Брат на бис
Мир рассыпался на осколки, и они смердели вокруг меня. Уверен, что все это почувствовали – двое сотрудников в халатах, родители, лаборантка, что смущенно отвернулась к экрану. Секунды молчания наливались тяжестью.
Первой опомнилась мать. Она заплакала в голос и закрыла лицо платком, и все сразу ожило. Сотрудники переступили с ноги на ногу и переглянулись, лаборантка опомнилась и деловито сняла с моих висков электроды. Отец, обняв мать, с изумлением и неприкрытым гневом смотрел на меня.
- Как видите, - один из сотрудников откашлялся. – Это серьезное препятствие для динамики состояния вашего старшего сына. Кажется, не все члены вашей семьи хотят, чтобы он вышел из комы.
Что мне оставалось. С максимальным достоинством, я поднялся и вышел из комнаты. Я знал, впереди у меня будет достаточно трудный разговор с родителями, но только не сейчас. Больничный коридор встретил сквозняком и безнадегой. Белые двери палат сливались в одну сплошную линию, пока я шел мимо, опустив голову.
***
Где-то в глубине горы, в заброшенной штольне росло растение. Ничего особенного, упругий ствол и округлые редкие листья. Недостаточно зеленое и сочное, как его собратья, выросшие при свете дня. Но куда более упрямое, чем они. И оно очень хотело жить.
Я нашел его случайно в очередном из своих походов. Обвешанный туристическим скарбом и в потертых штанах, я спустился тогда в штольню, что встретила холодом. Меня будоражили штольни. Коридоры из горной породы, тишина, прерываемая стуком капель об известняк. Здесь мне было хорошо и свободно, здесь я был сам себе господин. Как будто персонального подземного мира. В местных горах было предостаточно заброшенных штолен, их вдоволь облазили мальчишки и любители умеренных приключений, вроде меня.
Собственно, смотреть особо было не на что, приходили сюда за атмосферой. Но для меня все изменилось, когда я увидел растение. Не поверив глазам, опустился на корточки: ого! Настоящий живой побег, непонятно как пробился сквозь камни из скудной почвы, и теперь, за неимением света, тянулся просто вверх.
Удивительно. Я поводил фонариком туда-сюда. Сегодня здесь никого не было, почти как и всегда. И все же у меня появилось странное чувство компании.
- Ну, привет, - я коснулся листьев и вздрогнул. На секунду показалось, что они откликнулись – словно заряд отпружинил от пальцев. – Мне бы твою волю к жизни и упрямство!
Пятнадцать сантиметров длины ответили молчанием. «А чего ты ждал?» – я мысленно усмехнулся. Бродить по темным тоннелям как-то расхотелось, я пристроился рядом и достал бутерброды. Прислонясь к стене, жевал и думал. В частности, о том, почему в холодных штольнях мне было куда уютнее, чем дома.
И все мои умозаключения ветвистыми путями приходили к единственно верному ответу.
***
Пункт назначения – брат.
Старше на два года, спокойный, даже равнодушный к соблазнам жизни. Не без чувства юмора, которым, впрочем, редко пользовался. Не задирал меня и не притеснял, как полагается старшим братьям. Не имел вредных привычек и не прогуливал институт. Маму не расстраивал, и еще целый ворох «не».
Не брат – мечта. Не моя, правда.
В детстве мы еще пытались вместе играть. Что-то странное и неправильное было в этих играх. Помню, как искренне носился по всему двору, пытаясь сбить палкой как можно больше каштанов. Брат трусил следом, совершенно не возражая моим заявлениям, что я в этом деле «крут как плут!», и не пытался со мной конкурировать. Когда я выдохся и присел на лавку, он подошел и подобрал мою трофейную палку.
- Сколько у тебя? – полюбопытствовал он, уставясь серыми глазами из-под отросшей челки. Дружелюбно спросил, очень по-братски. – Давай попробую побить твой рекорд?
Я фыркнул и великодушно махнул рукой. Куда ему, у меня на счету было двадцать два каштана! Брат неуверенно прошелся по асфальтированной баскетбольной площадке, по периметру которой нависали каштановые кроны. Затем размахнулся. Затем бросил.
Неожиданно высоко и сильно.
Что-то маленькое и непохожее на каштан упало на асфальт, потом затрепыхалось. Я вскочил и подбежал поближе. Это был воробей с перебитым тельцем, еще живой. Мы стояли молча вокруг умирающей птицы, затем я медленно поднял глаза на брата.
Он безмятежно улыбался, и я впервые понял его без слов.
«Видишь? Что бы ты не делал, мой улов всегда будет круче».
Я моргнул, в глазах стояли слезы. Картинка изменилась. Теперь брат стоял, прижав ладони ко рту, и с ужасом смотрел на птицу. А затем, как и я, расплакался.
- Я не хотел. Я не хотел! Это случайно вышло, ты же видел!
Я видел то, что видел. Видел это ночью того дня, когда закрывал глаза. Воспоминание трепыхалось во мне, как тот недобитый воробей. Раз, два, три… а потом замерло.
