Владимир Чернявский

Выпуская птиц

Автор:
Выпуская птиц
Работа №153
  • Опубликовано на Дзен
  • 18+

Холодец пульсировал, колыхался, жил своей отвратительной жизнью. Бегущие по его поверхности волны перехлестывали через крыши домов. Ажурная башня, откуда я наблюдал, опираясь на кованые перила, была существенно выше этих крыш, но и здесь расслабляться не стоило. Даже в том, чтобы просто смотреть на Холодец, имелся известный риск — с дикой, никем не контролируемой магией шутки плохи. Но я специально сюда поднялся — полюбоваться городом. Больше я сюда не вернусь. Если я смогу сбыть хотя бы половину того, что я здесь собрал, мне до самой смерти не придется мародерствовать в мертвых городах.

Если долго смотреть на Холодец, внутри него загорается свет. В этот момент лучше отвести глаза, отвернуться, уйти. Потому что дальше пойдут видения — впечатлительного могут и с ума свести. Мне мерещились искаженные ужасом лица — детские, женские. Я стоял, смотрел, и не мог это прекратить — мое тело больше не подчинялось мне.

— Мерзость! — раздался голос за спиной. — Мерзость и запустение в когда-то самом прекрасном городе на свете... Маги-вояки. Лучше бы маги-хряки.

Я с трудом разбирал слова. Голос то хрипел, то срывался на визг. И я не представлял — какому существу он мог принадлежать. Опасно ли оно? Смогу ли я с ним справиться или лучше бежать без раздумий? Вопросы эти оставались в немалой степени праздными — я и пальцем дернуть не мог. Даже закрыть глаза, чтобы не видеть лиц под поверхностью Холодца, было мне не по силам.

— Повернись, чи-ла-век! — прикрикнул голос.

И мое тело предало меня окончательно. Медленно, словно пробиваясь сквозь толщу воды, развернулись плечи, шаркнула по полу нога, не слушая моих приказов, дернулась другая. Я не контролировал самого себя, и одно это вызывало панику, но когда я встретился взглядом с тем, кто позвал меня, мне захотелось перепрыгнуть через ажурные перила и броситься вниз, в Холодец, в тот миг он показался как-то безопаснее.

Вот только прыгнуть я не имел никакой возможности. Словно гранитная статуя, я только и мог, что стоять и смотреть. Существо, стоявшее напротив, имело надо мной безграничную власть. Моя жизнь была в его... копытах.

Оно, видимо, заранее подготовилось, на клетчатом полу башни раскаленными углями горел и дымился сложный магический символ — знак власти. Восемь багровых линий тянулись к моим ногам, поднимались по сапогам, перекрещивались на лодыжках, растворялись в них. Я был беспечен... или оно оказалось слишком хитрым и скрытным. В любом случае, я проиграл.

— Покажи свою болталку! — приказало существо.

Я понятия не имел, что оно имеет в виду, но, оказалось, и не нужно. Из моего рта вывалился язык, высунулся настолько, насколько возможно, но продолжал тянуться. Я захрипел. Сам человек обычно не может причинить себе сильную боль, тело не позволит, но сейчас оно играло не на моей стороне.

— Хра-хра-аа-храа! — засмеялось существо, — разве это болталка?! Не-е, не-ее! Чушкам на смех! Смотри — вот болталка!

Оно вывалило мясистый розовый язык, покрытый ядовито-зеленым налетом, и махнуло им, как слон хоботом в довоенном цирке. К горлу подкатила тошнота. Зрелище было отвратительным, но впечатляющим.

— Ла-адно, — удовлетворенно взвизгнуло существо, — убери ее и... разрешаю тебе говорить.

Оно перечеркнуло копытом одну из восьми багровых линий, и она исчезла, вспыхнув напоследок. Вторую оно подтерло, утоньшило кончиком лохматого крыла. Я с облегчением спрятал язык и набрал в легкие воздуха.

— Я никогда не желал зла ни Холодцу, ни его... существам, — быстро проговорил я, следя за тем, чтобы голос не дрогнул. — Мне нет до них дела. Я пришел сюда за вещами, что бросили те, кому они уже не понадобятся. В месте, откуда я пришел, эти вещи имеют ценность. Если они нужны тебе, возьми. Если потребуешь, я возмещу ущерб. Ведь я... очень хочу жить.

— Все хотят жить, даже я, — отмахнулось существо, — но все равно умирают... Ты сказал «холодец»? Почему ты так сказал? Если это шутка, мне она не нравится.

— Я имел виду магическое море, что плещется внизу, — я хотел махнуть рукой в сторону перил, но не мог, — просто оно похоже на холодец, ничего обидного я...

Но существо меня не слушало. Оно повалилось на бок и каталось по полу, визжа и хрюкая.

— Хо-ло-дец! Хрр! Хо-оло-дец! Чи-ла-веки! Во дают! Холоде-ец...

Плохи были дела. Оно оказалось совершенно сумасшедшим. Вряд ли с ним можно договориться. Едва ли я сумею сохранить жизнь.

Оно успокоилось не сразу. Но когда, отхохотавшись, поднялось, встряхнулось и подняло на меня крохотные глазки с багровыми искрами, в них не было ни веселья, ни безумия.

— Тебе страшно? — спросило оно.

— Да, — честно ответил я.

— Нагнись! — приказало существо.

Мое тело послушно выполнило команду. Существо приблизило свою морду к моему лицу и некоторое время молча смотрело мне в глаза. То, что заменяло ему нос, пребывало в постоянном суетливом движении. А я не мог ни отвести взгляд, ни даже зажать ноздри — из пасти существа несло гниющими отбросами.

— И мне страшно, — неожиданно сказало существо и отвернулось, — уже три дня здесь. И все не решусь. Задумал кое-что, но боюсь. Если не выйдет, то никто нигде не узнает, что я был. И что было со мной. Я так не хочу, не хочу, не хочу...

— Я могу тебе помочь? — спросил я, боясь, что оно снова начнет валяться по полу. — Если нет, почему бы меня просто не отпустить?

— Отпустить?— удивленно повторило существо. — Отпустить тебя, чи-ла-век? Ну ка, лезь на перила!

Подо мной лежал мертвый город. От пульсирующего Холодца меня отделяли сто метров ледяного воздуха. Я висел, раскинув руки, и от падения меня удерживало лишь заклинание — семь обвивших меня багровых жгутов.

— Отпустить? — спросило существо.

— Если у меня есть выбор, то не надо... пожалуйста.

