я верил, что понимаю Ивана Муратова. Я даже сумел простить гибель мамы ради его идей. Я жалел заповедный мир динозавров, но что стоит вся жизнь на Земле без Аленки? Я надеялся вывезти ее в космос, на лунную базу, к отцу. А Муратова нет на Луне. И вообще в нашем гибнущем мире. Он предпочел уйти по спирали…

– Тварь! – закричала Аленка, толкнула Антоху в плечо и прыгнула к пистолету. – Хватит врать, вивисектор, мы видели: ты над термутами опыты ставишь! Ты нас отпустишь, Глебов, иначе я тебя грохну. За маму и остальных. И тетрадки тебе не видать, уяснил?

– Почему? – подначил майор, игнорируя пистолет. – Неужели ты съела тетрадку? С космическим рейнджером на обложке?

Тут уже я подскочил:

– Откуда вы знаете про тетрадь?

– Умри! – зарычала сестра, стреляя Глебову в голову. Скрученный болью Антон попытался прикрыть майора, но Глебов лишь отмахнулся, и от него, и от Аленки, он смотрел на меня в упор и отказывался умирать.

– Я не знал, – улыбнулся он. – Но я видел записи задержания. Там была лишь одна тетрадь. Муратов сунул ее сынишке, дескать, забирай свои глупости, не мешай разговаривать с умными дядями. Ошибка группы захвата, грубая, что тут попишешь.

Аленка все щелкала пистолетом, вхолостую, выстрел за выстрелом. Потом кинула им в майора, а он слету поймал и вернул в кобуру. Снова посмотрел с таким видом, точно ставил на мне клеймо:

– Илья, принесите тетрадь. И ваша сестра будет жить. Отведем ей палату с видом на сад, питание, процедуры. Потом криокапсула здесь, в институте, в очень хороших условиях. А мы подумаем над вакциной, и клянусь, девочка будет в списке, она останется человеком!

Я согласно кивнул. Я сдался.

Вакцина была важнее всех идеалов отца. Его потустороннего мира, его тайных мук и обид. Сестра была для меня дороже. А еще Антон и соседи в коммуне, все, кто помог нам выжить, детям, лишенным мамы.

– На платформе будет быстрее. Можно, я сам полечу?

– Можно, – кивнул покладистый Глебов. – С отрядом сопровождения. Многим нужны заметки Муратова. Но не все добряки вроде меня.

.

Я вышел из здания института и посмотрел наверх, в месиво графитовых туч, подкрашенных темпосферой. Откуда-то сыпались хлопья пепла, на контрасте с упавшей на город ночью пепел выглядел белоснежным, и я затосковал о зиме. В моем детстве были сугробы, и сосульки, и снеговик, которого мы лепили с отцом.

– О чем вы думаете, Илья? – спросил Глебов, тоже глядя на небо.

– Хочу, чтобы выпал снег, – признался я с неожиданным вызовом.

Майор рассмеялся и покивал:

– Снег для русского – часть души. На Марсе теперь есть снег, вы не знали? Давайте дружить, Илья, и я пробью для вас командировку.

День начался без происшествий, а теперь я возвращался один, оставив сестру и лучшего друга заложниками в жутком Склифе. Я не хотел никого предавать и не знал, как расстаться с тетрадью, но судьба вела меня, будто за руку, от «Ленинградской» к Чистым прудам, а потом в кабинет пирата. Что ж, сегодня базарный день, дозволены любые торги. Совесть и память – отличный товар. Попробую сторговаться.

Я поднял платформу и сразу понял: на борту лишний груз. Кто-то прятался в груде аккумуляторов, Глебову мало вертолета и дронов, он шпиона ко мне подсадил!

– Кто здесь? – спросил я у темноты.

– Веди ровнее, не дергай. Чему вас в колледже учат! – хмыкнула темнота. И добавила: – Здравствуй, Илх!

Я все-таки дернул платформу. Тотчас сверху упал луч прожектора:

– В чем дело? – крикнули с вертолета. И я почуял нутром: взяли в прицел автомата.

– Птица! – заорал я, как резанный. – Выполнял маневр уклонения!

– Чему вас в колледже учат! – хохотнул в динамик пилот. – Сверзишься, а я отвечай.

И перевел прожектор так, чтоб освещать локацию.

