Посох Мирты
Ноябрь в Санкт-Петербурге оказался еще более неприглядным, нежели в работах классиков. Неприглядным и непроглядным. Обложное небо, серое и низкое, как потолок обшарпанной квартиры, которую Лиза сняла только потому, что в ней стояло пианино, казалось, убивало саму мысль о солнце. С Фонтанки дул пронизывающий ветер, небо сыпало крупой и дождем, который застывал на асфальте ледяной коркой.
В такую погоду хотелось уединиться с любимым инструментом и до посинения учить четвертую часть си бемоль минорной сонаты Шопена, ту самую, после знаменитого траурного марша, которую А.Г. Рубинштейн назвал «ночное веяние ветра над гробами на кладбище». Ибо плед и какао не спасали от тягостных воспоминаний.
Но Лиза продолжала идти, вернее, даже бежать, цепляясь за лед шпильками модельных сапожек, точно шипами альпинистских ботинок. Если она опоздает на это собеседование, то можно смело идти в официантки или, как тезка из «Пиковой дамы» П.И. Чайковского, утопиться в Зимней Канавке. Благо недалеко. Другой работы по специальности в это время года, когда штат всех музыкальных школ и кружков укомплектован даже концертмейстерами, она уже не найдет. Впрочем, сама виновата. Ее никто не заставлял рубить концы и, бросив все, мчаться сломя голову в чужой город, чтобы начать с чистого листа и забыть. Тем более что, как выяснилось, от себя не убежишь.
Когда Лиза подходила к улице Архитектора Росси, она чувствовала, что еще немного – и превратится в ледяную инсталляцию. Как она будет играть? С такими застывшими пальцами даже адажио Спартака и Фригии не расковыряешь. Как поставят ей Черное па-де-де из Третьего акта «Лебединого озера» или «Тарантеллу» Гаврилина, и что она будет делать?
И все же вид величавых колонн на фасаде знаменитой Академии заставил ее сердце биться учащенно. Балетом Лиза бредила с детства, с того самого раза, когда мама в один из приездов в Москву привела ее на «Жизель». Увы, диагноз врачей – ревмокардит – поставил крест на ее мечтах о карьере балерины и хореографическом кружке. Хотя она продолжала следить за фигурой, почти не сутулилась, несмотря на многочасовые занятия за фортепиано, и прическу носила строгую, как у балерин.
Оставалось только смотреть из зрительного зала на завораживающее кружение теней Минкуса или роковую пляску вилисс. За время учебы в консерватории Лиза по студенческим билетам, пускай на стоячих местах, пересмотрела почти весь знаменитый балетный репертуар Большого. А еще она играла: сначала «Джульетту-девочку» и «Танец рыцарей» С.С. Прокофьева, потом «Русскую» И.Ф. Стравинского и зубодробительные Плетневские обработки «Щелкунчика» и «Спящей красавицы». Педагог по специальности даже шутил:
– Из какого балета возьмешь сюиту на этот год?
– Не знаю. Пока все не переиграю, не успокоюсь. Зато репертуар пока освою. Хотя детям приходится играть что попроще и не в таких темпах.
Параллельно с учебой Лиза работала в детской хореографической студии. А уж с листа она читала хоть задом наперед, хоть кверху ногами. Она, конечно, сейчас не хотела вспоминать об Алексее Витальевиче, но в этом он ее натаскал. Поэтому, увидев открытую вакансию концертмейстера в Академии балета и получив приглашение на собеседование, Лиза собиралась побороться за вожделенное для нее место.
К счастью, хотя она слегка заплутала, выйдя по ошибке на Сенной, она не опоздала и к тому времени, когда нашла нужный класс, даже почти согрелась.
– А вот и наш концертмейстер! – приветствовала Лизу немолодая сухощавая женщина со строгой прической, величественной осанкой и прямой спиной, выдающей в ней настоящую балерину.
Ее высохшие, ярко накрашенные губы, обведенные сетью морщин, приветливо улыбались, а цепкие холодные глаза так и буравили Лизу.
В классе помимо балетного станка и зеркал стоял рояль с каким-то клавиром, а прямо по центру в позиции для начала адажио застыли юноша в репетиционном трико с шерстяными гетрами и девушка в трико и романтической юбке-тюнике.
– Но я же еще… – не разобравшись в ситуации, засмущалась Лиза. – Я же не показала документы, не представилась.
