Трагедия у кухонного алтаря

Кухня – её крепость. Храм, спасающий от чёрной тоски. Она не покидает своё убежище, потому что кругом чужие далёкие земли, выбранные, может и добровольно, но не для себя.

А тут мощная вытяжка, хорошая глубина шкафчиков, фильтр подключен к крану – кулер выглядит грубо и не эстетично. Плита газовая, ни в коем случае не электрическая, ведь в храме должен быть настоящий, живой огонь.

Пару наборов красивой посуды, найденных на распродажах; очаровательные скатерти с салфетками, под любое настроение. И, конечно же, зеленые джунгли домашних растений.

Жирная муха летит сквозь заросли фикусов, облетает накрытый стол, попадает под луч её строгого взгляда и падает замертво. Фикус и герань колосятся, все растут, варятся в изобилии жизни, бурлящей и переливающейся через край зелёными волнами – потому что хозяйка изволит жить в зелени.

А мухе смерть, потому что зачем ей муха?

Ясик осторожно смотрит на нее из-за дверного косяка, щурится от солнца, беспощадно бьющего в окно. Кухня на солнечной стороне – что за глупость?

Она, против света, стоит черным силуэтом так, что не разобрать лица – Ясик даже на секунду пугается, не разглядев знакомые черты. Но он рад, очень рад. Хорошо, что она сейчас здесь. Его спасительница.

– Видела б мама мою кухню...

– Скучаешь?

– Что мне там делать? Тем более... Теперь. Теперь я здесь, – нежно гладит скатерть и по лицу её проходит какая-то нелёгкая мысль, – я теперь здесь.

Познакомились они в больнице – Ясик лежал после аварии, сломавшей ему кучу костей и желание жить. А она спасла его лучше всяких врачей, отогнав от койки беспросветную тьму. Он глазам своим не поверил – метафоры метафорами, но все стало на пару тонов светлее и цветнее. В жизни появились яркие, почти экзотические цвета – это в больничной то палате! Да что там вокруг, он почувствовал как будто бы его сердце, только теперь и ожило.

Сбежали вместе, не дождавшись выписки.

Она навлекла гнев обеих семейств, так опрометчиво забеременев от первого встречного. Но кто остановит влюбленную женщину? Бросив все, переехали в далекий город его юности – чтобы даже в случайном автобусе не столкнуться с осуждением кровных родственников. Конечно, если пересказывать словами, то картина тошнотворно прозаичная, сколько их таких было за всю историю человечества. А вот если проживать – то просто невозможные чудеса. По-настоящему невозможные, каких больше ни у кого и никогда не было, за всю историю.

Закипает вода в кастрюле, по потолку пляшут пятна золотого света и тени, страшные и чёрные, но, кажется, послушные. Кот шипит и охотится на них, заодно напоминает, что ему тоже как бы пора завтракать. Ловит с потолка лакомство, посланное то ли золотым мерцанием, то ли чёрной пропастью.

Мальчики, как зачарованные, смотрят на кухонные чудеса и забывают, что прибежали сюда вслед за котом урвать чего-нибудь из холодильника.

– Так руки мыть, марш!

– Ну маам, ну зачееем... У тебя же еда волшебная все равно!

– Еда волшебная, а грязь на руках – нет! Бегом, бегом, не задерживаем папу, папе ещё работать.

В конце трапезы проверяет, чтобы никто ничего не оставлял за собой. Недоеденная корочка хлеба на глазах черствеет и покрывается белой плесенью. Плесень растет, разрастается, совсем как фикусы, что-то дивное и не земное. Еще чуть-чуть и придет в ночью к тому, кто осмелился не доесть.

– Ну что творишь такое?! – возмущается Ясик, сторонясь такого дивного создания.

– Чудеса.

Посреди своего кухонного леса, жаркого и таинственного, как жрица у алтаря, приносит жертву – готовит курицу. Аккуратно вытирает вспотевший лоб, чтобы не запачкаться. Укладывает травы, режет овощи, разогревает плиту – одним словом – шаманит.

Ясик, как простой смертный, старается не нарушать таинство. Не то чтобы ему давались такие указания – но он же и сам не дурак.

Телевизор в гостиной вещает новости, как какое-то не самое старое и не очень юное лицо навсегда покинуло этот мир. От таких известий всегда не по себе – сразу все часики громче тикают, даже если электронные. На пару минут внутренности скручивает от беззащитности перед неизвестностью.