— Хр... выбор... может и есть. Если хочешь жить, как показываешь, то можешь выслушать мою историю. А после забрать свои бесполезные сокровища и идти на юг, в свой новый город. Или отказаться и полететь вниз, под вой ветра, все быстрей и быстрей, быстрей и быстрей... пока тебя не примет... холодец.

— Выслушать историю... и все? — прохрипел я, не веря услышанному.

— Все, — подтвердило существо, — я же говорю, мне хочется, чтобы кто-то услышал обо мне, запомнил меня, узнал, что я был. Ведь если у меня не получится, я умру. Впрочем, меня в любом случае скоро не станет. Во мне осталось не так много жизни...

— Согласен, согласен! — крикнул я. — Каждое слово буду ловить!

— Этого мало, чи-ла-век. Мало того, чтобы ты услышал, надо, чтобы прожил. Еще мне тяжело говорить. Пасть неудобная. Большая болталка не помогает, магия помогает. Ее мало, но хватит — начертим знак, и стану тобой, щупликом, а ты мной, красавцем, хру-у. И, когда будешь мной, я помогу тебе вспомнить, все, все вспомнить... Ну как, подтверждаешь... согласие?

Я долго смотрел вниз, на багровые вспышки, на то, как дрожит и переливается Холодец, и не знал, на что решиться. Наконец, тихо сказал:

— Да.

Все-таки я слишком хотел жить.

***

Существо поправило знак и стерло еще три линии, дав мне относительную свободу. Но о том, чтобы убежать или напасть на него, по прежнему не было и речи. Мне было обещано, что при первой же попытке мне будет приказано «медленно скушать свою короткую болталку». Так что я просто делал все, что мне приказывали. Мы начертили на полу новый знак, прямо поверх первого, потому что «Символ Перемещения должны чертить двое». А после мы сели друг напротив друга в центрах двух созданных нами багровых кругов.

— Все пройдет тихо, и не заметишь, — пообещало существо, — просто сиди, слушай. До войны, когда этот город еще не был мертвым, здесь существовала традиция — превращать троих достойных чи-ла-веков в птиц и выпускать в небо, отсюда, с этой самой башни. Час им давали, один час — пролететь над городом, вернуться и снова стать людьми, нет, не людьми, чи-ла-веками. Это считалось почетным, ведь в небо их выпускал сам император. Министры и генералы считали честью покружить над столицей в теле птицы, а очередь — на несколько лет вперед... И у одного шлюзового механика не было ни шанса взлететь в небо с ладони Его Императорского Величества. Механик и не хотел.

Но однажды, по случаю, он спас из воды сына... этого... морского генерала

— Адмирала?

— Да. Не перебивай. Шлюзовой механик не был героем, добрым чи-ла-веком он тоже не был. Но он с детства жил по понятиям, и когда кто-то тонул, не размышлял. Ни спасенный, ни сам морской генерал не радовались, не благодарили. Первый по какой-то дурости не хотел жить, а второй давно не считал его своим сыном. Но пришли газетчики, и морскому генералу пришлось эту благодарность изобразить. Тогда он и уступил механику свою очередь в Ритуале Выпускания Птиц. Ах, какая честь, но механик ее не оценил. Он не мечтал о полете. Он хотел жениться, и ему нужны были деньги. Но денег-то морской генерал ему и не дал, а мог бы. И когда механик уже хотел отказаться, на улице к нему подошел человек и кое-что предложил.

Один порошок называли «сахаром». Принимаешь его и чувствуешь себя важным, великим, чувствуешь, что жизнь твоя имеет смысл, хотя на самом дела — пшик и бульк. Выйдет «сахар», и нет никакого смысла. Но всегда можно принять еще порцию.

«Сахар» был запрещен, продающим и употребляющим — смертная казнь. А стоил — выше крыш. Зато дурачком не становишься, не бредишь, видения не посещают. Просто ходишь и чувствуешь, что велик и важен. А чего еще надо? И так не важно, что плоть начинает потихоньку гнить, да, чи-ла-век?

«Сахар» везли в Империю с тайненской границы. Она всегда рядом, шла по Оккии, делила реку пополам и строго, очень строго охранялась.

Идея вот в чем: механика превратят в птицу и выпустят. Он отлетит подальше, пролетит над Оккией, как бы случайно перелетев границу. Там, с тайненской стороны, на мосту — фонарь, красивый, обвитый бронзовой змеей. В ее пасти оставят крохотный, запечатанный мешочек «сахара». И надо-то просто выхватить его на лету из пасти, пронести немного и уронить в воду на нашей, имперской стороне, а там уж подберут. И не заподозрит никто. Зато награда такая, что можно хоть десять раз жениться, а потом все равно до смерти не бедствовать. Цена-то немалая — чужие сгнившие тела и жизни на помойку, но можно ведь потом просто не думать об этом, да, чи-ла-век?

— Дай угадаю, — перебил я существо, — этот шлюзовой механик согласился?

— Не согласился бы, мы с тобой здесь не сидели бы, — проворчало существо.

— И кто этот механик? Не ты ли?

Существо хихикает и морщит нос-пятачок.

— А похож? Нет, ты скажи, похож?

Я предпочел промолчать. Магический знак делал свое дело. Мир плыл и покачивался, словно я смотрел на него сквозь дым.

—Я — не я, и морда не моя, — пробормотало существо, — не забивай этим голову. С этой минуты этот механик — ты. Будет больно, бо-ольно, но попробуй привыкнуть. Испытай радость полета, птичка.

Это последние слова, которые я услышал перед тем, как мир для меня исчез.

***

Птичья клетка смотрится изящно только с человеческой точки зрения — тоненькие прутики, золоченые, медные, при желании их можно раздвинуть в сторону пальцами. Но для птицы, сидящей внутри, эти прутья превращаются в толстенные столбы, мощнее и злее, чем решетки в любой тюрьме, в любой одиночной камере.

Клетка, в которой я очнулся,была весьма затейливо. Два декоративных пояса сверху и снизу, вензеля и узоры на дверце. Возможно, они не просто украшение, а создают какую-то магию, уж больно они необычные.

Клетка сотрясается. Ее подхватили и несут. И тут птичье тело, в которое меня поместили придворные маги, начинает паниковать — беспорядочно машет крыльями, бьется о прутья решетки, и мой человеческий разум не может это прекратить. Я мечусь, пытаюсь протиснуться наружу, стучусь головой и вот-вот сломаю свои белые крылья. Во все стороны летят перья.

Человек, несущий клетку, небрежно, пальцем, касается узорчатого пояса клетки, и тот на миг вспыхивает. Все-таки магия. Меня обдает жаром, я падаю на пол клетки, клювом в поилку. Я понимаю, это для моего же блага, но можно было бы не так грубо?