– Вас, допустим, я знаю, – отрезала женщина. – Вы – Елизавета Лебедева – выпускница Московской консерватории, пианистка, претендующая на должность концертмейстера. Я – Мирта Валериановна Карсавина – педагог-репетитор. Это, – она указала на юношу с девушкой, – мои ученики. Мы готовили дипломный спектакль, когда от нас ушел концертмейстер. И это посередине года. Вы же хотите работать у нас?
Лиза неуверенно кивнула.
– Тогда садитесь и играйте. А документы после будем смотреть.
Лиза поставила на свободный стул сумку и поспешила к роялю, где стоял клавир балета «Жизель».
– Пожалуйста, начните с па-де-де из первого акта, – скомандовала Мирта Валериановна.
Нет, только не это! Не то чтобы Лизу пугала сложность знакомой с детства музыки Шарля Адана. Играла она и произведения посложней и даже с оркестровой партитуры. Но дело в том, что «Жизель» в ней будила те самые чувства и воспоминания, от которых она попыталась сбежать в Питер и которые настигли ее и здесь. Конечно, юный студент Академии был намного моложе Алексея Витальевича, но улыбался так же обаятельно и смотрел не менее самоуверенно. А может быть, просто играл хорошо свою роль, как и Алексей Витальевич, так и не ставший для Лизы желанным и родным Алешей.
Алексей Витальевич Альбрехт только что вернулся после зарубежной командировки и вел у Лизы концертмейстерский класс. Высокий, статный, слишком молодой для доцента кафедры концертмейстерского искусства, он с первого взгляда показался Лизе ожившим воплощением Ференца Листа. А кисти его рук, длинные, с охватом в полторы октавы, сухие на первый взгляд, но при этом способные извлекать из фортепиано и нежнейшую кантилену, и мощные аккордовые созвучия, стали для Лизы настоящей манией.
Она как загипнотизированная следила за ними, когда Алексей Витальевич показывал шикарные отыгрыши в «Весенних водах» Рахманинова или объяснял, как передать на одном инструменте все богатство оркестровых тембров в оперных ариях романтического репертуара. Она едва успевала следить за текстом, когда ассистировала ему во время концертов, а Алексей Дмитриевич был востребованным аккомпаниатором у известных певцов, и Лизе приходилось сражаться с другими студентами за право переворачивать своему кумиру ноты.
На вопрос, почему он предпочитает скромную долю концертмейстера сольной карьере, Альбрехт загадочно улыбался, что слишком любит поэзию и живое звучание человеческого голоса.
– И потом, – добавлял он, – камерные вокальные сочинения – это тоже фортепианная музыка. У того же Рахманинова романсы и даже хоровые миниатюры и кантаты более пианистичны, чем те же «Времена года» Чайковского. А Римский-Корсаков и вовсе в поздних романсах сначала писал аккомпанемент, передающий поэтический образ, а потом к нему дописывал вокальную строчку.
– Но, если вокальная строчка не так важна, – недоумевала поначалу Лиза, – почему же камерные сочинения и оперы предпочитают исполнять на языке оригинала?
– Певцы вам скажут, что тут дело в вокальных позициях, – улыбался Алексей Витальевич, и его серые глаза загорались, как два сияющих солнца на весеннем небосклоне. – Но вы же знаете, что поэзию нельзя переводить. А музыка, как и любовь, не требует перевода.
Сначала он после концертов провожал Лизу до метро, потом пару раз подвез до дома, благо жил в том же районе. Лиза специально засиживалась у него в классе допоздна: играла вокальную строчку или просто, вырабатывая навык чтения с листа, следила за текстом. Как-то раз уже на последнем курсе, когда подружка, с которой они вместе снимали квартиру, уехала к родным, Алексей Витальевич зашел в гости на чай, да и остался, только не на всю ночь. Они оба с утра рано вставали.
Потом они почти полгода вплоть до конца октября встречались в основном у нее или в номерах дорогих отелей, ходили вместе в театры и на выставки, летом даже слетали на недельку в Сочи, благо у Альбрехта там проходили очередные гастроли с певцом. Алексей (она долго привыкала называть его без отчества) на красивые ухаживания не скупился: читал стихи, дарил роскошные цветочные букеты и крафтовый шоколад.
К себе он, правда, не звал, но Лизу это не настораживало. Кольца он не носил, и кафедральные сплетницы на вопросы о его семейном положении разводили руками. Никто ничего не знал, а прямо спросить или завести разговор о возможности какого-то оформления их отношений Лиза не решалась. Хотя мечтала о свадьбе и все ждала, когда же он сделает предложение или хотя бы предложит переехать к нему. И трудно сказать, сколько бы времени продолжался этот сладкий обман, если бы в одном из отелей Альбрехт не забыл убрать паспорт, который доставал на ресепшен…
– Ну я же тебе ничего не обещал, – напомнил он, когда Лиза, с перекошенным лицом показала ему отметку о браке и попросила разъяснить, что происходит.
