Немеркнущий зной Ифрезима

Солнце вполсилы высвечивает засаленные деревянные балкончики Последней Гавани, крайней северной точки континента, где кончаются владения Зуран-Ангу и обретают своё могущество морские ветра. Долгое и томительное плавание среди бесчисленных островов ожидает тех, кто захочет купить соль у нелюдимых рудокопов Последней Гавани, кутающихся в мохер и шерсть мериносов, и обменять её на позолоченные безделицы у туземцев с архипелага Тунатау. Те мореплаватели и купцы, в ком живет неугасаемая алчность, рискуя жизнью отправятся ещё дальше, в северные пределы, и привезут из безымянных земель хрустальную утварь и диковинных северных животных. Яйцекладущие питательные кроли, полярные пчелы и живые угли прекрасно сочетаются с игристыми южными винами, рождая необычные пикантные привкусы. За такое подношение царскому столу купцы могут рассчитывать на щедрую награду: три черпка из золотого фонтана и благосклонность самого Зуран-Ангу.

Но, прежде чем беспокойные кроли найдут свой конец в хрустальной чаше с душистым рагу, купцам предстоит долгое путешествие через родной континент Альхарара. Огибая горы Бар-Корама и задевая край пустыни Саласхета им нужно выйти к реке Зуран, что питает своими водами засушливые земли континента и спуститься вниз по течению до столицы Айбеда-Раку, тройной каскад стен которой видно за полтора дня пути. Предвкушая царские почести, караванщики навьючивают громоздких и невозмутимых ездовых улиток, не обращая внимания на их недовольство промозглой погодой, и немедля отправляются в путь. Покидая гавань, они небрежно поправляют сёдла и возносят хвалу богам Старших Чисел, покровительство которых определяет при рождении жрец города. Самыми могущественными считаются боги Мойя и Тату, а потому купцы возносят хвалу один и три раза и прощаются с гостеприимной прохладой Последней Гавани. Очень скоро они будут с тоской вспоминать о ней, и даже теплолюбивые улитки будут искать тень от всепроникающей жары.