Меня несут долго, через весь дворец. В моем положении почти невозможно что-то рассмотреть, но я знаю порядок. Читал в газетах. Сейчас мы движемся в Зал Гербов. Там к нашей процессии присоединится Его Величество. По традиции он поднимется в Птичью башню по винтовой лестнице в сопровождении восьми магов, не используя подъемник — такова традиция.

Я не слежу за тем, через какие места дворца меня несут. Просто клетку долго, долго мотает, а потом перестает. Значит, мы на месте — в башне. Там по кругу должно быть установлено восемь каменных столиков — по числу клеток, по числу выпускаемых птиц. Хочется посмотреть на них — когда еще увидишь министра финансов с клювом и в перьях? Но магия продолжает удерживать меня на полу клетки. Ладно, потерплю — я ведь согласился на все это не ради любопытства. После того, как я сделаю дело, я стану богатым человеком. А те дурни, что после умрут от «сахара»... они сами знали, на что идут. Я их не заставлял втирать его в мочки ушей, продавать свои дома, усадьбы ради иллюзорного величия, а потом гнить заживо — каждый сам кузнец своего ада. И незачем сваливать на простого курьера вину за свой выбор!

Там, внизу, на площади множество людей. Горожане пришли посмотреть на Ритуал Выпускания Птиц. Человеческий слух воспринимает гул толпы слитно — как шум моря. Птичий же — как множество отдельных звуков, а кроме того, на заднем плане, слышит плеск волн одетой в гранит Оккии.

Над площадью разносится мое имя — глашатай упоминает меня и мою заслугу. Самые важные птицы — дипломаты, сановники, министры — полетят в конце, а простого шлюзового инженера-механика вперед — выпустить и забыть.

С тоненьким скрипом распахивается узорчатая дверца, в клетку просовывается морщинистая рука — Его Величество очень стар. И тут сила, удерживающая меня на полу, исчезает. Я поднимаюсь и прыгаю ему на ладонь, осторожно, как инструктировали, чтобы случайно не активировать заклинание, защищающее короля от потенциальных убийц. Иначе моей невесте вместо богатого жениха достанется коробок с пеплом. Оно мне надо?

И вот я сижу на ладонях короля, на головокружительной высоте, над площадью. Ветер треплет седую императорскую бороду. Его Величество подбрасывает меня вверх и убирает руку. Я в небе. Один.

Налетает ветер, полный льда, закручивает меня и несет, так что серое небо, заснеженные крыши и крошечные люди на площади сливаются в одну беспощадную, мерзлую круговерть. Спасут ли меня королевские маги, если я не справлюсь? Есть ли у них заклинания на подобный случай? И пожелают ли хоть пальцем двинуть ради бесполезного шлюзового инженер-механика? Эти вопросы проносятся мимо, так и не успев оформиться. Натренированное тело птицы берет инициативу на себя, я расправляю крылья и лечу почти вертикально вниз, к ликующей толпе. Выхожу из пике практически над головами и поднимаюсь над заснеженными крышами.

Город подо мной — зеленовато-серый, сонный, опоясанный черной лентой реки, Оккия уже сбросила лед. По середине реки — граница, именно там, на мосту, во рту бронзовой змеи, обвившей фонарь, на недоступной для людей высоте для меня оставлен груз. Мне только и надо сделать круг над площадью, исчезнуть с глаз толпы, магов и Его Величества, долететь до реки, пересечь границу, спикировать к змее, на лету выхватить «груз» из ее пасти, подхватить и уронить в воду на нашей стороне. Пока в небо взмывают министры, никто и внимания на меня не обратит. Останется вернуться к башне, сесть на перила и подождать, пока иссякнет время заклинания.

Но, неожиданно для самого себя, я решаю подождать с поручением — поднимающееся солнце красит золотом крыши и верхние этажи зданий. Подо мной рассветный город, никогда не видел его отсюда. У птиц не бывает слез, но сейчас я плачу, плачу изнутри — от счастья и красоты, от ледяного ветра под крыльями, от запаха воды и приближающейся весны. Птичье — нет, мое — тело поет от радости: я лечу, я лечу…

Я кружу над крышами, над золотистыми шпилями Министерства Морского Судоходства, пролетаю мимо разноцветных «пряничных» башенок Торгового Дворца, мимо каменных и бронзовых львов и грифонов, разбросанных по крышам. Никогда бы не подумал, что их так много, ведь никто, кроме голубей, ворон, чаек и трубочистов, не может их увидеть. Неужели и правда птиц ставят? Я несусь вдоль каналов, залетаю в лабиринты внутренних дворов, пролетаю под арками и снова взмываю вверх. Я счастлив. Мое место здесь. В небе...

***

Лица Хозяина не видно — оно прячется в лучах новомодных Ламп Темного Света. Сквозь облачко тьмы чуть, силуэтом, проступают плечи, зато хорошо видны руки, лежащие на столе, обитом изумрудным сукном. Тонкие, изящные ладони. Ухоженные, барские руки.

Он велел называть себя Хозяином, всерьез. Последнее, чего бы я хотел — принадлежать этому человеку. От его тихого равнодушного голоса у меня дрожь в ногах и внизу живота. Но у меня нет возможности возразить, мои руки связаны за спиной, я приклеен к стулу, челюсти сведены судорогой магической природы. Власть хозяина надо мной велика.

— Где сахар? — тонкие пальцы постукивают по столу.

Я не в силах ответить, нет никакой возможности открыть рот. По столу медленно движется черный таракан, толкая перед собой кубик цвета крови. Навстречу ему ползет еще один таракан.

Хозяин щелкает пальцами. Я чувствую странную легкость в области рта. Чары ослабли.

— Где сахар? — с нажимом повторяет хозяин.

— Я не знаю, — торопливо отвечаю я, — должно быть там же, где был, в пасти змеи. Я... не забрал его.

Он молчит, отбивая пальцами рваный ритм. Мои зубы стучат. По зеленому сукну снуют тараканы. Они носят кубики.

— Почему не забрал?

Его голос — как нож у дрожащего живота.

— Я... забыл. Увлекся полетом.

Тараканы укладывают кубики друг на друга. Они что-то строят. Что-то похожее на стены.

Из глубины облака темного света выступает человек.

— Он морочит вам мозги, хозяин. Его не видели на реке, но, возможно, он нашел способ незаметно перепрятать груз. Наложил «невидимку». Ему надо вскрыть душу. Узнаем, как он хотел вас обвести...

