Ольга Силаева

Эвтаназия

Эвтаназия
127

«После того, как в 2025 году президентом РФ был подписан указ о легализации эвтаназии, в стране была сформирована и получает дальнейшее развитие сеть Комиссий по Реализации Эвтаназии при лечебных учреждениях. Структура контролируется государственными органами и прокуратурой РФ, функционирует стабильно и без сбоев».
Из газет.

Здание лечебно-диагностического корпуса центра «Здоровое детство» оказалось довольно-таки безликим. Так строили лет двадцать назад: много стекла, бетона и хрома. Но стиля нет. Здесь с одинаковым успехом мог бы разместиться и торговый центр, и офис крупной компании. Вот только подобные мелочи интересовали Семёна сейчас меньше всего.
Кириллов вёл дочь за руку по центральной аллее. Выглядела она привлекательно — бетон чисто выметен, трава на газонах идеально пострижена. И какой сочной, изумрудно-зелёной была она, эта травка-муравка! Весна резво вступала в свои права: солнышко припекало жарко, почти по-летнему, в голубом небе плыли лёгкие, кудрявые облака. Налитые стебли травы — ещё с остатками непросохшей утренней росы — радостно блестели, источая дурманящий аромат свежей зелени…
Кириллов вёл дочь в больницу, к невысокой лесенке из мраморных ступеней, к вращающимся стеклянным дверям. Он старался держать Катюшкину ручку нежно и бережно, но кисть время от времени непроизвольно, предательски сжималась. Дочка уже хныкнула разок, мол, па, больно…
Больно, да, очень. Ах, кто б знал — как больно! Какая это мука, знать, что ребёнок твой обречён?! Оставался самый последний шанс — вчерашнее исследование. Здесь, в центре, оснащённом по последнему слову техники, взяли кровь Катюши на какой-то тест, новейшую разработку медицинской науки. Если он, этот тест, окажется отрицательным, то ещё останется надежда. В противном случае…
Ему хотелось кричать. Выть, рвать на голове волосы! Или молиться — взахлёб, истово, пав ниц перед Создателем, в которого он, в общем-то, и не верил никогда, но сейчас — да, молить его и заклинать: «Боже! Подари ей жизнь! Покарай меня, возьми мою душу и плоть вместо её! Порази молнией или низвергни в геенну огненную, в недра земные, обреки на боль, страдания и смерть, но не её — безгрешную! Её-то — пощади!»
Как Семён не старался следить за собой, внутреннее напряжение вновь толчком передалось пальцам руки, державшей ладошку дочери — па, отпусти, больно… Сейчас, родная… Сейчас мы придём к доктору — мудрому, доброму и всезнающему. Почти такому же как сам Господь Бог, хоть я, дурак, никогда в Бога и не верил… И доктор этот скажет нам, что всё будет хорошо. Что болезнь отступит, ты поправишься, пойдёшь в школу как все детки… А потом вырастишь большой и красивой. Такой же красивой, как твоя мама…
Высокий мужчина и шестилетняя худенькая девочка поднялись по ступеням. Прошли через вращающуюся дверь. В пустом просторном холле гулко отдавались их шаги. Грузные и размеренные мужские, и лёгкий цокот детских туфелек. Будто проскакала по холодному мрамору сказочная лошадка.
За стойкой регистратуры бесшумно появилась женщина в светло-голубой униформе, узнала фамилию посетителей и сделала звонок по телефону.
— Вы можете присесть, — указала она рукой на небольшой удобный диванчик у стены. — Доктор выйдет, как только освободится.
Мужчина кивнул и шумно сглотнул. Девочка опустила голову и вцепилась в руку отца теперь уже обеими ладошками. Оба так и остались стоять на месте, не сделав ни единого шага. Томительно текли минуты, только в тишине мерно щёлкала секундная стрелка больших настенных часов над стойкой. Она отмеряла истекающее время, время до вердикта, приговора, что не подлежит обжалованию.
