Тропа

ЧАСТЬ 1

Для меня мир всегда был во многом похож на ткань. Судьбы людей, сплетенные, связанные чувствами, запутанные мыслями, перешитые блестящими нитями солнечных лучей. Эта бесконечная материя, которая существует дольше вечности и длится меньше вспышки.

Я никогда не смог бы иначе. Я встал на тропу, ведущую из древности – на ту самую Тропу, которая петляла грозной гадюкой и ластилась теплым светом к моим рукам.

Неизведанное всегда было рядом, шло бок о бок со мною. Оно шептало голосами под моей кроватью, когда я был ребенком. Оно на мягких лапах шло за мной, когда я возвращался домой в полном одиночестве. Наблюдало. Оно направляло меня, и я никогда не отказывался от этого пути.

И пусть в детстве я находил в бабушкиных шкафах лишь побитые молью платья и резкий запах нафталина, меня не забирало тайное братство волшебников, и ни один портрет в доме не собирался мне подмигнуть, я продолжал искать и идти вперед.

Я не из тех, кто легко сдается.

Поэтому даже когда огромная птица опустилась передо мною, еще совсем ребенком, я совсем не испугался. Мама учила меня с раннего детства, мол, я должен уважать этот древний род. Так что я не испугался. Я вообще не из пугливых, так говорила моя мама. Она вспоминала, что птица осторожно склонила голову к моей ладони, и я искренне засмеялся. Может, ее перья поведали мне о шелесте высокой травы и о разговорах волн в часы заката. О неизведанном, том, чего я еще не видел.

И с этого знакомства, которого я даже не помнил, началось мое настоящее путешествие. С этого момента передо мной открылась Тропа.

***

ЧАСТЬ 2

Жизнь смеялась. Долго, протяжно, едва уловимо и вместе с тем оглушающе. Смех этот звенел в каждой капле дождя, касающегося раскаленной от летнего солнца кожи. Я слышал его в звуке, с которым ветер играл с моими волосами. Я слышал его в звоне оконных стекол, распахивающихся навстречу утру. Я ощущал его каждой частичкой своего тела. Знал его лучше, чем собственный голос.

И каждый раз мне казалось, что сама Вселенная говорит со мной.

Я был совсем маленьким мальчиком, когда услышал его впервые. В саду моей матери, когда я от скуки загонял короткий ножичек в кору деревьев по самую рукоять. Вырезал на них картинки и с интересом смотрел, как течет древесный сок.

Тогда он и позвал меня, этот необычный звук – неуловимый, как шелест листвы. Древний как небо, и юный как луна, каждую ночь, появляющаяся над горизонтом.

Я был напуган, встревожен и не разобрал слов. Но с тех пор что-то изменилось.

Звук, которого не было. Далекие шаги. Смех. Едва уловимый толчок.

Я не помнил, сколько времени прошло, прежде чем последовал второй подобный удар. А потом третий, четвертый, сотый... Глубоко внутри меня росло любопытство. Я ждал, и когда эти толчки стали слышаться всё чаще, я, наконец, понял.

«Это сердце. Чье-то огромное сердце бьется прямо здесь».

Подо мной. Во мне. Во всем, что меня окружало.

Такое же сердце билось в деревьях, на которых я вырезал рожицы. И в умирающей ласточке, которую я держал на ладонях, нежно поглаживая большим пальцем. Маленький пернатый друг, ты тоже связан с этим голосом. Ты связан со смехом, пронизывающим наши существа.

Такая маленькая птица. У нее было сломано крыло, и я не знал, как ей помочь. Я стоял в саду, обливаясь слезами, баюкая ее на руках, когда я вновь услышал этот странный голос. Он назвал мое имя, и я впервые понял его слова.

«Алиот Сеймур...»

И я воззвал к нему. Так по-детски, наивно и глупо просил его спасти раненую птицу, что он услышал меня.

«Алиот Сеймур, в твоих жилах течет славная кровь».

И это было абсолютной правдой.

