Суматранская матрёшка

1.

В самой сердцевине Синих Суматранских гор, в глубине ущелья между горными массивами вулкана Эрдна, где расположено безымянное и, как поговаривают, бездонное озеро, разбили лагерь четверо.

Экипировку их составлял лишь выгоревший на солнце тент из истлевшей, местами до дыр, цирковой кулисы, а также с вечера набитые тонким хворостом тюфяки. Кое-что имелось в заплечных мешках, скинутых с натруженных плеч.

– Если вы будете так долго дрыхнуть, мы вернемся ни с чем, – громыхнула приподнявшаяся с первыми лучами солнца голова.

Ее обладатель сбросил треух, обнажив седую голову, затем стянул с плеч груботканую рубаху и попытался стряхнуть проникших за ночь насекомых. Удивившись их отсутствию, удовлетворенно крякнул. Привычно хлеща рубахой по тощим бокам, направился к вытянутому озеру, наполняемого с противоположного конца всему миру известным водопадом.

Из-под тента, со стоном разминая застывшие мышцы, один за другим выползли остальные члены команды.

*

Лен-Ли – самый юный из участников похода, спустился к озеру и присел на камень, свесив ноги. От ледяной воды они сразу покраснели, но мальчишка не торопился вынимать их, задумавшись над последними событиями своей жизни.

Лен отдавал себе отчет, что компания, с которой он связался, приглашенный отцом, какая-то странная. Но где ему найти другую для осуществления сокровенной своей задумки? На чью еще помощь и поддержку мог рассчитывать маленький, в недавнем прошлом неповоротливый ублюдок, заика, отторгнутый нормальным социумом по причинам, с которыми разумному человеку нельзя не считаться?

В синегорийском социуме прощалось всё: инвалидность, ублюдочность, цвет кожи. Но… чтобы, тебя «увидели» и приняли как полноценного члена, необходимо было доказать, что ты ему нужен. Для этого необходимо обладать либо каким-нибудь талантом, либо – самоцветами.

Вот за этими самыми самоцветами и явился Лен-Ли – на внутреннее озеро Сидохони острова Самосир, в свою очередь, окруженного водой озера Тоба. Такая вот матрешка получалась раньше и получается до сих пор из этих озер и островов на Суматре.

На дно Сидохони массово выходили кимберлитовые трубки, и озеро забилось алмазами так, что их можно было вылавливать сетью. Алмазы в Синегории назывались «самоцветами», а искатели алмазов, соответственно, «ловцами самоцветов».

Самоцветы годились для покупки гражданства, и это важно, ибо никакими доблестными качествами Лен-Ли не обладал. Не умел писать и читать. Складно излагать свои мысли тоже не умел. Одно он знал наверняка, что мысли у него куцые, не привносящие ничего нового –ни в его собственный внутренний мир, ни, тем более, в наружный. Лёжа в бивуачном бунгало на изгойском острове в центре Сидохони, он частенько обдумывал, как освободить мир от себя. Ему казалось, что раз миру не станет хуже, если он, маленький «драконыш» – так его прозвали соплеменники, – уйдет, то и надо уйти. Был и нету. Да ну его.

Дик, с которым он поделился своими мыслями, сказал, что это нормально. Такие мысли любому подростку надо обязательно передумать, чтобы повзрослеть, и что они у него, Дика, тоже были.

Сам он мечтал о собственных похоронах с оркестром. «Почему нет? –представлял себе Лен-Ли. – Если Дик умрёт раньше меня, то я сделаю всё, чтобы исполнить желание старшего друга».

«Прикол в том, – продолжал раздумывать он, – что никто никогда не знает дату отправки в последнее путешествие. И то, что первым будет Дик, бабка надвое сказала».

Пусть это и нормально. Но от подобных мыслей становилось тоскливо, и не хотелось вставать, чтобы выйти из бунгало наружу. Поэтому Лен частенько залеживался под соломой на циновке, чтобы все предварительно обдумать и непременно в самом мрачном свете. Он заметил, что все, что себе представишь, не случается, и этот прием стал его единственной защитой от жизни.

Единственный образ отгонял тоску. Это была Синегория. Но о ней он старался долго не думать хорошо. Боялся спугнуть реальность.

Потому фиксировался на недостатках, которые, впрочем, можно было бы назвать и достоинствами, если подумать.

Главным недостатком была трудность законного проникновения в эту страну.

То, что полноценным гражданином элитного дистрикта мог стать только тот, кто умел делать что-то уникальное. И если по каким-то обстоятельствам, он утрачивал это свойство, то опускался до уровня парии, мнения которого не слушают при решении важных вопросов, а при решении неважных делишек, касательно какой-нибудь повседневности, могут выслушать, но не более того; вероятней всего, растиражируют твой ответ в какой-нибудь местной газетенке в рубрике «Желтые анекдоты» и примутся женам за ужином пересказывать, давясь смехом.

И такое отношение длится вплоть до того момента, пока объект насмешек не заявляет о себе в плане подтверждения какой-либо уникальной способности.

Ею могло быть простейшее подражательство, например – соловьиной трели, но ее надо было исполнить так, чтоб ни один слушатель не мог угадать человека ни в одном из предъявленных вариантов. Тогда умение приобретало статус Божьего дара, а квалификационная комиссия присваивала Почетный сертификат.

Если ребеночек медлил и к двадцати годочкам не соизволял развить хотя б один из прирожденных талантов, то ему назначали дату сдачи экзамена, в которой прояснялась истина: либо он бесправный изгой, которому желательно бежать на остров за акваторией водопада Си-Писо-Писо, либо уважаемый Гражданин.

Получение гражданства давало беспрецедентную возможность для развития и реализации своей миссии в сансаре. Что такое сансара, Лен-Ли знал лишь от своего друга Каравая. Такое тот получил прозвище от Матушки за округлое лицо, напоминающее ряшку свиньи. За одну идеальную форму лица, что «хоть циркулем обводи», могли предоставить вид на жительство в Синегории, если б только оно не было испорчено бородавками.

На этой мысли Лен-Ли сделал паузу и, глянув в воду, увидел свое отражение – сливу «Стейн-ли» на тоненьком черешке. Это силуэт. Абрис. Самого лица не видно, но Лен знал, что на нем голубеют глаза величиной с чайные блюдца. Как на столовой циновке достопочтимой Матушки.

Матушка – это мать Каравая. Так ее прозвали на Острове из-за того, что женщин среди изгоев, особенно возрастных, было мало. Только она да Старая Мавра, ох, та еще бестия!

Та, из-за которой Лен-Ли получил прозвище «драконыш».