Забылось, потерялось под новыми впечатлениями. Спасибо детскому уму за это свойство.
***
Не знаю почему, но теперь я вдруг вспомнил. И рассказал об этом вслух. Мой голос потонул в тишине горных стен, я свернул пакет с остатками еды и повернулся к растению.
Удивительно, но оно, казалось, заинтересованно слушало меня. Его пятерка блеклых листьев повернулась в мою сторону. Я недоверчиво смерил его взглядом и вздохнул.
- Ну, спасибо за компанию. Мне пора.
Обратно я почти бежал. Захотелось почему-то выбраться из этих штолен, поскорее на воздух и на солнце. На выходе я споткнулся и подавил порыв обернуться назад. Меня не покидало чувство, что я сделал что-то неправильное.
Два часа дороги на автобусе разморили, и тревожные мысли улетучились.
***
Дома меня ждала пустая квартира – родители и брат укатили на дачу, я же был не любителем клубнично-собирательного досуга. Забросив рюкзак с походными вещами в шкаф (разберу потом, когда отпустит лень), растянулся на кровати.
Наши с братом кровати стояли у противоположных стен. Моя – у двери, его – у окна. Он любил смотреть в окно по ночам, еще одна странная привычка. С возрастом мы все больше отдалялись друг от друга, хотя держались взаимно вежливо. Необходимое качество для жителей хрущевки.
Я обшаривал взглядом его шкаф и стол. Первое время, когда я отстоял свое право не ездить на дачу, то использовал эту возможность, чтобы порыться в его вещах. Вещи брата были скучными, и я быстро перерос эту привычку. Учебники, огрызки карандашей и початые пачки леденцов. Одежда, сложенная неровными стопками. Ни намека на сокровенные интересы.
Но сегодня желание проснулось снова. Сконфуженный, ибо мне все же было стыдно, я поднялся и присел на корточки перед столом. Брат никогда не пытался что-то скрыть от меня, и это обесценивало интерес. Если бы не эпизод с моим воспоминанием в штольне, я бы просто отвернулся к стене и задремал, как обычно после вылазок.
Сегодня мне повезло больше. Настолько больше, как я сам не ожидал. Книжица была почти на самом верху, обычный органайзер в твердой обложке, который брат использовал, очевидно, как дневник. Это стало понятно по страницам, исписанным его мелким ровным почерком. Это насколько же надо быть равнодушным к своим секретам, или самоуверенным, чтобы вот так бросить их почти на обозрение? Ага, ну абсолютно в его стиле. Радуясь находке, я быстро перелистал пару записей.
«Подготовка к экзаменам утомляет меня. Не нахожу времени смотреть по ночам в окно, засыпаю мгновенно. Брат-бис должен быть доволен, не тревожу теперь его сон. Хотя там и так мало содержательного».
Брат-бис? Вторая версия? Я нахмурился. Это он, очевидно, про меня. Не слишком любезно с его стороны. И что он имел в виду про мои сны? Я перелистнул страницу.
«Сегодня ночью в окне увидел, как трава подползает к дому. Я знаю, о чем она хочет меня предупредить. Я совершенно спокоен: пока я хожу по ней сверху, я хозяин ситуации. Вообще нельзя позволять им поверить в себя, никому. От этого отрастают крылья, которые приходится потом ломать».
Просто какой-то бред. Погружаться в больное мировоззрение брата больше не хотелось. Нетвердыми пальцами я открыл самую последнюю страницу. Там обнаружилась самая короткая запись.
«Лучше бы ты собирал с нами клубнику, брат-бис».
Рядом с записью был нарисовал неумелый смайл. Широкий круг с глазами-пятнами и кривой улыбкой. Я захлопнул дневник и отбросил в сторону. Поганец! Неужели я настолько предсказуем? Я провел дрожащей рукой по подбородку, стараясь успокоиться. Интересно, что бы сказали родители, прочитай они эти записи? Не пора ли моему дорогому братцу к психиатру?
Подавив мстительное желание припрятать дневник, я все же поднял его с пола и вернул на место. Не слишком стараясь придать ему первоначальное местоположение. Пусть знает, что я прочитал. Про траву, крылья и предсказание моего малодушия.
Когда родители вернулись поздно вечером, я уже дремал. Брат копошился тихо, стараясь меня не разбудить. Но краем уха я все же его слышал. И то, как открылась дверца стола. Десять секунд абсолютной тишины, а затем все то же ровное копошение.
***
- Кто ты, что ты? – я с любопытством провел по стеблю, сегодня он казался крепче и насыщеннее, даже в свете фонарика. – Вот угораздило же тебя здесь вырасти, и меня заодно.
Не знаю, что я имел в виду. Возможно, наш провинциальный город. Хотя я никогда не чувствовал себя стесненным, мне нравились и старые мощеные улочки, и возможность рвануть в пригород и оказаться среди россыпи поросших лесом гор.