Решение пришло мгновенно. Своими неуклюжими худыми руками я перехватил ножичек и провел им по коже. Когда я поранил палец, я испытал боль, страшнее которой я никогда не ощущал. А когда крылатая подруга взлетела с моих рук, восторг был настолько силен, что я сам едва не взлетел.

В тот момент бесплотный голос превратился в рокот, в котором сталкивались друг с другом, как глыбы лазурного льда, тяжелые слова, уже неразличимые человеческим ухом.

Одной капли моей крови было достаточно, чтобы ласточка осталась жива. Этого было достаточно, чтобы сама древность поняла, что я принимаю ее законы. Что я готов идти по Тропе.

И я не сверну с нее до последней капли крови, оставшейся на моем ноже.

***

ЧАСТЬ 3

Я часто чувствовал себя одиноким. Наверное, нет на свете человека, который в юности чувствовал себя иначе. Будто ты один в этом мире, такой драматично особенный (что уж хитрить, я и правда был одаренным малым). Я тоже шел по этому пути.

Но моей Тропе суждено было пересечься с еще одной дорогой.

Мне было двенадцать лет, и я встретил ее холодным пасмурным утром, когда небо было похоже на овсянку. Она была едва старше меня и выглядела абсолютно нелепо в своем зеленом платьице в крупную клетку. Эта девочка вся, от носочков туфель до растрепанной макушки, казалась упрямой и лишней. Как дикий цветок, сорняк на прекрасной лужайке.

Не удивительно, что я захотел подарить ей весь мир.

Наша первая встреча закончилась плачевно. Она раскрашивала горшок с гортензией радом с цветочным магазином, а я очень сильно хотел привлечь ее внимание.

Но была одна проблема. Я хорошо понимал деревья в своем саду, умел читать полет птиц и даже иногда знал, о чем думает надменный соседский кот. Но другие люди всегда оставались для меня загадкой. Особенно девчонки. Поэтому я не придумал ничего лучше, чем показать ей язык.

В конце концов, прекрасная незнакомка опрокинула мне на голову горшок с землей, и я был почти рад этому.

Через несколько дней я узнал ее имя. Кая – так ее называли родители. Они держали прелестный маленький цветочный магазин рядом с моим домом, поэтому я часто гулял вокруг него. Рано или поздно она заметила это, и на следующее утро на двери магазинчика появился мой нарисованный портрет с размашистой красной подписью «НЕ ПУСКАТЬ!!».

Рисовать она, к слову, совершенно не умела.

Зато я точно знал, что Кая тоже была особенной. Я чувствовал. Она разговаривала с цветами по вечерам, и те послушно кланялись ей в ответ. Она кормила соседских котов, которые никогда не отказывали ей в праве катать их в кукольной коляске. Она слушала ветер, и он тоже пел ей колыбельные.

А еще она готова была насмерть стоять за свои интересы.

Как однажды вечером, когда местные хулиганы принялись таскать за хвост ее любимого рыжего кота. Я не знал, что именно произошло. Видел лишь, как они с улюлюканьем и глупыми криками убегали прочь.

А она плакала. Сидела, сжимая этот рыжий комок шерсти и плакала, обнимая сбитую в кровь коленку. Они толкнули ее? Она ударилась? Надеюсь, она врезала хоть одному?

Увидев меня, девочка вскочила на ноги, вытирая слезы грязными руками и оставляя черные разводы на лице. Ну, прямо дикий индеец, вон, даже пшеничные волосы торчат во все стороны, и голубые глаза так и сверкают от злости. Скалит свои зубы, а веснушки у нее точно капли грязи.

Она была очень красивой. Злой и наглой, но и красивой тоже, и я не хотел, чтобы она плакала.

Поэтому я тогда сделал это. Покалывание в руках как после выхода на мороз, укол слабости, волевое усилие, и пожалуйста. Целый ковер ромашек прямо на плитке, где она стояла. Маленькие нежные цветы. Такие крохотные. Такие яркие.

Прямо как ее огромные от удивления глаза.

Девочка недоверчиво выдохнула и медленно опустилась к цветам. Рыжий кот на ее руках фыркал от резкого запаха пыльцы, а она сама лишь трогала их, поглаживая каждый цветок. Проводя по каждой веточке. Не понимая, но искренне веря в то, что она видит.