Сплетен много вьется вокруг Драконыша. Самого странного толку сплетня: что он дракон. Представить только: Драконыш –и дракон?!

Говорили, что привезли его младенцем из хижины, что занимал некий капитан Гридоуэлл. Сам же папаша Гридди с того момента куда-то исчез…

Хм, папаша…Совсем недавно Лен жил без любви, без ласки, без милосердного призрения, словно человеческий детеныш, оставленный жестокими родителями в дремучей чаще…А теперь он встретил отца… Но вместе с тем, на Лена навалились новые проблемы.

Он нашел отца, откликнувшись на объявление в газете о наборе ловцов самоцветов. Случайно или нет, но команду собирал именно Гридуэлл…

*

…– Гляденьем в отражение рожу не улучшить! – раздался дрожащий, как от вибратора, голос из-за спины. – Нос-то все одно как расплющенный башмак! Смотри, мальчишка, а Флоренцина достанется Ульбриху!

Мгновенно покрасневший Лен-Ли вскочил, хотел было дать отповедь кулаком, но вовремя понял, что его разыграли и что говорящий – это Лици, подделавший голос под Ульбриха.

Стоя на камень выше, Лици лыбился во всю физию. Он мог скопировать голосом и изобразить кого угодно. Много лет он работал в шапито, изображая из-за кулис то пенье наяды, то свисток паровоза, то рычанье бенгальского тигра. Вот только в чтении мысли по волосам не преуспевал, отдавая пальму первенства полуколдуну Кадену.

Семь лет работая в одной труппе, Лици и Каден комплиментарно дополняли друг друга на цирковой арене, и зрителям трудно было представить дуэт разделенным. Но накануне Клоун и полуколдун исчезли из города одновременно, не заставляя никого подозревать о проделках Вузельвеллы, поскольку та крала людей исключительно по одному.

*

…Вот и профиль Кадена показался из-за спины дружка.

– Успокойся, Лици, парень далек от самолюбования. И Флоренцина ему не нужна…

– Ой ли? – продолжал троллить циркач. – Ты хорошо покопался в его завитках?

Для наглядности он подкрутил указательным пальцем локон вверху своей бакенбарды. Каден понимающе усмехнулся, но вслух сказал:

– Самоцветики –вот ключ к любому женскому сердцу! Давай-ка к делу. А то наш Скучняга сам до этих голубчиков доберется.

Скосив рты, они рассмеялись и, как показалось Лену, слишком громко, не соразмерно шутке.

…С тех пор как его единственная шхуна затонула в морской лагуне, примыкающей к Синим горам с той стороны, откуда восходит солнце, в капитане Гридоуэлле произошла разительная перемена.

Гридоуэлл был единственным во всей Синегории торговцем самоцветами. Тем существенней было его падение в глазах социума. Если раньше капитан был уникальным специалистом, то теперь, не имея возможности применять свои способности, он стал никем в иерархической лестнице синегорцев. Все подобные недочеловеки автоматически причислялись к изгоям, которым рекомендовалось отправиться на остров посреди бездонного озера.

Бывший кэп перестал курить трубку, прихрамывать, носить наперекосяк черную повязку и, щурясь единственным глазом, присвистывать, ехидно цокая языком при виде несуразностей. Но самое главное, он разучился приказывать. Не то чтобы исключить выражения, типа: «Поднять форштевень, канальи», или «выправить фок-парус, висельники»…Нет. Он напрочь изъял из своего лексикона повелительное наклонение и теперь полагался на некое «сопонимание».

«Поскучнел кэп», – говорили про него в Синегорском порту. Отсюда – и меткое прозвище «скучняга», к нему прилепившееся.

Все единогласно отвернулись от неудачника и теперь не брали в расчет при решении вопросов на сходках, не ждали и не жалели, если он отсутствовал. А отсутствия участились, так что никто и не мог сказать с определенностью, когда и где его видели в последний раз. Но почему-то последнее его появление в Синегории заметили все.

Скучняга вернулся не один – он вел за собой лошадь, на которой сидела изумительной красоты девушка. Но поскольку красоты в Синегории с избытком, то она не считалась почетной, достигнутой благодаря некому умению. И кэпу, конечно, через некоторое время приличествовало ретироваться. Потому встречные смущенно отворачивались и, буркнув незатейливое приветствие, делали вид, что спешат по своим делам. Лишь самые, что ни на есть не защищенные жизненным опытом юнцы и девчонки, подверглись безупречно меткому удару в сердце. Первые побросали насущные дела, препорученные взрослыми, и в своих неокрепших мятущихся сердцах ощутили светящийся путь к зовущему на подвиги огню, а вторые – почувствовали внезапную немотивированную тревогу, вызвавшую активную переписку с подругами и таинственные перешептывания на вечеринках.

А Скучный Капитан, стреножив лошадь на дворе, ссадил и отвел чужестранку в свою хижину, где, как было всем ведомо, кроме колченого стола да соломенного лежака более ничего не водилось. С тех пор девушки никто не видел, да и позабывать о ней стали. Перешептывания и смятение в сердцах прекратились.

Сборщик податей королевской казны однажды подъехал к хозяину: плати, мол, за двоих. Но Скучняга без лишних слов распахнул перед ним двери – мытарь чуть не присел от удивления. Тот же лежак и тот же стол – а во всю стену карта повешена, карта всего дистрикта, с бездонным озером в центре, которому и название страшно давать. Это сборщик налогов хорошо усек, потому как красной глиной к озеру была прочерчена прямая линия, как отмечают пути следования корабля по морским просторам. И только налоговик стал присматриваться зорким оком по велению государственного долга, как вдруг из темного угла донеслось возрастающее шипение и выпрыгнуло что-то удлиненное и блестящее, как ночная молния – да на стол. Оттуда ощерилось клыкастой, драконьей, мордой. Во всяком случае, все именно так показалось сборщику податей.

Скучный Капитан схватил попятившегося мытаря за грудки и, выставляя за дверь, прошептал в самое ухо:

– И чтоб духу твоего тут больше не было! Понял?

– А чего, я ничего… – пролепетал сборщик, но, конечно, куда следует впоследствии доложил.

Рассказывал он потом байку – а как же без них в делах государственных? – что своими глазами видел, как девица Гридоуэллова на глазах в змею превратилась. Да не простую змею – а дракона, которые, по поверьям, уж лет как сто в здешних краях замечены не были.

Ну, ежели, конечно, госпожу Вузельвеллу не учитывать.

