Тваренька

― Тужься, девонька, тужься!

Повитуха пучила глаза и раздувала щеки, будто на своем примере показывала, что от меня требуется. Это было жутко и забавно одновременно.

― Во-о-от та-а-ак, ― похвалила она.

― Р-р-ра-а-а-а! ― из моего горла, нет, гораздо глубже, из нутра, вырывался рык. Он поднимался, судорожно вибрируя, а потом, булькая, глох в обильной, вязкой слюне. Я невольно ловила себя на мысли, что такой звук может произносить кто угодно. Любой зверь. Но только не человек.

И тем не менее это была я.

― Ну вот и все, мамаша, ― наконец сказала старуха. Лицо повитухи было усыпано бусинками пота, но выражение довольное, благостное, будто это она только что разрешилась от тяжкого бремени.

Толстыми узловатыми пальцами, измазанными в моей крови, старуха бережно обхватывала синюшный комочек. Он был весь покрыт слизью. Скользкая мутно-серая с багровыми прожилками масса густыми каплями падала мне на живот, на грудь, на шею и медленно стекала по бокам. Тепло. Липко. Мерзко.

― Доча у тебя, ― она пихнула младенца мне в лицо.

Кроха так внимательно-изучающе смотрела на меня темными глазенками, что я умилилась и даже выдавила дрожащими губами улыбку. Но в следующий момент произошло то, что заставило меня заорать от ужаса.

Глаза малышки вдруг неестественно выпучились и завращались. Затем начали приближаться ко мне, удерживаемые... щупальцами! Те выдвигались из глазниц и неустанно шевелились. Одновременно из ноздрей ребенка вылезла пара рожек размером поменьше.

― Гля, какая красавица, ― словно издеваясь, сказала старуха. Она что, ослепла или совсем идиотка?

Повитуха перевернула уродца. На его спинке, в районе копчика, я увидела отросток, который закручивался спиралью, как улиточный домик.

― Уберите... от меня... эту... тварь! ― я не сразу узнала собственный голос. Заторможенный, глухой, будто обложенный ватой, он тут же перешел на визг: ― Тварь, тварь, тва-а-арь!

***

Началом того, что со мной произошло, послужил этот кошмарный сон. Я уверена в этом. Чего только ни приснится беременной, скажете вы. Но именно в то утро, когда я разбудила мужа не привычным поцелуем, а дикими воплями, все пошло не так. Любимый буквально подпрыгнул на кровати, вскочил и забегал по комнате, как пойманный в клетку зверек.

― Валер, что? ― не до конца отошедшая от ночного ужаса, я растерянно наблюдала за мужем.

― Где чертов пакет? ― голос его дрожал.

― Какой пакет?

― Ну тот, что ты в роддом собрала.

― И зачем он тебе сейчас понадобился?

Валерка перестал метаться, присел на краешек кровати и внимательно на меня посмотрел.

― Лен, ты так орала. Я думал, началось.

Фух! У моего мужа не острое помешательство.

― До знаменательного дня у нас еще минимум месяц, ― выдохнула я. ― Мне приснилось, будто я родила гигантскую улитку, ― тяжелый осадок от кошмара рассеивался, уступая место хорошему настроению. Я даже захихикала, окончательно избавившись от сонного морока.

― Кстати, о нас, ― осторожно начал Валерка. ― Меня Петюня отправляет на стажировку, ― после паузы добавил: ― В Германию, ― и зажмурился в ожидании моей реакции.

Петюня ― Петр Михайлович, босс мужа и конченый, на мой взгляд, самодур. Вместо того, чтобы дать подчиненным спокойно работать, он вечно что-нибудь выдумывает. То в языковую школу Валерку с коллегами отправляет (теперь мой муж не в совершенстве, но владеет немецким и зачем-то китайским). То трудовой коллектив должен дружно ходить в фитнес-клуб, и это не считая курсов повышения компьютерной грамотности и уроков по скетчингу.

― Ты же сказал ему, что придется отложить поездку? ― нахмурилась я. ― Нам скоро рожать.

― Сказать сказал, ― замялся любимый, ― но ты же знаешь Петюню. В общем, не поехать не получится. Он не оставил мне выбора.

― Выбор есть всегда, ― недовольно процедила я.

― Лен, только не нервничай, малыш все чувствует, ― зачастил муж, прекрасно зная, чем зацепить. ― Стажировка всего три недели. До родов успею вернуться.

― Точно? ― смягчилась я.

― Точно!

― А если…

― Ты переживаешь, что останешься одна, ― словно прочел мои мысли, ― но я все придумал. Завтра у меня рейс, а сегодня отвезу тебя к маме в Молохово, ― Так будет спокойнее и тебе, и мне. Чистый воздух, тишина, деревенские продукты в твоем положении только на пользу!