На седьмой день пути, уже миновав пустыню Саласхета и вознеся хвалу Сабет, караванщики угрюмо перекидываются между собой забытыми легендами. Живность напряжённо мечется по громоздким клеткам, раскачивая улиток и безуспешно пытаясь вывести их из равновесия. Живые угли синеют, им нет надобности производить лишнее тепло, ведь холодный ветер, к которому они так привыкли в своих норах, не посещал их уже несколько суток. Впереди виднеются первые тревожные знамения, предвестники ночных перегонов – черные пятна выжженой земли Ифрезима и разводы плавленого песка. Караванщики Зуран-Ангу не любят эти опаленные пустоши, по которым капризные улитки готовы передвигаться только с закатом солнца. Купцам придется устраивать дневные привалы, терпеть упрямство перегревшихся питомцев и тратить всё больше и больше драгоценной воды. Но обойти это место не выйдет. На востоке угрюмые кряжи Бар-Корама заслоняют путь всем, кроме суровых рудокопов, владельцев горных яков из Последней Гавани, а к западу простираются мятежные домены отступника Схир-База. Трижды по семь и еще пять терялись там караваны за последние четырнадцать лет, а потому мудрый Хаким, глава гильдии купцов, восседающий на беспокойно шевелящем щупальцами и более крупном, в отличие от улиток, наутилусе, поведет свою процессию по другому пути. План караванщиков – проскользнуть по узкому перешейку в центре континента, через который можно добраться до реки Зуран, перепродать улиток на местных базарах и на огромных плотах сплавиться к столице. Единожды по три и трижды по семь звучат воззвания к богам Старших Чисел, прежде чем купцы решаются вступить на черные земли Ифрезима. Когда-то давно Ифрезим был второй столицей и самым большим городом под покровительством богов Малых Чисел. Четверо резных ворот украшали по бокам стеклянные статуи джиннов, а в центре стоял величественный Храм о шести морионовых куполах, ограненных так искусно, что с первыми лучами рассвета весь город и сады сразу же заливало светом словно в полдень. Стены были отделаны красным песчаником, который привозили из карьеров южнее от Бар-Корама. Люди Ифрезима, самоуверенные и статные, изготавливали причудливые фигуры из стекла, по мастерству практически не уступающие хрустальным диковинам с севера. Те, кто был не обучен этому искусству, делали торговцам мориновые счеты для малых чисел. В отказе от земных удовольствий жрецы Храма о шести куполах держали свой обет. При себе они имели только посуду, робу и половицу для сна. Двое по пяти кельям и трое в шестой, в залитых солнцем башнях они посвящали песнопения богам Малых Чисел. Четырнадцатый служитель, высший жрец Н’мер-Кудай, отрекся от последних удобств и ушел из своей кельи, чтобы спать на вершине шестой башни. Голым он ложился на купол, не имея даже тряпки чтобы прикрыться и с первыми лучами рассвета провозглашал воззвания по четыре и шесть раз через каждые четырнадцать трепыханий тени на земле. А когда уходило солнце и вместе с ним пропадала тень от шпиля на базарной площади, он ложился спать, не менее чёрный от годов служения, чем морионовый купол на котором он лежал. Долгие годы беды обходили Ифрезим стороной, а его жрецы не сменялись, поскольку за их безгрешную жизнь, полную служения, боги Малых Чисел даровали им бессмертие. Но однажды, на последний день крупного праздника Пересчёта Богов, верховный жрец не вышел на морионовый купол с первыми лучами рассвета и не вознёс руки к небу и земле, отсчитывая четыре раза по шесть и шесть раз по четыре за каждые четырнадцать трепыханий тени, и еще четырнадцать раз по четырнадцать, чтобы завершить празднование последнего дня Пересчёта. Одиннадцать дней, каждый из которых был жарче предыдущего, была закрыта его келья под самым куполом, что обычный житель Альхарары назвал бы семь, три и одним днём, чтобы лишний раз почтить в своей речи богов Старших Чисел, ведь каждый знал, что одиннадцать не является истинно божественным числом, но только состоит из трёх главных. Дверь в его келью под куполом шестой башни была неприступна, и ни призывы жрецов, ни крепкие удары бронзовых рук стеклодувов не смогли помочь проникнуть в его покои. Жрецы продолжали воззвания в своих кельях и пророчили жителям, что совсем скоро верховный жрец Н’мер-Кудай выйдет и расскажет о том, какие откровения заставили его остаться в своей келье и не почтить богов в последний день праздника. Но жара нарастала ещё семь и один день; вместе они образуют безбожное число, которое не назовёт вслух ни один житель Альхарары. И когда последний колодец в городе был осушен, верховный жрец Н’мер-Кудай вышел из своей кельи на морионовый купол и возвестил о гневе семи и одного в одном и одиннадцати. Впервые он был одет: длинный бирюзовый платок, который жрец связал из паутины в своей келье, окутывал его с ног до головы, и с первого взгляда казалось, что он парил над куполом растворяясь в рассветном небе. Он рассказал, что семь и один в одном и одиннадцать ничуть не хуже ведают миром земного и мёртвого, чем боги Старших и Малых Чисел. Он призвал не бояться новых чисел и поведал, что ему открылись многие геометрические и мирские тайны. Он, Н’мер-Кудай, теперь может разбирать числа на части и обращать друг против друга, чтобы в их столкновении рождались их составляющие, как когда-то в столкновении родились составляющие нашего мира. Верховный жрец бесстрашно называл неистинные одиннадцать и безбожные семь и один в одном множество раз и в разных комбинациях, а в конце столкнул их рождая неполноценный обрубок не дотягивающий до единицы и порочащий честь богов. В страхе исказились лица остальных жрецов, а собравшаяся толпа отпрянула от бирюзового осквернителя. Видя, что они не готовы принять правду, Н’мер-Кудай вознес руки к небу семь и один в одном раз по одиннадцать и бесстрастно сказал, что день за днём жара будет наступать, животные падать, а грунт чернеть. И если не начать славить безбожную семь и один в одном и неистинную одиннадцать, предостерегал он, а также многие другие порочные числа, через семь и один в одном по одиннадцать лет Ифрезим опустеет, его прекрасные купола обвалятся, а сады утонут в песках.

Но ни простые жители, ни жрецы, оскорблённые ересью Н’мер-Кудая, не захотели его слушать. Тогда верховный жрец возвестил, что отправится в Последнюю Гавань и дальше, в северные пределы, чтобы нести осквернённый свет порочного знания и рассказать людям про семь и один в одном, одиннадцать, их нечестивый бой и остальные тайные вычисления. Тринадцать служителей богов Малых Чисел во главе со вторым по верховенству жрецом Нур Этешем не могли этого допустить. Они ответили, что каждый жрец Ифрезима, даже отрёкшийся, обязан остаться в городе до скончания веков или пока боги не даруют ему смерть. Иначе гнев Старших и Малых будет настолько велик, насколько глубока скверна слов исходящих из уст Н’мер-Кудая. Молча верховный жрец поднял руки над головой и изобразил нечестивую семь и один в одном, а его высвеченная куполом тень легла на весь город. В панике разбежались ремесленники и крестьянские дети, верховный жрец рассмеялся, а вместе с ним танцевала и смеялась его тень. В отчаянии тринадцать жрецов ворвались на купол через открытую келью и схватили Н’мер-Кудая, чтобы бросить его в вечное заточение, пока боги Малых Чисел не даруют ему избавление. Под личным надзором Нур Этеша, жрецы сожгли все его испещрённые проклятыми символами бумаги и нечестивые изыскания, поднимая руки над костром четыре, шесть и четырнадцать раз, закрасили осквернённые стены кельи под куполом луковой шелухой, а самого верховного жреца заточили в подземелье шестой башни. В ответ на проклятия, они залили ему рот горячим воском, чтобы опух его язык и порочные вещи не лились на святые лики богов Малых и Старших Чисел. Но, прежде чем первая капля воска обожгла ему гортань, Н’мер-Кудай прокричал последние из своих нечестивых вычислений и провозгласил, что с этих пор ни одно здание в этом городе, ни одно животное или человек не смогут больше жить в лживой тени старых богов, потому что мир всечислен и в нем правят иные законы.