Хозяин делает ленивый жест, человек поспешно отступает в глубину облака. Тараканы заполонили весть стол. И я начинаю понимать, что они строят — на зеленом сукне растет макет Императорского дворца.

— Не надо вскрывать, завоняет, — презрительного говорит Хозяин, — я и так вижу — у него в голове свиной помет. Это животное действительно забыло выполнить поручение. Груз стоит тысячу его жизней...

— Я отдам свой дом, — лепечу я и тут же втягиваю голову в плечи. Зря я его перебил.

В глубине облака кто-то хихикает. Я пытаюсь сообразить, что такого смешного в моих словах. У стены из кровавых кубиков копошится тараканья куча. Мне плохо видно — в глазах стоят слезы, а я не могу их протереть. Куча растет, мельтешит, дрожит, а потом словно растекается в разные стороны, оставляя стоять достроенный Императорский дворец с высокой Птичьей башней, с балкона которой я сегодня утром взмыл в небо.

— Твой дом я уже забрал, как и все остальное. Но видишь ли...

Он снимает с верха башни кубик. Сжимает его в пальцах, и что-то красное капает на стол, пачкая сукно. Хозяин показывает его мне.

— Вот это — ты, твой дом и все, что ты имел.

Он раздраженно отшвыривает кубик прочь.

— А вот это, — Хозяин проводит рукой вдоль стены дворца, — убытки, что ты мне принес, свин.

Он делает движение рукой, и дворец словно взрывается. Кубики и тараканы летят мне в лицо. Я зажмуриваюсь, что-то ползет по щеке. Слышу скрип кресла, шаги. Кто-то нависает надо мной.

— Жить хочешь, свин? — цедит сквозь зубы Хозяин.

О, да! Все мое тело кричит — жить, жить. Не нужно ничего другого. Я хочу кричать, захлебываясь слезами и соплями, пусть делает что хочет, только пощадит, только оставит меня еще немного в этом мире, ведь я только сегодня понял, кем я желаю быть.

Ужасаясь и сжимаясь, я слышу свой голос как бы со стороны:

— Я. Не. Свин.

Удар в челюсть. Зубы хрустят. Теплая струйка крови течет в пищевод.

— Свин, свин. Просто ты об этом пока не знаешь.

***

Восьмиугольная комната — углы я сосчитал, глядя в потолок, покуда медленно приходил в сознание. На каждой стене зеркало в массивной кованой раме, огромное — в несколько моих ростов. В зеркалах я вижу свое тело со всех сторон, даже с тех, с которых я предпочел бы себя не видеть. Меня бросили на шершавый каменный стол, словно собирались принести в жертву... не знаю, кому поклоняются торговцы «сахаром». А еще — эти многоугольные помещения всегда наводят на мысли о колдовстве: их специально строят так, чтобы магия отражалась от стен, усиливая заклинания. Мне все это очень не нравится. Немного утешает то, что я до сих пор жив. С другой стороны, не пожалею ли я об этом?

Грохот отодвигаемого засова, и вот они здесь — четверо магов, ну то есть это я думаю, что они маги. Возможно, это палачи-пыточники, и сейчас они начнут отрезать мне пальцы, совать лезвия под ногти, жечь мне живот, пытать-допытываться, куда я запрятал «сахар», что я не брал. Как глупо, не хотел, а сделал доброе дело — дал шанс идиотам, желавшим купить эту дрянь. Возможность не гнить заживо, переживая свое величие.

Маги молча нависают надо мной.

— Что... вы хотите сделать? — мне страшно, я не могу удержаться от бесполезного вопроса.

— Тебе не понравится, — бросает один из них, — но жить ты будешь.

— И это тебе тоже вряд ли придется по душе.

Остальные гогочут.

— Чур, я сегодня ваяю, — подает голос высокий лысый маг с вытянутым лицом, — а вы следите, чтоб не сдох.

«Ваяю» — меня передергивает. Маги-телесники вне закона. Но это не значит, что их нет. Когда королевские маги превращали меня в птицу, они аккуратно, бережно поменяли наши с ней сознания, а если бы такую задачу поставили телесники, они бы ломали и гнули мне кости, перемещали органы по телу, я стал бы их глиной, а они лепили бы из меня, что хотели, мяли, вытягивали и обрубали лишнее. Девять из десяти, что я не пережил бы этого превращения, и последнее было бы к лучшему.

Один из магов наклоняется, приближая свое лицо к моему, так близко, словно хочет поцеловать меня в губы. Я не могу отвернуть лицо, но я изо всех сил отодвигаюсь внутри себя. Маг выдерживает паузу. Один. Два. Пять. Открывает щербатый рот и визжит, забрызгав мне лицо слюной:

— Хрю-хрю-хрю-хрю-хрю!

В комнате восемь зеркал, и я смотрю из каждого — на каменный стол, на котором корчится то, что еще недавно было мной. Оно вопит и сминается, обмякли все кости, позвоночник выгибается под немыслимыми углами, во все стороны брызжет кровь. Она висит в воздухе, тысячей маленьких алых и темно-красных шариков, а маги загоняют ее обратно, в ставшее бесформенным тело. Они не желают, чтобы я умер. И я живу, живу, живу, будь я проклят!

То, что осталось от меня, не может ни стонать, ни кричать. За него это делаю я — в каждом из восьми зеркал. Ору так, что мог бы разорваться на части. Но в зеркалах нет звуков, я воплю в тишине. Боль-но! Боль-боль-бо-о-оль-но!

Заканчивается все. И даже то, что вроде бы нельзя пережить. Боль не ушла, но изменилась — все тело ноет, словно гнилой зуб. С таким живут. Это можно терпеть. Я открываю глаза. Окружающее подернуто зеленоватой дымкой. Зеркала мутны и, кажется, почти ничего не отражают. Странные ощущения в области носа. Я вытягиваю руку, чтобы почесать. Это удается мне не сразу, но я справляюсь и вижу вместо ладони розовое свиное копытце.

— Хр, — говорю я, — хр-хрр.

Бьет по ушам звук отодвигаемого засова. Шаги за спиной. Я закрываю глаза. Меня нет. Я умер. Но дрожь не унять.

— Смотрите, хозяин — дрожит, как холодец. И хвостик ходуном! — раздается хриплый голос мага.

Молчание. Тишина.

— Это что такое? — голос Хозяина.

— Крылья... Для смеху. Он же хотел летать. Вот мы и...

— Отрезать, — властно прерывает его хозяин, — ты до седых подмышек дожил, а ума нет. У свиней крыльев не бывает. Крылатая свинья — ходячее обвинение. Отрезать, а тушу отвезти на Птичью площадь и оставить там, не забыв дать пинка. Прекрасное начало новой жизни!