Все плюсы вольготной жизни за городом, однако, перечеркивались одним жирным минусом ― Зоей Антоновной. За два года супружеской жизни я так и не смогла найти общий язык со свекровью. Эта простая, грубоватая, работящая женщина, конечно, желала невестку под стать себе. Такая столичная штучка, как я, профессорская дочка, явно не вписывалась в ее картину идеальной ячейки общества.

Но мамина антипатия не остановила Валерку от предложения руки и сердца. Всю свадьбу Зоя Антоновна сидела с поджатыми губами, едва пригубила вина. Исподлобья осматривала гостей (с моей стороны, потому как у Валерки она была единственной родней) и зал ресторана, который оплатили мои родители. Во взгляде свекрови читалось неприкрытое: «Деньги девать некуда!»

***

― Ежели парень родится, будет Антон, как прадед, ― рассуждала свекровь, ― а коли дочка, то Варвара, как прабабка, Варенька.

Попутно Зоя Антоновна старательно шинковала огромный кочан капусты. Снова собиралась солянку тушить, от которой меня адски пучило.

― Вообще-то, мне имя Саша нравится, Валерке тоже, ― возразила я, ибо нечего за нашу семью решать. ― Александр или Александра малыша назовем.

― Ишь, нравится им, ― поджала губы свекровь. ― Не было в нашем роду таких имен никогда. А род у нас ох какой древний. Не должно традицию прерывать. Сашка-какашка, тьфу! ― и дабы придать весомости своим словам сплюнула в ведро с капустными отходами.

― Можно подумать, ваши варианты лучше! ― не выдержала я. ― Про Антона вообще молчу. А Варенька… тваренька, во!

Чтобы оставить последнее слово за собой, я с гордо поднятой головой вышла во двор. Вместо вонючей капусты на ужин уж лучше к пруду прогуляться.

Природа в Молохово была роскошная, нетронутая цивилизацией, что называется, девственная. Даже противной свекрови было не под силу испортить это впечатление.

Я пересекала луг, задрав сарафан почти до пояса. Высокое разнотравье ласково щекотало голые ноги. Вдоль жиденькой березовой рощи, за которой начинался густой, мрачный ельник, спустилась к пруду. Уселась на хлипкие мостки, сбросила сланцы и опустила ступни в воду.

Нагретая жарким солнцем, она только-только начала остывать. Парное молоко! Нестерпимо захотелось искупаться. С животом особо не поплаваешь ― страшновато, но разок окунуться, пожалуй, можно.

Когда Валерка однажды привез меня в деревню знакомить с матерью, кошмарил этим прудом. Не то русалки тут водятся, не то болотницы. Ясное дело, страшилки для детей, чтобы те купаться не совались. Но свой скепсис я, конечно, тогда придержала, чтобы любимого не обидеть.

Пруд оказался довольно мелким ― зайдя в воду по лиф, за который я заткнула подол сарафана, оказалась почти посередине водоема. В нескольких метрах слева виднелись ярко-желтые кувшинки, с той же стороны доносился тихий лягушачий хор.

Вдруг нечто под водой мягко скользнуло по ноге выше колена. Некстати вспомнился фильм про пираний, а вместе с ним и Валеркины небылицы про деда-утопленника и водяных тварей. Охваченный ужасом мозг мгновенно передал сигнал телу. Последнее по ощущениям превратилось в мешок картошки, брошенный в воду ― такой же неподъемный, беспомощный и бесполезный.

Ступор длился примерно с минуту, ровно до того момента, как проснулась моя логика: «Вот дурочка! Это просто рыбешка, наверняка ее тут полно». Но страх сделал свое дело ― низ живота затвердел. Ну вот, матка опять пришла в тонус.

Медленно и аккуратно я вышла на берег. Прилегла на мостки, больше некуда, и положила руку на живот ― гладить его мой врач запретил во избежание все того же тонуса.

Через полчаса или чуть больше наконец отпустило. Поднявшись, я почувствовала легкое жжение в ноге. В том месте, где меня коснулась рыба. Я ожидала увидеть царапину, нанесенную плавником, но обнаружила большую улитку! Ее рыхлое, лоснящееся тельце выбралось из домика и вольготно разлеглось на моей коже.

Брезгливо, двумя пальцами дернув ракушку, я с удивлением поняла, что эта гадость прочно присосалась. Приложив усилие, я все-таки отделила от себя улитку с коротким чавком. На ноге остался мерзкий сопливый след.

Зачерпнув ладошкой воду, промыла кожу. Жжение не прошло. Теперь точно пора возвращаться к Зое с ее капустой, чтобы намазать антисептик и на всякий случай принять противоаллергенное. Благо из города я прихватила внушительную аптечку на все случаи жизни.