После этого немеркнущий зной продолжался долгие годы, несмотря на любые усилия жрецов. Купцы доставляли сюда воду от реки Зуран, но в последствии отказывались от поездки даже за тройную плату, потому что этим было не перебить цену павших от жары улиток. Стены из красного песчаника облупились и выцвели, помутнели и надтреснули джины у четырех ссыпающихся ворот. Никто больше не покупал искусные стеклянные изделия и морионовые счёты малых чисел. Здания разваливались без видимой причины, их было не удержать никакими воздаяниями или подпорками. Люди Ифрезима собрали последние драгоценности, которыми владели, и отнесли местным жрецам, чтобы те попросили помощи у собратьев из Айбеда-Раку. Ведь столичные жрецы общаются с богами Старших Чисел и знают куда больше, чем служители Малых Чисел. Но высокомерные и пугливые жрецы Старших Чисел отказались иметь дело с городом богохульников и побоялись, что та же участь постигнет столицу, если они будут помогать Ифрезиму. К тому же, им незачем было покидать свой богатый город ради стеклянных безделиц, когда в Айбеда-Раку у них были роскошные палаты и царские украшения на любой вкус. Трижды по три отправляли им свои мольбы жрецы Малых Чисел под предводительством Нур Этеша, и трижды по три жрецы Больших Чисел отвечали отказом. Жители Ифрезима поняли, что боги не помогут преодолеть им наложенного проклятия. Они пытались строить водохранилища и упрашивали последних купцов привезти им воды, но водохранилища рушились от вмешательства богохульных расчётов, а купцы не приезжали, боясь лишних растрат и гнева богов. На дни и дни расстояний протянулась выжженая чёрная земля, усыпанная раковинами мёртвых улиток, а в центре возвышались некогда величественные морионовые купола Ифрезима. От их прежней красоты ничего не осталось и теперь они служили лишь грозным предзнаменованием для караванщиков. Постепенно, те кто не смог или отказался покинуть Ифрезим, стали бледными тенями, одновременно полупрозрачными и почерневшими от нарастающей жары, а жрецы слились с башнями, чтобы продолжать свои вечные песнопения.

Такие пересуды ходили среди караванщиков, и ими они скрашивали долгие ночные перегоны по пустоши вокруг Ифрезима, хотя никто и не помнил, правда это или просто сказки, которыми объясняли необычный зной этой местности. Ночь здесь была такой же жаркой и такой же душной как день, только земля остывала достаточно, чтобы улитки ползли по ней чуть быстрее и не пугались дневных луж расплавленного песка, способных повредить не только их подошву, но даже крепкие хитиновые панцири. На семь и один день от начала пути по чёрной земле показались угрюмые очертания Ифрезима. Пять из шести куполов его Храма обрушились, а центральный морионовый купол настолько сильно нагревался от солнца, что преломляющиеся лучи выжгли в песках перед Ифрезимом огромное стеклянное озеро. Раскидывая шатры для дневного привала, несколько впечатлительных купцов увидели, как чёрные тени плавают по озеру на стеклянных лодках. Но глава каравана пояснил, что это всего лишь мираж, который испарения над горячим стеклом могли передавать за дни и дни отсюда. Эти тени и палящее солнце обеспечили купцам беспокойный сон, они задыхались от жары даже в тени и утыкались в прохладные раковины своих питомцев. В ночь караван двинулся, стараясь держатся подальше от проклятого города, его разрушенных куполов и ворот, минуя стеклянное озеро, не остывающее даже ночью и обволакивающие высохшие сады перед стенами. Часть полярных зверей не пережила поездки, и купцы с удовольствием ели перебродившие яйца кролей и запекали их мягкие тушки, для чего прямо на ходу волочили котелки по раскалённой земле. И всё же аппетит портили мысли о том, что Зуран-Ангу возмутит потеря части ценных подарков.

