Матрёшка

- Одна матрёшка – одна смерть.

Человек, взятый крупным планом на плоском экране «Панасоника» выглядел сделавшим главную ставку в своей жизни: при весьма скромных шансах на выигрыш. Это могло остаться тайной для любого из пятёрки, попавшей в просторный бетонный ангар вместе с Камилем, ведь Эдуард Родионович Аракчеев изо всех сил старался не показывать, что балансирует на грани, за которой есть только небытие…

- Открывать может, кто хочет. Можете по очереди, или кто-то один. Сами решайте.

Но Камилю всё стало понятно с момента, как глава холдинга «ЭРА-Gold» появился на экране телевизора. Спустя неделю истекали тридцать пять лет со дня их первой встречи в детдоме: и, поиски человека, знавшего Аракчеева так же как Камиль – выглядели бы знаком равенства рядом со словом «невозможно».

- В последней иголка будет, её надо сломать. Кто сломает, тот и выживет…

Аракчеев говорил напористо, бесстрастно. Но Камиль хорошо видел, как повторно дёрнулась левая щека старого друга. Как он потянулся к еле заметному шраму над левой бровью, и отдёрнул руку – едва коснувшись его. Ага, снова щека… Вернейшие приметы, что Аракчеев испытывает то, чего не пожелаешь и взводу закадычных недругов.

- Выживший получит миллион евро и прощение всех долгов, если они есть. Семьям погибших я тоже прощу долги, и перечислю на их счета по полтора миллиона евро.

Жирную физиономию Заговорённого исказила досада.

- Э, мля… Так не по-людски, мля. Родионыч, фиг ли это им на пол-лимона гуще, с каких хренов стоячих?

«Ты, личинка дебила… - Камиль поднёс к губам указательный палец, и Заговорённый заткнулся: но выражение лица осталось прежним. – Выживи сначала, а потом жопу морщи».

- Я мог бы ничего не объяснять, - голос Аракчеева дрогнул, во взгляде промелькнуло подобие сочувствия. – Но сейчас я больше всего хочу, чтобы моя совесть была чиста настолько, насколько это возможно…

Показалось, или за кадром раздался чей-то смешок? Камиль обратился в слух, рассчитывая услышать его повторно: и – впустую. Нет, показалось, вроде…

- Я не желал такой судьбы никому из вас, поверьте. Никогда, никому. Мне безумно жаль, что всё получилось так, а не иначе. Я бы хотел всё исправить, но, не могу. Это надо осознать и принять, потому что другого выхода нет. А теперь я прошу – прошу! – только об одном: сделайте то, что надо. Будь что будет, и удачи вам всем… И мне – тоже.

Изображение пропало, но ещё пару-тройку секунд Камилю мерещилось, что он видит Аракчеева – ленинский лоб, глубокие залысины, брови вразлёт, крючковатый нос, тонкие губы и неожиданно массивный, чуть скошенный влево подбородок. И – янтарные, «тигриные» глаза: на памяти Камиля не осталось никого, кто бы мог выдержать их взгляд дольше, чем длятся два, самое большее – три удара сердца…

Он выключил телевизор и перевёл взгляд левее – на матрёшку, украшавшую собой круглый приземистый столик на одной ножке. Самая обычная на вид, высотой с литровую банку: разве что не цветная, а чёрно-белая.

- Опачки, буксует в жопочке… - оживился Заговорённый. – Погнали, мля?

Камиль чуть заметно кивнул:

- Привинчивать к жопе педали, погнали.

- Э, Тимурыч, нахрен сразу так дерзко? Быстрее начнём, быстрее…

- Пасть закрой.

Заговорённый недобро сверкнул тёмно-серыми глазами, но замолчал. Не мог не послушаться правой руки Аракчеева, пусть и бывшей – с недавнего времени: никак не мог…

Остальные – трое мужчин и женщина – молчали с самого начала. Последняя – невысокая, фигуристая, лет тридцати с небольшим, смазливой мордашкой и рыжими локонами похожая на лисичку – держалась ощутимо лучше коллег по несчастью. Не без понятной нервозности, но в карих глазах проглядывает скорее желание бороться до последнего, чем покорность судьбе. Мужики же, полное впечатление – ничего не услышали про шанс выжить и деньги: только про смерть. Вид у двух из них был даже не испуганный – подавленный… нет, скорее – раздавленный. Бледность всех троих недалеко ушла от восковой, покойницкой. Камиль знал, что накануне с ними провели короткую и предельно жёсткую беседу, следы которой виднелись на лицах. Но, похоже, ни один из троицы ещё не осознал до конца, что это – всерьёз и поблажек не будет.