*

Скучный Капитан вскоре исчез. Хижину свою он заколотил досками по горизонтали, так что малышам сподручно стало подсматривать в щелки, они и выдали, что стол как стоял, так и стоит, а на нем компас да астролябия разбитая. Вот только вместо лежака – куча соломы, и на стене никакой карты нету – соврал, значится, злобный мытарь для государственной важности. А уж тем более, нет двери, спрятанной за картой, и ведущей к схрону сундука с самоцветами. Только мяуканье настойчивое слышали, хотя кошек, как утверждали знавшие, Гридоуэлл недолюбливал. А на мяуканье, говорят, плач новорожденных младенцев смахивает.

Вскоре, в подтверждение тому, что нет дыма без огня, указ Рича XII огласили – о запрете всех сухопутных карт.

*

«Ах, если б нам повезло, и мы б вернулись с бездонного озера с богатым уловом самоцветов! –думал Лен, вспоминая отцовскую исповедь. – Судьба повернулась бы к нам лицом!..»

*

…Папаша Грид изучал берег. Вскоре он нашел желаемое.

Здесь растения, за многие столетия или даже тысячелетия, выработали привычку экономно расходовать краткие лучи дарящего жизнь светила. Растительность вытянулась по диагонали над обнаруженной неподалеку бухтой, как бы стараясь накрыть ее своими длинными, безлиственными до самой верхушки, стволами.

Отраженные от граней подводного базальта лучи солнца освещали в глубине древесное кладбище – множество древесных трупов, торчащих корнями вверх. Те, всем своим коренастым видом будто утверждали, что они куда сильнее рыболовецких снастей, и всё, что попадется в лапы этих мертвецов, не вырвется более на свет божий.

В одном месте откос скалы настолько круто навис над водой, что не позволил прицепиться к себе ни единому, даже малорослому, зеленому организму, а облепился лишь белёсыми лишайниками. Благодаря этому водное пространство открылось на большую глубину, демонстрируя пологий каменистый отвал, свободный от любых возможных зацепок.

У подножья скалы соорудили мосток, перекусили скудными припасами, расправили сеть.

В одну из отлучек папаши Грида, Лен заметил, как двое его компаньонов копошились под только что сооруженным настилом. Когда они выбрались на поверхность, то хлопнули друг друга ладонями, словно поздравляли друг друга с удачно провернутым дельцем.

*

…Сеть, оснащенная грузилами, с плеском вошла в воду.

Грид потирал руки: над поверхностью показались первые карманчики-ловушки с алмазами.

Отяжелевшая сеть тянула вглубь. Казалось, озеро не желало расставаться со своими сокровищами. И оно победило.

Древесный настил надломился и рухнул в воду.

Сначала Лен перестал чувствовать конечности, лишь по инерции молотя ими по воде, не ощущая ударов. Потом он перестал чувствовать тело, и хорошо знакомая, противная жизни мысль, прорвалась сквозь опутавшую мозг сонливость. Постепенно она вовлекла в свою сферу всё сознание, одарив каждую клеточку тела непреодолимым желанием покоя. Покоя…только покоя…

Последним он осознал ощущение, что чьи-то сильные руки, схватили его в охапку и потащили вниз…

*

Очнулся Лен-Ли под проницательным взглядом отца.

– Слава Всевышнему, – сказал тот. –Ты ожил. А я думал, конец тебе.

– Что же спасло меня?

– Когда я подплывал к берегу, НЕЧТО промелькнуло в ветвях над головой и уронило на отмели. Думаю, ЭТО зацепилось за ветку пальмы. Вон сколько кокосов ссыпалось.

– Однако я помню, что меня тащили вниз…Ничего не понимаю…Как я оказался на поверхности?

Папаша Грид пожал плечами.

– Меня тоже тащили вниз. Но я не ребенок. К тому же отличный пловец. Я вырвался. И я, кажется, знаю, чьи это проделки.

– Чьи?

– Думаю: тех, кого с нами нет…но были.

– Кадена и Лици?.. И правда…Я видел…да, почти уверен: это они подпилили мосток. Но почему им нужна наша смерть?..

– Очевидно, они хотели завладеть добычей.

– Тот, кто меня спас, не был с ними в одной связке –факт, –сказал Лен.

– И ему до фени самоцветы.

– Значит, это был не человек.

Грид поднял палец.

– Дельное замечание. –Он посмотрел на палец так пристально, что глаза его сошлись в одну точку. –Впрочем, я знаю такого человека…

Он неожиданно замолчал.

– Но это не человек, – напомнил свой вывод Лен-Ли .

– Да-да, не человек. Соглашусь. Но временами может быть им.

– Перевертыш?

– Я не могу ничего сказать тебе. Вернее, не должен.

Лицо Гридуэлла приняло выражение той самой тупости, которая изумила Лена при первом свидании с отцом. Тогда отец, оглядывая сына, сказал странное: «Так вот ты какая теперь, Елена!», а Лен просто поправил отца: «Лен-Ли » «Я понял, Лен-Ли , – ответил тогда отец. – Но помни: избыток лжи превращает ее в истину. Можно я буду звать тебя Ленни?» «Да хоть горшком! Меня друзья как только не называют. Представь: Драконышем». «Драконышем? Это интересно», – сказал тогда отец и снова упёрся тупым взглядом Лену в лицо. Потом ни с того ни с сего больно шлепнул его по загривку: – Больно?» «Да нет». «Совсем?» «Ну, чуть-чуть». «Просто я проверил, нет ли у тебя крыльев», –тупо пошутил отец. Ничего более уместного придумать не мог, видимо.

И сейчас у него такая же растерянность в лице. Такая, что его даже жалко.

…– Не должен, – ответил Лен.

Не желая провоцировать отца на необдуманную откровенность, он встал и пошел в сторону пропасти, под которой плескалось озеро.

Отец не должен ничего объяснять, ведь избыток лжи и так превратит ее в истину.

Нарастающие хлоп и треск заставили Грида закрыть рот, открытый для оправдания. Нечто снова заставило его перекреститься. Над поляной плавно кружилась большая птица с человеческой головой на змеиной шее. Грид молитвенно сложил руки и упал на колени.

– Вузельвелла! – прошептал он. –Не отбирай у меня сына!

Шипящая химера, треща когтями больших выставленных вверх пальцев по краям крыл, промчалось мимо…

*

…Солнце шпарило так, что впереди над тропинкой образовалось легкая дымка. Шагая вперед, Лен-Ли сквозь слёзы напряжения всматривался в колеблющееся марево.