Вдоль озера снова скользнула чья-то тень, лидеру караванщиков Хакиму пришлось потянуть за щупальца своего наутилуса и остановить процессию. Ночью это не могло быть миражом, и купцы недовольно положили руки на эфесы своих мечей. Не все из них умели пользоваться оружием, хотя каждый нашёл время выгравировать свой меч священными числами. Мужчина, который встретил караван, был одет в незнакомую для купцов тунику странного покроя и грязно-желтого цвета. Элементы её то сходились, то расходились под подозрительными углами и казалось, швея, которая делала это платье, сама и не понимала, чего хочет добиться. Лицо мужчины закрывала неплотная маска, и за ней легко угадывалось истощённое старческое лицо, тем не менее не растерявшее своей лёгкой надменности, которая характерна для знати. Глаза Хакима ещё не успели привыкнуть к темноте, но света от озера было достаточно, чтобы отличить человека из плоти и крови от теней Ифрезима. Мужчина представился Калами, сказал, что отбился от своего каравана и просил доставить его до столицы или на худой конец до реки Зуран. Ему нечем платить, но он готов отдать свои дорогие одежды, если его купцы довезут его до истока величественных вод. В столице же он является знатным политиком, который недавно получил высокопоставленную должность, поэтому если его доставят до Айбеда-Раку он заплатит из своих резервов одной ездовой улиткой и семьюдесятью семью монетами. Остальные купцы были не против такой щедрой награды, но глава гильдии Хаким не зря считался умелым караванщиком и опытным путешественником. Он с недоверием отнёсся к рассказанной истории и попросил Калами в качестве клятвы о правдивости своих слов воздать почести Старшим богам. Мужчина воздал почести один и семь раз, а когда ему указали на упущенную тройку только улыбнулся и повторил воздание один, три и семь раз. Хаким был удовлетворен и позволил мужчине примкнуть к каравану; его посадили на одну из улиток с которой сняли часть груза умерших животных. Всю ночь Хаким вспоминал политиков Айбеда-Раку, но в их заплывших лицах не узнавал иссушенные черты внезапного попутчика.

Прошли ещё семь и один день, прежде чем купцы вышли из чёрных земель Ифрезима. Отступающая жара и нахлынувшая свежесть говорили о том, что они почти достигли благодатных истоков реки Зуран, где можно пересесть на громадные плоты и доставить в столицу северные драгоценности. Среди купцов не утихали жаркие споры о том, что делать с примкнувшим к ним по дороге путником. Трижды по три купцы откидывали белые покровы с рук и возносили их к небу, упрашивая Хакима оставить Калами ради щедрой платы в виде улитки и семидесяти семи монет. И трижды по три отказывал им Хаким, говоря, что плохой знак брать путника возле Ифрезима, но ещё хуже привезти в столицу неизвестного, который может оказаться шпионом мятежного Схир-База. В конце концов купцы признали его правоту и взяли обещанную плату в виде необычных золотых одежд мужчины, а сам Калами облачился в рубище, которое они ему предоставили, и в тот же день побрёл вдоль реки в сторону столицы. Он не выглядел расстроенным или уставшим, поэтому купцы не переживали за него, разве что за упущенную выгоду. Не успели пройти три колебания тени шпиля местного базара, как силуэт Калами растворился в дымке над водой.

После того как купцы утолили свою жажду, омылись у истоков реки Зуран и распродали часть ездовых улиток и северных товаров, им предстояло сплавляться в течение пяти дней до столицы. Семь гружёных плотов с диковинами отправились по реке, хоть один из них и разбился о суровые пороги реки Зуран вместе со всеми товарами. Купцы уцелели и надеялись, что шесть плотов хватит, чтобы умилостивить Зуран-Ангу. К вечеру пятого дня в закатном свете они увидели могущественные скаты стен Айбеда-Раку, столицы Альхарары. Трижды по семь окружали город внешние агатовые стены, симметрично не совпадая углами и плоскостями, трижды по три отделяли гранатовые стены центральные районы знати от прочего населения города и один раз по одному вздымался бирюзовый дворец с золотыми прожилками в сердце гранатовой оболочки, где тигровые джунгли сплетались с каменными, бил золотой фонтан и жил Зуран-Ангу со своей семьей.

Прибытие купцов в город совпало с началом праздника Пересчёта Богов, который неизменно празднуют не только в столице, но и в каждом городе Альхарары. Наружные части внешних и внутренних стен украшались крупными гобеленами с праздничными цифрами, а жители ходили и раскидывали ирисы, громко отсчитывая свои шаги. Жарко встречали купцов городские жители, но не потому, что они везли подношения их царю, а потому что слишком любили напитки и сладости, которыми те приторговывали из-под полы. Несколько десятков слуг несли товары с шести плотов, грубо давя ногами ирисы, так что к вечеру от них осталась только синяя дорожка на фоне розовых агатовых стен со скользящими тенями, уводящая внутрь резной серебрённой арки прямо в кварталы знати.