– Но ты мог хотя бы сказать, – простонала она, размазывая слезы и косметику по щекам.
– Ты не спрашивала, – с обескураживающей простотой ответил Алексей.
– Ты говорил, что любишь!
– И не соврал. Я действительно люблю тебя, Лизок, тебя невозможно не любить. Ты такая славная, нежная, понимающая. А мой брак – это чистая формальность.
Впрочем, разводиться он не собирался, виноватым себя не чувствовал, предлагал оставить все как есть и не драматизировать. Они ведь оба взрослые люди, и им обоим было так хорошо. Лиза ничего не ответила и, боясь показаться посмешищем в глазах всех знакомых и коллег, собрала вещи и уехала в Санкт-Петербург, чтобы каждый вечер лить слезы в пустой съемной квартире…
– Достаточно, теперь повторите еще раз с тридцатой цифры.
Мирта Валериановна оказалась серьезным и требовательным педагогом. Каждое движение своих студентов она доводила до совершенства, повторяя по многу раз все поддержки адажио и вариации. К концу репетиции Лиза почти выучила текст наизусть. Потом они так же тщательно стали отрабатывать сцену сумасшествия Жизели.
– Тебя предали, твой мир рухнул, – объясняла Мирта Валериановна студентке. – Твое сердце сбивается с ритма, ты идешь по раскаленным углям и острым ножам. Ты словно сломанный механизм, ты оглохла и ослепла. Движешься по замкнутому кругу своей боли, и избавление принести может только смерть.
Она встала в позицию, показывая, как сыграть, и при виде ее простертых в немой мольбе худых дрожащих рук Лиза едва не расплакалась, вновь переживая свою боль. Нет в мире греха страшнее предательства, и самый страшный грех – предательство доверившегося.
Когда солисты перешли к па-де-де из второго акта, Лиза подумала о том, что на месте Жизели она бы не стала спасать ни Альберта, ни, тем более, Алексея Альбрехта. И именно в этот момент Мирта Валериановна посмотрела на нее и одобрительно кивнула.
Потом снова и по многу раз отрабатывали вариации, так что к концу репетиции взмокли не только танцоры, но и Лиза.
– По-моему, вы освоились, – удовлетворенно глянула на нее, отпуская, Мирта Валериановна. – Сейчас позвоню в кадры, скажу, чтобы вас оформили, следующая репетиция завтра в восемь вечера. Повторите по возможности всю сцену вилисс.
Лиза внутренне поежилась, представив себе, во сколько, судя по сегодняшнему занятию, завтрашняя репетиция закончится, но возразить не посмела. Если к тому времени закроют метро, придется взять такси, а там – видно будет.
– Я вижу, вы понимаете, что главное в жизни – творчество и работа! – напутствовала ее на прощание Мирта Валериановна.
Добравшись до съёмной квартиры, Лиза заглянула в планшет, чтобы по-быстрому скачать клавир «Жизели», и с удивлением обнаружила сообщение от своего бывшего, а по сути – первого. С нежным романтичным скрипачом Виктором она встречалась на втором курсе. Они вместе играли камерный ансамбль, ходили на концерты, ей нравились его упругие кудри, бархатные карие глаза и забавные ямочки на щеках. Но потом появился великолепный, интригующий Альбрехт, и Виктор стал ей неинтересен. Она с ним без сожаления порвала, даже не думая о его чувствах.
«Привет, я слышал, ты в Питере. Ты как там? Меня пригласили в оркестр Мариинки. Нет желания пересечься?»
«Привет! Поздравляю! – написала Лиза. – Надо подумать. Завтра у меня в восемь вечера репетиция в Вагановском».
«Круто! – последовал мгновенный ответ. – Ты всегда мечтала быть поближе к балету. А я думал пригласить тебя в театр. Послезавтра у нас как раз твоя любимая “Жизель”».
«Я пока не знаю расписания, но увидеться бы хотела. Давай завтра спишемся».
«Я могу тебя встретить после репетиции, например, в десять. У меня вечер свободен».
Лиза написала, что не стоит беспокойства, и пораньше легла спать. Весь следующий день она доводила до блеска сцену вилисс и в восемь вечера уже сидела за роялем во всеоружии.