Сегодня я снова забрался в штольню. В общем-то, с одной только целью, узнать, как там растение. Опасения развеялись: не сорвано и не затоптано местными туристами. Нет, нет и нет. Казалось, у меня появилась маленькая тайна. Я принес с собой немного застоялой воды, которой мать поливала домашние цветы.
Не знаю, насколько она была нужна ему, но я старательно полил растение, выражая свое почтение. Против воли, оно приобретало надо мной какой-то влияние, и в то же время нуждалось в защите. Словно мы были взаимозависимым тандемом.
- А я, представляешь, нашел его дневник. – Я удобно устроился рядом. – Он странный парень, и ладно бы дело в этом. Просто я вспомнил… вспоминал все то, отчего мне так неуютно рядом с ним. Были разные эпизоды…
Я замолчал и прислушался. Издали послышались голоса и смех: кто-то шел в штольню.
Так же мы когда-то шли с братом в школу. Нарядные и с охапкой цветов по случаю первого сентября. Оно было первым вдвойне: родители впервые не провожали нас, возложив ответственность за десятилетнего меня на брата. Настрого велев переводить за руку через дорогу, словно мне было не десять, а пять.
У пешеходного перехода он неохотно протянул мне ладонь. Я взглянул на нее и так, и эдак, испытывая его терпение. Вокруг не было ни машины, дорога была не самая проходная, и мне хотелось покривляться.
- Давай же, ну, - брат скрипнул зубами. – Опоздаем.
- Куууда? – пропел я, уворачиваясь. – На что тебе школа? У тебя даже друзей там нет!
Брат промолчал. Его взгляд вдруг сделался насмешливым, губы скривились. Поправив ранец, он спокойно перешел через дорогу и выжидающе развернулся ко мне. Нехотя, я шагнул на зебру. Опаздывать мне не хотелось больше, чем ему, в конце концов, в отличие от брата, мне действительно не терпелось увидеть одноклассников.
Внезапно сверкнули фары и из-за поворота вылетела фура. Фура! И не на трассе! Машина была грязной и казалась ненастоящей, настольно неожиданным было ее появление. Ровно до момента, пока воздух не прорезал протяжный автомобильный гудок, а я не обнаружил себя посередине дороги.
- Куда лезешь, сопляк! – водитель успел опустить стекло и рявкнуть, пока я стремительно отскакивал в сторону. Меня обдало брызгами грязи и выхлопным газом, большие колеса прошлись в метре от моего лица.
Ноги подкосились, и я упал на обочину. Я так и не успел понять, что это было, видел только белую рубашку в грязных брызгах. Но ведь я все делал правильно! Я шел по пешеходному переходу, я был со своим братом! Букетик астр, упакованный мамой, разлетелся по асфальту. По лицу потекли непроизвольные слезы, сквозь них я увидел фигуру на той стороне дороги.
Дороги, которая снова была пуста, абсолютно пуста, словно ничего и не было. Только тишина, я в грязи и равнодушное лицо напротив. Брат даже не шелохнулся, не выразил ни эмоции. Его неподвижная фигура стала еще одним видением, которое навсегда врезалось в память.
Родителям мы сказали, что я упал, споткнувшись на школьном дворе. Посетовав на дождь накануне, они не стали ругать ни меня, ни брата. И мы больше никогда не вспоминали этот эпизод.
- …А почему бы и не вспомнить? – закончил я рассказывать растению и прислушался.
Голоса были совсем уже близко, через пару минут дневной свет вдалеке заслонила первая фигура.
- Эгей! Привет отважным диггерам от братьев по разуму! Есть кто?
Я поднялся на ноги и помахал рукой. Обычная группа студентов, что решили провести выходной на природе. Растение пряталось за моей ногой-колонной, я решил, что никто не должен его видеть, и тем более, посягать на него. В конце концов, оно слишком много знало.
Оно слишком стало моим.
Пропустив ребят с рюкзаками вперед вместе с парой вежливых фраз, я сложил бутылку из-под воды обратно в рюкзак.
- Не переживай, - шепнул я растению. – Они явно любители, а такие не смотрят под ноги. Только вперед. Бывай!
Светло-зеленые листья согласно кивнули, как мне показались, и я пошел в направлении выхода. В этот раз бежать не хотелось. На самом деле мне не хотелось возвращаться домой.
***
Прошло несколько дней после эпизода с прочитанным дневником, но брат и ухом не вел. Новых записей тоже не делал, по крайней мере, я не видел этого. Начались каникулы, и его постоянное присутствие в комнате нервировало меня. Мои собственные товарищи разъехались кто куда, а гулять без цели я не любил.
Он молчал по большей части, изредка позволяя себе вопросы ни о чем из серии «Как дела в универе?» и «Смотрел этот фильм?». Я знал, что ему это неинтересно. Возился за компьютером, складывал пасьянс, святой боже, словно не было других игр, и читал свои учебники. А еще периодически бормотал что-то под нос, так монотонно, что этот звук превращался в гул, способный свести с ума.