- Все всё поняли? – негромко осведомился Камиль, безучастно глядя на четвёрку. – Бежать даже не пробуйте. Здесь ещё можете спастись: там, - он махнул рукой в сторону единственного выхода, - ничего хорошего не огребёте… Да и заперто всё равно.

Жалости – или его подобия, Камиль не испытывал ни к кому из них. Девяносто девять с половиной из ста – это крупные и безнадёжные должники. Как вариант – всерьёз перешли Аракчееву дорогу или отчебучили нечто такое, за что с однофамильцем генерала от артиллерии можно расплатиться лишь одним способом. Собственной жизнью.

Как ни странно, нынешний расклад являлся для них лучшим. Здесь был, пусть и небольшой, но – шанс выжить. При других ситуациях о нём стоило забыть насовсем.

- Слышь, цыпа, - долго держать язык за зубами Заговорённый не умел. – Давай я тебя отжарю по шустрому. Всё равно загнёшься, так хоть оргазм словишь, мля, напоследок. Ну, или за щеку возьми, если классно чмокаешь, гы-гы-гы…

Рыжая послала ему косой, убийственный взгляд.

- Перебьёшься, - сухо отрубил Камиль. – Матрёшкой лучше займись. Хотя, стоп. Есть другие желающие?

Четвёрка молчала.

- Понятно. Начинай.

- Вопрос параша, Тимурыч…

Заговорённый осклабился, судя по всему – мигом забыв про желание трахнуть рыжую. Камиля это нисколько не удивило. Риск для Заговорённого был слаще наркоты, баб, и всего остального. Камиль точно знал, что в ту же русскую рулетку Заговорённый играл каждый месяц, но в последнее время изменил правила: засовывал в барабан по два патрона. И, в крайний раз нажал на спусковой крючок дважды, подряд. От возможности рискнуть по-крупному у жирного ублюдка напрочь отключались мозги. Сегодняшний случай исключением не стал.

«Эдька, на кой ляд ты с этим вообще связался… - Камиль отрешённо смотрел, как он идёт – едва ли не пританцовывая от возбуждения – к столику с матрёшкой. – Неужели без этой дряни не поднялись бы? Вляпался в чертовщину: хорошо если разгребёшься… А если нет?»

Заговорённый схватил матрёшку пухлой лапищей, слегка повернул верхнюю половину…

Открыл.

- И сначала, гы-гы-гы, у нас сдохне-е-ет…

«Я тебе чем угодно поклянусь, - память Камиля воскресила лицо Аракчеева – потерянное, осунувшееся, - тварью конченной буду, это – не шутка никакая. Да, я врубаюсь, что на сказку смахивает – утка в зайце, яйцо в утке, и так далее: но вот уж как есть… Камиль, это единственный способ всё махом порешать. Нет другого, нет, я тебе нашей дружбой клянусь! Хорошо, что я хоть это знаю, а то бы продолжал висеть как червяк на крючке, и хрен соскочишь. Это страшный человек, Камиль. Если вообще – человек…»

- Ты, мля! – Заговорённый ткнул пальцем в мужчину лет пятидесяти, высокого, сутуловатого и длиннорукого, похожего на телеведущего Александра Гордона. Тот отшатнулся, вскидывая руки в защитном жесте, бледность уступала место серости.

Заговорённый захохотал, восторг на лоснящейся морде был неподдельным, смачным.

«Лучше бы ты, дебил» - успел подумать Камиль: и по ангару разнёсся крик боли.

Кричал мужчина, но не «Гордон», а – другой, десятилетия на полтора моложе, полноватый кудрявый шатен, обладатель удивительно капризного, высокомерного лица. Но ещё больше Камиля удивило то, что оно оставалось таким и после «напутствия» Аракчеева. Словно всё предстоящее обязательно пройдёт стороной, никак не затронув его…

- А-а-а-а-а! – шатен сорвался на визг. Высокомерие сгинуло, как паутина от взмаха швабры, он почему-то тряс левым кулаком с оттопыренным большим пальцем. У Камиля мелькнула мысль – шатен свихнулся, и показывает всем, что одобряет шуточку Заговорённого…

Рыжая и двое других шарахнулись кто куда, словно шатен подхватил смертельный вирус, и находиться рядом – означало стать следующим инфицированным.

«Пэк!» - прозвучало негромко, совсем не страшно. Ни дать, ни взять – кто-то развлекался с пупырчатой полиэтиленовой упаковкой, лопая её. Камиль увидел, что верхняя фаланга оттопыренного пальца шатена плюнула во все стороны красными ошмётками, осколками ногтя и кости. Как будто взорвалась изнутри.

- А-а-а-а-а!

Мочка правого уха начала набухать и багроветь, приобретая сходство с перезревшей ягодой. Заговорённый всё так же хохотал, хлопая себя ладонями по бёдрам. Ему было абсолютно всё равно, что с шатеном творится ничем не объяснимая, махровая чертовщина. Он упивался своим везением, опять вытянувшим выигрышную карту.