Врач вышел из бокового прохода. Прошёл к визитёрам энергичным размашистым шагом, и резко остановился, приблизившись. Склонил голову с седыми висками. Блеснула тонкая оправа очков. Голос эскулапа звучал негромко, но убедительно, мягко, и в то же время твёрдо. С профессионально-убаюкивающими интонациями, где каждое слово и пауза выверены и натренированы нелёгким опытом общения с неизлечимыми больными.
К сожалению, всё, что было в наших силах… однако не стоит терять надежды… Медицинская наука развивается, например, заграницей уже делают такие операции, спасают подобных пациентов… Но пока только на платной основе. Нет, к сожалению мы не можем дать направление или поспособствовать как-либо иначе… Не в нашей компетенции, и цены, знаете ли… Но в любом случае, мы дадим вам все необходимые рецепты на лекарства… Они в какой-то степени замедлят развитие болезни…
Мужчина механически протянул руку и взял выписку из истории болезни и ворох рецептов. Девочка молча смотрела на врача — в свои шесть лет она отлично понимала, о чём идёт речь. Неизлечимые болезни делают людей мудрее, а детей — старше.

Нина встретила их молча. Вышла из комнаты, оперлась на притолоку, в глазах — робкая надежда, почти мольба, но стоило встретиться с взглядом мужа, и надежда умерла. Остались лишь безмерная боль и смертная мука. Семён отвернулся. Пустота прихожей превратилась в глубокий вакуум.
— Катюша, деточка, иди к себе, — попыталась улыбнуться Нина. — Нам с папой поговорить надо.
Ребёнок послушно отправился в детскую, родители прошли на кухню. Семён тяжело плюхнулся на табурет.
— У нас водка есть? — спросил глухо.
— Нет у нас водки. Да и не нужна она тебе сейчас, водка-то. Что сказал врач?
— Сказал, у нас такого не лечат. В Европе делают операции, получают положительные результаты, но только за деньги.
— И много надо?
Семён положил на стол выписку, где в рекомендательном отделе была прописана операция, адрес клиники в Германии и предполагаемая сумма. Со значком «евро» и многими-многими нулями после единицы.
— Господи! — охнула Нина, — отродясь таких денег в руках не держала!
— И вряд ли подержишь, — зло откликнулся Семён.
По дороге домой он крутил ситуацию и так и этак. Даже если продать порядком убитую «двушку», потрёпанную машину, земельный участок у Синих Прудов… Даже если всё с себя продать и себя самих в придачу, и тогда нужной суммы не наберётся. Чёрт, и занять не у кого, вся родня такие же нищеброды как и они сами. Да и друзья тоже…
— А если обратиться в банк, взять кредит? — заторопилась Нина. — Квартиру можно заложить, дачный участок продать… В конце концов, ты можешь подойти к своему директору, попросить ссуду. Работаешь на него десятый год!..
— Ага, а ещё можно написать на телевидение. В рубрику «Делаем добро». Народ сразу засыплет эсэмэсками с деньгами. Нина, не будь наивной дурой. Ну не верю я во все эти фонды, благотворительные организации, бескорыстную помощь! Ворьё одно! Насобирают денег у таких дураков как мы, и привет. А банк, между прочим, под кредит потребует гарантий, посмотрит нашу платёжеспособность и прослезится. И директору легче меня уволить и взять другого работника. Такого, чтоб без проблем. Вон, их очередь стоит, желающих. И время! Всё нужно делать быстро, так врач сказал, а волокита вся эта сколько длиться может?
— Твой ребёнок умирает! — взвилась Нина.
— Так что мне, ограбить этот банк, что ли?!
— Не можешь взять кредит — ограбь, — лицо Нины стало злым. — Придумай что-нибудь! Упроси, вымоли, укради. Да что хочешь делай, только достань эти чёртовы деньги!
— Я уже голову сломал! — простонал Семён, сжимая кулаками голову. — Ну не сыплются они с неба, Нинка, понимаешь?! Где ж я их возьму-то?!