Пару раз я выезжал в горы к штольням, и растение все больше меня поражало. С момента нашего знакомства оно преобразилось: стало крепче и выше, на стволе прибавилось листьев. Удивительно, откуда только брало ресурсы.
Близился день моего рождения, и родители готовили праздничный стол. Нелегко признаться, но я ждал его как ребенок, в душе ожидая подарков и торта. Все последние дни рождения мы с ребятами проводили в пабе, а затем в парке, беснуясь и выплескивая пьяный драйв на открытом воздухе. И мне вдруг остро захотелось чего-то домашнего, почти уже забытого.
Все шло как нельзя лучше. Родители шумно поздравили меня, вручив новенькую гитару (я мысленно поздравил брата с переменой звукового фона нашей комнаты). Впрочем, его это ни капли не расстроило, он даже хлопнул меня по плечу и сказал, мол, будет рад послушать мои композиции. Я хмыкнул. Настала его очередь вручать подарок, пока мать и отцом одобрительно смотрели на нас.
Сегодня он был приветлив и мил, и вполне искренне улыбался. Внутри слегка царапнуло чувство стыда, возможно, я был неправ, возведя этот незримый барьер между нами. Но разве я один приложил к этому руку? Однако сейчас, глядя в его лицо, вдруг растерянно подумал, что мы могли бы, возможно, попробовать стать ближе.
В груди что-то пошевелилось, словно стебель скользнул между ребер. Я внезапно вспомнил о штольне, о своем растении. О своих недавних ему исповедях.
- Дорогой брат. Я рад, что мы сегодня празднуем вместе. У тебя впереди столько всего начинается в жизни. Пусть она будет счастливой, - он достал из-за спины открытку и протянул. – Однако в память о прошлом, кроме подарка, хотел вручить тебе сперва это. Чтобы ты никогда не забывал главного.
Я взял самодельную открытку из двух половин и почувствовал холод между лопаток. Праздничное настроение улетучилось.
На переднем листке был нарисован воробей. Очень похожий рисунок, воробей смотрел на меня своим черным глазом, грифельные тело и крылья блестели коричневым. И красным – парой штрихов. Посреди воробьиной нарисованной грудки.
Как в тумане я развернул открытку. «Твой главный трофей в этой жизни – мой трофей» значилось там. Я стиснул зубы. Через силу улыбнулся, потому что на нас смотрели родители, ожидая от меня ответной реакции. Брат стоял напротив меня с тем безмятежным взглядом, которым смотрел когда-то на детской площадке.
Барьер между нами стал бетонной крепостью. И требовал ответных мер.
***
Обо всем этом я поведал своему верному товарищу, что рос в пустующей штольне. Зная все то, что уже знал о моем брате, он не удивился, и так же молча меня поддержал. Замолчал и я, потому что мне полегчало. Кто бы мог подумать несколько недель назад, что я буду изливать душу перед случайно найденным ростком. Но он был особенный, хотя бы тем, что рос там, где другие не смогли бы и не посмели. И потом, разговаривать о таком с друзьями означало бы выносить сор из избы – тем, что строго порицалось в нашей семье.
Я поблагодарил его порцией застоялой воды и привычно ушел в направлении выхода.
Но когда переступил порог квартиры, сразу понял, что в мое отсутствие что-то случилось. Отец с бледным лицом куда-то названивал, мать беззвучно плакала, прижав платок к губам.
- Сынок! – она бросилась ко мне и порывисто обняла. – Его сбила машина, он… он в реанимации. Он в коме!
***
Следующие несколько недель прошли как в тумане. Родители дневали и ночевали в больнице, сменяя друг друга, в палату к брату пускали лишь на несколько минут. Его состояние стабилизировалось, однако, он по-прежнему был в коме. Безнадежно сомкнутые светлые ресницы. Мне не хотелось подходить к нему близко, я чувствовал и растерянность, и почему-то вину.
Словно вес моих мыслей о нем мог спровоцировать катастрофу. Хотя это, безусловно, была случайность, и я запретил себе думать об этом. Заботился о родителях, как мог, а по ночам долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Каждый новый день убивал, прежде всего, мать с отцом – неотвратимостью времени. А я ловил себя на том, что не могу, просто не могу посочувствовать брату. Что-то мешало и выталкивало изнутри настоящее чувство скорби.
Никто не находил себе места.
Про свои вылазки я ни разу и не вспомнил, хватало того, что происходило дома. Точнее, ничего не происходило. Мертвая тишина как мертвый эфир, даже если мы все сидели за столом. И особенно одинокая – нашей с братом комнаты. «Давай же, - говорил я себе, - ну! Пусть все будет, как прежде. Тебе ведь нужна твоя семья обратно. Полным составом!» И со страхом понимал, что я неискренен. Что не хочу снова видеть его силуэт на фоне ночного окна.
Я снова и снова прокручивал в голове эпизоды нашего с братом детства. Вот мы сидим на дне рождения моей одноклассницы. Вообще-то она звала меня, а брата пригласила довеском по настоянию своей мамы. Но мы втроем делали вид, что не знаем этого факта. Мне было, кажется, двенадцать, а брату уже четырнадцать.
