Синдром Достоевского

Даже если мир катится в бездну, Новый год всё равно нужно праздновать. А значит, надо купить ёлку. Без хвойного дерева праздник лишится смысла, а лицо Алины – привычной полуулыбки. Что, в конечном счете, больнее всего ударит по мне. Радовать жену нужно хотя бы для того, чтобы самому не страдать.

Ближайший к дому ёлочный базар тянулся вдоль дороги, соединяющей новый микрорайон с центром города, и упирался в магазин колбасных изделий. Бродячие собаки с деловитым видом лежали у входа в лавку, ожидая сердобольных покупателей с сардельками в руках. Однако псы были слишком упитанные для появления внезапной жалости.

Честно говоря, выставленные ёлки могли привлечь только непритязательную публику. В наличии имелись кривые, косые и пожелтевшие экземпляры. Но зато, что называется, на любой вкус и кошелёк. Оптимальное соотношение «цена/качество», как принято говорить, когда демонстрируешь приятелю убогий товар.

В пятнадцати метрах от входа в магазин, где в снегу торчали самые жёлтые хилые сосны, собралась толпа. Как только послышались истерические вопли, я сразу понял, что люди окружили заболевшего.

Используя локти и угрожающие междометия, я пробился в первый ряд зрителей. Недовольная девушка пообещала мне лютую смерть от рук её мужа, но я даже бровью не повёл. Когда хамишь, не стоит оглядываться.

Инфицированным оказался дюжий продавец ёлок, мужчина лет сорока пяти, в выцветшем бушлате и грязных кроссовках. Он стоял на коленях и ревел как ребёнок. По крупным небритым щекам катились слёзы.

– Люди добрые, простите меня, – всхлипывал он. – Простите ме-е-е-ня!

Женщина в сером берете и с огромной сумкой в руках, покачала головой:

– Надо же… Не старый ведь ещё, а всё-таки подхватил совесть.

– Возраст не имеет значения, – ответил ей лысый паренёк без шапки, крутившийся рядом. – У меня младший брат подцепил эту гадость. Признался историчке, что сжёг классный журнал в прошлом месяце. И клеем помазал стул физика… В общем, вчера его исключили из школы.

Небритый продавец ёлок тем временем отдышался и перешёл к исповедальной части:

– Я, люди добрые, эти ёлки по 100 рублей за штуку беру. У Серёги, с базы под Елогорском. Вы его не знаете… Он их нелегально вырубает и продаёт по дешёвке. А вам я их по тысяче продаю! По тысяче! В десять раз дороже, представляете? По сути, обираю вас. Простите меня, люди добрые. Простите меня, родные мои.

И тут он опять сорвался на рыдания, закрыв лицо руками.

Зеваки стояли очень близко к инфицированному, но это никого не смущало. До сих пор ни один учёный в мире не смог достоверно определить пути передачи загадочной инфекции. Весь мир стоял на ушах из-за глобальной эпидемии, но всё известное о заразе умещалось в нескольких строках. Не было даже международного согласия в части названия недуга. За границей болезнь метко окрестили синдромом Достоевского, у нас же предпочитали говорить «подхватил совесть».

В мире вспомнили о великом классике не просто так. Симптомы болезни: острая потребность в правде, чувство вины, склонность к самоуничижению, желание исповедоваться, приступы самобичевания и, конечно же, горячее желание искупать грехи. Ну как тут не вспомнить творчество Федора Михайловича?

Даже удивительно, что первые случаи синдрома Достоевского были зарегистрированы не в нашей стране, а в Аргентине. Всё-таки все необходимые культурно-исторические предпосылки имелись у нас.

Нулевым пациентом оказался известный танцор танго из Буэнос-Айреса, принимавший участие в ТВ-шоу, где он вдруг расплакался и признался в прямом эфире в 48 случаях измены жене и 5 эпизодах неуплаты налогов. Ещё и в лающую соседскую собаку как-то бросил кожуру от банана. Весь мир смеялся! Гоготали дикторы, ведущие ток-шоу и обыватели. Юмористы всех стран соревновались в желчном остроумии. Но недолго. Вскоре примеру танцора последовали сотни и тысячи людей сначала в Южной Америке, а затем и по всему миру. И тогда всем стало не до шуток.

Никто толком не знает, как лечить эту заразу, а о вакцине никто даже не заикается. В принципе, болезнь проходит сама по себе в течение примерно месяца, но за это время инфицированный успевает разрушить свою жизнь до основания. Синдром Достоевского оставляет после себя разваленные семьи, уничтоженные карьеры, безвозвратно испорченные отношения с близкими. А иногда даже и уголовные дела. В Аргентине есть целая тюрьма, где сидят исключительно выздоровевшие.

Продавец ёлок, задыхаясь от рыданий, ползал на коленях за прохожими и хватал их за ноги, пытаясь поцеловать ботинки. Многие с удовольствием предоставляли свою заснеженную обувь для лобзаний.

– Возьмите, ради бога, любую ёлочку. Денег не надо, только простите меня, пожалуйста. Не держите зла на меня, люди добрые. Берите ёлочку. Хотите, две берите. Подарите друзьям. Всё забирайте, женщина.

Второго приглашения толпе не потребовалось. Ёлки стали расхватывать словно горячие пирожки в голодный год. Кто-то истошно ругался, вырывая вожделенную сосну из рук конкурента. Возник ажиотаж, неизменно сопутствующий халяве.

Седой мужичок с ёлкой на плече стыдливо запихнул продавцу сто рублей в карман, за что тут же нарвался на злобный окрик жены, похожей на бочку:

– Ты что, больной? – рявкнула она, округлив глаза.

Мужичок торопливо достал из кармана продавца сторублевку и потащил праздничное дерево в панельную берлогу.

Схватил ёлку и я. Немного лысоватая ближе к верхушке, чуть пожелтевшая, но зато высокая и ровная.

Но не мог же я просто унести ёлку домой, воспользовавшись болезненным состоянием продавца! Не по-людски как-то. Я отсчитал три купюры по сто рублей и положил их на снег рядом с продавцом, рвущим волосы на голове от раскаяния.

«Почему именно триста?» – сам себя спрашивал я всю дорогу до дома. Обычные люди брали ёлки бесплатно с разрешения продавца и в ус не дули. А я всё-таки заплатил. Почему?

Наверное, у меня ещё не атрофировалось чувство стыда, но хвалиться тут нечем. Надеюсь, мой голос совести – это не первый симптом синдрома Достоевского.

Я не из числа тех сумасшедших, кто настолько боится заболеть, что ходит по улицам с заклеенным пластырем ртом и запиской в кармане, где даётся разрешение на связывание рук. Кому нужно возиться с незнакомым человеком, спасая его репутацию? Да и толку в этом мало. Все помнят историю одного публичного и влиятельного человека, который отрезал себе язык, опасаясь раскрыть свои тайны. Но когда он всё-таки заразился, отсутствие языка ему не помогло. Он написал детальную историю своих грехов и, как оказалось, преступлений, и опубликовал в интернете. Отправил разоблачительное письмо во все СМИ и органы правопорядка. В общем, жизнь он свою разрушил так же, как и прочие инфицированные, но ещё и остался без языка.

Я не паникую, потому что скрывать мне, в сущности, нечего. Я не воровал, не убивал, не лжесвидетельствовал. Бывали, конечно, некрасивые поступки, но кто из нас кристально чист? Пожалуй, единственное, что я хотел бы оставить в тайне, так это прошлогоднюю командировку в Кисловодск. Конференция быстро переросла в попойку, я ощутил прилив жизнелюбия и постучался в номер той смешливой блондинки из Самары, переживавшей очередной кризис в отношениях с мужем. Всё это было одной большой ошибкой, но, к счастью, без последствий для моей семейной жизни. Во всяком случае, пока.

У входа в подъезд меня ожидал друг детства Егор. Небритый, обросший как хиппи, в нелепом плаще не по погоде. Егор – новоиспечённый бездомный, исцелившийся от синдрома Достоевского месяц назад. Болезнь лишила его трёхкомнатной квартиры, доставшейся от родителей.

Инфицированный Егор вспомнил, как в детстве стрелял по воробьям из рогатки. Он, умываясь слезами, спешно продал квартиру за бесценок, а все вырученные деньги отдал в фонд защиты бродячих животных. По нынешним временам можно сказать, что легко отделался.

– Ты чего здесь мёрзнешь? Почему не заходишь? – спросил я.

– Да я поднимался. Алина не пустила, сказала, что ты за ёлкой пошёл, – ответил он. – Она, наверное, боится заразиться. Через дверь со мной разговаривала.

– Какой бред! Я с ней поговорю.

– Да не парься. Всё нормально, просто время такое сейчас. Я зашёл узнать, всё ли в силе. Я поживу у вас недельку с четвёртого числа? А то к Юрке родственники из области приедут.

С момента выздоровления Егор странствовал по квартирам друзей в надежде пережить зиму. Кстати, весьма суровую.

– Да, всё в силе, Егор. Даже не переживай! – заверил его я.

– Алина не будет против? – осторожно спросил он.

– Нет, что ты! Она просто немного на взводе из-за этой эпидемии. Слишком переживает…

Жена действительно нервничала. Когда стало ясно, что синдром Достоевского не шутка и не чей-то дурацкий розыгрыш, Алина попросила заклеить её рот скотчем, если она вдруг начнёт исповедоваться мне. И это меня тревожило. Что же такое она скрывала от меня? Признания в чём способны разрушить брак? Даже думать об этом не хотелось.

Я попрощался с Егором и потащил ёлку по лестнице на седьмой этаж. Лифт, как обычно, не работал.

Алина, лёжа в пижаме с планшетом в руках, встретила меня в каком-то подавленном настроении.

– Ты читал про добровольные частные тюрьмы? – спросила она меня вместо приветствия.

– Это ещё что такое?

– Журналисты такое название придумали. Хотя их можно было назвать и пансионатами. Слышал, что сейчас многие богатые люди исчезают из поля зрения? Ну вот. Оказывается, на юге, в уединённых отелях на берегу моря, открылись такие учреждения, где за хорошие деньги можно спрятаться. Сохраняя анонимность, конечно. При первых же симптомах администрация запирает клиента в комфортабельную комнату, где нет никакой связи с цивилизацией, ни бумаги, ни компьютеров. И там его держат до полного выздоровления.

– Бред какой-то…

– А мне кажется, хорошая идея. Пока всё не утрясётся, можно и принять меры предосторожности. Интересно, сколько стоят такие услуги?

Я покачал головой.

– Мне кажется, ты слишком сконцентрирована на этом синдроме. Отвлекись, подумай о чём-нибудь другом, займись чем-то…

Алина отложила планшет и села.

– Ты знаешь, возможно, ты и прав. Надо как-то развеяться, – сказала она и почесала кончиком пальца нос. – А может, съездим куда-нибудь, отдохнём?

– Куда это мы сейчас съездим?

– Ну не знаю. В Кисловодск, допустим.

Я не поверил свои ушам. Мгновенно загорелись щёки.

– Почему в Кисловодск? – спросил я.

– Ну ты же ездил туда на конференцию в прошлом году. Довольный такой приехал. Тебе же там очень понравилось?

К горящим щекам присоединились и уши. Я с трудом проглотил слюну.

– Как же мы поедем в Кисловодск? Я Егору обещал, что он у нас с четвертого недельку поживёт.

– А он не заразный? – нахмурилась Алина.

– Нет, конечно. Ты что как маленькая?

– Ну не знаю... Так ты не ответил, понравилось тебе в Кисловодске?

– Да, очень, – сказал я неожиданно для себя.

– Ну вот, – кивнула Алина, – а что именно тебе так понравилось?

– Всё было отлично, – говорил я, чувствуя, как по телу разливается холод от ужаса, – Природа, море водки, женщины.

«Какого чёрта я несу? Неужели началось?»

Лицо Алины от удивления вытянулось, но она сохранила насмешливый тон.

– Женщины? Вот как! И много у тебя там было женщин?

– Нет, не много. Одна, – сказал я и на ватных ногах поплёлся на кухню.

«Ну всё, сейчас я начну реветь и каяться… Конец семейной жизни».

– Не густо. И кто же она? Как зовут?

Я подошёл к раковине, налил стакан холодной воды и залпом выпил. Потом включил чайник и вернулся в комнату.

– Как её звали, я не спрашивал. Да она бы и не ответила. Белки же не могут говорить. К тому же я даже не знаю, понравился ли я ей. Я бросал ей орешки, а она их прятала. Рыжая такая, милая. Можно ли это назвать романом? – улыбнулся я.

– А-а-а, – с облегчением протянула Алина, – роман с белкой, значит.

– Ну да. Ты что, ревнуешь меня к грызунам? – уверенно проговорил я.

– Только что начала, – ответила Алина и улыбнулась.

Фух, показалось. Я внутренне содрогнулся от того, что могло произойти, если бы я действительно заразился. В какую пропасть я бы упал, следуя путём правды.

Всего лишь показалось. Просто нервы… Вот ведь ипохондрик, а!

Здоров я! Здоров!

ЗДОРОВ! Какое облегчение!