Где же озеро? Судя по близкому контуру нависающих скал, оно должно бы появиться перед ним …но впереди только провал, пути через который не видать…Такое ощущение, что будто вода ушла из кальдеры вулкана Эрдны, как из разбитой посудины. Сдается, коллизия произошла чуть ли не сейчас, и склоны, покрытые падающими вниз плетьми склизких водорослей, еще влажны от невысохшей воды…

Стараясь не скользнуть вниз, Лен-Ли подошел ближе. Совсем рядом между зелено-ржавыми волокнами водорослевой «косы», что-то блеснуло. Чуть дальше и еще чуть… Самоцветы! Не тронутые никем!

Перед глазами отчаявшегося Лена вновь расцвел хрупкий мираж из сбывшихся надежд.

Обхватив ближайший валун правой рукой, Лен другой рукой потянулся за разбросанными природой сокровищами. Неожиданно камень под ним дрогнул, будто его толкнули.

2.
Дик уже выздоравливал, когда ему в руки попала коллекция Кудила Стерлецкого. Теперь больной наслаждался, рассматривая через стробоскоп шедевры Мастера арт-дивайна. Просмотр позволял ценителю утонченных коллажей без скуки валяться на лебяжьем, с добавкой гречи, лежаке со стойким запахом землеройки феерической. Просмотру благоприятствовало поглощение семечек, обжаренных в пальмовом масле.
Внезапно до ушей Дика долетел тихий шорох. Оторвавшись от лицезрения кружевного барбуса, больной покосился в сторону окна. В него всенепременно «здесь и сейчас» хотела влезть чья-то мордаха, и лишь застегнутое на пуговицы окно не пускало ее.
– Обойди бунгало – справа или слева, без разницы – и зайди в первую попавшуюся дверь, – посоветовал Дик неизвестному.
Застежки в окне в тот же миг не выдержали, и в бунгало просунулась пегая морда с белой звездочкой во лбу.
– Салли! Ты ль это, бродяга?
Приветственное ржание подтвердило догадку.

Именно Салли, а не какая-то другая лошадь, пришла навестить прихворнувшего конюшего. Прикол был в том, что сия его любимица, насколько память не изменяла ему, должна была находиться за сотню милей отсюда – сушей и морем.
Прореха окна находилась как раз над головой Дика, и он оказался умыт языком и отчасти причесан, хоть и без пробора. Платой за парикмахерские услуги послужила полудюжина добротных поцелуев промеж волооких глаз Салли.
– Как же ты меня нашла?
Мысль о том, что это нереально, настолько встревожила Дика, что он выскочил наружу.
Быстрым взглядом сразу оценил ситуацию: повод оборван, уздечка украшена неровно обломанной, вероятно, от сильной спешки цветущей вишневой веткой.
– Сто кружевных барбусов на мою голову! Ты сбежала?!

Лай собаки вмещает в себя сотню сигналов. Лошади могут похвастаться удвоенной палитрой звукового сообщения. А Дик был знаток, да еще какой! через пять минут он будет знать все о поступке Салли, прежде чем принять какое-либо решение.
Но важно успокоить лошадь.

Дик щеткой согнал с крупа клещей и репьи, приговаривая:
– Ты молодчина, Салли, ты молодчина. Ты, Салли, просто молодчина.
Конюший никогда не изобретал похвал, он говорил то, что заслуживает лошадь. Если б она заслужила одобрение своими спортивными достижениями или, к примеру, хорошим аппетитом, то и похвала была б другой.

Он так увлекся, что не заметил, как из-за цветущих кустов сирени вывернула Матушка с притороченной к плечу мотыгой.
– Салли, – сказала она и расставила руки, утяжеленные корзинками. Точным телодвижением она спихнула с плеча мотыгу на грядку с «яблоками» и предположила: – Родная, ты сбежала. Тебе не понравился новый хозяин? Неужели у него поднялась рука, чтобы обидеть нашу любимицу?!
Лошадь фыркнула в ответ.
– Нет, – перевел Дик. – С хозяином все нормально. Она переживает за нас.
Салли потянулась к корзинке.

– Ах, милая, ты голодна! – всплеснула руками Матушка и тут же испросила у Дик разрешения предложить лошади пучок травы, заготовленной для кроликов.
– Сыровата, – забраковал тот.
– Ну, как скажешь. Я для своих едоков завяливаю в затишке у Винды, тебе тоже рекомендую. А тут у меня морковь, – качнув вторую корзинку, сказала женщина. – Смотри, какая красавица. Сейчас фартуком оботру.
Она поставила корзинки на тропу и выбрала самый красивый овощ.
Пока лошадь хрустела морковкой, Матушка, осведомившись у Дика о его здоровье, посоветовала принять скипидарную ванну.
– Ванна есть у Винды, а скипидар попроси у Старой Мавры.
– К Старой Мавре не подъедешь так запросто, – наотрез отказался Дик.
– Нарви ей букет сирени. Той, у которой цветки с пятью лепестками встречаются, то есть, к счастью, – и готово.
– Мне кажется, ей подойдёт и с тремя. Да и не хочу я.
– Вас, молодежь, не переубедишь, я по сынуле знаю. Уж сколько твержу, что примириться пора – не хочет. Ах. Ряху отрастил, жизни радоваться надо, а он все старое поминает. Разве это дело?
– Чтобы радоваться жизни, жить надо. А с этой ряхой ему ни семью не завести, ни на поденную работу не пристроиться.
– И-и-и! – воинственно начала Матушка, но тут запершило у нее в горле, она закашлялась. Приложив белоснежный платок к губам, расплакалась. – Это все из-за того, что после отъезда Лици, я его Караваем называю…Он противится, а я называю…

Дик отобрал платок у женщины и промокнул ей лицо.

– Матушка, растаешь! Потонем ведь. Не про толщину говорю я, а, знаешь, про бородавки!

Женщина залилась еще сильней.
Салли тонко заржала.
– Сто против одного: с лошадьми проще, чем с женщинами.
Но тут произошло то, отчего рыдания Матушки прекратились сами собой.
Над пригорком, в том самом месте, где с обратной стороны на нее выныривала тропа, показалась кисточка колпака Каравая. Она так дрыгалась в разные стороны, что Дик сразу заподозрил неладное.
Каравай бежал, насколько бежать позволял толстяку лишний вес. Вот он уже виден наполовину, вот уж весь. Широко расставив ноги и руки, не сгибающиеся от жира в коленях и локтях, он приближался к троице у бунгало. Наконец, стал разборчивым его крик:
– Драконыш в беде! Драконыша надо спасать! …из Эрдны!
Матушка и Дик переглянулись.
– Боги правые…из самой Эрдны? Неужто провалился?
– И чего Лен-Ли туда занесло? – тер затылок Дик.
– Лици с дружком Каденом, – захлебываясь воздухом на последнем издыхании, объяснял Каравай, – я уверен, что они упросили Вузельвеллу-похитительницу утащить Дракошу в жерло вулкана, который вот-вот начнёт извергаться.