Хаким и его купцы, за исключением нескольких задержавшихся, не остановились в привычном для них караван-сарае у внешних жителей, на этот раз они сняли дома в постоялом дворе среди знатного населения. Красочно было во внутреннем квартале, среди граната и диковинных деревьев, не пахло сеном для улиток и слизью, но никто уже не ходил и не разбрасывал ирисы и не считал вслух свои шаги. Надменно передвигались тучные политики и купцы от дома к дому, медленнее, чем ползла по земле тень от дворца, нехотя поправляли рукава роскошных одежд и поворачивали головы под солнце, чтобы сильнее сияли их украшения. Иногда среди них можно было встретить жрецов в испещрённых черными полосками чисел тюрбанах; единственное что отличалось в их облике, потому как жрецы Старших Чисел вели такой же разгульный образ жизни, как и политики.

До седьмого дня Пересчёта купцы стояли в гранатовых покоях, ведь никого не пускали в бирюзовые палаты Зуран-Ангу в первые дни празднеств. На седьмой и один день последние товары были переданы на царский двор, а Хаким и купцы получили достойную оплату. Несмотря на это, они остались ждать четырнадцатого дня, потому как Зуран-Ангу мог проявить благодушие и дать им три черпка из золотого фонтана, который бьёт в его садах. Три поколения роскоши и достатка может обеспечить всего один кувшин монет с царского двора. Купцы предвкушали достойный приём и только Хаким недовольно ворчал и хмурился. Ему мерещились тени, ночью вздымающие лепестки ириса, заставляя их кружить вокруг стен и дворца. Как бы ни был опытен и расчётлив Хаким, виды разрушенного Ифрезима наводнили его голову суеверными мыслями, и он недовольно качал головой когда видел очередного располневшего жреца, уводящего к себе в палаты разгульных девиц. Хотя сам Хаким подобным тоже не брезговал.

На четырнадцатый день купцы пробудились очень рано – шум в городе возрос многократно. Жители Айбеда-Раку, казалось, соревнуются в том, кто громче посчитает свои шаги и восславит богов. Отовсюду в строгом ритме били тимпаны, переливисто играли легковесные калимбы, а у женщин и девушек были небольшие тамбурины с нарисованными цифрами. Целые процессии плавно танцевали по городу, то ритмично перескакивая с ноги на ногу вторя ударам бубнов, то вдруг переходя на странное кружение, напоминавшее вальсы далеких земель.

В полдень ворота серебряной арки закрыли постоялый двор от взоров граждан, а для знати открылись радужные висмутовые ворота, ведущие к базальтовому дворцу. Трижды выражали свое удивление купцы, когда въезжали в них вместе с остальными зажиточными людьми города, но три по семь им ещё предстояло удивляться. Бирюзовый дворец, как огромный коралл возвышался среди агато-гранатовой устрицы стен, а его золотые прожилки блестели на полуденном солнце. Не менее получаса пути требовалось чтобы достичь основания, так как везде расстилались сады, в которых играли дикие с виду звери, приручённые специально для царского двора. Растения вокруг составляли расширяющиеся радиальные узоры, которые пересекали строгие лучи дорог, идущие от дворца. Обслуживанием сада занималось множество рабов, но все они старались не попадаться гостям на глаза, поэтому складывалось впечатление будто природа поддерживает красоту самостоятельно, из почтения к Зуран-Ангу. Перед замком стоял крупный фонтан, заложенный по слухам еще до основания столицы: состав его необычного металлического материала до сих пор неизвестен городским алхимикам. День и ночь из него било расплавленное золото, а купцы долго восхищались и хлопали в ладоши, поводя широкими рукавами. Даже местная знать, из тех, кто уже бывал во дворце Зуран-Ангу, тоже аплодировали и улыбались, потому что видели в фонтане роскошь и исполнения своих мечтаний, ведь их мечты только этим и ограничивались. Один Хаким не поддавался общему веселью и хмуро исследовал глазами в каждый уголок сада. Ему поминутно казалось, что листва шевелится там, где этого не должно быть, и дело вовсе не в том, что неуклюжие рабы выказывали свое присутствие. Необычное одеяние странника, которое Хаким надел чтобы удивить Зуран-Ангу, липло к вспотевшей от нервного напряжения спине.