Я взвизгиваю дважды, когда они отрубают мне крылья.

***

Этой ночью зима предпринимает попытку вернуться. Под моими копытцами хрустит снег. Я сажусь и долго смотрю на оранжевый прямоугольник окна, единственного горящего окна во всем доме. А потом, с той стороны, моя невеста гасит свет. Несколько минут я продолжаю таращиться, после неуклюже отрываю свой тяжелый розовый зад от мостовой и ковыляю прочь, старательно обходя фонари...

***

На Оккии ветер. Он гонит такую волну, что лодка, в которой я сижу, готова перевернуться. Я грызу обледеневшую веревку. Она тверда, но это единственное, что я могу для себя сделать. Я должен пересечь границу, мне надо к тайненцам. У нас телесники под запретом, а у этих недобрых людей — нет. А значит, там найдутся маги, способные мне помочь. И лучше не думать о том, с какой стати они станут это делать. Это потом, потом. Сейчас мне нужно просто грызть веревку. Грызть. Веревку.

Лежу на дне лодки и думаю о своей бездарной жизни, которая, возможно, вот-вот прекратится. Еще одна хорошая волна, и мое «корытце» перевернется. Умеют ли свиньи плавать? Скоро мне предстоит это проверить на практике. Осторожно поднимаю голову над бортом. Лодку вынесло почти на середину реки. Из-за бешено несущихся облаков выглядывает луна. В ее свете я время от времени вижу посередине реки мерцающий пограничный барьер. Скоро Оккия круто заберет направо, полностью уходя на территорию тайненцев. Не знаю, что произойдет, когда лодка пересечет границу. В любом случае, меня в тот момент там быть не должно.

Так что мои уши и малюсенькие глазки все время торчат над бортом. Мне кажется, мое зрение лучше, чем должно быть у свиньи. Впрочем, я свинья не совсем настоящая.

Местность на противоположном берегу кажется мне слишком открытой — ни куста, ни деревца. Времени у меня с каждой минутой все меньше, но я никак не могу решиться. Наконец, когда река уже начинает поворачивать к северу, я вижу маленький островок, примерно посередине между лодкой и берегом.

Всплеск. Холод. Оказывается, я умею плавать. Только неумело и недолго — первая же волна накрывает меня с головой, несет и вертит. Я глотаю ледяную воду и ухожу.

Возвращаюсь от боли в боку. Его распорол острый стальной прут. Меня вынесло на тот самый островок, что я приметил с лодки. Он завален металлическим ломом, швеллерами, арматурой, проржавевшими трубами. Интересно, зачем здесь все это? Впрочем, не интересно. Волны накатывают одна за другой, смывая капающую на песок кровь.

Внезапно барьер оживает на всем своем протяжении — вспыхивает и гаснет, ночь наполняется звоном магических колоколов. А через секунду в небо с грохотом поднимается огненный столб. Теперь я знаю, что случается с лодкой при прохождении границы. Однако меня он пропустил. Возможно, его заклинания не рассчитаны на водоплавающих свиней. Я успеваю забиться в одну из труб, прежде чем островок накрывает волной. Внутри кости — птичьи, собачьи, человечьи. А еще водоросли и тлен.

***

Который день я бреду по стылой ледяной пустоши, и ей не видно конца. Я бы давно замерз, если бы с неба время от времени не падали магические снаряды. Обрушившись на землю, такой снаряд сжигает все метров на сто вокруг себя. А после медленно остывает несколько часов. Тогда я приближаюсь на безопасное расстояние и греюсь у пепелища.

Эта магическая линия обороны должна защищать тайненцев от моего государства. Тут везде колдовские ловушки, но на животных они, похоже, не реагируют. А я теперь животное и есть.

Здесь полно окоченевших трупов. Не знаю, кем были эти люди — шпионами, беженцами, неудачливыми контрабандистами, уже не важно — все они мертвы. Я так и вижу, как они шли, брели, ползли, а потом в какой-то момент земля ощетинилась ледяными лезвиями. И вот они лежат здесь — словно огромные, странные ежи, а из спин, животов, удивленных, испуганных лиц торчат острые сталагмиты — сосульки, растущие вверх. Меня ужасает их смерть, но когда я голоден, я грызу их промерзшее мясо. Я хочу жить, а падать мне уже некуда.

Не-ку-да! Некуда падать! Это настолько смешно, что я взвизгиваю.

— Хрю-хрю-у-хрю-у-у! — я не могу остановиться.

Не переставая визжать и хрюкать, я заваливаюсь на бок и колочу копытами по снегу. Перекатившись на спину, я гляжу в небо, полное птиц, которых я не вижу. Когда я найду телесников, я не попрошу их вернуть мне человеческий вид. Нет. Теперь я хочу иного.

***

Действительно, с чего бы им говорить со мной? Они и не стали. В моем загоне вместе со мной не менее пятидесяти свиней, а таких загонов тут полно. Я не могу отделаться от мысли, что я в Торговом Дворце — тот же стеклянный купол, нависающие балконы верхних этажей, но вместо стекла и мрамора, блеска хрустальных светильников, витрин и светящихся вывесок в лавках — свиньи, свиньи, тысячи суетливых свиней. Везде торчат подвижные розовые пятачки, а когда кормушка-желоб наполняется мутной жижей, все остервенело бросаются к нему, отталкивая друг друга, вставая в желоб ногами, давясь и чавкая. В первый день я не хотел участвовать в давке и дважды остался голодным, Больше я не чванюсь, первым лечу к кормушке, толкаюсь, пихаюсь и жадно заглатываю безвкусную дрянь — потом ничего не будет. При этом я ни на минуту не забываю, что всех нас здесь растят и кормят на убой, все мы должны стать мясом в тарелках.

Когда ты свинья, почти невозможно вести диалог с человеком. Даже когда от этого зависит жизнь. Ты не можешь сказать, а тебя не пытаются выслушать. Все попытки обратить на себя внимание игнорируются, а когда ты нарушаешь правила, тебя болезненно принуждают к порядку.

Мне всего лишь надо показать, что я не просто свинья. А потом, когда люди заинтересуются, должно стать проще. Поэтому, когда на время чистки всех перегоняют в соседний загон, я прячусь за поилкой. Смешное укрытие, найти меня там, как палец откусить, но фокус в том, что никто и никогда там не прячется.