Ясик совсем не хочет ее отвлекать, но зловещая неизвестность больно кусается. Тем более – во снах еще иногда является та беспросветная тьма вокруг больничной койки. Он робко пробирается на кухню, усаживается на край табуретки – так и так, представляешь, жалко ведь человека. Вот ведь смерть страшная штука.

– Так её нет, – отвечает, закрывая духовку.

– Так как же нет, если есть? – негодует Ясик.

Разве так можно? Был человек – нет человека. Совсем нет, ни капельки нет.

– Так как же есть, если никогда не было?

Она распахивает духовку и оттуда неуклюже высовывается курица. С головой и при полном оперении.

Курица бежит в коридор и кудахчет, испуганный кот настороженно смотрит ей вслед.

Странное дело – Ясику больно смотреть на птицу. И не потому, что ужин сорвался, совсем нет.

– Это ведь неправильно!

– Что неправильно?

–То, что ты делаешь. Это все очень неправильно.

– А то ты, с утра до вечера только правильное делаешь? А, правильный ты мой!

Ужасы тьмы и неизвестности вдруг прячутся за ужасами бытовыми. Таинственная боль в сердце притупляется понятной обидой.

– Ты на что намекаешь?

– Действительно, но что это мне можно намекать? Чем же это я могу быть недовольной?

– Тебе-то что не так? Все ж как ты хотела, – он стучит по шкафчику пальцем, – все – наше.

– Наше, говоришь?

Кот гоняет курицу по коридору и та, в ужасе, орет на своём, курином – недоумевает, наверное, зачем ей был дан второй шанс?

Почему-то живую курицу куда жальче, чем запеченную.

Годы идут, но к чудесам не привыкаешь – на то они и чудеса – каждый раз как обухом по голове, каждый раз, как ножом в миллиметре от горла. Чувствуешь себя мухой. Крошечной мухой, случайно залетевшей в форточку. И ведь страшно – не успеешь выбраться и...

Дома не хочется быть мухой. Дома, все же, хочется быть собой.

Только ей ведь все равно – хоть муха, хоть человек. Хоть живой, хоть мертвый – ей ведь все одно. Что ей?...

Ясик репетировал речь, что для кота десять лет - это почтенный возраст и пора переселяться в деревню, и чуть не словил инфаркт – урчащий засранец растянулся на пороге, не то что живой, но ещё и помолодевший. Вот ведь, а он уже такие убедительные ответы придумал на все возможные детские вопросы – что за деревня, почему не присылают фотографий, ну может нам туда поехать самим… А вопрос, оказывается, решен.

Это было куда страшнее, чем с курицей.

– Да что ж ты творишь то, а?! Ну это же плохо, неправильно, это же все знают, об этом все говорят!

– Кто – все?

– Так все истории все об этом! Что не надо лезть в такие вопросы – сначала собачку во дворе закапывают, а потом...

– Так если не хочешь – конечно, не закапывай. А с этим все хорошо, на руки, что ли, возьми. Поздоровайся. Скажи, что скучал.

– Нет, ну ты хоть кино смотришь? Может, ты еще динозавров оживишь а?! Понятно же, что ничего хорошего из этого не выйдет... Столько раз уже говорили…

– И кто это говорил?

– Так все же!

– Так им-то откуда знать?

Ну оно же как обычно и в фильмах и в книгах – чёрные против белых, обе чаши всегда в равновесии. Малейший перекос ведёт к вселенской катастрофе, а не будничному приему пищи. За все же нужно платить, на все должна быть особая причина.

Но у неё все случается "потому что". Ну вот как так?

– В белых тапочках я видела твоё равновесие

– Не моё, вселенское..

– А ты большой специалист по вселенскому равновесию?

Казалось бы, можно было бы чувствовать себя в безопасности до конца своих дней и, глядя на молодеющего кота, легонько надеяться на вечность... На деле же страшно до такой степени, что каждый день возвращаешься домой, как в загробный мир. Каждую ночь послушные тени поглощают дом, и это ей понятно, что к утру отступят. А для остальных – никаких гарантий.

И утром, в тусклом свете ванной (тени ещё шуршат по кафелю), с онемевшим от зубной пасты ртом, уже как-то по-другому смотришь на старые шрамы. Они больше не кажутся чудесным исцелением, по-новому слушаешь стук сердца – само ли оно бьется? Настоящий ли свет в глазах?

Или это она разогнала тени по углам и заменила лампочку, на свой вкус?

Это ведь неправильно, не хочется жить неправильно.

Есть ли в этом мире настоящие, живые люди? Простые и смертные?