Вдоль по коридорам палат и высоким бирюзовым скатам с золотыми прожилками предстояло подниматься купцам и знати, прежде чем войти в роскошный главный зал. Люстра семи о семи по семи свечах украшала потолок и от таких чисел у купцов кружилась голова. На малахитовом троне, изображающем ползучие лианы и азуритовые островки, символизирующие небо, вплетенное в них, восседал владыка большинства земель Альхарары. Его покровительственный взгляд поминутно обводил обширный зал, украшенный многочисленными столами. Помимо тамбуринов здесь было ещё много ритмических инструментов, даже старинные струнные изделия, которых Хаким никогда не видел; но музыканты не играли постоянно, как течение реки или пение птиц, а только отрывисто поводили смычками, подчёркивая общий ритм. В лоске златотканых одежд и азуритовой короне, дающей власть над всем, кто под ходит небом Альхарары, Зуран-Ангу встал, и, положа одну руку на палаш с бирюзовым навершием, объявил последний день праздника Пересчёта. Знать громко отозвалась почтительными тостами и пожеланиями благоденствия своему правителю. Не успели трижды отгреметь почести, а Хаким уже томился в мороке сладких вин и забыл о своих опасениях. Купцы праздновали и отмечали, отмечала и знать, казалось, ничем было не заглушить вскрики распутных рабынь и звуки льющегося вина.

К вечеру, когда большая часть гостей осела в своих креслах и уже не тянулась ни за стаканами, ни за поцелуями рабынь, Зуран-Ангу предложил празднующим выйти во двор и насладиться мерцанием оплавленного золота в его фонтане. Несмотря на леность, вызванную вином, толпа знати тут же высыпала во двор – все знали, что согласно традиции Зуран-Ангу собирался наградить выдающихся людей города возможностью зачерпнуть из фонтана три кувшина расплавленного золота. Не предваряя свою щедрость особо длинными речами, Зуран-Ангу почтил своей благосклонностью одного политика – своего советника, троих купцов – Хакима и двух подопечных из его каравана, семь достойных мужей – воинов или жрецов. Поскольку походы из бунтующих земель Схир-База еще не вернулись, все семеро оказались жрецами Больших Чисел, во главе с верховным жрецом Зуран-Бабу. Толкаясь и пытаясь пробиться первыми в очереди к фонтану, ещё более рьяно, чем купцы, жрецы сладострастно наполняли золото в кувшины из особого состава, который местные алхимики разработали в незапамятные времена. Золото быстро остывало, но тепло не уходило в стенки и не обжигало руки; только раскрасневшиеся лица счастливых обладателей кувшинов выдавали, что от золотой глади веяло нестерпимой жарой.

Но когда последний из награжденных наполнил свой кувшин, площадь перед дворцом застыла от удивления и ужаса. Впервые за долгие годы сияние фонтана поблекло и золотой поток иссяк. После того как схлынула первая волна замешательства, Зуран-Ангу стал заклинать своих жрецов и повторять за ними воззвания богам Старших Чисел, но напрасно их руки взметались вверх один, три и семь раз и напрасно вокруг бегали испуганные рабы, которых согнали проводить спешный ремонт. Вечер уже успел перейти в глубокую ночь, ветер доносил благоухание ириса, но его не чувствовала потная и испуганная толпа перед фонтаном. В гневе Зуран-Ангу кричал на расточителей золота, обличал их в том, что они черпали из фонтана слишком много, а купцы и жрецы неловко оправдывались, но ничего не могло оживать фонтан. Необратима была печаль Зуран-Ангу и в нависшей тишине он повелел казнить всех, кто находился на площади перед дворцом. В наступающем безумии он решил, что задобрит богов этой жертвой и фонтан вновь станет полноводным, чтобы золото словно вода орошало его сад в достатке. Но, прежде чем многочисленные слуги побежали из сада во дворец за стражей и палачами, чтобы те исполнили жестокий приказ, из толпы вышел человек в странных одеждах и обратился к Зуран-Ангу. Ни купцы, ни жрецы не могли узнать его, но внимательно слушали, потому что незнакомец сказал царю, что знает способ вернуть фонтану его золотые воды. Человек поведал, что причины гнева богов в небывалой страсти к роскоши и излишествам, которая живет в знатных людях Айбеда-Раку и в их невзрачных душах, готовых на любое предательство ради золотых рек и своего комфорта. Человек продолжал, что, если отречься от богатств, снова будет искриться оживший фонтан, поскольку богам угодно смотреть на игру света и золота, но неугодно чтобы земные проходимцы могли черпать из него бесконечные богатства, и это относится не только к подданым, но и к самому правителю Альхарары.

В ночной тишине закаркал нервный и надменный смех Зуран-Ангу. Он спросил человека, зачем же ему нужен золотой фонтан, из которого нельзя черпать золото, а просто смотреть. Он приказал ему представиться и пасть на колени, а потом долго извиняться за дерзновенные речи, и когда тот отказался, в гневе замахнулся на фигуру своим палашом с бирюзовым навершием. Но только он закинул руку, как тут же повалился у фонтана, от приступа непонятной горячки, сводившей мышцы и заставляющей корчить гримасы. Из последних сил царь спросил у странника кто же он, но тот хранил молчание.