Он ответственно подошел к мероприятию. Свои карманные деньги потратил на то, что сошло за подарок – коробку печений с предсказаниями. По задумке, именинница должна была раздать их нам за праздничным столом. Милая забава, безо всякого подвоха.
Мне было неспокойно. Наскоро слопав печенье, я уставился на бумажку. Не знаю почему, но внутренняя тревога исходила от присутствия на празднике брата. Неправильного элемента в нашей дружной стае. Необъяснимого источника беды. Мне выпала «Долгая дорога приключений», а брату «Скорая радостная встреча». Остальным не менее позитивные предсказания, ну а последней разломила печенье одноклассница во главе стола.
Раздался испуганный вскрик и половинки печенья выпали из ее рук. Вместо бумажки в тесте обнаружился ноготь. Срезанный женский ноготь с остатками синего лака. И пока все изумленно смотрели на печенье, брат смотрел на одноклассницу, спокойно и хладнокровно. А я – на брата.
Знаю, он был не виноват. И мне бы посочувствовать и поддержать его, но я был очень зол. За испорченное настроение девочки, что мне тогда очень нравилась. За то, что он был единственным, кого совершенно не покоробило увиденное и, кажется, даже не расстроило. Прокручивая эту ситуацию теперь, я мысленно извинился перед братом. Потом еще раз и еще.
Надеюсь, вышло убедительно.
Прошла еще неделя и к традиционной медицине подключилась экспериментальная. Родители дорого заплатили за эту возможность. Практически все, что у нас было. Без этого шанса дальнейшее пребывание брата в коме становило крест на надежде.
***
Нам объяснили, что эта методика дает результат только в случае командной работы. Походило на рекламный лозунг, но я не позволил себе скепсиса. Сделаю все, что надо. А требовалось от нас только одно: по паре часов в день собираться у палаты брата и с электродами на голове «возвращать» его к жизни.
- Это может быть что угодно, - объяснял один из сотрудников, ответственный за эксперимент. – Представляйте, как он просыпается, как смеется вместе с вами. Как ходит по палате, даже по дому. Желайте ему выздоровления как можно ощутимее. Вы должны быть все вместе, и вместе с ним.
Электроды подключались к системе жизнеобеспечения, а мистика последующих процессов меня не интересовала. Если этот метод сработает, мы станем первой семьей, кто вернул своего сына и брата к жизни силой мысли.
Надо было только стать единым целым. Вчетвером, вместе с братом. Насчет этого меня терзали сомнения, и довольно скоро оправдались.
***
Мир рассыпался на осколки, и они смердели вокруг меня. Уверен, что все это почувствовали – двое сотрудников в халатах, родители, лаборантка, что смущенно отвернулась к экрану. Секунды молчания наливались тяжестью.
Да, я всех подвел, я знал это. График на экране показал мою неготовность к эксперименту. Что я мог сделать? Полюбить брата против воли у меня не было сил. И поэтому я оставил их всех, и родителей, и лаборантку, и сотрудников. Всех оставил позади, проходя по больничному коридору, спускаясь вниз, уезжая домой.
Разговор с родителями все же состоялся тем вечером. Я убеждал их, что старался как мог, и они мне поверили. Мать бессильно замолчала, отец налил себе водки.
- Это все методика, она неправильная. – Он поднял на меня красные глаза. – То есть, недоработанная. Мы пока с мамой поездим вдвоем, они все поправят, и ты к нам присоединишься.
- Ты ведь хочешь, чтобы он вернулся к нам, сынок? – вмешалась мама. – Я в этом не сомневаюсь, извини, что позволила себе.
Я кивнул, в груди разливалась тяжесть. Если бы у нее был цвет и структура, это были бы красные карандашные штрихи.
***
Я спал почти без снов, «бессодержательно», как написал когда-то в дневнике брат. Но в эту ночь просыпался почти каждый час, словно что-то не давало покоя. Проблема была в том, что мне столь многое не давало покоя, что теперь сливалось в бесконечный мрачный поток.
Кровать по соседству привычно пустовала. Темное окно. Лаконичный стол прямоугольной тенью.
Я осторожно слез на пол и присел у стола. Мысль о том, что никто уже не сможет меня уличить обожгла изнутри, но я все равно протянул руку и выдвинул полку. Вот он, дневник моего брата. Сборник бессвязного бреда, который когда-то напугал меня, а теперь без хозяина казался каким-то беспомощным.
«Пожалуйста, - я молил, сам не зная кого. – Помоги мне найти то, за что я смогу его полюбить».
Я включил настольную лампу и принялся листать страницы. Вот и последняя запись. «Лучше бы ты собирал с нами клубнику, брат-бис». Я невольно улыбнулся, проводя пальцам по странице. И вдруг почувствовал под ней шероховатость.
Я ошибся, запись была не последней. Между страницами лежал свернутый лист бумаги, вырванный из дневника. Стараясь подавить волнение, я развернул его и прочел.