И это срабатывает. Свиньи послушно вытекают в открывшиеся воротца, а я остаюсь один. Времени совсем чуть, я хватаю себя за ляжку, рву ее клыками. Брызжет кровь. Я смотрю, как она капает на пол, набирается в лужицу, и тогда я окунаю в нее переднее копыто. Когда работник возвращается со шлангом, чтобы вымыть загон, он видит кровавую надпись во весь пол, а рядом меня, глядящего ему прямо в глаза.

«Я человек!»

Я жду. У меня дрожит пятачок. Он молчит, наблюдая, как я истекаю кровью. Он делает шаг и садится на корточки так, чтобы его лицо и моя морда оказались на одном уровне и, не сводя с меня глаз, медленно засучивает рукав. На его запястье татуировка, неприятного вида руны. Они вспыхивают, когда он бьет меня магическим аналогом хлыста. И вот я лежу в луже крови и все думаю: «почему маг?», «почему маг на свиноферме?» а он стягивает мою рану, без жалости, без осторожности, словно гвоздями сколачивает.

— Ты эту надпись языком слижешь, — говорит маг, — что смотришь? Короткая у тебя болталка? Сейчас исправим.

Я взвизгиваю коротко и тонко. Что-то вытягивает мой язык изо рта — тащит, рвет, но не отрывает до конца. Вкус крови. Мой язык не помещается в рот. Он стелется по полу, словно жирная змея, его кончик лежит в красной луже, что натекла из раны. Телесник глядит на меня.

— Выбрось это из головы. Никакой ты не человек, забудь, что ты им был. Ты свин и в свой черед пойдешь на мясо. Думаешь, ты один здесь такой? Скажу по секрету — здесь нет ни одной свиньи, родившейся от свиньи. Все, все из людей. Вот только людского в них уже не осталось. И из тебя уйдет. Зачем? Мясо не думает. Мясо — это мясо... Давай, поднимайся, слизывай, что написал.

Маг еще раз бросает в меня заклинание хлыста и отворачивается, чтобы уйти. Я вскакиваю и бросаюсь ему под ноги. Он спотыкается, теряет равновесие, и тогда я наваливаюсь на него, я тяжелый, я жир, я мясо. В миг, пока маг летит на залитый моей кровью пол, я изо всех сил сжимаю челюсти, откусывая мой новый длинный язык, тот шлепается магу прямо на лицо. Маг открывает рот, чтобы произнести заклинание, а может просто выругаться, но я набрасываюсь на него, хватаю за шею, разрываю яремную вену. Фонтан. Через незакрытые магом воротца в загон вливаются свиньи. Запах крови отдает им в головы. Жадно, безумно, топоча копытцами, они набрасываются на мага. Забиваюсь в угол, не понимая, что я только что сделал.

Три медленных хлопка за спиной. Я поворачиваю голову. Мои глаза налиты кровью. По ту сторону ограждения стоит человек в черном пальто, слишком чистый, слишком неуместный здесь, среди загонов со свиньями, почесывает бакенбард и улыбается.

— Это было сильно, — голос у него густой и глубокий, — такие свиньи нам нужны.

Было бы логично, если бы меня просто зарезали — я убил человека, свинья убила мага. Но они сделали иначе. Я избежал висевшего надо мной ножа мясника и, можно сказать, меня повысили. Теперь я свинья-поводырь, а заодно и охранник. На меня навесили несколько заклинаний, делающих меня сильнее и быстрее. Предупредили и продемонстрировали, насколько плохо мне может быть, если я буду плохо служить новому хозяину.

Как я понял, у тайненцев такие свиньи-поводыри в порядке вещей, чуть ли не «традиция, освященная временем», а слепых неожиданно много. Я слышал разговоры о том, что эта слепота не лечится и, кажется, имеет магическую природу, а насылают ее маги моего родного государства.

Со мной, конечно, не говорят, я только подслушиваю. С самого начала мне объяснили, что никто не собирается ни возвращать мне человеческий облик, ни превращать в птицу, как я хотел. Мое дело — сопровождать дряхлого, уважаемого мага-телесника на прогулках и на лекциях, которые он читает в местном университете. И это большая удача для человекосвиньи, которых здесь полно.

Старый маг вещает с кафедры, а я лежу у его ног и слушаю. Надо сказать, за те два года, что я служу поводырем, я узнал много интересного. Принципы и схемы заклинаний, общая теория, тонкости применения, много всего. К сожалению, я свинья и не в состоянии работать с магией. У животных отсутствует так называемый «источник», без которого ничего не получится. Даже мне, профану, это понятно.

Доволен очередным поворотом моей судьбы? Да чушкам на смех! Я потерял все, что может потерять человек. Но я жив и готов таранить стену головой. До самого конца.

Мой хозяин — не худший из людей. Он хорошо со мной обращается и даже несколько раз подсаживал мне в загон молоденьких свинок. Спасибо, но не надо. Не надо, но спасибо!

***

Сегодня у моего мага публичная лекция. Он стоит на кафедре, я сижу рядом, у его ног. Обычного стола в этот раз не поставили, и от этого мне не по себе. Кажется, все взгляды направлены не на моего слепого хозяина, а на меня. И посмотреть есть на что — на мне парадный цилиндр, а на том, что могло бы сойти за шею — бабочка из черного шелка. Держусь нагло, делаю вид, что что-то жую, но вообще я бы спрятался, если бы мог.

В зале студенты — красивые, хихикающие девочки, мальчишки, пытающиеся отращивать усы, забавные, смешные. В какой момент эти дети теряют свои души, становясь похожими на мага, которого я загрыз на свиноферме? Впрочем, мне ли задаваться подобными вопросами? Я высовываю язык. Зал взрывается хохотом.

Общий свет гаснет, и только несколько оранжевых фонариков кружат в воздухе, освещая лицо моего мага. Я чуть расслабляюсь.

— Сегодня речь пойдет о так называемых «контейнерах», устройствах, собирающих, хранящих магию...

Шум в зале стихает не сразу. Голос у старого мага сиплый и слабый. Мне-то хорошо слышно...

— Известно несколько пренебрежительное отношение к подобным устройствам — их используют старики и люди, чей источник поврежден, неполноценные маги. Примитивные заклинания, долгая, утомительная подготовка, сплошное мучение. К чему это такой молодежи, как вы?

— Ни к чему! — кричит фальцетом кто-то с задних рядов.

Зал одобрительно шумит.

— Так-то оно так, молодой человек, вот только магическая наука развивается. Возможно, мы сейчас стоим на пороге волшебных открытий. Сегодня я хочу продемонстрировать вам образец «контейнера», который, полагаю, изменит наши представления о ведении магического боя, в первую очередь, а также существенно расширит применение заклинаний в быту.