Я мог бы смотреть на это всегда. Я мог бы сойти со своей Тропы прямо сейчас, если бы она попросила. Но она лишь сидела со своими цветами, впервые смотрела на меня ни как на врага и молчала. Улыбалась, глупая, и молчала. И я знал, что она никогда не попросит меня остаться, а я никогда не расстанусь со своей Тропой.

Может, это и не плохо, Кая, рыжий индеец. Ведь благодаря тебе моя дорога усыпана цветам.

***

ЧАСТЬ 4

У всего в этом мире есть имя. У покрытого мхом валуна, под который затекает ручей. У звезды, мерцающей из-за облаков в туманную ночь. У каждого зверя и каждой птицы, когда-либо сотворенной древностью. У любого, кто встретится на твоей Тропе.

И подчас наши имена - это единственное, что есть у нас по-настоящему.

Этому меня учила мать, но позже я осознал, что зная истинные имена вещей, ты становишься их владельцем. Ты обращаешь их друг против друга или против любого, кто хочет тебе навредить. Ты узнаешь имя вишневого дерева в саду, тем самым делая его частью себя. Связывая ваши существа узами, которые зародились задолго до кровных и дружественных. Задолго до того, как первый человек ступил на эту землю.

Зная настоящее имя, ты получаешь власть над его носителем. И эта власть опьяняет.

Люди узнали об этом, как только Тропа открылась первым из нас. Они называли это по-разному. Магия. Колдовство. Ворожба. Сила. Но у всего этого, как и всего в мире был один исток.

Голос, который преследовал меня в долгих снах, который говорил через ветер и через птиц. Голос, который волновал океаны и мою кровь. Голос из древности. Это он рассказал о силе, которой я обладал и которой так и не придумал собственного названия. Магия. Колдовство?

Не уж, дорогой друг. Знания. В основе любой силы лежали знания, и во времена своей беззаботной юности я не стремился ими обладать.

Для меня были предназначены другие вещи. Гулять с новой подругой по окраинам нашего крохотного города или обмениваться свистом с пролетающими чайками. Помогать матери в пекарне и не задумываться о своей судьбе, наслаждаясь тем, что я так молод. Я бы хотел жить так всегда, да и в то время голос начал затихать в моем сердце, так что я почти оставил Тропу.

А потом я впервые столкнулся с химерой.

Кажется, я уже упомянул о том, как власть развращает людей? Забудьте. Я говорил не о деньгах, не о королях-тиранах или экзотических сексуальных пристрастиях. О нет, я говорил о настоящих ужасах, на которые способен знающий человек. О том, как глубоко он способен проникнуть в окружающий его мир. Вскрыть ему ребра, выдернуть сухожилия, вырезать сердце, а затем положить все обратно в охладевающий труп мироздания.

Или просто назвать имя.

Таковы были химеры. Существа, созданные из пыли, крови и человеческой гордыни. Само их существование – это преступление против природы. Несчастные создания, обреченные жить в бесконечной злобе на все живое.

Я не ожидал встретить одну из них в подвале собственного дома.

Моя первая химера была похожа на крысу, искупавшуюся в серной кислоте. Покрытая язвами кожа, изломанный хвост. Крохотные черные глазки – глаза змеи, затаившейся в высокой траве. Ее рот был полон гнилых клыков, с омерзительным звуком лязгающих друг о друга каждый раз, стоило твари открыть пасть.

Мерзость притаилась под полом нашей гостиной, завывая холодными вечерами и пугая мою и так неспокойную матушку звуком своих когтей, царапающих доски. В один из вечеров мне пришлось выяснить это.

«Там, наверное, мышки в подвале, милый?» – моя мама была сама не своя последние недели и даже сейчас сидела на стуле, нервно заломив руки и улыбаясь уголками рта. Ее взгляд был направлен будто сквозь меня, а голос срывался на шепот. «Господин котик сказал, что в подвале мышки, мышки-серые-малышки, ты слышишь, дорогой? Пойди. Пойди и проверь слова Господина котика, да, милый?».