«Дорогой, брат-бис.
Ты всегда догадывался, что я не такой, как все, и это правда. И с детских лет я знал, что настоящую поддержку стоит искать только в семье.
Я слишком поздно понял, о чем тебе напомнила моя открытка. Я думал о другом. Помнишь, в детском саду был конкурс «Колесо фортуны»? Ты нарисовал тогда снегиря, хотя думал, что это воробей. Перепутал цвета. А когда спросили воспитатели, сказал, что хочешь быть свободным, как птица. Мой рисунок – и то, и другое. Он лучшее в тебе. Твои главные победы в жизни всегда будут моими, потому что я хочу радоваться им вместе с тобой.
Я не хотел убивать того воробья. Это была случайность, мы были детьми. Хотя ты смотрел на меня и не верил. Ты видел то, что хотел, но я бы никогда не смог. С тех пор твой взгляд навсегда стал другим. Надеюсь, придет время, и ты мне поверишь.
Тебя бы не сбила та фура, я бы не позволил. Я просто хотел проучить тебя, иногда ты бываешь совершенно невыносимым, брат, ты знаешь об этом? Но я все равно тебя люблю.
Я знаю, куда ты ездишь по выходным. Трава предупредила меня, я слышу это в шелесте листьев, чувствую в ночном воздухе. Здесь я бессилен, что-либо сделать, прошу тебя только об одном.
Если я все-таки дорог тебе, задумайся о фундаменте. Думай о фундаменте, и я обязательно вернусь, мой брат на бис».
Я выронил дневник на пол, а потом сделал то, чего не делал очень давно.
В овале света настольной лампы, зажав руками листок, я заплакал.
***
Родителям соврал, что буду ночевать у друга, поглощенные горем, они не возражали. Просили только обязательно позвонить перед сном и наутро. Мать совсем высохла за эти недели, отец, как обычно, забыл побриться. Я согласно кивнул, сердце болезненно сжалось. Они не заметили моих оттопыренных карманов, из дома удалось уйти без препятствий.
Теперь я знал, что делать.
Смеркалось и холодало. Последний автобус за окраину города был почти пуст, я невидяще смотрел на пейзаж за окном. Деревья темнели кронами, за ними начинался мрак. В нем тонул один-единственный безответный вопрос: как я мог быть таким слепым?
Я вспомнил все, и рисунок в детском саду, и наши первые шкатулки с секретами. Мы держали их под кроватью друг у друга, гордясь правом быть хранителем чужой тайны. И то, как однажды брат вступился за меня на школьном дворе, за что нехило получил от местной шайки. И то, как пытался завязать со мной разговоры на каникулах – те, что я пресекал на корню односложными ответами.
Все вспомнил, лишь бы не слишком поздно.
Вот и конечная. Я соскочил на грунтовую дорогу и пошел туда, где начинались вершины гор. Шаг за шагом в темноту, один на один со своей болью.
***
Штольни всегда были местом темным, но ночью чернота и холод усилились многократно. Свет фонарика скользил по стенам, с которых местами стекали струйки воды. Сегодня я шел медленно, и вовсе не из-за боязни оступиться.
Просто мне не хотелось видеть то, ради чего я сюда приезжал. Не хотелось знать, чем оно на самом деле было.
Я вздрогнул. Вот и оно.
Знакомый зеленый стебель, уже достаточно мощный. Тридцать сантиметров высоты, обрамленные лопастями листьев. Его нельзя было не заметить, нельзя было пройти мимо. Оно ждало историй, моих историй, которых сегодня – и никогда больше – не получит.
Я так боялся когда-то, что его сорвут или затопчут. Интересно, видели его другие вообще? Или брат был прав, и я видел только то, что хотел?
Холодные мелкие камни больно впивались в пальцы, но я упорно разгребал их в стороны. Здравствуй, грунт. Земля была твердой, не лучше камней, на этот случай я достал из кармана столовую ложку и поддел неподатливую почву.
- Все можно изменить, - прошептал я. – И даже расклад сил.
Почва была вынуждена со мной согласиться. Черенок ложки впивался в нее и безжалостно вырывал куски. Наконец, мои пальцы коснулись чего-то мягкого. Растение пошатнулось, почти лишенное опоры.
«Думай о фундаменте, и я обязательно вернусь, мой брат на бис».
Я погрузил пальцы в землю и медленно сомкнул вокруг «фундамента». Теперь я держал мертвое тельце воробья, холодное, легкое, словно маленький шарик, покрытый перьями. По щекам потекли слезы, за сутки я вылил их больше, чем за все свое детство. Из грудки воробьиного тела начинался мощный стебель того, что было моей главной ошибкой.
Наши отношения с братом, полные моих подозрений и неприязни, в обличии растения. Оно питалось этими чувствами, отбирая силы у того, кто сейчас лежал в коме. Чем бы это ни было, но началось именно с воробья. С того, что я когда-то посчитал брата странным, жестоким, и безмерно чужим.