«Пэк!»

Мочка лопнула, щедро забрызгав кровью помятый воротник светло-голубой рубашки, щёку и скулу шатена.

«Пэк! Пэк!»

На рубашке, немного левее пупа – возникло красное пятно. Кровавой кашей, в которую швырнули булыжник – разлетелась левая половина нижней губы.

«Пэк! Пэк!»

Левый мизинец стал короче на две трети, последняя фаланга торчала жутким, разлохмаченным, сочащимся кровью пеньком. «Пупырышки» продолжали лопаться: спереди, сзади. Шатен корчился и орал – то и дело срываясь на визг, ставший совершенно бабьим. Его обволакивал хохот Заговорённого, который, казалось, даже не делал вдоха, паузы…

«Пэк!»

Правую скулу разорвало до кости.

«Пэк!»

Изо рта шатена вылетела новая порция «каши», и крик мгновенно скомкался до мычания – утробного, заставившего Камиля вздрогнуть.

- Фейер… мля… верк… - выдохнул Заговорённый, вытирая ладонью слезящиеся глаза. – Хорошо… начали, сука…

«Пэк! Пэк! Пэк!»

На рубашке шатена почти не осталось голубого. Чёрные джинсы понемногу промокали, из-под них всё сильнее текла кровь, пачкая серо-чёрные мокасины. Шатен топтался по ней, оставляя на шлифованном бетонном полу неполные и смазанные отпечатки подошв.

«Пэк!»

Указательный палец на левой руке.

«Пэк!»

Мочка левого уха.

«Пэк!»

Верхняя губа.

Шатен продержался довольно долго: по ощущениям Камиля – не меньше двух минут. Микровзрывы отрывали от него кусочек за кусочком, но он продолжал оставаться в сознании, жутко мычать и держаться на ногах. Будто надеялся, что каждый следующий «пэк!» станет последним, и он сможет перевязать раны, остановить кровь…

Упал он после того, как остался без половины носа. Шатен начал складываться пополам, словно хотел что-то поднять с пола, но его руки безвольно повисли. Он повалился вперёд, сгибаясь в коленях, влип изуродованным лицом в бетон. Дёрнулся и затих окончательно.

Заговорённый громко хмыкнул:

- Один есть. А следующим у нас, мля, будет…

- Не открывайте! – «Гордон» сделал к нему шажок, умоляюще вскидывая руки. – Я прошу! Я не знал, что будет так! Как в аду же!

- А ты хули думал, падла? Что тортами, нахрен, закормят до смерти?

Заговорённый презрительно оттопырил нижнюю губу, и Камилю вдруг захотелось – люто, нестерпимо – чтобы она тоже взорвалась к чёртовой матери.

Жирный ублюдок словно почувствовал его ненависть. Сделал обычное лицо, ощутимо сбавил тон.

- Давай без кипиша, короче… Я ж не очкую, мля. Хотя в такой же жопе.

- Я вас прошу! Вы же человек! Не открывайте!

Камиль отлично понимал, что «Гордон» просто так не успокоится. От пережитого ужаса глаза у него были шальные, до безумия оставалось совсем чуть-чуть, мизер… И, не сомневался – мольба легко может перейти в схватку. Заговорённому он, конечно, не противник: но лишних сложностей Аракчеев велел избегать. И Камиль знал, как это сделать.

- Тихо, - он шагнул навстречу «Гордону», перехватил его взгляд. – Тихо… Камеры все видят?

Поднял руку, указывая на одну из шести камер наружного наблюдения, установленных под самым потолком. Четыре по углам, и две – посередине.

- Д-да… - выдавил «Гордон». Рыжая и третий – лет сорока, пухлый, лысый, с лицом прожжённого пройдохи – еле заметно кивнули.

Камиль продолжил – негромко, холодно:

- Если что-то пойдёт не так, пострадают ваши близкие. Да, я не шучу. Им будет очень плохо. Даже хуже, чем может быть вам. Ещё вопросы есть?

- Мрази, - совершенно по-детски прохныкал «Гордон», обхватив голову руками и кривясь, будто от боли. – Какие же вы мрази, вы даже не представляете. Неужели всё человеческое…

Камиль безжалостно оборвал его причитания:

- Ещё вопросы есть?! Нет?! Тогда продолжаем. А ты, - он посмотрел на Заговорённого, – пасть закрой и матрёшку открывай молча. Понял?

- Постойте! – напряжённо бросила рыжая.

- Что?

- Можно… Можно мне открыть?

Заговорённый недовольно скривился, но Камиль не стал долго раздумывать.

- Давай.