Если искать, то найдёшь. Это правило такое. Если ищешь путеводный свет надо просто посмотреть по сторонам.

Он стал задерживаться в поисках этого света. На темных остановках, в мрачных магазинах, на своем тусклом рабочем месте. Лишь бы не возвращаться домой.

И вот что странно – до последнего сам не понимал, что ищет, каким должен быть этот простой человеческий свет. Но внезапно, за простым разговором в столовой – об отчетах, дедлайнах и пробках на морозе – все прояснилось. Человеческая улыбка совсем непотустороннего существа – и ему полегчало.

Сначала Ясик не собирался предпринимать никаких резких движений, как непотусторонее существо залилось девичьим смехом и само взяло его за руку, осветив беспросветный кошмар существования. Тогда он понял, что спасен.

Внезапно осознал, что можно же просто не возвращаться. Ни за что и никогда. Делов-то!

Непотустороннее существо звало в свои объятия и обещало понятную смертную жизнь – как тут устоять?

Надо всего лишь встать и уйти.

Нет, сбегать не надо, тут это особенно рискованно. И неправильно. Надо честно рассказать как есть, разъяснить ситуацию. Все же взрослые люди, хоть и с чудесами на всю голову. А потом – не возвращаться...

И как это ему раньше в голову не пришло?!

По пути домой хотел купить что-то символическое, а вдруг получится умилостивить подношением? Нужный магазин закрыт, во второй не успел... Ну и черт с ним, зачем эти жалкие сделки с совестью? Зачем эти манипуляции, надо говорить просто и как есть. Ни в коем случае не приплетать имён. Все должно быть честно, все должно быть правильно.

И, главное, как с диким зверем – не показывать страх.

Ни в коем случае.

Все тени замерли и свет, как будто бы, застыл.

Она слушала, глядя в сторону, покачивая ногой в резиновом шлёпанце. На соседнем табурете сидел настороженный кот, тоже слушал. «Уж ты меня должен понять, - думал Ясик, глядя на кота, - ты меня обязательно поймешь».

Он гонял слова по кругу, от страха все не решаясь поставить точку – да и неправильно как-то, такой важный разговор, нехорошо, если короткий. Делал слишком много неловких пауз, в которые как-то особенно громко стучали часы. От этого он только сильнее пугался и начинал все сначала. Что за бесконечная пытка?

Когда Ясик замолчал, она кивнула, смела крошку со стола, поставила в раковину кружку.

Долгожданное облегчение не наступило.

И что теперь? – подумал он, стараясь не смотреть на шелковую шерстку кота (после того случая так ни разу и не смог погладить питомца).

– И что, тебе даже не страшно? Не боишься, что я могу что-то сделать?

Нельзя и виду подать.

– Да что там бояться, я ведь с тобой давно, я помню: смерти нет. А что может быть страшнее? Чего мне бояться? Нечего бояться! – Ясик старался улыбаться. И, главное, не слушать стук часов. И не смотреть на кота.

– Точно! – она вскочила со стула, – Точно, как хорошо, что ты напомнил! Смерти-то нет.. – схватила губку и начала намыливать чашку, – и как это я забыла?! Чтобы я делала, если бы ты не напомнил, а? Как же точно подметил, а! Смерти-то нет!

Он молчал и кивал.

Она выставила Ясика за дверь (к его огромному облегчению). Потом долго ходила кругами, причитала, перевязывала халат, включала и выключала свет. Хотела заорать - но дети же проснуться...

– Мам?

Ну конечно, дети-то не спят. Значит, речь про кота он готовил, а кто теперь объяснит им это? Ну правда, кто? Какими словами? Как?

Как объяснить им, что даже если приносишь в жертву все, что у тебя есть, это еще не гарантия, это ещё не спасение?

– Мам, ты где?

Мальчики вышли в своих смешных пижамах, такие милые, такие сонные.

– Все хорошо, идите ко мне!

Она выпустила тени и выключила свет. Тени расползлись по окнам и спрятали огоньки соседних домов, заглушили звуки ночной улицы. Мягкая глухая тишина окутала дом.

Смерти нет, говоришь? Для меня, может статься, и нет, но ты-то этого не знаешь. Ты-то этого так и не понял.

Носишься как угорелый, пугаешься каждого темного уголка, сжимаешься от страха при одной мысли… И говоришь, что ее нет?

– Мам, ты где? Выключатель не работает!

– Идите на голос, я здесь.

Тени заполнили все пустоты.

Смерти нет.