В толпе появились признаки оживления. Это, превозмогая страх, вышел к фонтану глава гильдии купцов мудрый Хаким и люди увидели, что похожа его одежда на одежду незнакомца. Он рассказал лежащему у фонтана царю и собравшимся историю про Ифрезим, про челноки на стеклянном озере, которые видели его люди и про легенду о Н’мер-Кудае. Поведал он и про свои нехорошие предчувствия, про дышащие тени, прячущиеся в темных уголках царского сада и подбрасывающие лепестки ириса. Хаким указал на человека, мрачно склонившегося над фонтаном, и возвестил, что, наверное, это и есть Н’мер-Кудай, который пришел сюда проповедовать свои нечестивые изыскания о семи и одном в одном и неистинной одиннадцать. Но умолчал Хаким о том, что помог в пустыне человеку в похожих одеждах. В ужасе отшатнулись и принялись причитать жрецы, а Хаким продолжил, что потому и перестал бить фонтан и разгневались боги, что осквернитель пробрался в самое сердце Айбеда-Раку. И пока жрецы беспокойно вздымали руки к небу один, три и семь раз, Зуран-Ангу из последних сил прокричал своим стражникам убить молчаливого человека в странных одеждах. Но падал каждый подбегающий стражник поодаль от царя и будто обожжённые корчились их тела и искажались лица от незаметных выверенных движений человека. Жрецы велели всем бежать и закрыть уши, чтобы мерзость из уст Н’мер-Кудая не пролилась в их умы и души, но незнакомец залился размеренным симметричным смехом. Толпа, которая приготовилась разбегаться кто куда, замерла на месте словно испуганная дичь, когда его голос прогремел под звездным небом, расходясь в голове у каждого как звон колокола.

«Не пристало царю и знатным людям боятся сказок приезжих купцов. Всё что было в Ифрезиме поросло былью, и даже самые старые его жители не помнят, была ли ересь Н’мер-Кудая или это просто страшная сказка, которой пугают тех, кто ушел с пути Малых и Старших богов. Зачем Н’мер-Кудаю приходить к вам, в этот сад с золотым фонтаном и распутным царём, где никому не нужны его порочные знания, где он встретит только палаш стражи или камень толпы? Даже если легенды говорят правду, и он все еще жив, то он бы не смог говорить и осквернять воздух столицы своими речами. Ведь я лично вливал в его проклятый рот расплавленный воск и сжигал его манускрипты, хотя впоследствии и принял за истину долю нечестивых знаний».

Мерно расхаживал человек в геометрически устрашающих одеждах вокруг фонтана, как будто взбираясь по невидимой круговой лестнице, и казалось, будто он и вправду слегка возносится над корчащимися внизу стражниками и царём. Завихрения его одежды крутились всё сильнее, а голос продолжал прокрадываться эхом отражений в голове у каждого, хотя он едва шевелил губами.

«Нет, я не собираюсь проповедовать вам о семи и одном в одном и не буду рассказывать про неистинную одиннадцать. Их столкновение и другие вещи, которые я почерпнул из разрушенного Ифрезима, тоже не должны вас беспокоить. Я пришел сюда не обучать и просвещать, хотя подобные знания вы приняли бы за скверну. Нет, пробираясь через пустынные земли на улитке, бредя вдоль полноводной реки Зуран, извиваясь бестелесным дымом в лепестках ириса, я пробрался сюда, чтобы отомстить. Никто не узнает от кары богов, от прихоти погоды или от жадности купцов страдал Ифрезим, но погиб Ифрезим от предательства и безразличия».

Человек откинул угловатый капюшон и его голый череп с густыми седыми волосами по краям и безумным взглядом сверкнул в свете золота ожившего фонтана, над которым он нависал.

«Ибо я, Нур Этеш, трижды по три просил столичных жрецов помочь Ифрезиму, семь и один по одиннадцать лет назад, но никто не откликнулся. И теперь боги и цифры будут мстить их потомкам и потомкам их потомков».