Я оставил ее, напевающую детскую песенку про мышек, что забрались в часы.

Многим позже я понял, что химера вовсе не ожидала увидеть здесь человека, и это спасло мне жизнь в тот день. Я совсем не боялся грызунов и ничего не знал о химерах, поэтому попытался воззвать к ней. Попросил ее уйти сразу же, как только увидел. Я совершил ошибку.

В ту же секунду мой разум затопила ужасающая чернота. Это было пустое, холодное ничто – внутренности такого же пустого существа. Марионетки, смертельно опасной куклы.

Громадная крыса бросилась на меня так внезапно, что я не успел увернуться. Она вцепилась мне в руку, терзая ее зубами, надеясь разорвать, убить, уничтожить. Мой нож лежал в кармане, такой нужный и такой далекий от моей руки. Химера впивалась когтями в мои руки, разрывая ткань рубашки. Я беспомощно прыгал из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть ее, ударить о стену подвала, но все было бесполезно. И лишь когда ее гнилая пасть оказалась у моего лица, я, наконец, дотянулся до моего ножа.

Свист в воздухе. Звук лезвия, с влажным чавканьем входящего в плоть. Хриплый писк. Тишина.

Химера упала к моим ногам, недвижная и абсолютно точно мертвая. Потому что мертва она была задолго до того, как мы встретились.

***

ЧАСТЬ 5

Вообще-то, я не колдовал и по сей день не умею. Ну, знаете, так, как в фильмах или в книжках про приключения очкастого волшебника не умею. Я не могу заставлять предметы летать, не знаю разных «абракадавр» и у меня нет магического посоха. Может сложиться впечатление, что в моей жизни вообще нет никакой магии. Возможно, вы правы.

Но не делайте поспешных выводов, пока я не рассказал всю свою историю.

Она началась задолго до того, как первые люди, дрожащие в страхе перед миром, вышли из пещер. Тогда земля была дикой и свободной, и у нас не было власти даже над собственным завтрашним днем.

Тогда первые из нас вступили на Тропу.

Можете открыть учебники истории, если мне не верите, но вы найдете там множество упоминаний о таких, как я. Во все времена нас называли по-разному. Шаманы, ведуны, ведьмы, предсказатели, оракулы... У нас тысячи имен.

Мы – дети Вельвы, что на смертном одре предсказала Рагнарек. Дети Дельфийского оракула, говорившего устами Апполона, убившего могучего змея Пифона. Дети Нестора, потомки Салемских ведьм и жриц Востока.

Об этом мне рассказал сам голос. Я уже очень давно не задавался вопросом о том, кто же говорит со мной и откуда говорит. Все это становится неважным, когда сам мир рассказывает тебе свои секреты.

Но так было не всегда.

В какой-то момент люди осознали, что они – люди. И тогда наступили Темные времена. Нашему роду всегда хотелось большего. Сошедшие с Тропы и обладающие великой силой, некоторые из нас обратили ее против самого мира. Насылали порчу, заставляли людей убивать друг друга, создавали настоящих чудовищ.

Химеры. Они создали химер, и это было последней каплей для древности, оберегавшей нас. Тропа скрылась во тьме, и голос стал не слышен, превратившись в пустые завывания ветра.

Почему же я ощутил его?

Поверьте, у меня нет ответа до сих пор. Может, потому что я родился после Средневековья или потому, что я не ищу философские камни и не оживляю мертвых крыс?

Я не знаю.

И пусть я все еще не знаю, как заставить противников обратиться в бегство, как стать невидимкой или научиться дышать под водой, я знаю кое-что другое. Меня научили, будто тебе не нужны волшебные палочки и кольца, если ты можешь взывать к сути вещей. Обращаться с просьбой, на которую тебе всегда ответят. Просить – и получать, а не отнимать у этого мира.

Ха-ха, милая сказочка, которой себя утешают дураки. Волшебное слово «пожа-а-а-алуйста», слышали про такое? Так вот, никакие слова тебе не нужны, если ты особенный. А я всегда был особенным, я всегда мог брать, требовать и получать. Только я понял это не сразу.