«Больше ты не получишь подпитки, - мои мысли возвращались из хаоса в привычный порядок, пока я доставал из кармана перочинный нож. – Больше я сюда не вернусь».
Растение слабо вздрогнуло, сопротивляясь, но я уже резал широкий стебель. К моим пальцам прилипли перья, изо рта вырывалось облачко пара. Стебель пошатнулся и упал на меня, прильнув напоследок, на что я грубо отбросил его ногой. Вот теперь все.
Тельце воробья я осторожно положил за пазуху, стараясь не думать о том, откуда оно взялось. Я похороню его, как положено. Слишком долго случайная жертва прошлого хранила мои предрассудки.
***
Брат очнулся через два дня с моей поездки. Я ждал этого, наконец-то, искренне ждал, и когда он со слабой улыбкой повернулся в мою сторону, нашел в себе силы подойти и взять его за руку.
- Ты навещал меня, - его голос тихо прошелестел по палате. – Я знал это.
«Я навестил нечто другое».
- Конечно, - я моргнул, отгоняя непрошеные мысли и слезы.
В палате нас было много: родители крепко обнимали друг друга, не сводя глаз с брата, медсестры радостно переглядывались. Доктор в изголовье кровати, который терпеливо и с улыбкой ждал пока пройдут первые минуты встречи. Но мы смотрели только друг на друга.
- Я кое-что тебе принес.
Я высвободил руку и запустил ее в карман брюк. Брат с любопытством повернул голову.
На моей ладони лежал каштан. Красивый, зрелый, с блестящей коричневой кожурой. Я сорвал его по дороге в больницу, точно зная, зачем он нужен. Небольшое сокровище во искупление прошлых ошибок.
- Что это? – улыбнулся брат. Он знал ответ.
- Это фундамент. – Я крепко сжал кулак. – Новый фундамент наших отношений.
***
В ноябре выдалось не так много солнечных дней, что неудивительно. Наверное, мой оптимизм отвоевал один из таких для нашего первого совместного похода в горы. Брат с непривычки собирался долго, перебирая в рюкзаке провизию. Я же, готовый с самого утра, стоял у подоконника, глядя на горшок.
В этот горшок, несмотря на беззлобное подтрунивание брата, я посадил наш каштан. И верил, что он обязательно взойдет. Сегодня я, как обычно, полил его и слегка взрыхлил землю. Солнечный денек всем нам пойдет на пользу, и ему в первую очередь.
Родители уехали на дачу, оставив «своих мальчиков» проводить совместный досуг. И брат без колебаний поддержал мою идею сводить его туда, где я провел так много времени в этом году.
Но теперь я разделю это время с ним.
- Ты готов? – я повернулся к брату, что сидел на кровати, задумчиво глядя на горшок.
- Что? А, да, - он улыбнулся своим мыслям. – Ты знаешь, я должен тебе кое в чем признаться.
- В чем же? – я улыбнулся в ответ.
- Ты сильно облажался, брат-бис.
Его странный ответ заставил меня напрячься, в комнате повисла тишина. Серые глаза внимательно следили за мной, с некоторой ленцой, от которой мне стало неуютно. Уже подзабытое ощущение, я сел на кровать напротив, стараясь сохранять спокойствие.
- О чем ты?
Брат глубоко вздохнул.
- Да не было никакого конкурса в детском саду, это ложное воспоминание. Я навел его тебе, забавно было посмотреть, как ты идешь пилить свое беззащитное растение. А ведь ты к нему привязался, и оно к тебе тоже, они ведь все чувствуют. Но знаешь, что я считаю? Вообще нельзя позволять им поверить в себя, никому. От этого отрастают крылья, которые приходится потом ломать. Ну или стебли, - он хохотнул.
Я молчал, не в силах поверить в услышанное. Только дыхания стало не хватать.
- Оно тебе сочувствовало – по-своему, и начало считать меня плохим. Неправильным. – Брат деланно поцокал языком. – А ведь этого никто не видел, только ты успел понять. И то случайно. Когда я подбил эту птицу. Она ведь действительно стала фундаментом. Той правды, которая была известна только нам двоим.
- Заткнись! - мой голос прозвучал хрипло и испуганно, я поймал себя на мысли, что родители уже уехали, и мы в квартире вдвоем. – Это бред!
Серые глаза смотрели на меня с тем выражением, которого я прежде не видел.
- Так вот, правда – она опасна. Губительна для таких, как я. Это растение поверило в себя, и обнадежило тебя. Вместе вы взращивали эту правду в темных закоулках души и тоннеля. Пока она не стала настолько крепкой, чтобы вмешаться в ход событий моей жизни. Хорошо, что я все предвидел наперед. И спасибо, что помог выйти из комы!
Не в силах больше сдерживаться, я бросился вперед и повалил его на кровать. Я душил его, а он не сопротивлялся. Гасил меня вспышками неподвижной детской фигуры на другой стороне дороги, они чередой проходили перед глазами вместе с другими воспоминаниями.