«Мрази, говоришь? - он закрыл глаза, потёр лоб ладонью. – Ну, может быть… Но у меня, по крайней мере, нет никакого желания открывать эту хрень».

Заговорённый встретил рыжую паскудной ухмылкой.

- Цыпа, не передумала за щеку?

- Никогда не имела привычки тащить в рот всякое говно… - прозвучал ответ.

Ухмылка исчезла. Жирный ублюдок набычился, расширившиеся ноздри звучно втянули воздух.

- Ты, сука-а-а…

Камиль громко щёлкнул пальцами, и волосатый кулак Заговорённого замер, не успев подняться выше солнечного сплетения.

- Тимурыч, ну, сука же…

- Ещё одно вяканье в её сторону, и я сделаю так, чтобы если ты победишь, от миллиона – осталась половина. Или – вообще голяк. Ещё могу пока. Понял?

Губы Заговорённого сжались в тонкую линию. Он кивнул с явной неохотой, и тут же сделал вид, что ничего не было.

- Открывай.

Заметно дрожащая ладонь рыжей легла на матрёшку: вторая рука придержала низ. Женщина хрипло вдохнула-выдохнула… И – повернула верхнюю половину: подняла её.

Заговорённый неожиданно встал на цыпочки, громко заверещал. Обеими руками схватился за лицо, толстые пальцы неистово мяли щёки, лоб, виски.

В душе у Камиля ничего не ворохнулось. Даже злорадства: хотя, уж без него-то – не должно было обойтись. Жирный ублюдок вызывал у Камиля стойкую неприязнь столько, сколько тот его знал. Выходит, уже перегорел ко всему и вся… Впрочем, зная, что самому – даже при удаче, осталось немногим больше – это ничуть не странно.

Верещание, продлившееся всего несколько секунд, внезапно перешло в хихиканье.

- Едрыть-колотить, купи-и-ились как лошарики… – не убирая ладоней от лица, Заговорённый раздвинул пальцы. – Обманули дурачков, мля-ля-ля!

«Личинка дебила, - мысль была такой же равнодушной, как и реакция на верещание. – Вот ведь урод… Если не он, то кто?»

Ответ пришёл сразу после вопроса. «Гордон» неожиданно приоткрыл рот, сунул указательные, согнутые крючком пальцы за щёки. И – рванул их в стороны.

Треснуло – влажно, жутко. Вместе со щёками порвались губы, «Гордон» вытащил окровавленные пальцы изо рта, и начал сдирать с себя рубашку. Камиль не мог отделаться от впечатления, что телом мужчины управляет кто-то чужой, всесильный: единственное, чего он не мог контролировать – были глаза. В них, как в калейдоскопе, перекатывались боль и ужас. Первый узор – поровну, второй – больше боли, третий – ужаса, четвёртый – снова преобладает боль, пятый – поровну…

Рыжую громко вытошнило.

Рубашка полетела на пол. «Гордон» сильно надавил сомкнутыми пальцами обеих рук чуть ниже диафрагмы. А потом яростно начал расцарапывать живот, будто желая добраться до внутренностей. Через полминуты от солнечного сплетения до пупа пролегла кровоточащая дорожка: но «Гордон» продолжал делать себе вскрытие, не останавливаясь ни на миг. Пол у его ног напоминал холст безумного абстракциониста – забрызганный красным, среди которого можно было разглядеть кусочки кожи, волокна мышц и обломанные ногти. Теперь в глазах мужчины не осталось ничего, кроме страдания.

Камиль думал, что после живота он начнёт рвать себе горло, или выдавливать глаза. Или, наконец, свалится от болевого шока.

Всё вышло не так.

«Гордон» с усилием протолкнул указательный и средний пальцы правой руки в живот: дёрнул в сторону, расширяя рану. Следом в неё нырнули пальцы левой руки.

Заговорённый широко зевнул и почесал себе пузо. Третий мужчина стоял к кошмару спиной, сгорбившись и запечатав уши ладонями.

Из разрыва выглянул кишечник – тонкий, серовато-розовый, гладкий. «Гордон» вытащил его сантиметров на тридцать, сжал в кулаке и потянул ко рту.

- Жрать подано, мудила, - хохотнул Заговорённый. Рыжую снова вытошнило.

«Гордон» широко открыл рот, из-за порванных щёк больше похожий на пасть. И, начал запихивать кишку в него.

Через несколько секунд челюсти жадно сомкнулись, перекусывая её. Мужчина принялся жевать, давясь и чавкая, по-прежнему сжимая в кулаке оставшееся. В разрывах то и дело мелькало серовато-розовое, всё больше делающееся похожим на толстую, сильно изорванную ветошь.

Наконец, «Гордон» проглотил пережёванное, и потащил в рот следующую порцию.