Мирта Валериановна и ее ученицы на этот раз явились в сценических костюмах. Романтические летящие пышные юбки-тюники, хоть и доходили по длине почти до лодыжек, но не стесняли движения.
– Мне сегодня придется побыть предводительницей вилисс, – пояснила Мирта Валериановна, сноровисто проверяя шнуровку пуантов. – Студентка, исполняющая роль Мирты, заболела.
Лиза только подивилась про себя. Она помнила, что партия безжалостной мужененавистницы, мстящей за всех обманутых и безвинно погибших девушек, в техническом плане не из самых легких, а уж для почтенной преподавательницы, которой сильно за, – тем более. Но как только Мирта Валериановна поднялась на пуанты, Лиза забыла о своих сомнениях и еле успевала одновременно следить за движениями балерины и текстом клавира. Более совершенного и выразительного танца она в жизни не видела.
На фоне властной, грозной предводительницы меркли не только танцовщицы кордебалета, но даже юная Жизель. И сама Лиза, словно зачарованная, следила за движениями ритуального посоха-жезла, поднимающего из могилы новую вилиссу. Лиза вспомнила, что в тот день, когда она узнала о предательстве Алексея, ей захотелось утопиться. Тот проклятый номер располагался в одном из небоскребов Сити рядом с Москвой рекой. Интересно, она бы тоже поднялась вилиссой? И вновь понимающий одобрительный взгляд Мирты Валериановны настиг ее, словно старая балерина читала ее мысли.
Впрочем, не совсем так. Старой Мирта Валериановна уже не выглядела. То ли из-за освещения, то ли из-за какого-то иного волшебства, ее лицо не то чтобы внезапно помолодело, но стало каким-то совершенно вневременным, лишенным возраста, точно у давно перешагнувшей грань русалки-вилиссы.
Да и изможденные студентки в белых тюниках и венках из бумажных кладбищенских цветов выглядели прозрачными танцующими призраками, лишенными плоти. Из-за схожести строгих причесок их сосредоточенные и бледные лица с черными провалами глаз казались единой бесстрастной маской. А отточенная идеальная синхронность и геометрическая правильность движений напоминали лабиринт отражений и танец ледяных крупинок снега за окном.
Но вот посох Мирты неуловимо шевельнулся, и романтическая отрешенность сменилась яростным исступлением. В худых жилистых руках появилась грозная потусторонняя сила, а обманчиво-безмятежные улыбки подведенных губ превратились в гневный, торжествующий оскал. Даже за гранью вилиссы не смогли отрешиться от боли и избавиться от земных страстей. Они ушли в самом расцвете сил, познав любовь, но изведав обман и измену, и потому, даже в смерти не способные отыскать покой, жестоко мстили всякому, кто вставал у них на пути и хоть отдаленно напоминал их обидчиков.
И сейчас эти кровожадные создания кружили в зачарованном танце бедного Ганса, виновного лишь в том, что открыл Жизели правду насчет происхождения Альберта и его скорой женитьбы. Лиза всегда жалела этого незадачливого деревенского парня, который просто боролся за свою любовь. Но ведь она сама, увлекшись Алексеем Витальевичем, возможно, разбила сердце Виктору.
С какой бы радостью она бы сейчас присоединилась к вилиссам, а в том, что в освещенном призрачным светом классе среди загадочных блеклых зеркал танцуют не просто студентки, Лиза почти не сомневалась, если бы на месте Ганса оказался Алексей Альбрехт. И дело было не в привычном единении аккомпаниатора с солистом, дирижером или балетмейстером, помогающем предугадывать малейшие колебания темпа, тончайшие филировки нюансов и фразировки будь то с вокалистами или танцорами. Лиза чувствовала, что в тот момент, когда она узнала о предательстве Алексея, она по-настоящему умерла, и то, что она не бросилась в реку, а села на поезд и уехала в Северную столицу, по сути ничего не меняло.
– Это многое изменило и даже очень, – прозвучал совсем рядом, чуть ли не в ее голове голос Мирты Валериановны.
При этом Лиза четко видела, что балетмейстер-репетитор стоит в позиции посредине безупречно выстроенного каре своих студенток.
– Я долго ждала тебя, Елизавета Лебедева. Я собрала идеальный курс, настоящую группу вилисс, о которой всю жизнь мечтала, не хватало только концертмейстера. Все эти девочки так или иначе пережили предательство близких и больше не хотят страдать. Они собираются вместе, чтобы мстить. Ты скоро к нам присоединишься, когда пройдешь первое испытание, и я дотронусь до тебя своим посохом. Пожалуйста, еще раз сцену с Гансом. Здесь надо кое-что подправить.