***

Чудеса фармакологии не помогли. На следующее утро улиточное место покраснело и припухло. Я бы могла заняться самодиагностикой, но интернет до Молохово до сих пор не дошел.

Даже вернуться в город возможности не было. Во-первых, стремно в моем состоянии тащиться по жаре на электричке (такси тут работало как и всемирная паутина). Во-вторых, пришлось бы возвращаться в никуда. Мой комплект ключей был заперт в квартире, Валерка свой увез в Германию. А мои родители отправились в тур по Европе и должны вернуться к рождению Сашки.

Через пару дней пятно на ноге увеличилось, потвердело и стало зудеть. Я старалась занять руки чем угодно, лишь бы не чесать. Читала скучные советские книжки, найденные у Зои. Вызвалась собирать крыжовник в саду, а потом кропотливо чистила ягоды от хвостиков, попутно болтая со свекровью обо всем и ни о чем.

― А откуда такое название ― Молохово? ― спросила я, ожидая услышать нудную историю о каком-нибудь барине, обитавшем тут до революции.

― Ох… ― потерла Зоя лоб. ― Был в древности бог Молох. Не нашенский, иноземный. Но на Руси нет-нет да и появлялись его поклонники, причем многим после того, как язычество на христианство силой поменяли. Един бог стал, да не все в том благо видели. Вот в наших землях такое поселение иноверов обитало.

― Что это за бог такой?

― Могучий Молох, ненасытный. Ему жертвы приносили. Да не просто преступников и иных грешников, а младенчиков, ― свекровь понизила голос, будто мифический идол мог нас подслушать. ― В обмен на способности недюжинные, всемогущество, бессмертие. В еловой чаще нашей статуя Молоха стояла ― тело человечье, голова бычья. Рога в спирали свернуты, одно что раковки улиткины, только огроменные. Когда выпрямлялись отростки эти, значит, голоден Молох, время ритуала наступало. Волокли новороженицу в лес с дитем. Ручищи у статуи вперед вытянуты были ладонями вверх. На них надлежало ребеночка уложить. Причем мать должна была это сделать. Своими руками. Обложить сухой травой и поджечь заживо. Потом в столице прознали, какое беззаконие творится ― иная вера строго запрещалась ― всех истребили, от стара до млада. А название кровавое ― Молохово ― поди ж ты, прижилось.

Ну и зачем такие жути беременной рассказывать? Хотя сама виновата ― чего расспрашивала? Уф, как мне не по себе стало. Это не Валеркины страшилки про прудовую нечисть. Даже нога зачесалась так, что не утерпеть.

― Чего ты там дерешь? ― свекровь заметила. ― Дай-ка гляну.

Я нехотя продемонстрировала ей красную шишку.

― Укусил кто? ― Зоя Антоновна прикоснулась тыльной стороной ладони к красноте. ― Горячее место, ― потом к моему лбу. ― Да и ты тоже, девка!

― Улитка присосалась, когда я в вашем пруду окунулась, ― занервничала я от ее слов, уже ощущая, как снова потянуло низ живота. ― Они ведь не кусаются?

― Вот понесла ж тебя нелегкая в воду проклятую! ― заворчала свекровь. ― Неужто Валера не говорил, что обходить пруд стороной надо? Местные там не купаются, воду не набирают, белье не полоскают. Даже рыбаки в соседнюю деревню за уловом ездят.

― Говорил…

― Память-то людская жива, из поколения в поколение, из уст в уста. Молоховских прислужников после расправы в пруду всех и схоронили вместе с идолом выкорчеванным. Дурная там вода, смертью пропитана.

Я почувствовала, как съеденный недавно творог стремительно подбирается к горлу. Не в силах сдержать тошноту, выскочила во двор и кинулась к клозету.

***

― Улитка, говоришь? Как в писании говорилось, ― сквозь сон услышала я незнакомый голос. Он принадлежал женщине и явно немолодой, был таким же скрипучим, как дверь в доме свекрови.

― Тш-ш! ― а это уже сама Зоя Антоновна шикнула на собеседницу. ― Не разбуди. Своими глазами у нее на ноге метку видела.

― Неужто дождались! ― зашептала гостья. ― Я уж не чаяла, что при моей жизни его возрождение случится. Сколько я баб наших попроверяла, на сносях в пруд заводила, мол, ритуал во здравие матери и дитя. Ни на ком Молох знак не ставил. А чужую, вишь, отметил.

― Ох, лучше б на ком из местных. Теперь-то что делать? А ну как Валера до родов вернется и в город ее увезет, ― сказала свекровь.

― Это дело решаемо...