«Да сдох бы ты уже» - Камилю захотелось проснуться в далёком прошлом. Чтобы вся жизнь лежала впереди, и чтобы обязательно знать – в какую мозаику всё сложится и чем финиширует в его сорок три с небольшим. Он бы поменял – пусть не всё, но многое: поменял бы точно…

«Гордон» умер минуты через три, не успев дожевать четвёртый кусок.

- Ну и фигли так мало… - с насквозь деланным разочарованием протянул Заговорённый. – Жрал бы и жрал. Никто ж порцайку не отнимал, в натуре… Ладно, мля, кто там у нас дальше? Тимурыч, или ты откроешь?

- Нет.

- А прикинь, я открою, а тебя дербанить начнёт? Обидно же, мля. А сам – не очень… Или этой снова дать?

- Как хочешь.

- Слышь, цыпа… Вторую откроешь, или по ляжкам журчишь?

Рыжая, вытирающая рот рукавом алой блузки, помедлила: и – легонько кивнула.

- Тебя, случайно, не Дашка зовут? – подмигнул ей Заговорённый. – Ништяк было бы: Дашка – полный звездец открывашка… Или Машка. Наташка ещё.

Женщина ничего не ответила. Так же, молча, вытащила третью матрёшку из низа второй: открыла.

- Ой! – жирный ублюдок выпучил глаза. – Резко в жопе зачесалось…

«Неужели выиграет? – вялое любопытство сгинуло почти сразу. – Бывает же – такой гниде, и – такое везение».

- Ай, мля, как чешется-то, - Заговорённый встал на цыпочки, схватил себя за ягодицы. И, тут же расплылся в улыбке. – Да шучу я, расслабьтесь…

Хрустнуло – коротко, глухо. Камиль не понял, откуда был хруст; - но рыжая тут же прояснила всё. Громко охнула, прижала левую руку к груди. После короткой паузы хрустнуло второй раз. И Камиль увидел – безымянный палец женщины резко выгнулся назад и вбок: мизинец уже был сломан.

Рыжая оскалилась от боли, рыча сквозь зубы.

Третий хруст!

Из глаз женщины брызнули слёзы.

- Убей меня! – заорала она Заговорённому. – Я прошу! Убей!

Новый хруст. Сломался указательный палец.

- Размечталась, мля, - улыбка Заговорённого достигла предела. – Ты не хотела: теперь, я, нахрен, не хочу…

Рыжая взвыла от боли. Большой палец обмяк: как будто кость не сломали – размололи в муку, не повредив плоть.

- Задуши! – женщина посмотрела на Камиля. – Будь человеком… Сломай шею!

Он скупо мотнул головой, отвёл взгляд. В просьбе рыжей не имелось ничего непосильного, но Аракчеев настрого приказал не пороть отсебятины, всему следовало идти своим чередом.

Хруст. На этот раз – более долгий. Камиль увидел, как кисть рыжей выворачивается ладонью наружу. Как веснушки принимают форму овалов, как бледнеет и лопается перетянутая кожа, как в просторный рукав блузки ныряет первый красный ручеёк.

Женщина бросила на Камиля ещё один взгляд – ненавидящий и мутный от страдания. Из-под ровных белых зубов, впившихся в нижнюю губу – выступила кровь. А потом, рыжая вскрикнула – отчаянно и жалобно: стремительно побежала к дальней стене, до которой было метров пятнадцать.

«Голову разбить хочет, - решил Камиль, глядя ей вслед. – Ну, пускай…»

- Куда, падла… - встрепенулся Заговорённый. – Тимурыч!

Камиль отмахнулся от него, посмотрел на третьего мужчину. Тот стоял в прежней позе, только теперь у него под ногами растекалась желтоватая лужица.

Очередной хруст лёг поверх перестука каблучков. Рыжая как будто споткнулась обо что-то невидимое Камилю, не добежав до стены около десятка шагов. Новый крик был самым громким и надрывным. Женщина грянулась о бетон всем телом, замолчав на несколько секунд. А потом крик снова набрал силу.

Правая нога рыжей была неестественно вывернута в колене, носок туфли совсем немного не доставал до передней части бедра. Юбка задралась, обнажив жуткую кайму разорванных мышц, сухожилий и кожи, в которой белели кости.

Рыжая опёрлась на здоровую руку, чуть приподнялась. Она явно не думала сдаваться, но Камиль видел, что это – проигрыш, финал.

Хрустнуло в очередной раз. Женщина упала, и уже не пыталась встать или ползти. Только тихий, доносящийся до Камиля – не то стон, не то – вой, отгонял сомнения в том, что рыжая ещё жива. Судя по её неподвижности, был повреждён позвоночник.