– Откуда знаешь? –спросил Дик.
– Мне сон приснился… и я сразу к тебе! – объяснил Каравай Дику, с трудом выравнивая дыхание.
– Уф-ф, – выдохнула с облегчением Матушка. Слезы у нее окончательно высохли. – Ну, и чушь ты, городишь, сынок. Нельзя ж так пугать без предупреждения. Да всем известно, что наш Дракоша драконьего племени, и ему это– тьфу!
– А если нет?! – вскричал Каравай, одной рукой растирая грудину, а другой – отирая пот со лба.
– То есть как, нет?.. Ты сам рассказывал!
– Кто точно знает?.. – Каравай закатил глаза. – Кто видел чего? Это вам весело над ним потешаться. Клево, а че: подмигнуть за спиной, что мы, мол, все ведаем, нас не проведешь…Нашли, мол, его у щучьего омута, где накануне щуку дракончиком кормили…Намеки разные…что, мол, нечисть ей не по вкусу, и она выплюнула… Но ведь это только предположения, игра такая интересная. Никто не знает точно, так это или нет! Никто!
– Чушь! Подлинная ересь! Я знаю! – Все обернулись.
Мавра! Только её тут не хватало!

– Развесьте, пожалуйста, уши, – съехидничал Дик. – Сейчас услышим еще одну версию.

Пока молодежь исподлобья наблюдала за поцелуйками Матушки со Старой Маврой, лошадь схватила сзади старуху за юбку и принялась меланхолически пережевывать, как иная худоба умыкает солому из-под стрехи зимой в надежде утолить раздирающий нутро голод. Кусок жеваной бахромы потащил за собой следующий. Похоже, что благодаря сложному устройству Мавриной юбки у Салли появилась перспектива сполна удовлетворить аппетит, разогретый маленькой морковкой.

*

Дик потащил Каравая за бунгало.
– Говори: что за сон?

– Будто я в кузнице, –затараторил толстяк. – Из горна бьет пламя. А тут ветер…И что-то задувает из двери с улицы. Красное с синим…комок какой-то…

– Ну, так то про Лици, твоего братана. Явный намек на клоунский костюм…Может, с ним что?

– Тише, Матушка услышит. Раскудахтается. Нам это надо?

– Продолжай.

– …а из угла, что напротив иконы с этим…Люцифером…

– Таких икон не бывает…– не вытерпел Дик. – Извини, что перебиваю, но ты сам виноват со своей околесицей. Что дальше-то было?

– В общем, из того самого угла вдруг вылетает ворона с желтым кольцом в клюве.

– Это смахивает на колдуна Кадена.

– Только не «колдуна». У Кадена сертификат Полуколдуна. Без бумаги он не смог бы работать в цирке. Колдуны в Синегории запрещены.

– Мы не в Синегории…

– Но внутри нее. Значит так. А между Лици и Каденом – цыпленок. Натуральный. И похоже, их напугал.

– Драконыш – он такой.

– Похож чем-то, ага, на него самого. Не дарма, значит, говорят, что птицы с динозаврами типа родственники. А те, то есть, не по бумаге, а всерьез боятся. Ворон расперился и летает кругами, а комок крутится, как от ветра…Цыпленок от них все ближе к горну. Чую, сердце остановилось.

–У него?

– Если бы. У меня. Хочу проснуться и не могу. И того страшно. А мехи как дунут – и…

– А меходуй – кто?

Салли вскочила из-за бунгало к ним в затишек, не отпуская конец тянущейся из-за угла бахромы. Воплей не последовало.

– Сколько ж там на юбку намотано?

Дик выдернул из зубов лошади жёваный моток.

– Ну вот и Салли явилась… – сказал Каравай. – Не к добру это. Она ведь у Лици служит, не так ли?

– Да, в цирке.

Каравай похлопал лошадь по крупу.

– Здравствуй, Салли. Ты ведь знаешь моего брата? Он из шапито. Вы ведь встречались, верно?..
Кобыла переминалась с ноги на ногу. Словно, уже не зная совсем, куда применить в этой ситуации все четыре копыта, она задрала переднюю ногу и два раза выразительно фыркнула.
– Она на что-то обращает наше внимание, – перевел Дик и нагнулся к копыту поднятой ноги. На нем стояла подкова с клеймом мастера. – Карлос Ли…

– О боже! – прочел присевший на корточки Каравай. – Моя фамилия. Хм… Ливон.

– Это к ответу на мой вопрос о меходуе, – сказал Дик.
Каравай проворно для своего веса вскочил и с криком «Матушка!!!» ринулся на фасадную сторону.

*
На полмига раньше раздался крик:
– Полундра, бабы дерутся! –и свист. – Гип-гоп!
Все перекрыл истошный визг Старой Мавры. Дик ринулся вслед за другом. У входа в бунгало увидел картину, заставившую замереть.

Оказывается, бесконтрольная Салли отщипнула по спирали, снизу доверху, все бахромчатые составные Мавриной юбки(как это ей удалось?), оставив целой только исподнюю с железным обручем вместо пояса. Тот так плотно прилегал к талии Мавры, вернее к тому, что раньше было талией, но сейчас ушло глубоко в подкожный жир, что определялся лишь торчащими в стороны причиндалами. Это сделало понятной известную пышность Мавриной юбки, которая теперь, из-за игривого поведения Салли, сошла на нет.

Осталось добавить, что прикованными к поясу предметами служили два кортика – справа и слева, а также объемистый кошель и резная железная рамочка. Ее тащила к себе Матушка. Та не поддавалась. Женщины вцепились друг другу в волосы. Свободными руками они мутузили одна другую, по чему только придется. Рядом валялись мотыга и корзинки.
– Ах ты, святоша липовая! – вскричала Матушка, дергая свободной рукой квадратик в рамочке, что висел на железном поясе Мавры. – Выходит, я кинула пройдохе под хвост лучшие свои годы?
В процессе минутной возни она безуспешно пыталась отодрать его. Наконец взвыла:
– Верни мне Ливон-а-а! Заклинаю талантом Лици! Бессовестная!

Упоминание совести вызвало шквал радости ее противницы.
– Совесть, ха! – кричала она, вертясь юлой, суя фигу в лицо Матушки. – Я о таком блюде не слыхивала. Сколько веков ему, милая? Оно, видно, было в употреблении, когда ты родилась. С тех пор подпортилась малость. А с чем ее едят? Ей-бо, как вонючая рыба!