Тогда я был глуп и влюблен, и мне было тринадцать. Я был в саду матери, и упрямое вишневое дерево со следами моего ножа на коре никак не хотело опускать свои ветви. Мне нужно было нарвать вишен, но ветки нещадно хлестали меня по лицу и рукам. Дурацкое дерево, пустить бы тебя на метлу...

Я едва без глаз не остался, когда услышал звонкий смех.

На заборе, болтая ногами, сидела Кая и смеялась так, будто в жизни не видела ничего более уморительного. Смейся-смейся, я тут чуть калекой не остался. Тоже мне.

Девушка спрыгнула в сад и подошла ко мне. Взяла корзину и развеселилась еще больше. На дне валялись две зеленые вишни – моя скромная добыча.

– Глупый, тебе не обязательно было воровать, – Кая повернулась ко мне.

– Что значит «воровать»?! – я задохнулся от возмущения. – Это мое дерево, в моем саду!

Кая улыбнулась и покачала головой.

– Дерево росло здесь до твоего сада. И поэтому оно не твое. Ты не можешь забрать то, что не принадлежит тебе. Но ты можешь попросить.

– Попросить? – я озадаченно поднял взгляд к зеленым ветвям.

– Да. Позови его. Вот так.

Кая привстала на цыпочки, подняла над головой корзину и сказала самые бессмысленные слова, что я слышал.

– Кампа. Цир букус. Андрум.

И дерево опустило к ней ветви. Самые сочные и спелые вишни сыпались ей в руки, падали к ее ногам, растекались алыми ручейками по саду. Кая смеялась, глядя на мое ошеломленное лицо.

– Не стесняйся просить, Алиот. Но помни, что у любой твоей просьбы будет своя цена.

Она не лгала про цену, расплачиваться по счетам предстоит всем, даже самым особенным из нас.

***

ЧАСТЬ 6

Если ты умеешь взывать к миру, который тебя окружает, ты можешь просить о чем угодно. Так меня научили.

Но сам я понял, это не означает, что ты будешь понят или что твой зов услышат. Для этого нужно быть человеком с совершенно особым характером. О вас должны говорить легенды и предания глубокой старины, в которых следователи Тропы могли разверзнуть океан или уничтожить целую страну, обратив воздух в огонь.

Нет природы живой или мертвой, если ты знаешь нужные слова.

Однако меня никогда не прельщало вести беседы с деревьями или ручьями. Меня манили зеленые воды гордой реки, протекающей через наш город, но она никогда не отвечала мне. Даже комнатные цветы, как бы я ни старался уговорить их, быстро увядали.

Наверное, я был слишком настойчивым собеседником. Я же не Кая, у нее даже фиалки могли выдержать мороз. Такие мы с ней были разные – я мог внести жизнь и действо в пустоту, вырастить ромашковое поле на каменных плитах или заставить чаек кланяться мне на пляже. Но не мог поддержать то, что уже существовало.

Но однажды я понял, что могу больше, чем просить дерево о яблоке на верхней ветке. Я могу просить гораздо больше. Могу требовать.

Я скучал, бездельничал на улочках нашего города, когда заметил крохотную птицу. Желтая грудка, тонкие лапки, кроха не больше воробья. Резвая и полная жизнь, как и весь ее род.

И я позвал птичку.

Сначала это напоминало легкую щекотку. Как будто кто-то легонько касается твоей кожи еловой веткой. Я закрыл глаза. Сделал свой вопрос сначала уговором: «Ну же. Иди сюда, не упрямься». Потом приказом. Затем почти угрозой.

Я потянулся к птице. Не рукой или взглядом, но всем своим существом. И я ощутил ответную дрожь. Она услышала меня. В следующее мгновенье маленькие коготки оцарапали мой палец. Пузатая и маленькая, птица недоверчиво чирикнула, приветствуя меня.

– Здравствуй, пернатый друг. Приготовься, сегодня ты будешь моими крыльями.