– Что с Алхой? – шепот от аккумуляторов.

– С Аленкой! – жестко поправил я, отказываясь играть в дурацкие прозвища. – Глебов пообещал вакцину, и я добуду ее для сестры.

– Он обманет тебя, Илья. Глебов работает только на армию.

Я помигал вертолету и сбросил скорость на минимум.

– Почему вы не ушли с группой «О-Дин»? – простонал в темноте отец. – Алха ведь дважды слышала зов!

– А зачем они подстрелили Антоху? – я так удивился, что снова дернул. – Ради тупых динозавров?

Мы уже пролетали над МКАДом. Времени было в обрез.

– В том-то и дело, что не тупых. Это цивилизация! Гибнут мыслящие существа, и они разумнее нас, на их Земле не было войн, пока не приперся я со спиралями. Это дело совести, Илх. Ответственность за открытие. «О-Дин» – не просто Сопротивление, мы проводим динозавров в наш мир, там начался ледниковый период, а завросапиенсы не выносят холод. Ты должен помочь, Илья!

Я молчал. Я как-то сразу принял новость о цивилизации динозавров. Вокруг полно бредовых теорий, можно поверить еще в одну. Будут завросапиенсы до кучи.

Я подруливал к нашему дому и думал, что опять я должен. Глебову, отцу, динозаврам. Все для других, не для себя. Это правильно, по-человечески.

– А как же Аленка, папа? – я хотел спросить твердо, с вызовом, но горло перехватило, и слова вышли скомканные и больные.

– У тебя все равно отнимут тетрадь! – убежденно сказал отец. – Глебов – садист, не верь ему. Но даже он не убьет без причины!

У меня отнимут тетрадь? Да, скорее всего, так и будет. Когда торгуешь собственной совестью, обязательно продешевишь. Сестра с Антоном уже заложники, а я – мальчик на побегушках. Но пока тетрадь у меня, с Аленкой все будет в порядке, она – их последний шанс приструнить Ивана Муратова. Нужно лишь сделать выбор.

– В тетради нет сведений о вакцине. Я не генетик, сын. Но с помощью этих записей они доработают темпоспирали. Лет через десять термуты вымрут. Хунта начнет зачистки, и у нас, и в параллельном мире. Им нужны гарантии безопасности, они боятся «второй волны» заражения… Осторожнее, Илх!

Я направил платформу в окно, разбивая его с разгону. Стекло взорвалось мелким крошевом, хрустко осыпалось на пол. Я спрыгнул в темный провал, зажег свет. Засада ждала в соседней квартире, среди профессорских книг, а здесь, в нашей скромной двушке, был лишь опустевший птичник. Я смел в сторону куриные перья, сдвинул рывком инкубатор и вынул тетрадь из тайника.

В дверь ударили, застучали, потребовали подчиниться закону.

А термутам закон не писан!

Взрыв раздался, когда я прыгал в окно. Отец держал на лету платформу, он сразу повел в разгон, уходя по дуге от вертолета…

.

– …И бежал в сторону области. Мы пытались загнать платформу к Москве, но мальчишка не справился с управлением, нервы или ранение. Он затеял маневр, вошел в штопор и разбился в лесу под Чкаловской. У парня был груз аккумуляторов, они взорвались…

– Его тело?

– Не найдено, Глебов. Джунгли.

– Отправить спецназ. Заложникам не сообщать о гибели…

.

Я очнулся от жгучего холода. На миг подумалось, что все это сон, что от усталости базарного дня я забыл подключить термоспальник и заснул под кондеем в кабинете профессора.

Пахло сыростью, по стенам стекал конденсат. Где-то капало, действуя мне на нервы.

Я открыл глаза и увидел низкий каменный свод подземелья. Какие-то ящики, тюки в мешковине. В свете дежурной лампы, забранной почему-то решеткой, разглядел на стене трафаретную надпись крупными буквами: бомбоубежище.

Рядом с моей раскладушкой на стуле дремал отец.

Добро пожаловать в «О-Дин»! – сказал я себе не без пафоса. – Добро пожаловать в «Ленинградскую»!

Я знал, что еще встречусь с Глебовым. И надеялся, что спасу сестру.

Что-то хрустнуло под подушкой, я пошарил рукой. Улыбнулся.

Там лежала тетрадь отца. С космическим рейнджером на обложке.