Она развернулась спиной к подлетевшему Караваю, тесня задом к угловому шесту бунгало.

– Не мни из себя чистюлю, умоляю. Потаскуха! Ты явилась на остров без мужа, у тебя его никогда не было. А сыновей, ты, верно, с оборотнем прижила. Скажи спасибо, что я спасла их от драконьей оспы, а то одной, как мне, вековать бы пришлось.

Она с криком «Предатель!» также схватилась за квадратный предмет раздора и принялась в ярости скручивать его с металлического обруча. Предмет не поддавался, по всей видимости, прикованный намертво. Тогда отчаянная старуха выдернула из ножен кортик, просунула его под обруч, невзирая на причиняемую себе боль, и принялась разрывать пояс ужасной скруткой, ранящей костлявые пальцы в кровь. В неуёмной ярости старуха не замечала ни потоков крови, льющихся не только из покалеченных рук, но уже и из-под ребер, парочка которых с хрустом сломалась, ни вываливающиеся с паром кишки. Острый, пряный запах разбудил охотничьих собак, отдыхающих от работы за соседней изгородью, и они подняли страшный гвалт. Кровь зачернила и без того темные одежды, и только трава под терзающей себя убийцей стремительно меняла свой цвет.

С крутящейся рамочки на зрителей временами взглядывало лицо человека, которое, как у Каравая – «хоть циркулем обведи», только залитое красным.

– Предатель, – повторяла Мавра, адресуя ярость человеку с портрета. – Ты мне клялся, что ни одна живая душа… Ты оставил меня с кованым поясом, который оказался крепче твоей страсти…Теперь тебя нет, а знал бы ты, как клятый пояс саднит, не давая забыть тебя, еженощно раздирает плоть…
Старуха упала на спину, не прекращая вопить скабрезные пошлости, терзая свое тело. Сейчас…сейчас я открою твою тайну.

Присутствующих охватило нечто вроде паралича. Даже Матушка застыла, опустив исцарапанные руки, и с раскрытым от ужаса ртом взирала на Мавру.

Первым пришел в себя Дик.
Зайдя с головы старухи, он попытался разжать руки, мертвой хваткой вцепившиеся в обнаженное лезвие. Но тут Мавра выхватила второй кортик и чуть не высадила спасателю глаз. Тогда Дик исчез, чтобы появиться через минуту с лежаком, который набросил на казнящую себя плоть. Тут уж навалились все, кого собрало зрелище небывалой схватки. Матушка с мотыгой крепко подсуетилась.

Только через четверть часа всем кагалом удалось обездвижить Старую Мавру.
Парил лебяжий пух. Подсолнуховая шелуха вминалась в кровяные следы.

Решили позвать за лекарем, но гордая Мавра движением руки остановила посыльного.
Она подманила к себе пятилетнюю девочку, дрожащую от страха. Прежде чем что-то сказать, рассмотрела бледное личико затухающим взором.

– Ты такая же трусишка, каким был он, но ты найдешь лекарство, как и он когда-то…
– Кто? – пролепетала девочка, превозмогая страх.
– Тот, которого все зовут Лен-Ли, но я сделала все, чтобы все его считали Драконышем.

– Зачем?

– Чтобы всех запутать! Чтобы никто никогда не узнал правды! Ах, правда, как я ее ненавижу…но еще более я ненавижу всех вас!

Щелкнув в воздухе окровавленными пальцами, умирающая заставила девочку нагнуться к себе еще ниже, что-то прошептала, девочка кивнула в ответ и без дальнейших понуканий побежала по направлению к бунгало старухи.

Та же обернулась ко всем людям, окружившим ее и склонившимся к ней. Подняв резаную до костяшек руку, попросила внимания. В тишине, и царящей вокруг, умирающая сказала до удивления отчетливым голосом:
– Мне ни к чему уносить тайну в холодную могилу… вы даже не знаете, о какой тайне идет речь. Вы думаете, это о судьбе той малявки, которая пять лет назад попала мне в руки? Всё гораздо хуже. Это о вашей судьбе, которой, как вы думаете заправляет бог.

Толпа извергла вздох, переходящий в недоуменный ропот. Истово веровавшие сомлели.

– Я не хочу остаться в памяти дураков, поверивших простеньким россказням добренькой старушенции, этакой ходячей святоши, чьи мощи, подменяемые освященными подделками, будут перетаскиваться их тупоумными потомками с места на место…Я не желаю видеть на своей могиле ни одного из плакальщиков обоего пола. А чтоб не было соблазна у потомков, заклинаю вас: сожгите мой прах и развейте по ветру с самого высокого пика Эрдны. Пусть летит пепел моего тела, разнося мою тоску по всему свету. Сегодня я узнала, что Ливон предал меня. Мне и раньше род человеческий был –тьфу! Но теперь умирая, я хочу разделаться с ним. Я хочу, чтоб вы сами стали себя ненавидеть. И тогда вы не сможете от омерзения к самим себе загородиться стенами своих тепленьких бунгало. Нет, не будет вам там покоя…

– Заткните ей пасть сейчас же! – прозвучал незнакомый мужской голос, раздавшийся как будто даже поверх голов, но охочая до тайн толпа лишь приблизилась к умирающей.

– Он вылупился из драконьего яйца…Я понимаю вас. Какой ребенок – да из драконьего яйца? Вы правы, это путаются мои мысли… о чем я? Я слишком долго плела паутину, оплетающие ваши мозги – паутинка к паутинке, соломинка в соломинке – все продумано, взвешено, выверено тыщу раз…Но мозги попадают иной раз в расставленные им же ловушки…Вы спросите, кто же снес это яйцо? Кто его родители? Нет-нет, я ж обещала вам про Ливона…

– Да-да, нам про кузнеца, старая ведьма!

– В течение многих лет создавала я эту легенду, выстраивала аккуратно и педантично, как строят муравьи огромный муравейник из крошечных хвоинок. Нет, он был обычным человеческим детенышем. Просто ему не повезло, что он попал в мои руки…откуда? Спросите чего-нибудь попроще. Многие ли из вас, стоящих здесь, могут сказать, откуда они? Гарантирую, что почти все будут потрясены, узнай они правду о себе. Но архивы тщательно сжигаются…и знаете, кто занимался этим? Я скажу, я обязательно скажу – лови Ливон благодарность в веках!

Толпа взорвалась криками: «Ливон!», «Кузнец!», «Вот ведь как!..» Но крики сразу же затихли, как только Мавра открыла рот для новых сентенций.