— Значит, пойдёшь к Михаилу, — отчеканила Нина. Словно гвоздь забила Семёну в беззащитный затылок.
— Нина! — простонал Семён. — Ну нельзя же так…
— Можно! — отрубила жена. — Среди людей, в конце концов, всякое случается. А у нас
сейчас не та ситуация, чтобы привередничать.

Гладышев пребывал в прекрасном настроении. А чего бы ему и не быть — настроению-то? Выпускные экзамены позади, в кармане новенький диплом, пахнущий типографской краской — врач общей практики. Это, конечно, не хирург, не гинеколог, и даже не терапевт. Но в последние годы организация обучения в университете значительно изменилась.
Самыми рейтинговыми выпускниками традиционно считались акушеры-гинекологи. Индивидуальные платные роды, операции в женской сфере, аборты — всё это стабильно приносило доход, почёт и чувство собственной значимости носителям профессии. Попасть в дружную семью акушеров-гинекологов всегда было непросто. Требовались деньги и связи. Значительные деньги и надёжные связи. Ну ещё, пожалуй, интерес будущего доктора к своей профессии: участие в научном кружке, выступления на студенческом научном обществе, хорошие отметки по профильным предметам. Всё это приветствовалось, но выглядело второстепенным в сравнении с первыми двумя пунктами.
Следующими по рейтингу считались хирурги. Сюда рвались в большинстве своём юноши, конкуренция была бешеной, а превыше всего ценилась как раз несгибаемая готовность торчать в операционных и перевязочных днями и ночами, возиться с тяжёлыми пациентами, забывая про сон и пищу. Только такие вот энтузиасты, начинавшие вливаться в героическое братство хирургов с первых курсов, могли рассчитывать к концу обучения стать полноправными членами передового отряда медиков. Хотя и связи имели значение, а порой требовались и деньги.
На третьем месте разместились терапевты. Умненькие, трудолюбивые мальчики и девочки брали своё усидчивостью и прилежанием. Сдавали экзамены исключительно на «отлично», проявляли неимоверную активность в студенческом научном обществе, часами просиживали в библиотеках и у компьютеров. Да не в «танчики» играли — штудировали переводную литературу, а о ночных клубах и прочих увеселительных заведениях знали лишь понаслышке. Связи здесь помогали редко, а денег не брали. Ну, или почти не брали. Терапевты добивались признания собственным трудом и талантом.
А вот все те, кто не смог или поленился пробиваться в престижные профессии, шли в отделение общей практики. Существовал и там заветный уголок — курс организации здравоохранения. Но доступ на этот Олимп начальственного благополучия получали дети как минимум главных врачей больниц и поликлиник, а ещё более того — чиновников из министерства здравоохранения области. Будущие управленцы знали свою судьбу наперёд, ступеньки карьерной лестницы были просчитаны и выверены поколениями родителей-администраторов, и те вели своих отпрысков твёрдой рукой к заветной цели. Ни ошибок, ни сбоев сздесь не допускали по определению.
Тимур большим прилежанием во время учёбы не отличался. Нудные кружки не посещал, в перевязочных среди вонючих окровавленных бинтов бессонных ночей не проводил, а в библиотеку заглядывал лишь изредка — получить учебники. Зато весёлых студенческих компаний не чурался. Посещать модные ночные клубы и шикарные кафе не позволяла куцая стипендия, но вот что до весёлых пирушек в общежитии, или выездов летом на водохранилище с шашлыками, вином и девушками — тут Тим всегда был в первых рядах.
Сдавать сессии и переходить с курса на курс ему удавалось, но вот когда подошло время избрать медицинскую стезю, выяснилось, что выбор-то весьма невелик. Либо поликлиника с её длиннющими очередями бабулек у дверей кабинетов, ворохом бумаг и вызовами в другой конец города. А ведь с санитарным транспортом всегда была напряжёнка. Не хватает его, транспорта, на всех, так что ножками, доктор, ножками, или на переполненной маршрутке. Хоть в дождь, хоть в снег, хоть в гололёд.