Сколько раз в жизни человеку свойственно ошибаться?
Задушить его не хватало сил и смелости, я безнадежно закричал, представляя под руками длинный упругий стебель. Тот, что поверил в себя. Кому обломали не крылья, но линию жизни, хранящую в себе сокровенную тайну для меня одного.
Стебель не придал мне сил, напротив, обезоружил, заставив скатиться на бок и согнуться от боли. Это была не физическая боль, брат знал это, шумно дыша у меня за спиной. Боль предательства. Мы оба лежали молча, и кажется, я потерял способность думать. Просто считал секунды.
- А знаешь почему ты брат-бис? – безразлично спросил меня брат.
Я не хотел этого знать.
***
С тех пор мы живем, как и раньше, молча – он на той, я на этой стороне комнаты. Он все так же смотрит ночами в окно. Не знаю, что он там ищет, и взаимно ли.
Иногда слышу его бормотание за учебником, иногда жалею, что все-таки не убил его. Он сказал, что я брат-бис, вторая версия. И если с ним что-то случится, с его слов, я стану таким же. Но я не поверил в это тогда, не верю и сейчас.
Однажды я все же решился заговорить, преодолев неприязнь, и спросил, что с ним, черт возьми, не так.
С минуту брат перебирал страницы книги, а потом, вздохнув, отложил ее в сторону.
- Не знаю, - я видел, что это был честный ответ. – Наверное, сама потребность в маленьком несовершенстве мира. Убрать элемент из гармоничной картины. Будь то воробей посреди летнего дня, или твоя белая рубашка первого сентября. Она была такой чистой, что глаз просто резало, а ты таким счастливым. – Он помолчал. – У меня есть дар, я могу это исправить. Иногда просто подумав, иногда подсобив себе действием. И мне это нравится, в этом есть своя прелесть. И потом, я же не делаю большого зла. Обычные мелочи. Ну как с той твоей дурой-одноклассницей.
Он говорил, а я слушал, понимая, насколько брат увлечен своей страшной особостью. Я видел это в его глазах, как и желание быть значимым. Оно росло. Вместе со временем, которое он проводил в наблюдениях – за людьми, деревьями, за всем, что происходило вокруг. Просто смотрел, спокойно и внимательно, а после незаметно вмешивался.
Он следил за всем, а я теперь следил за ним.
Я сразу все понял, когда однажды девушка, пробегая через наш двор, подвернула ногу. Я был как раз внизу, вынося по настоянию матери мусор. И помог подняться, заметив в ней больше растерянности, чем боли от травмы. Она опаздывала на прослушивание, возможно, поворотное в жизни, о чем взволновано рассказала мне, пока я отряхивал девчачью сумку. И недоумевала, как такая неудача могла приключиться именно сегодня. Не страшно, заживет, но неужели все испортит?
Нет, ответил я тогда. И вызвал ей такси с доплатой за скорость.
А когда поднял глаза на наше окно, то увидел знакомый силуэт. Случайности случайными не были. Не вокруг моего брата. Не задиры, и весьма прилежного студента. Тихого и вежливого юноши.
В тот день я впервые почувствовал себя с ним на равных. И его эмоции, которые насыщали нашу комнату. Гнев за плотно сжатыми губами. В персональном мирке моего брата, где он был маленьким, но богом, появился противник.
***
В апреле взошел каштан. Росток едва пробился сквозь землю, а я улыбался вовсю. К нашему с братом единству он не имел никакого отношения, не было никакого единства. Это была моя маленькая персональная победа. Мой побег, и только мой. Нечто живое и ценное на подоконнике перед его кроватью.
Брат смотрел удивленно, широко открыв глаза, и мы оба понимали без слов. Просто смешно, как поздно он разглядел меня, со своей-то любовью к наблюдениям.
Я знал, что теперь ему захочется большего. Не знал, насколько хватит его сил и способностей, но молчаливо поклялся, что всегда буду рядом. Чтобы помешать ему. Потому что мне было, чем обороняться. Я ведь тоже всегда был особенным.
Когда-то я не смог помочь ему поправиться силой мысли, а теперь помог своему ростку безо всяких электродов. Потому что, если у тебя такой брат, никем другим ты просто не станешь, не имеешь права. И коль ему нравилось портить «мелочи» этого мира, всегда бесценные для кого-то, я найду в себе дар возвращать все на место.
Возможно, он убьет когда-нибудь. Зверя, птицу, человека. Рано или поздно, ему понадобится жертва покрупнее. И если я вдруг не смогу помешать, то сберегу этот фундамент. И заложу его, материальный как никогда. Буду ухаживать за ним, заботиться и беречь в тайне ото всех, пока не придет время. И больше никто не посмеет мне помешать взрастить его, прикрывшись узами любви и крови.
Несокрушимый стебель правды.
Мы всегда были напротив друг друга. В комнате, и на пыльной сентябрьской дороге когда-то. По разные стороны от мертвой птицы. И по разные стороны тьмы.
И пока он будет на той стороне, я не покину эту.