– Правду вам говорят, что вы ни на что не способны. Постучите, олухи, по земле. Ведь если б кто из вас сподобился этим, то…

Она извернулась всадила кортик в землю одной рукой, а второй постучала по нему другим кортиком.

Все прислушались, благодаря чему установилась тишина.

И, о чудо! Послышался будто эхом усиленный глухой звук.
– Я скормила ему драконье яйцо, высиженное моей клушей! – нелогично закончила тираду старуха.

Толпа рыкнула, но рассказчица вновь подняла окровавленную старушечью руку.

– Ребенок отказывался, я его била. Потом он сбежал…Я не вынесла непослушания.

Ропот толпы усилился. И дальше она, уже не затихая, отвечала глухим, волнообразно нарастающим и стихающим ворчаньем на каждое слово сумасшедшей старицы. В том, что мозг у той сдвинут, уж никто не сомневался. И все же, что-то заставляло слушать эти попахивающие патологией выкрики.

– Я утверждаю, – внезапно заявила старуха, – что среди присутствующих здесь есть еще один, кто разделял эту страшную трапезу, привнося в свое тело клетки из параллельного мира, корпускулы кощунственного ГМО…
– Неправда!.. – Все, как один, узнали голос Каравая, но повертев головами, не увидели толстяка, так как он спрятался за Матушку.
– Говори о Ливоне, старая маразматичка, – сказала та, замахнувшись мотыгой.

– …и оба они заболели чем-то, что покрыло их лица язвами, которые затянувшись внутренними красными папулами, прорвались на поверхность бородавками…так делаются химеры…
– О-о-о, – выдохнула толпа, как единый организм.
– Сбежавший ребенок был много младше второго – и ему удалось пролезть через малюсенькую дырку в курятнике, где он, подчиняясь своей новой природе, спал вместе со старшим на насесте. Так вот, он возвратился через три дня здоровым и принес в маленьком горшочке снадобье, от которого шел пар. Он умолял меня смазать лицо старшему. Я же с руганью вылила на непокорного кипяток и бросила помирать в погреб, чтоб никто не слышал душераздирающих воплей. Через неделю я случайно заметила, как старший служка, оглядываясь по сторонам, просовывает в щелку хлебную корочку. Я пинком отшвырнула мальчонку и отвалила тяжеловесную крышку. Оттуда выпорхнул ничтожный, до смешного малый, дракон. Он забился за борону, что висела в самом углу сарая, где находился погреб. Я не могла достать его. Борона, будто живая, направляла ко мне свои острия. Тогда у меня созрел план. Я выставила старшего слугу на обозрение всей вашей деревни и объявила, что дракон, который прячется у меня в сарае, может покусать всех жителей, как покусал этого, и вызвать смертельное заболевание, которое называется драконьей оспой.

Толпа взвыла и придвинулась еще ближе.

Старуха замолчала и, облизывая губы, попросила воды, но никто не пошевелился.
– Я объявила, что именно драконыш виноват в эпидемии бородавочной оспы и призвала жителей расправиться с ним. Потому что…Потому что из скрижалей кузнечных мехов следует, что двусоставное существо хорошо прививается миру, словно канцерогенная опухоль…

Возникла пауза, пока кто-то из толпы не ливанул ведром воды в безумную старуху.

– Я хотела, чтобы они его изрубили на куски, а затем сожгли, но они придумали бросить его в омут со столетней щукой на дне, обладающей гипнозом. Я была уверена, что щука сделала свое дело, и мир спасется…Для уверенности я вышла поутру, и обнаружила…

Мавра совершила два странных движения, словно подавилась воздухом, и он пошел не в то отверстие. Это было не ужаснее того, о чем говорила старуха. И толпа, словно кролик, лезущий в пасть удаву, стремилась успеть дослушать до конца.

– Что с нашим миром не так, уважаемая Мавра? –направили ее путаную исповедь.

Мавра зашлась смехом, выставляя будто напоказ золотые зубы.

– На вашем месте я побеспокоилась бы об острове, на котором вы изволите обретать…

– О-о-о…

– Его сковал Ливон –вам это до сих пор не ясно?!

– А-а-а…

Разве вы не слышите, что во времена ваших оргий, звук ваших цитр и тамтамов переплетается с другим звуком, идущим из глубины?

– И правда, – раздались возгласы. –Слышно. И вздохи. И как будто внутри кузнечные меха… Неужели там пустота?

–Не пустота, а подземелье, где живут плененные РичемXIIумельцы… Но вы не знаете, что я нашла тело ребенка на отмели рядом. Я хотела предать его земле, но старший мальчик-слуга, давая корм курам, увидел сквозь сетку, как я беру заступ. Он проследил мой путь и выкопал ребенка и убежал с ним. Через три дня я встретила драконыша на поляне живым и невредимым. Он не узнал меня, память его была разрушена мои старания спровоцировать его были напрасны. Или…или это был не он.

– Да-да! Верно! Он –это я!

Все, включая Мавру, оглянулись, пытаясь разглядеть говорившего. Глаза всех глядели в разные стороны, а у Мавры и вовсе разъехались: толпа для нее слилась в безликую массу.

– Смеетесь надо мной ублюдки! И сами не понимаете, кто вы и что вы. Вы безмозглое прикрытие преступления…Да-да, ваш остров, предназначенный для ссылки так называемых неумелых – искусственное сооружение, железная крышка темницы. Под вами живут и трудятся те, кто все умеет, на чьих уме и таланта держится весь мир. Выражаясь фигурально, вы топчетесь по их черепам, пробивая в них проплешины...Босяки, вы колошматите своими пятками по силе, способной разорвать мир надвое! Меж тем, вы угождаете миру самозванцев, который ничего не значит. Сдаете манекенам экзамены, они раздают вам вердикты, которые вас так огорчают. На самом же деле… сертификаты их собственной одаренности – липовые. Да-да, Рич XII –голый король. И нет ничего страшнее суматранской матрешки, которая за островами и озерами скрывает мир плененных атлантов…

Теперь старуха забормотала что-то невнятное: «Он ничего не помнил из того, что случилось с ним до оживления, и дебильно улыбался в ответ на мои вопросы…» Ливон говорит: «Чтобы выжить после кипятка, мальцу пришлось превратиться в дракона, монады которого он носил в себе после нечестивой еды»…
– Выходит, эпидемия и чудесное излечение – это все сказки? – прервал кто-то старушечий бред.
– Ты угадал, дурень, – ответила Мавра. – Эпидемии не было. Я ходила по вашим бунгало и мазала вам лбы и лбы детей ваших. И это был просто куриный помет…– старуха вдруг схватилась за горло. – Воды, дайте воды…
Но вместо помощи, толпа сжалась вокруг преступницы, не отдавая себе отчет в своих желаниях.