Отпрянул Зуран-Ангу и попытался доползти до своего дворца, а те из толпы, кто был поумнее, еще в начале речи постарались убежать за пределы сада. Но на огромные засовы были закрыты ворота, которые подговоренные рабы опустили еще час назад. Семь раз по три стража подступала к наполнившемуся фонтану, но отступала от жара, а фигура чуть ли не парила в воздухе и злобно смеялась, горделиво и безумно. Удостоверившись в том, что никто не может сбежать, Нур Этеш стал делать оскверненные знаки и операции, от которых падала и извивалась знать, волоча по земле роскошные рукава, а жрецы сходили с ума и размахивали своими тюрбанами. Через несколько операций и знаков, фонтан забил ещё сильнее чем прежде, и, казалось, вот-вот перельется через край своих огнеупорных стен. Так и вышло – сверкающая в ночи золотая чаша пролилась за свои границы и расползающееся пятно стало выжигать сад и лежащих людей, как когда-то давно немеркнущий зной Ифрезима выжигал земли вокруг него. И только Нур Этешу золотая река не обжигала и ног, потому что даже неживому золоту казалось, что он словно парит над землей, а потому золоту не удавалось его коснуться. Безуспешно лезли на стены купцы и знать, царапая ногтями ворота гранатовых стен и бирюзового дворца, но нельзя было убежать от расползающихся объятий золота, за которым еще несколько часов назад они стояли в очереди. Многие падали, пораженные жаром, но хуже всего было старшим жрецам Айбеда-Раку, в которых золотые реки фонтана заливались через горло и застывали внутри, образуя человеческие статуи с искаженными от боли лицами. Самого Зуран-Ангу, золотая река обтекала, как будто готовя ему иную учесть. Напрасно царь из последних сил пытался отползти ближе к дворцу или откупиться от того, кто может повелевать золотыми реками. После порочного жеста, царь упал пронзённый кристаллами в своей короне и обратился в азуритовый камень, прежде правя всем, что под небом, теперь оказавшись камнем под ногами у самой земли.

Когда фонтан разлился словно солнце по всему саду, оставляя после себя золотые статуи или чёрные выжженые силуэты людей на гранатовых стенах, Нур Этеш повернулся к человеку в таких же странных одеждах, как и он. Это был Хаким, который стоял и смотрел на всё это, уронив кувшин и не в силах пошевелиться то ли от страха, то ли от нестерпимой жары повсюду. Он просто стоял и безучастно смотрел на происходящее, гадая, какая ему уготована смерть.

И словно читая его мысли, Нур Этеш ответствовал, что не тронет его. Бывшему верховному жрецу хватило того, что жрецы больше не будут возносить лживых молитв, сад сожжён, а дворец пуст и холоден. Не потому, что душа Хакима бескорыстна или честна он спасся в эту ужасную ночь, но потому что Нур Этеш не искал другой правды, кроме мести, а Хаким помог ему, изнывающему в пустыне. Не раскаивался Нур Этеш и тому, что погибли друзья Хакима, потому как помнил он их алчность у истоков реки Зуран. Откинув засовы главных ворот, словно они были сделаны из пуха, бывший жрец вышел, проводя за собой Хакима, а затем захлопнул массивные створки и забрал у купца свою одежду. Только сейчас Хаким понял как же жарко в саду, раз это чувствуется через ворота и что необычная одежда спасла его от смерти. Без назиданий и лишних слов Нур Этеш запечатал ворота и покинул город под начинающуюся бурю, а пораженный дрожащий Хаким побрел в сторону постоялого двора, силясь не растерять мутнеющий рассудок.

Всю оставшуюся ночь бушевала гроза над Айбеда-Раку, а наутро, когда горожане вышли из своих домов, они увидели, что нечестивые письмена и символы въелись в серебро арки и в ворота гранатовых стен, в знак того, что не откроются они бесконечно. Никто не знал, что произошло и что заключено внутри. Перешёптывание нарастало весь день, пока перед воротами не показался бледный Хаким, который так и не смог уснуть в своей комнате, где совсем не пахло улитками и сеном. Он сказал, что теперь внутри вместо сада золотая гладь с застывшими статуями и чёрными тенями на гранатовых стенах, дворец холоден и пуст, а перед ним лежит азуритовый камень, которым стал Зуран-Ангу. Не поверили жители и стали забираться на стены, но такими гладкими и высокими они были, что теперь только птицам известно, что же произошло той ночью в садах. Дворец Айбеда-Раку, словно переняв чьё-то древнее проклятие, остался одиноко стоять в вечном плену гранатовой устрицы.

Зной над Ифрезимом рассеялся, будто бы его и не было вовсе. Однако, никто уже не знал существовал ли этот город на самом деле. Теперь, пробираясь по перешейку между горами Бар-Корама и союзными владениями сардара Схир-База, купцы и путешественники не видели ни колонн, ни стеклянных джиннов, а только огромное стеклянное озеро, которое остается раскалённым, несмотря на обычную температуру вокруг. Мудрецы говорят, что никакого Ифрезима и не было, а виной этой легенде подземные вулканы, которые выжигают землю и плавят песок. Местные умельцы делают из него стеклянные счёты, курительные трубки и кальянные колбы и продают по тройной цене, потому что иногда в стекле попадаются красивые золотистые прожилки и вкрапления азуритовых кристаллов.