По моей руке пробежала мелкая дрожь. Согласие, конечно, у нее не было выбора. Она маленькая, ее воля слаба, а я умею быть настойчивым. Птичка расправила маленькие крылья, и я снова зажмурился.

В следующее мгновение она взлетела.

Невысоко, всего метра два над землей, но я едва не завопил от восторга. Воздух был таким приятным на вкус, и небо было ближе, куда ближе, чем обычно. Бездонное и разлитое надо мной, оно звало меня. И это зов был куда роднее любых слышанных мною слов.

Я никогда не чувствовал себя лучше. Восторг опьянял, заставлял желать большего.

«Выше, маленький друг. Я хочу выше!»

Птица послушно захлопала крылышками, оставляя внизу город со всеми его улицами и маленькими силуэтами людей. Они казались мне такими ничтожными, такими недалекими.

«Давай же, глупая! Я хочу выше!»

У них не было сил, которыми владел я. Они никогда не ощутят эту свободу, дарованную крылатым. Останутся на земле, несчастные, слабые...

Внезапно я ощутил пустоту. Наша связь прервалась, птица упорхнула от меня. Тонкая нить наших существ, истончившись, лопнула, и я снова обнаружил себя на земле. В одиночестве и без крыльев за спиной.

***

ЧАСТЬ 7

Я не мог назвать свою жизнь невероятным приключением, полным опасностей и манящих тайн. Даже с мелкими необычностями, время от времени происходившими со мной, я был обычным мальчишкой. Дразнил соседских девочек-близняшек, кидал камни в банки, ловил с Каей жуков. Она всегда разговаривала с ними, отпускала, а потом и вовсе отказалась составлять мне компанию в таких играх. Не хотела «издеваться».

Глупышка, как будто эти насекомые что-то понимают. Вот люди... Они – другое дело. Или птицы, они наверняка поумнее жуков будут.

Крылатые друзья были моими фаворитами среди животных. Вечно свободные, такие независимые и умные. Я бы хотела быть похожим на них, но у меня никогда не получалось взлететь.

Наша дружба с Каей дала трещину, когда я рассказал ей о птицах, о нашей с ними связи. С этого дня все начало рушиться, шутки превратились в препирания, а детские препирания превратились в ссоры.

Кая ненавидела птиц. Не просто боялась или недолюбливала, нет. Она смотрела на них так, как будто даже крохотная синичка могла убить ее любимую бабушку. Меня это злило.

– Они не такие, как ты думаешь, Алиот! – Кая стояла передо мной в слезах, пока я демонстративно игрался с большой серой вороной.

– Может, ты просто мне завидуешь? – я в притворном удивлении склонил голову. Птица сжала когтями мое плечо. – Может, ты и не умеешь ничего, кроме как разговаривать с муравьями и цветочками в саду?

На секунду я ощутил боль от своих собственных слов. Я хотел извиниться, подойти к ней и взять за руку.

Но Кая развернулась на каблуках и убежала. Огромная ворона громко каркала ей вслед. Птица переместилась ко мне на руку и наши взгляды встретились. Блеск ее умных глаз показался мне слегка зловещим.

«Не слушайте ее, господин. Юность – время больших сомнений. Время – большое сомнение...»

Птица оглушительно кричала. Наверное, радовалась быть понятой. Вряд ли до этого кто-то из людей вел с ней светские беседы. Этот звук походил на холодный гортанный смех, и от этого у меня по спине пробежала дрожь.

Я вернулся домой поздно и в расстроенных чувствах. Гордость когтями скребла мою душу, и я долго не мог уснуть. Когда мое сознание находилось уже на самом краю морфеевого обрыва, я решил извиниться перед Каей. Приду к ней завтра.

Но кто мог знать, что завтра не наступит?

Нет, вы не подумайте, Земля не сошла с орбиты. Никаких Рагнареков не предвиделось, нас не сожгло адское пламя и не захлестнул очередной Всемирный потоп. Просто я проснулся... в том же дне.

И, поверьте, я это хорошо запомнил.