О чем они вообще? Метка, возрождение, Молох… Что они собираются решать? Но как бы я страстно ни желала сию же минуту задать теткам волнующие вопросы, вновь провалилась в сон. Тяжелый, густой, до самого утра.

Я сделала вид, что ночью ничего не слышала. Не факт, что мне это не приснилось. Да и не до того стало, мое состояние начало ухудшаться. Чаще и дольше твердел низ живота. Было нестерпимое желание принять горизонтальное положение. Все дольше спала или, скорее, пребывала в каком-то забытье. В конце концов свекровь стала таскать мне еду прямо в кровать, кормила и поила меня.

Как назло, Валерка последние дни не выходил на связь. И у меня дозвониться до него не получалось.

В один из вечеров каким-то шестым чувством я поняла: это случится сегодня ночью! Всю беременность я боялась, что схватки, а за ними и стремительные первые роды начнутся дома или в карете нерасторопной скорой помощи. Даже заставила Валерку изучить акушерскую матчасть, на всякий случай. Но чтоб рожать в деревне, где даже медпункта не было…

Когда начались схватки, я осознала всю неотвратимость предстоящего кошмара. Мой ребенок родится в антисанитарных условиях и чем-нибудь заразится. Кровотечение из меня как остановить? А швы наложить? Пуповину чем перерезать?

Я мучительно вспоминала, чему нас учили на курсах будущих мам. Но нужный ритм дыхания постоянно сбивался. Схваточная боль нарастала. Я выла и рыдала, тихо плакала, потом снова рыдала. Кусала костяшки пальцев до крови. Сжимала до судороги в руках пеленки, которыми свекровь накрывала мое взмокшее тело.

Надо мной склонилась женщина. Нет, это не Зоя.

― Кто... ― пошевелила я иссохшими губами.

― Это я Настасью позвала, ― ответила свекровь. ― Не боись, девка, она всем нашим бабам помогает разродиться.

― Повитуха я, ― проскрипела та.

Я узнала этот голос! Это с ней в ту ночь вела странный разговор Зоя. Мамочки-и-и-и!

― Выпей отвар, боль поутихнет, ― повитуха подсунула мне к губам пиалу, вонявшую болотом.

Не успела я начать сопротивляться, как она влила мне густое содержимое в рот. И правда, очередную схватку я ощущала не так остро. Словно, она происходила где-то вне, а до меня доходила лишь ее неприятная вибрация.

Так же отстраненно я наблюдала, как прямо на моих глазах надулась и лопнула шишка на ноге, оттуда потекла сукровица. В этой мутной жиже что-то шевелились, ползало, щекоча оголенное мясо. Вглядевшись изо всех сил, я увидела крохотных, размером со спичечную головку слизняков с почти прозрачными ракушками.

Не знаю, сколько времени прошло, но когда я вынырнула из черноты, повитуха пихала мне в лицо тихого младенца.

― Доча у тебя.

Тут же вспомнился тот кошмарный сон. Я силилась как следует разомкнуть отяжелевшие, отекшие от слез веки и сфокусировать взгляд на ребенке. Получалось плохо.

― Красавица какая, ― проговорила повитуха.

― Варенька, ― сладко, нараспев сказала Зоя.

― Она уродка, да? Улитка? Скажите мне! ― завизжала я неожиданно для самой себя.

В следующий момент младенец заорал так, что у меня заложило уши. А потом я потеряла сознание.

***

Через несколько дней после родов я пыталась утопить новорожденную дочь в проклятом пруду. Зоя списала это на послеродовую депрессию и не донесла участковому. А еще спустя неделю меня схватили в ельнике за мгновение до того, как я собиралась поджечь сено, на которое уложила пищащий комочек. Я бормотала что-то про Молоха, улиток и возрожденное зло, которое я должна уничтожить. Своими руками.

Все это рассказывали на суде свидетели: свекровь и соседи, которые вместе с ней спасали от меня малышку. Сама я не помнила ничего. Подтвердить или опровергнуть свою вину не могла.

Психиатрическая экспертиза признала меня невменяемой. Острый психоз. Теперь я нахожусь в закрытой лечебнице. Когда проблески воспоминаний врываются в мое сознание, я пишу дневник. Вспоминаю Валерку. Он был в зале суда, у любимого был такой взгляд… Все заседание молчал, лишь в конце одними губами прошептал: «Тварь».

Как только рана на ноге начинает затягиваться, я расковыриваю ее снова. Вдруг там снова зародятся улитки? Раздираю ногтями, грызу зубами. Поэтому время от времени мои руки санитары забинтовывают в тугие культи, а на нижнюю часть лица надевают маску с маленьким отверстием ― для воды и питательного раствора.