Но муки рыжей не подошли к концу. Хруст раздавался ещё несколько минут, и Камиль отрешённо смотрел – издалека, но хорошо видел – как тревожат ткань блузки ломающиеся рёбра, как сплющиваются щиколотки, как дёргаются раздробленные локти… Словно за кулисами реальности демонический кукловод безжалостно отрывает нити провинившейся в чём-то кукле.

Наконец, она затихла совсем.

- Мля, я надеялся – мы с ней на пару останемся, - вздохнул Заговорённый. – Тогда, куда бы она, нахрен, делась: отжарил бы по полной…

Камиль меланхолично кивнул на матрёшку.

- Открывай.

- А этому ссыкуну чё не предложишь? – жирный ублюдок посмотрел на последнего из троицы.

- Открывай.

- Как скажешь, Тимурыч…

Четвёртая матрёшка разделилась надвое. Камиль ждал, задумчиво разглядывая восемь чёрно-белых половинок на столике, и – последнюю фигурку высотой сантиметров в десять. Был готов к любым мучениям, и надеялся, что они искупят хоть малую часть его грехов. Все – вряд ли, по дороге к большим деньгам и хорошей жизни почти всегда копишь немалую тяжесть на душе: и он – не исключение.

Заговорённый тоже молчал, пристально, не моргая – глядя на мужчину, стоящего в лужице мочи. Камиль порой чуточку завидовал жирному ублюдку. Вот кто никогда не станет раскаиваться и будет жить так, как считает нужным… Хотя, грехов у него и Заговорённого примерно одинаково, место под солнцем себе выгрызать начинали почти одновременно. Только мозгов у того поменьше оказалось, а беспредельности – сильно больше, поэтому и не взлетел выше: но за личную преданность Аракчеев его рядом держал. Знал, в случае чего – Заговорённый кому угодно в горло вцепится. А сгодился вот где…

Камиль повернул голову в тот момент, когда на жемчужно-серой водолазке мужчины, чуть ниже лопаток – вдруг появились три горизонтальных, набухающих кровью надреза. Ещё миг, и они стремительно соскользнули почти до пояса, вместе с материей снимая и полоски кожи шириной с ребро спичечного коробка.

Мужчина оторвал ладони от ушей, выгнулся назад, словно это могло спасти от боли. Его крик был не очень громким, прерывистым, будто бы недоверчивым…

Следом кожи лишились затылок и шея, плечо. Камиль не мог отделаться от впечатления, что он напоминает вертел с мясом для шаурмы, которое ловко и равнодушно пластают сразу три юрких чернявых повара.

Невидимый взмах, и кончики пальцев на обеих руках мужчины ссыпались на пол. Кости были срезаны ровно, идеально. Недлинная пауза, и к обрубкам присоединилось правое ухо.

Заговорённый неожиданно расхохотался:

- Мля, Тимурыч! Помнишь, как я одного из узкоглазых на разборке шинковал? Смотрю, и прям эта… ностальгия, нахрен!

Слова жирного ублюдка ковырнули одну из старых ран, но Камиль ничего не ответил. В той бойне не имелось правых и безгрешных – сплошь виноватые. Хотя, от этого ему было не легче…

Мужчина уже кричал в полный голос – надсадно, и, кажется, не делая никаких пауз. А может, Камиль их попросту не заметил, воспоминания отвлекли.

«Повара» кромсали не переставая, умело обходя крупные артерии. Моча на полу смешалась с кровью, и незнакомец корчился в этой луже, каждые несколько секунд теряя по кусочку себя. Местами уже проглядывали оголённые кости: но мужчина, превращённый в анатомическое пособие из снов маньяка – до сих пор был жив.

- Охренительный гуляш! – оценил Заговорённый.

Камиль терпеливо ждал, когда в ангаре снова наступит тишина. Наконец, незнакомец затих. Изрезанное, превращённое в кошмарную маску лицо было повёрнуто в сторону столика с матрёшкой. Словно мужчина хотел увидеть единственным уцелевшим глазом, лишённым обоих век, кому выпадет счастливый билет – Камилю или Заговорённому.

- Тимурыч, может, откупоришь напоследок?

Ухмылка жирного ублюдка была паскудной донельзя. Камиль еле сдержался, чтобы не расплющить её о зубы Заговорённого: а вместо этого сделал три шага и взял матрёшку.

На ощупь в ней не было ничего странного. Обычное, качественно обработанное дерево.

- Давай, Тимурыч, и я за бабками позвездовал…

Ощущения, что он шагнул в бездну, или чего-то схожего – не возникло. Матрёшка, полное впечатление, сама развалилась пополам, выронив из деревянного нутра на столик длинную, тонкую, шершавую на вид, угольно-чёрную иглу.

Камиль посмотрел на неё, а потом – закрыл глаза, ожидая боли.

Она не приходила.

- Э-э, чё за нахрен? Чё такое, э…

Бормотание Заговорённого насквозь прошил страх. Настоящий, не поддельный.