Тот день, когда началась эта чертовщина, я запомнил надолго, изучил вдоль и поперек, облазил, обнюхал и почти облизал, едва на вкус не попробовал, клянусь. Я помнил и утро – холодное, светлое и пахнущее приближающейся поздней осенью, запомнил и небо, напоминающее белесую овсянку.

С детства ненавидел эту кашу.

Ровно, как и не любил истории про путешествия во времени.

В них не было души. Что такое часы сами по себе? Набор мертвых шестеренок, идеальных, созданных человеком. В этом нет жизни. В этом нет ничего. И именно эта пустота управляет ритмом всего нашего общества. Говорит, когда нам вставать, когда кушать, когда выходить в сад...

Как будто мы - дикорастущие розы, которых пытается подровнять рука старого садовника.

Как бы то ни было, я снова и снова просыпался, чтобы пережить этот день еще несколько раз. Вторник. Я упал с дерева и разбил губу. Снова вторник. Я начал читать книгу про пиратов. Опять вторник. Я хотел помочь маме с пирогом, но только все испортил. Вторник. Ссора с Каей. Вторник. Небо цвета овсянки. Вторник. Кричащий ворон. Вторник. Юность – время сомнений. Вторник. Время сомневается во мне? Вторник. Мне жаль... Вторник. Пожалуйста, помогите. Вторник. Я не хочу снова быть здесь. Вторник. Вторниквторниквторник....

– Алиот!

Я открыл глаза.

Ветер шептал что-то в мои волосы, взгляд никак не хотел сосредоточиться на чем-то одном. Сплошные желто-зеленые пятна. Голос.

– Алиот, просыпайся уже.

Я обернулся так резко, что чуть не сломал себе шею. Рядом сидела Кая. Ее лицо выглядело слегка напряженным. Так, будто минуту назад она не была уверена, что я очнусь.

Я порывисто обнял ее, и она нервно хихикнула.

– Отстань, зануда. Я и не знала, что ты такой соня.

– Да, – я слегка замялся, потирая затылок. Ждал подвоха. Может, прямо сейчас я снова проснусь во вторник?

– Стой, Кая! Какой сегодня день?!

– Эм... С утра была среда, - девушка забавно сморщила носик и подозрительно покосилась на меня, – а что?

– Нет, – я выдохнул. Ничего. Все закончилось.

– Раз уж ты проснулся, может, поможешь моей маме перетащить горшки с цветами? Ты не представляешь, насколько большим вырос один из фикусов! Кстати говоря, кто последний, тот тухлая селедка!

Мы со смехом поднялись с земли и, обгоняя друг друга, рванули к цветочной лавке. Я больше не хотел смотреть по сторонам в поиске признаков прошлого дня.

Зря ли? Не знаю.

Но если бы я поднял взгляд, услышал бы хлопанье черных крыльев. Встретился с блеском черных глаз-бусинок, наблюдавших за мной. Глаз ворона, так похожих на глаза мертвой крысы, лежавшей в моем подвале.

***

ЧАСТЬ 8. СЛЕДОВАТЕЛЬ ТРОПЫ

Я очень хорошо помню вечер, когда я в полной мере осознал, что я отличаюсь от других. Да, соглашусь, я и раньше тешил себя мыслями о том, что я особенный и невероятный. Моя мама говорила об этом с самого детства, и мне было трудно не поверить.

Но в тот день я понял, что я действительно жил в другом мире, нежели остальные люди.

Это так... удивительно и непривычно – понимать, что вы смотрите на одни и те же вещи разными взглядами. То есть, да, все люди разные и неповторимые, бла-бла, прочий бред про индивидуальность. Но я не просто немного отличаюсь от тех, кто плывет по течению и чего-то там хочет добиться. Я – следователь Тропы, в моих жилах течет древняя кровь, славная кровь.

И чужой крови было суждено пролиться.

Это произошло, когда я вернулся в школу. В первый же день пришел домой с разбитым носом и синяком на половину лица.

Меня привела Кая. Она, должно быть, правда переживала за меня. По крайней мере, когда мы шли домой, лицо у нее было самым напряженным из всех, что я видел. На ладонях – следы ногтей. И глаза блестели.