Старый маг поднимает руку, светильники подлетают ближе, высвечивая зажатый в тонких, мелко дрожащих пальцах стеклянный шарик в латунной оплетке, внутри которого клубится багровый дым. Мое сердце подпрыгивает, но никто этого не слышит, так же как никто не видит, как дрожит мой маленький хвостик-крючок.

— Устройство можно носить в кармане, на поясе, на цепочке. Предполагаю, со временем его размеры уменьшатся, тогда его можно будет вставить, как камень, в кольцо, в серьгу, в любое украшение.

— И какой емкостью собственного источника должен обладать человек, чтобы он мог пользоваться таким «контейнером»? — спрашивает девчонка в толстенных очках.

Я чувствую, как мой слепой хозяин улыбается. Он рад вопросу. Маг выдерживает паузу, зал накрывает напряженная тишина.

— Ни-ка-кой! — четко выговаривает старый маг. — Источник вообще не нужен. Подобный контейнер полностью его заменяет. Даже физически не способный использовать магию человек с его помощью сможет использовать заклинания. Что там. Думаю, если дать его моей свинье-поводырю, у нее тоже может получиться. Так что постарайтесь не учить ее колдовать без моего ведома.

Зал взрывается смехом, а я замираю от ужаса. Потому что уже знаю, что сейчас случится. Понимаю, что сделаю, и этого уже не изменить, потому что все чудовища, живущие в моем сердце, единодушны. Они воют и кричат, вот только их голоса не слышны никому, кроме меня.

Когда в круге света, окружающем моего хозяина, появляется голова свиньи в высоком цилиндре, зал замирает, словно каждый забыл вдохнуть. И в этой тишине источник исчезает в моей пасти, вместе с двумя фалангами, которые я не хотел, не собирался откусывать. В конце концов я ничего не имел против моего хозяина, он мне даже свинок подсовывал... Вот только мои желания не имеют никакого значения. Старый маг в ужасе глядит на свою искалеченную руку, хлещет кровь, висит тишина.

***

Это было бессмысленно с самого начала. И я это знал. Знал, но все равно сделал то, что сделал.

На высокой полированной раме закреплен тяжелый скошенный нож. Под ним лежу я. Колодку убрали — свиная шея просто не влезала в отверстие. Так что меня просто растянули, привязали и оставили на ночь. Утром меня казнят. Тело сожгут или скормят другим свиньям, извлекут «контейнер». Думаю, много кто придет посмотреть — не каждый день казнят свинью. Ночь длинна, отличный шанс подумать о своей жизни. Шанс, которым я не воспользуюсь — я не собираюсь умирать.

Они сказали, чтобы я не рыпался, но я буду, буду. Внутри меня пульсирует искусственный источник, и я лихорадочно прокручиваю в голове все, что слышал на лекциях, с нарастающим ужасом осознавая — все это мне сейчас не пригодится — знаний много, но все они, по большей части, теоретические. Почти единственное, что показывал мой хозяин на лекции — упражнение по концентрации, разрезание листа бумаги, сконцентрированным магическим лучом. Есть разница между бумагой и крепкой веревкой, но ничего лучшего я сейчас придумать не смогу.

Мне бы времени, времени. Когда знаешь, что прямо над тобой висит огромный острый нож, сложно заставить себя думать о чем-то другом. Паника. Па-ни-ка. Отпустите! Отпустите меня! Хр-хрр-хрр!

— Прекрати, свин!

Из будки выходит мой сторож. Он лупит меня по спине, проверяет крепость веревок и снова уходит к себе.

Закрываю глаза и лежу, вспоминая полет над Оккией, пытаясь вновь ощутить ту радость. Постепенно приходит тепло. Я успокаиваюсь, и мне кажется, что «контейнер» бьется во мне, как новое сердце.

Серая птица долбит клювом веревку. Я считаю. Когда она устает и останавливается, я мысленно прошу ее: еще, еще!

На то, чтобы освободить левую переднюю ногу, у меня уходит четыре часа, на вторую три. Скоро рассвет. Не успеть. Я останавливаю птицу и открываю глаза. Есть еще один способ, хотя, возможно, лучше бы его не было. Есть еще одна веревка. Та, что держит нож. Моя передняя часть теперь свободна, я могу до нее дотянуться. Я хорошо умею грызть веревки.

Это оказывается очень простым делом — веревка натянута. Когда все остается висеть на тонкой ниточке, я снова закрываю глаза. Меня никто этому не учил. Это не обязано работать, но я представляю, как мою переднюю половину окутывает второе, призрачное тело. Внутри разливается жар, и в этот момент нож падает, разрубая меня пополам.

Выбежавший из будки сторож бегает вокруг, бранится и повторяет:

— Да как? Да как же?

Когда он уходит, моя передняя половина ползет к краю. Призрачное тело, покрытое перьями, держит во мне жизнь. Искусственный источник стучит внутри. Занимается рассвет. А мне надо уйти как можно дальше.

***

Города не стало через несколько часов после того, как я его покинул. Маги-вояки. Лучше бы вы родились свиньями.

Я только и делаю, что двигаюсь. Поначалу полз, после научился ходить на двух оставшихся у меня ногах. И везде я вижу такое, что мне и не снилось. Стонущий туман, поедающий тайненские поселения, магическое желе, в котором утопали города моей бывшей страны, бесконечная пустошь там, где было так много жизни. Ничего не осталось.

Теперь все время мое — тысячи и тысячи часов. Сотни ночей, бедных сном. О, у меня нашлось время подумать о своей жизни. Моя невеста, торговцы «сахаром» и их безумные клиенты, маги, потерявшие человеческий образ задолго до того, как сделали меня свиньей, человек, которого я загрыз на свиноферме, мой старый хозяин — все они, сгинувшие в ненужной и непонятной магической войне, ушли, исчезли, растворились в тумане, но никуда не делись из моей головы. Я говорю с ними, угрожаю, плачу, прошу прощения — возможно, это не прекратится уже никогда. Иногда, в минуты просветления, я вижу всю степень своего безумия.

Магия падала и падала с неба. Она отравила воды и землю, стеклась в низины, затаилась на дне водоемов. Я хожу везде и собираю ее в искусственный источник, навсегда оставшийся внутри меня... Теперь я полностью волшебное существо, ха-ха-ха, чтобы выжить — мне нужна магия. Она держит меня — без нее передняя половина свиньи просто не может существовать. Это и правда очень смешно. Бывает, я целыми ночами катаюсь по земле и визжу, повторяя, как скороговорку: «передняя половина свиньи, чи-ла-веки, вот идет передняя половина свиньи».