Камиль открыл глаза, нашёл жирного ублюдка взглядом. Тот замер на месте, почему-то шаря ладонями по груди, животу, паху. С ним явно происходило что-то, пока ещё непонятное Камилю: но, точно, происходило.

- Тимурыч, закрой её! – вдруг заорал Заговорённый. – Закрой, млядь!

Камиль слегка сжал половинки матрёшки, и они податливо рассыпались в труху.

- Падла! – Заговорённый шагнул к нему: странно, неуклюже. Будто его что-то сдерживало, мешало изнутри. – Нахрен ты её раздавил, падла!

Он сделал ещё шаг – чуть короче предыдущего. Камиль взял иглу, и попятился, не подпуская Заговорённого ближе.

- Тимурыч, нахрена ты так… - он умолк. Камилю показалось – жирный ублюдок не договорил, ему отказал язык. Заговорённый сделал новый шаг – совсем крохотный: и Камиль неожиданно понял, что с ним происходит.

Он становился больше. Его раздувало, как воздушный шарик, черты лица укрупнялись и багровели, сильнее выпирал живот, толстые пальцы медленно делались похожими на сардельки.

- А ведь звездец тебе, - вырвалось у Камиля.

- Иуэиаи… - выдавил Заговорённый. Его глаза потихоньку вылезали из орбит, наливаясь кровью, жировые складки расправлялись. Ублюдок не рос, его именно раздувало изнутри – почти как ту лягушку через соломинку. Но сейчас воздух попадал не только в желудок, а – в каждую клеточку и без того крупного тела.

Глухо и всё чаще щёлкали позвонки и суставы. Камилю вдруг захотелось ткнуть Заговорённого иголкой, в надежде, что тот лопнет, разлетится по ангару недавно упомянутых им же – фейерверком красных ошмётков…

Заговорённый утробно замычал – это пришла боль. Тут и там под кожей появились кровавые прожилки, и Камилю упорно казалось, что она еле слышно потрескивает.

Треснуло. Правда, это были всего лишь джинсы.

- Выглядишь, сука, на миллион евро, - с удовольствием проговорил Камиль, глядя Заговорённому в глаза. – Даже – на все полтора.

Тот беззвучно шевельнул гипертрофированными губами, и в узкой щели между ними Камиль увидел, как во рту жирного ублюдка вязко ворочается что-то багровое, очень похожее на пористый кусок парного мяса…

Ноги-тумбы не выдержали и Заговорённый повалился на спину. Камиль смотрел на него, сам не понимая – зачем делает это. Мучения одного из самых жестоких людей, встреченных им в жизни, не доставляли ему радости: и всё равно он продолжал смотреть.

Заговорённый изрыгнул фонтан крови, которого, казалось, попросту не могло быть из-за разбухшего языка. Камиль не поверил своим глазам, но жирный ублюдок продолжил отрыгивать красное, к которому вскоре прибавились непонятные сгустки. Он протянул ещё с минуту, захлёбываясь кровью, и выплёвывая её, чтобы урвать ещё один вдох, ещё мгновение…

Когда Заговорённый умер, Камиль посмотрел на иголку.

«Почему я? Сука, уже бы отмучился».

Он взял её двумя пальцами левой руки за ушко, поднял к глазам, рассматривая перед тем, как сломать. Ладно, выпало ему, значит – выпало.

«Эдька, лови избавление».

Рука вдруг стала непослушной, чужой. Пальцы сжали иголку со всей силы, а потом – повернули острием к лицу. И, воткнули её в глаз, вдавливая глазное яблоко как можно глубже, загоняя иглу в мозг.

*****

Аракчеев, не отрываясь, смотрел на экран монитора. Камиль упал лицом вперёд, столбиком: не сгибаясь ни в коленях, ни в поясе. Без каких-либо признаков агонии, судя по всему – он умер почти мгновенно. Не успев понять, что в этой кошмарной игре ему повезло больше остальных.

«Всё-таки надо было поставить на него».

- Что ж ты так, Эдик… - насмешливо протянули сзади. – В старого друга не поверил? Одного, думаю, угадаю. Жирдяй, да? А ещё на кого ставил? Я не мухлевал, ты не думай, всё честно было: как всегда, Эдик. Как всегда. Да ладно, покажи, любопытно же…

Пальцы заметно дрожали, и перевернуть две фотографии, лежащие изображениями вниз, получилось с третьей попытки.

- И на кошку рыжую? Это в сказках у них девять жизней: а мы ж не в сказке, Эдик… Только у глупости и жадности их без счёта. Так ведь?

Аракчеев нашёл в себе силы оглянуться. И, наткнулся на немигающий взгляд бледно-голубых, как толстый лёд – глаз: так, перед броском смотрят змеи.

- Деньги предлагать будешь, нет? – вопрос был задан с той же насмешкой. – Или, может, девственниц сотню? Или кровь младенцев, пару цистерн? Как ты там себе всю кухню тёмных сил воображаешь? Чего молчишь? Кстати, за ствол в верхнем ящике не хватайся. Всё равно не выстрелит, ни в тебя, ни в меня. Я позаботился.

Аракчеев ничего не ответил, продолжая смотреть на человека, стоящего в двух шагах от него. Тот был высоким, и, худым до той степени, когда худоба ещё не выглядит болезненной, но топчущейся в шажке от этого. Вытянутое, костистое лицо, гладкая лысина, высокий лоб, горбатый и хищно нависший над тонкими губами нос, узкий подбородок: и – ни одной морщинки. Руки у него были сложены на груди, и Аракчеев поневоле перевёл взгляд на кисти – шестипалые, что одна, что вторая…

Он внезапно подумал, что до сих пор не знает его возраста: хотя их знакомство недавно перевалило за восемнадцатилетний рубеж. На его памяти, «тёмный» всегда выглядел одинаково. А ещё он никогда не знал его имени.

- Что, Эдик, жалеешь обо всём? – в голосе «тёмного» не было даже намёка на сочувствие. – Не посылал бы душегубов, дышал бы сейчас спокойно… Ведь не я тогда к тебе пришёл, а ты ко мне.

- Пошёл ты, - с ненавистью процедил Аракчеев. – В ноги падать не буду, не жди.

- Характер выпячиваешь? А что на это скажешь…

Аракчеев до боли в пальцах сжал подлокотники кресла, глядя, как «тёмный» достаёт из принесённого с собой пакета ещё одну матрёшку. Проснувшийся страх почему-то пробудил воспоминания: они пронеслись за несколько секунд – всё, что связывало его и «тёмного».

Первая встреча и просьба выручить. Тогда на одной чаше весов лежали смерть и безымянная могила, а на другой – жизнь и деньги, впоследствии ставшие фундаментом холдинга. Тогда Аракчееву было всё равно – кто будет на его стороне: главное – добиться цели.

Вторая, третья и остальные встречи – всего тринадцать, чёртова дюжина. Все они оказались связаны с чужими жизнями, забрать которые без лишних проблем силами самого Аракчеева – было невозможно. «Тёмный» справлялся безукоризненно, иногда давал очень дельные советы, плату брал только деньгами: хотя задёшево никогда не работал. И, всегда просил лишь одного – не лезть в его жизнь, не пытаться узнать о нём больше, чем он сам пожелает.

Со временем стало крепнуть чувство, что «тёмный» хочет отобрать «ЭРА-Gold», и Аракчеев даже не пробовал заглушить его. Ещё он никогда не рассказывал про «тёмного» Камилю. Ведь в жизни бывает всякое. Сегодня – лучший друг, а завтра – на тебя заказ делает. Жизнь – игра без правил, и такой козырь лучше иметь в рукаве.

Последняя встреча, назначенная неделю назад. Только вместо Аракчеева, «тёмного» ждали четверо профессиональных ликвидаторов. В назначенное время никто из них не вышел за связь, а ещё через два часа «тёмный» принёс ему глаза четвёрки. Живые и полные страдания глаза.

Аракчеев ждал немедленной смерти, но «тёмный» неожиданно предложил ему сыграть в игру. Если Аракчеев угадывал, кто из подобранной им шестёрки останется в живых, то в живых оставался и он, и последний игрок. Ошибка стоила жизни им обоим.

«Тёмный» дал ему две попытки из шести: но Аракчеев сделал неверные ставки. Возможно, он был обречён изначально, но отказываться от лишней недели жизни было глупо.

«Ладно, хоть Камиль легко ушёл, - Аракчеев смотрел, как тёмный неторопливо открывает матрёшку: первую, вторую, третью… - Лучше так, чем бы рак сожрал. Прости, что развёл втёмную… млядь, двусмысленно получилось. И, не говори спасибо, дружище: всё равно в аду свидимся».

- Как-то так, - «тёмный» сделал паузу, держа руку на голове пятой. – Готов, Эдик?

Аракчеев сумел ухмыльнуться – криво, пренебрежительно.

- А ты не много треплешься? Злодеи в кино хреново кончают, если треплются чересчур…

- Одна ошибка, - ухмыльнулся в ответ «тёмный». – Злодей здесь не я. С другой, стороны, не похрен ли? У кого матрёшка, у того и яйца сегодня не оторвутся. И, не только они. Ну, ты всё видел, можешь вообразить, как примерно будет. Только дольше, гораздо дольше…

Он подмигнул помертвевшему Аракчееву и открыл последнюю матрёшку.