Лиза в некотором недоумении начала играть заново. В кругу призраков снова появился бедный затравленный Ганс, и бешеная пляска закружилась с новой силой. Парень, похоже, знал или догадывался, что все происходит на самом деле, что он не понарошку, а по-настоящему обречен. Он пытался бороться или хотя бы убежать. Но не мог вырваться из рокового круга. Повинуясь посоху Мирты, Лиза играла все быстрее и быстрее, на пределе человеческих сил, почти не глядя на танцовщиц и их жертву.
Она уже не жалела Ганса, просто представляла на его месте Альбрехта, мстительно думала о том, что все мужчины такие, а значит, каждый из них заслуживает смерти.
А потом она случайно подняла глаза… и увидела, что на месте приговоренного в границы магического круга слепо тычется ее Виктор, бедный милый скрипач, который, видимо, решил все-таки встретить ее после репетиции, как Ганс, пришедший на могилу Жизели.
– Нет! Не надо! За что?
Лиза почувствовала, как эти слова прилипают, вернее, примерзают к ее гортани, пальцы не слушаются, а на клавишах проступает иней, поскольку вокруг вовсе не балетный класс, а стылый ледяной склеп, в котором кружатся призраки, но нет места живым.
– Ты же сама желала его смерти, – безжалостно проговорила Мирта Валериановна.
– Нет, неправда! Я не хочу! Пощадите! Виктор ни в чем не виноват!
– Ты же сама несколько минут назад думала о том, что все мужчины одинаковые! Так какая разница – тот или этот?
Она подняла свой посох и наставила его на грудь Виктора!
– Нет! – еще раз закричала Лиза. Она попыталась заслонить его, но не могла подняться со своего места: двигались только руки, продолжавшие играть пляску вилисс.
И в это время распахнулось окно, и порыв ветра уронил крышку прямо Лизе на руки. Вскрикнув от боли, она выпуталась из паутины кошмара и, вскочив как ошпаренная, бросилась Мирте наперерез, заслоняя собой Виктора и силясь вырвать из рук злобной ведьмы посох. К счастью, этого не потребовалось. Едва Лиза прикоснулась к волшебному жезлу, он раскололся, а грозная предводительница вилисс снова стала старой усталой балериной, окруженной стайкой испуганных девчонок. Лиза, впрочем, в тот миг этого не осознала. Подхватив Виктора, она опрометью бросилась прочь из класса. В себя она пришла только внизу, едва не сверзившись с лестницы.
– Лиз, ты чего? – удивленно обнял ее за плечи Виктор.
Выглядел он немного обескураженно, но в целом нормально и даже не запыхался, будто его не кружили в безумной пляске вилиссы.
– Сильно тебя зашибло? – с сочувствием взял он в ладони ее руки.
Пальцы в месте удара отекли и наливались лиловыми синяками.
– Давай спросим, где здесь ближайший травмпункт, – предложил Виктор, сгребая в носовой платок мокрый снег и прикладывая к пострадавшему месту. – Хоть рентген сделать.
Лиза молча кивнула и позволила усадить себя в такси, плохо соображая, где она и что происходит.
– Ты извини, что я зашел в класс, – продолжал Виктор, обнимая ее и пытаясь успокоить и согреть. – Я понимаю, репетиция – это святое. Но время – уже первый час ночи, даже не знаю, как эти все девочки балетные будут домой добираться. Или у них общежитие рядом? А тут это окно распахнулось, видимо, от сквозняка.
Они доехали до травмпункта, где рентген показал только сильный ушиб. А потом тот же таксист отвез их к Лизе на квартиру, и Виктор теперь уже по всем правилам сделал ей холодный компресс.
– Пойдем завтра на «Жизель»?
Лиза нервно рассмеялась.
– Нет, только не туда. Я второй день только ее и играю, сыта уже по горло. Давай лучше просто посидим где-нибудь или погуляем. И вообще, ты можешь сегодня остаться?
Она боялась, что как только Виктор уйдет, его закружит, добивая, хоровод вилисс, а она окажется замурована заживо в склепе с фортепиано.
Он засмущался.
– Ну, если ты настаиваешь. У тебя есть раскладушка? Если что, можешь постелить на полу.
– Раскладушки у меня нет, – притворно вздохнула Лиза. – А вот диван двуспальный. Места хватит.
Она уже засыпала, счастливо-успокоенная, благо ушибы почти не болели, когда смартфон завибрировал сигналом сообщения от Мирты Валериановны:
«Следующая репетиция послезавтра».