Но если бы я просто выживал, бесполезно бродя по земле, не оставалось бы никакого смысла все это длить. Достаточно было бы просто перестать собирать магию, и скоро из мира исчезло бы самое отвратительное существо, прервалась самая нелепая за всю его историю жизнь.

Но у меня остается мечта, обрубки моих крыльев все так же ноют, а жгучее чувство надежды в свинячей груди не дает остановиться. Я хочу летать.

Покрывшая мир магия постепенно испаряется, выветривается, уходит в землю, но ее все еще много. Я трачу ее на то, чтобы постепенно, день за днем, год за годом менять себя. В моем положении нельзя действовать опрометчиво — если я попытаюсь превратиться в птицу с помощью телесных практик, то умру мгновенно, слишком хрупко равновесие между жизнью и смертью в моем, не пригодном для жизни теле.

Да и не смог бы я сам провести подобную трансформацию, даже если бы стал настоящим магом — так невозможно пересадить самому себе сердце. Так что я преобразую себя постепенно — обрастаю перьями, медленно изменяю свойства своего тела, а главное, начинаю отращивать крылья. Сейчас они крохотные, смешные, но когда-нибудь они поднимут меня в воздух.

А еще я заново научился говорить. Это оказалось непросто, но мне некуда было спешить. Отрастил язык, длинный, но такой, чтобы все-таки помещался в рот. Не знаю зачем — в память о моем унижении и преступлении? А еще он смешной.

Я знаю, что на юге люди снова собираются вместе, строят новые города. Я туда не хожу, в мире людей меня ничего не ждет. А здесь, среди бесконечных болот и чахлых деревьев, встречаются странные существа. Некоторые даже страннее меня, ха.

Я видел человека с головой и хвостом ондатры. Он все закрывал руками глаза, словно что-то мучило его, словно ему нестерпимо было смотреть вокруг. Я постарался покинуть его как можно быстрее и тише.

Единственным человеком, с которым я говорил, был полностью безумный маг. Он был дряхлый и дряблый, но его страсть тащила его вперед, по болотам и бездорожью. Он хотел только одного — перевоплощаться в других существ, меняться душами с мышами, птицами, мелким зверьем. Он помнил всего два заклинания — обездвиживания и замены, и для каждого нужно было чертить на земле сложный знак. Он научил меня обоим.

Он просил меня выполнить совместное заклинание, чтобы он мог посмотреть на мир моими глазами, но я отказал. Боялся, что он не сумеет поддерживать чары, благодаря которым я все еще топчу снег. Две недели после этого мы с ним шли на север, а потом он не сумел вернуться назад, поменявшись душами со странным мелким зверьком.

— Что будет, если один из двух умрет во время замены? Не останется ли второй навсегда в чужом теле? Ведь ему некуда будет вернуться… Что будет, если один из двух улетит слишком далеко и найдет дороги назад? Что будет, если кто-то из них не захочет меняться обратно? Ответ один.

В свое время королевские маги могли держать заклинание замены чуть больше пары часов, а мой безумный маг оставался в чужом теле сколько хотел. Все это время я охранял его, хотя в случае опасности мог сделать немногое. И уж точно не смог помочь, когда понял, что его сердце перестало биться.

***

Сегодня я понял, что ждать больше нельзя. Я не знаю, сколько прошло лет, давно сбился со счета. Я гляжу на себя в радужную лужу — у меня борода из перьев и длинные волочащиеся по снегу крылья. Но их сил недостаточно, чтобы поднять меня с земли. И лучше уже не будет — я стар и скоро начну терять силы. Иногда мне кажется, что источник внутри меня болит, как изношенное сердце.

Магии становится все меньше, собирать ее все труднее. Скоро ее перестанет хватать даже на поддержание моей жизни. Надо решаться.

Я давно придумал, что я сделаю — вернусь в город, где я жил когда-то. Он давно мертв, мой прекрасный город на берегу Оккии. Дикая магия поглощает его, и некому помешать мне забраться на Птичью башню, ту самую, с которой меня выпустили в небо. Я повторю это, да осуществится моя мечта.

***

Столько трудов, столько сил, чтобы прийти сюда, избежать всех бед, забраться на самый верх и... бояться прыгнуть. Вот они ветры, носятся мимо, кружат и зазывают, готовые лечь под мое крыло. Вот башня, где-то здесь стоял старый император, а рядом клетка с птицей, которой я был. Вот площадь, пусть и без ликующей толпы. Мне остается только встать на красивые кованые перила и расправить крылья. Но я не могу. Идет время, а я нарезаю круги по мозаичному полу и причитаю по поросячьи.

Я представляю, как вместо того, чтобы рвануть в небо, я падаю вниз, бешено крутясь, и исчезаю в магическом студне. И больше нет меня. И все зря. И никто никогда не узнает, что я был....

***

Я тряхнул головой, отгоняя видение. На меня смотрел молодой парень, чуть заросший, давно не мытый, что неудивительно в походе, но сильный и красивый. У него полный рюкзак сокровищ, когда он вернется домой, его ждет долгая, счастливая жизнь. Этот парень — я. Вернее, он был мною, пока мы не поменялись телами с этим существом — свиноптицей. А теперь я даже не знаю, кто я, только что проживший вторую жизнь в его телах. Отныне и я — это существо.

Парень сделал шаг, было видно, что существу непривычно и неудобно в человеческом теле.

— Теперь ты видел все, — сказало оно моим голосом, двигая мышцами моего лица, — не бойся, мне не нужно ни твое тело, ни твоя будущая жизнь. Стой спокойно, сейчас поменяю нас обратно. Ты слышал, ты видел. Живи долго и счастливо. Я так хочу.

— Что? — в моем горле забулькал смех. — Я прожил твою жизнь. Когда ты мерз, когда ломались твои кости, когда гасла твоя надежда, я был тобой, все это стало и моей болью. А теперь ты предлагаешь мне просто взять рюкзак с побрякушками и уйти? Нет. Твоя мечта — теперь моя мечта.

Со всей скоростью, на которое способно тело свиноптицы, я вскочил и запрыгнул на перила. Балансируя на них, я бросил:

— За кого ты меня принимаешь?! Упустить такой шанс?

Его тело молодо и сильно. Он легко мог бы меня перехватить Но он не успел осознать, что происходит, и опоздал.

С яростным воплем я прыгнул вниз.

— Попытайся начать сначала! Попробуй быть человеком! — закричал я напоследок существу, запертому в моем теле, не зная, может ли оно меня слышать.

Неважно. Я расправляю крылья.

Другие работы:
+3
00:39
564
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания