Ау, люди!

Во времена моей скромной трудоспособности я почти год подрабатывал охранником в музее-усадьбе. Там в позапрошлом столетии жил хороший русский писатель. В усадьбе, как во всякой старинной застройке, отиралась дружная кучка инферналий: строгий дядька домовой, пара туманных привидений (по легенде — почившие неестественным образом барышни) и бесшабашный водяной с гаремом местных русалок из ближнего болота. Все они были хоть и яркими представителями своих видов, но совершенно безвредными для людей. Экскурсоводы объясняли их пассивность с должным пафосом:

— В благородных семействах и нечисть сплошь благородная. Они порядочных людей зазря не тронут. Это в соседнем районе нелюди шалят: то перед машиной выскочат, то в пруду утопят. А наши тихие. Хорошим людям у нас спокойно.

Туристы легко соглашались с намёками на свою порядочность. Кивали, что и они уважают эту потустороннюю приватность. Некоторые даже покупали сувенирные куклы домового и оплачивали молоко для его прокорма.

***

В ночь на Рождество мне, как отважному холостому атеисту, досталось дежурство в музее. Я не спеша обошёл комнаты, погасил свет, проверил сигнализацию. Заодно прикинул, где провести праздничную ночь — даже безбожникам неприятно встречать Рождество на рабочем месте, то бишь в служебной каморке. Решил, что нарядная ёлка в гостиной лучше соответствует моменту, нежели широкая кровать с пыльным балдахином на втором этаже. Здоровый хвойный дух полезнее моим лёгким, чем двухвековая затхлость.

Чтобы включить гирлянды на лесной красавице, пришлось поколдовать с сигнализацией; спасибо, сменщик Василий научил, где лишний проводок прикрутить, а где наоборот. Гостиная в мерцающих разноцветных огнях показалась мне царским чертогом. Я вдруг почувствовал себя сказочным владыкой. От наплыва ощущений подошёл к старинному зеркалу и качественно покривлялся. Потом выложил на венский стул богатый по тем временам перекус: чекушку коньяка (подарок от сменщика Василия) и бутерброд с жирной селёдкой. Устроился рядом на старинной кушетке. Долго вспоминал подходящий случаю тост. Наконец бодро крякнул:

— Будем! — и принял на грудь коньячок прямо из тары.

С приятным аппетитом чавкнул бутербродом, вставил в уши наушники, накрылся с головой старым пледом из кабинета Марии Михайловны и под какой-то аудио-детектив быстро сомлел.

Вдруг слышу, кто-то ворчит:

— Это что за нечисть? Эй, барабулька, подь сюды. Пужни-ка гадёныша. Лишний он тут. Вон его отсель!

Послышались быстрые, будто детские, шаги. Я решил, что меня накрыло осознанное сновидение, и побоялся спугнуть этакий мощный астральный опыт даже мысленной активностью. Вдруг тоненький голосок пискнул:

— Наклюкался красавчик. До утра не очухается. Да и времени нет с ним цацкаться.

Мгновение спустя раздался оглушительный бой старинных часов. Двенадцать ударов, казалось, грохотали в моей голове. Подумалось, что дармовой коньяк слишком дорого обходится. Хотел вспомнить, чем бедовой головушке помочь, но тут порыв ветра смешал мои нестройные мысли. Со страхом и болезненным усилием я едва приоткрыл глаза. Оказалось, что это сами собой распахнулись массивные дубовые двери гостиной. Кабы не жуткое головное бо-бо, я бы их как-нибудь запер, но, пока я обдумывал это, в зал начали бесшумно вплывать разнообразные сущности. Как я потом понял, все они были в карнавальных костюмах. Я бы сказал, в слишком вычурных костюмах для обычного карнавала. Но для осознанного сновидения всё подходит. Даже костюм старого пылесоса. Он с грохотом вкатился последним, нарушая молчаливую гармонию толпы. Оживший инвентарь из кабинета директора. Дряхлый и неприкосновенный, почище самых ценных музейных экспонатов.

Восторг и ужас смешались во мне. Восторг от плотности астрального опыта — казалось, я могу потрогать каждого и умыкнуть в реал любую вещицу. А ужас был чисто инстинктивный. Я попытался разобраться в ощущениях, но тонкий голосок над моим левым ухом взвизгнул:

— Марь Михална, ваше пылесосное воплощение на этом ответственном мероприятии выглядит неуместно забубённым.

— Забулдыжный, забористый, замороченный, загогулистый, забугорный… — жутким шёпотом подхватили остальные персонажи, ряженые кто во что горазд.

Над правым ухом проворчали:

— У андроидов всё не как у людей. Нарядиться, понимаешь, не могут к случаю. Вон, Игорь Альбертович в какого-то вонючего примата обратился. Балаган, а не собрание достойных представителей. Хоть бы раз всё прошло без изгаляний.

Виновато пыхнув, древний пылесос трансформировался в старушку Марию Михайловну — директора музея-усадьбы и доктора исторических наук. Она оглядела себя в большом зеркале между окон, поправила тонкую седую прядь, закусила бледные губы и негромко фыркнула:

— Нда, неброская такая красота, совсем неброская…

На её сморщенном личике, казалось, мелькнул вопрос «Где мои семнадцать лет?». Подмигнув своему отражению, Мария Михайловна озорно хихикнула и обратилась в весьма соблазнительную особу. Мне на больную голову показалось, что самыми соблазнительными местами в ней были широкая загадочная улыбка и пара белых клыков меж тонких кровавых губ. Впрочем, я не успел заценить её новый образ, потому как на большое бархатное кресло рядом с нарядной ёлкой, как на высокую трибуну, взобрался худосочный мужчина с подозрительно знакомой нервической рожей. Его печальные глаза на бледном правильном лице наполнились неизбывной скорбью. В показном утомлении он сообщил:

— Приветствую всех собравшихся! Всех био-техно-мрако-лучезарных! Полагаю, что слёт, съезд, доплыв и доползновение ключевых игроков прошли без существенных потерь.

Не уверен, что всё это прозвучало на классическом русском языке, однако я не только понял сказанное, но и почувствовал истеричные нотки в речи выступающего. Пока я вспоминал, где видел эту физиономию с печальным взором, он предложил своим «био-техно-мрако-лучезарным» перейти к деловой части встречи:

— Надеюсь, общий Договор между пришельцами, андроидами и прочими инородцами будет подтверждён всеми сторонами и продлён до следующего Рождества. Наши опыты над людьми должны по-прежнему быть в строгих рамках.

Над левым ухом пискнули:

— Алё, ты кого сейчас инородцами назвал?

Но справа осадили:

— Цыц! Он, когда Эдгаром прикидывается, сильно психопатирует. Глянь, снова Ворона зовёт. Щас начнёт рифмой тыкать куда попало.

И тут я догадался, что мужчина на кресле-трибуне косит под короля ужасов Эдгара По. Мне даже показалось, что это вполне уместно в усадьбе нашего классика. Потешно размахивая руками, к нему подошло существо в чёрных перьях. С чрезмерной грустью Эдгар завыл:

— О, пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, тоскою одержимый, ты пришёл ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?

Пока существо театрально шуршало перьями, из толпы без всякого почтения крикнули:

— Известно когда — когда протрезвеешь!

Эдгар смахнул тяжёлую слезу на чудо в перьях и всхлипнул:

— Ворон молвил: "Никогда!"

Он обвёл галдящих гостей безумным взглядом, слез с кресла, схватил с комода невесть откуда взявшуюся бутылку. Одним глотком ополовинил её и выдал знакомый афоризм:

— Увы-увы, «недруги объясняли моё безумие пьянством, вместо того чтобы объяснять пьянство безумием».

Все зашумели, словно ожидая старую потеху:

— Пернатому дай хлебнуть! — предложила красотка в белой балетной пачке, напяленной на камуфляжное трико.

Её поддержали и свистом, и хохотом, однако Эдгар приобнял чудо в перьях и трагическим голосом сообщил:

— Прыг-Скок вина не любит. Оно доводит бедного уродца до исступления.

В толпе загоготали. Голос над правым ухом сердито предупредил:

— Ну, сейчас наш Эдгарушка разойдётся…

— В смысле? — пискнул кто-то сзади.

Правый тяжело вздохнул:

— В смысле, что начнёт тонко описывать свои страдания.

— Он тонко страдает?

— Да ничуть. Это чтобы заставить всех безобразия безобразить. Считает, что хулиганство всех сплотит, и мы быстро покончим с общим Договором.

И точно, Эдгар снова влез на кресло, поднял руку, призывая к тишине, и пафосно изрёк:

— Как же вы скучны. Прямо, как вода в сточной канаве.

Гости в недоумении зашумели. Дама в пачке томно попросила:

— Дурашка, поясни свою мыслишку. А то смысл оскорбления так и не дойдёт до нас, и мы не будем плакать.

Эдгар презрительно сощурился:

— Какого чёрта вы так примитивно хамите?

Призыв к дурной брани вызвал общий восторг. Все грязно загалдели, перекрикивая друг друга. От неприличных воплей голова моя едва не взорвалась, и я выпал из жуткого сновидения. Жаль, что ненадолго. Когда вернулся, на кресле стоял нарядно одетый орангутанг и гневно кого-то обличал:

— …Ещё он рисовал прямо на поверхности планеты призывы о помощи. Сначала-то они были более-менее скромными. А ныне он совсем обнаглел. Своими сельскими пиктограммами этот мраконосец порочит ум и достоинство каждого, кто имел несчастье ознакомиться с его творениями.

И тут я вспомнил, что этого ряженого примата невидимые мне соседи, обсуждая костюмы, называли Игорем Альбертовичем. Прямо как основателя музея-усадьбы. Я, собственно, потому и запомнил имечко. При жизни-то основатель, говорят, редким красавцем был. «А ныне, Боже, стынет кровь…» От ужасных догадок я едва не окочурился. Когда вновь приоткрыл глаза, вкресле, неприлично развалившись, сидела новая активистка био-техно-мрако-лучезарных и противно верещала:

— …А между тем почти пять процентов встреч с нами, пришельцами, идёт на пользу этим неблагодарным людям. Они и сами замечают омоложение, раскрытие каких-никаких способностей. Начинают писать стихи, картины, осваивают разные фокусы. Вплоть до криминальных.

Представив, что случается с теми, кто не попал в счастливые пять процентов, я снова отключился. В полуобмороке прослушал доклад нашей озорницы Марии Михайловны о тайной эстетике марсианских шпионов. Вернулся в осознанное сновидение, когда последний оратор - существо весьма размытых очертаний - тоже кого-то обличал. То ли андроидов, то ли пришельцев:

— …Они повсеместно так и норовят свистнуть всё, что плохо упаковано, и глумятся над остальным. Настоящий зоопарк беззастенчивых животных! Так что хватит с нас недобросовестных критиков. Давайте обсудим существенные детали общего Договора.

Начались прения. Кто-то крикнул:

— Я против пункта «Земля только для людей, андроидов, пришельцев и прочих инородцев». Пусть остальные тоже мучаются!

Андроиды, пришельцы и прочие инородцы заверещали, казалось, на всю Галактику:

— И в самом деле, зачем нам тут неэкологические инопланетяне? Откуда они берутся? Из чьих отходов?

— Из чьих надо! — злобно зашуршали в ответ. — Зато мы любого киборга в момент ушатаем!

— А чего мы такие сдержанные с психами? — взвизгнули оппоненты.

— Шиза косит наши ряды! — раздалось над моим правым ухом.

И, словно в подтверждение диагноза, вновь забравшийся на кресло Эдгар подвёл итог:

— Святого нет ничего! Всё в этом мире заслуживает уничтожения.

Его горящий взор обещал многое. В наступившей тишине он зловеще фыркнул и выдержал трагическую паузу.

— Дорогие мои био-техно-мрако-лучезарные, всему есть предел! — печально сообщил он и почти ласково добавил: — Хотите, я научу вас биться об него головой?

И тут реально началась потеха: андроиды, пришельцы и прочие инородцы принялись биться башками друг о друга. Как говорится, «смешались в кучу кони, люди…». Все что-то кричали, но в горячке драки было не разобрать ни смыслов, ни даже отдельных слов. Этот замес теории и практики едва не породил новую сингулярность и, наверняка, подорвал несколько общегалактических устоев.

***

Утром меня разбудил сменщик Василий. Я рассказал ему о ночном кошмаре. Василий отнёсся к моему бреду с доверием и сочувственно проворчал:

— Это да. Большинство землян слишком похожи на людей.

Я вздрогнул — это был ночной голос над моим правым ухом. Не подав вида, что узнал тайну Васьки-Мраколучезарного, помчался домой. А ведь собирался к Юльке, к моей невесте. Но вдруг понял, что её тонкий голосок схож с тем, что был над моим левым ухом. И эта донельзя знакомая фраза: «Наклюкался красавчик. До утра не очухается. Да и времени нет с ним цацкаться»

Словом, жениться резко передумал. С тех пор я никому не верю. И поныне не ведаю, где людское искать. Ау, люди, где же вы все маетесь?