И только пятилетняя посыльная, на четвереньках пробравшись к Мавре под ногами тесно стоящих людей, протянула к ней нежную ручку с зажатой в кулачке бутылочкой с бардовой жидкостью. Помирающая проворно схватила сосуд, откупорила желтым зубом и жадно опустошила.

– Ха-ха-ха! – раздалось вслед за этим –и все удивились мощному раскату, не подобающему умирающей. – Хор-роший вопрос! А в могилах, здрасте вам, никого нет!
– Как так? – послышались голоса. – И тут обман?..Айда все на кладбище, проверим!

– Да! Там поспокойнее! – Отходящая в мир иной, похоже, развеселилась, глядя вслед удаляющейся группе. – Спросите там у Вузельвеллы…Она вам подтвердит, что страшнее суматранской матрешки может быть только смерть в когтях суматранской химеры…

Ее слушателями остались лишь кобыла Салли и кучка молодых людей вокруг нее, и Дик сказал:

– Что-то не нравится мне все это. Видимо, и правда, надо спасать Лена.

В этот момент стрела, со свистом прорезав воздух, впилась в раскрытый рот старухи и, фонтан черной крови, хлынувший наружу, заглушил последние слова монстра в женском обличье. Судорожно поднося кровавые руки к горлу, страшная старуха стремилась выболтнуть миру ужасную тайну…но тщетно… ей этого не позволили…

Но вдруг она подняла окровавленную рук, будто призывая внимание.

– И последняя тайна…Драконыш станет драконом после того, как убьет похитительницу людей…И вот еще что: Вузельвелла –это его мать!

Силы оставили умирающую.

- Вперед, на Эрдну! – разнесся клич по лагерю изгоев.

3.
– Сик транзит глория мунди, – проговорил полуколдун, застегивая колчан. – Ах, ведь любовницей она была неплохой. – Он причмокнул губами. – Женщины вероломны, и предательство – лишь дело времени.

Он приготовился уж было слезать, но нога не нащупала сук. Он покачнулся, и колдовской лорнет, позволяющий видеть на расстоянии, слетел с горбатого носа, несясь к подножию ели, а в память о нем остался лишь футляр в виде золотого кольца в носу. И туча, и орёл, кружащийся под ней, разом поплыли в стороны. Каден падал, крепко вцепившись в ствол…Ель кренилась полминуты. Инерционная сила при ударе ее о твердь оторвала Кадена от ствола и швырнула в груду сияющих самоцветов на обнажившемся дне «бездонного» озера.

– Счастливого обогащения, полуколдун! – послышалось ему вслед.

Это был голос циркача Лици, который, откинув в сторону болгарку с бесшумным универсальным диском, с усмешкой наблюдал, как далеко внизу в куче перемазанных илом алмазов барахтается его дружок.

*

…Второй раз за день Лен почувствовал мощную хватку. Но, пытаясь удержаться на покачнувшемся камне, он вцепился в его выступы, и расчет Вузельвеллы не оправдался. Да, это была Вузельвелла – похитительница людей. Она глядела ему в глаза и опаляла дыханием лицо. Но сейчас ее главные усилия, как и у Лена, были удержаться на валуне, медленно сползающем в пропасть. Краешком глаза Лен видел отца, бросающего нож…Ему казалось, приближающееся острие летит в лицо. Он приготовился к самому худшему, но по ослабленной хватке химеры понял, что нож попал в цель. Теперь его дело помочь химере скатиться в пропасть, но только без него. Заметив падающую ель с Каденом, он вжался в валун. Химеру же снесло елью, как колбаску с гамбургера, отчаянный визг обозначил ее конец. Валун же остановился перед кучей алмазов с дрыгающимися ногами Кадена…

Только когда последний раскат эха, сотворенного визгом Вузельвеллы, растворился в воздухе, скованность исчезла, и началось восхождение вверх. Все торжествовало в Лене.

Убить Вузельвеллу! Разве кто-нибудь мог отважиться на это? Еще полчаса назад злобное чудовище властвовало над миром безраздельно во времени и пространстве – и на тебе!.

– Ты освободил землю! – вскричал Лен, обнимая отца.

Тот с печалью рассматривал три темных перышка на ладони.

*

По былым берегам опустевшего чудесным образом озера, среди сияющих алмазов, там и сям виднелись норы, как сито, нарушающие поверхность горы, уходящие, судя по черноте их нутра, достаточно глубоко.

Теперь ни за что не угадаешь, в какой из них скрывается второй псевдоловец самоцветов –Лици.

Отец объяснил, что в поисках негодяя, возможно, им их придется облазить все.

– Но, папаша Гридди, неужели мы, убившие ужасную Вузельвеллу, не проживем без него в полном благополучии?! Зачем нам тратить наше бесценное время на поиски, подвергая свою жизнь опасности? Давай подумаем лучше, как собрать побольше самоцветиков – за них мы купим гражданство в Синегории, за них же приобретем какое-то клевое умение.

– Отдохнем чуть, и полный вперед… – твердил отец.

*

Что это? Раздается протяжный свист, переходящий в крик раненного изюбра, затем нарастающий шум. Это вновь заработал известный миру водопад, остановившийся на время.

Капитан Грид облизывает брызги воды на губах, «Соленая!» Он прижимает смятую комком капитанку, сначала к сердцу, а затем осторожно напяливает себе на макушку и выравнивает осанку. Как минимум, он представляет себя шкипером на капитанском мостике.

– Теперь ты счастлив, папочка? — задает вопрос Лен.

Отец кивает.

Незнакомое, непонятное негодование охватывает Лена. Ах, как же мелок его визави! Как отвратительно ощущение, идущее от счастливого человека! Красное пламя вырвается из грудной клетки, пышет в зеленую пелену и разрывает ее…

За пеленой стоит капитан Грид.
– Как ты повзрослел, Ленни…

– Есть ли в тебе смирение?..

– Есть ли в тебе память?..

– Есть ли в тебе…

– У меня есть крылья, – говорит Лен, не слушая вопросы, лишенные смысла.

Возможно, это спрашивают невесть откуда взявшиеся друзья-изгои. Они окружили его тесной толпой, из которой выглядывает морда Салли. А на ней верхом Лици.

Лен-Ли закрывает глаза. Когда открывает – все на месте. Значит, не приснилось.

– Ваши распоряжения, мой король? – спрашивает Лици. Затем скандирует: – Да здрав-ству-ет Рич Три-над-ца-тый!