«Как у крысы, крысы, которую я убил в подвале. В моем подвале – огромная крыса...»

– Кая, я... Прости, – я взглянул на нее, и понял, что она читает меня. Что ни капли мне не стыдно, что я все сделал правильно. Будто подтверждая мои мысли, девушка недоверчиво прикусила губу и покачала головой.

– Алиот, я понимаю тебя. Йозеф может быть неприятным человеком, но то, что ты сделал...

Она снова покачала головой и отвернулась. Ее эта привычка обрывать фразы на полуслове, так бы и схватить за плечи и встряхнуть хорошенько, пусть все выскажет. Пусть скажет, что именно я сделал, скажет вслух.

Оставшийся путь до моего дома мы прошли в полной тишине.

Как и ожидалось, моя матушка была в ужасе, когда увидела мое лицо. В последнее время самообладание возвращалось к ней больше, чем на день, поэтому она знала, что случилось.И пока она ураганом бегала по дому, собирая бинты и мази и попутно благодаря Каю за помощь, я тихо сидел на крыльце.

Раз за разом прокручивая в голове сегодняшний день. Снова и снова подмечая детали, которые сначала упустил.

Вот Йозеф, старшеклассник-задира с кривым от переломов носом и вечно забинтованными руками, толкает малышей. Он дразнит девчонок, но меня не трогает, так почему же я...

Потому что дальше он начал дразнить одну конкретную девчонку.

Кая. Йозеф крутил у ее носа кончиком своего слюнявого карандаша и спрашивал, не продаст ли она ему горшочек гортензии за поцелуй. Или, может, за несколько сразу? Он сказал, что сегодня щедрый, этот надутый болван с тощей задницей. Такой заурядный, такой глупый и обычный и такой самовлюбленный, что я не выдержал.

Я выкрикнул его имя, привлек внимание. В следующую минуту я уже лежал на земле и чувствовал, как болезненно пульсировал правый глаз. Как теплые капли крови собрались на губах. Было больно и жарко.

Пошатываясь, я встал. И, прежде чем Йозеф под улюлюканье собравшейся толпы детишек успел нанести второй удар, я снова назвал его имя. Его настоящее имя.

Он даже не понял, что с ним произошло, но клянусь, такой боли он не испытывал никогда. Я вывернул его наизнанку и одновременно сжал его позвонки до размеров пружинки. Я придушил его, и лишил воздуха, обжег легкие. И глаза его, смешные глазки, полезли из орбит. Когда его плач и хриплые вопли эхом разошлись под сводами школы, толпа затихла. Кто-то из девчонок испуганно взвизгнул.

Я смотрел на то, что крючится на полу Йозеф, и меня переполняло мрачное торжество охотника, поставившего ногу на горло оленя. Я с удовольствием катал его имя на языке, как кусочек снега весной. Прикусывал. Играл с ним. Отпускал на секунду, чтобы в следующее мгновение вновь вызвать приступ боли.

А потом в полотне бледных лиц, окружавших меня, я увидел Каю.

Лицо ее побелело настолько, что веснушки стали почти черными, она смотрела на меня глазами, полными слез. В них плескался даже не ужас, а какое-то страшное разочарование.

«Ты его убиваешь».

«Заткнись».

«Ты должен его отпустить».

«Я тебе ничего не должен!»

«Ты не чудовище».

«Может, ты ошибаешься? Может, ты хоть раз в жизни ошибаешься, цветочная принцесса, а?»

В конце концов, я отпустил хулигана.

Сейчас я сидел на ступенях своего дома. Накрапывал мелкий дождь. Ветер шелестел в листве, шептал мне отголоски старых историй. Я закрыл уши. Зажмурился. В голове все еще звенел голос Каи, звучали ее невысказанные слова, но впервые я не хотел ничего слушать. У меня не было ответов. Я хотел спрятаться от всего мира, от этого мира, в котором я – самый особенный. Но я не мог.

У моих ног змеилась Тропа, и кровь хулигана окрасила ее в цвет старого вина.