Можно было податься в семейные врачи, специальность новую, и как всякое новое дело пока больше непонятную, чем престижную, или хотя бы полезную. То ли ты друг семьи (и этого ещё нужно добиться, да чтоб семья была приличной!), то ли врач на все руки (ой, доктор, у меня что-то в левом ухе зашумело), то ли диспетчер, вся работа которого заключается в том, чтобы вовремя вызвать на консультацию другого специалиста. В общем, ничего весёлого.
Существовала ещё одна возможность. С лёгкостью, не вглядываясь особо в оценки аттестата, и без лишней нервотрёпки брали бывших студентов в младшие эксперты Комиссии по Реализации Эвтаназии — КРЭ. Учреждение образовали не так давно после указа президента. Многое там ещё нужно было дорабатывать и доводить до ума, много было неразберихи, но учреждение росло и крепло день ото дня, подминая под себя Центральную больницу. А это говорило о многом.
Что ж, решил Тимур, с чего-то же начинать надо? И сейчас, с улыбкой на устах и дипломом в кармане — с вложенным в него предписанием, — он миновал вход в Центральную городскую больницу и направился к трёхэтажному зданию, расположившемуся за лечебными корпусами.
После подписания президентом закона о легальной эвтаназии, этой малопривлекательной обязанностью вначале занялись на местах, в больницах и отделениях, где находились безнадёжные больные. Но скоро врачи взбунтовались. Никто не хотел не то что собственноручно делать смертельную инъекцию, но даже и собирать аналоги знаменитого мерситрона пресловутого доктора Кеворкяна. Стало ясно, что необходима структура, объединяющая в своих рядах необходимых специалистов, технические средства и постоянный персонал, занимающийся исключительно обеспечением права на смерть. Так родились Комиссии: городские, областные и республиканские.
Выглядело всё вокруг здания КРЭ культурненько — газоны с пробивающейся по весне зеленью, выметенные дорожки, скамеечки. Правда, не наблюдалось привычного приёмного отделения с его вечной суетой и подъезжающими машинами «скорой помощи». Вместо этого двустворчатая стеклянная дверь и скромная табличка над входом. Но это даже лучше, решил Тим, меньше суеты. В прохладном полутёмном холле находилась регистратура со стойкой. За стойкой расположился охранник в униформе и девушка в белом халате.
— Вы по какому вопросу? — улыбнулась медсестра.
На языке вертелась какая-то чепуха: «Да вот, знаете ли, хотел перенести эвтаназию на среду, а то в четверг приглашён на ужин к родителям…» Тьфу, глупость какая!
— По вопросу трудоустройства, — улыбнулся в ответ Тим и протянул документы. — Буду у вас работать.
— Новенький, значит, — прогудел охранник, в свою очередь принимая из рук медсестры бумаги. — Ну-ну, семь футов под килем тебе, Харон. Поднимайся на второй этаж и направо. Кабинет заведующего кадрами.
Во дают, слегка обалдел Тимур. Шкафообразный секьюрити, об голову которого легко можно ломать кирпичи, свободно поминает имя перевозчика через реку мёртвых Стикс, хотя по идее, ничего кроме мата в этой самой голове содержаться не должно. Или это у них присказка такая? Одна на всех…
Уже разворачиваясь от стойки, и собираясь направиться в указанном направлении, Тимур неожиданно столкнулся с высоким костистым мужиком с мрачным лицом. Новый посетитель отличался завидной решительностью.
— Простите… — пробормотал Гладышев, но мужик его, как видно, даже не заметил, двигаясь в сторону регистрационной стойки, словно шёл в атаку на вражеский окоп.
— Мне это… к Иосифу Назаровичу, в общем… — отрывисто сказал он регистраторше. На охранника не обратил внимания совершенно, и тот заметно напрягся. Но девушка сделала успокаивающий жест рукой.
— Вам назначено?
— Назначено, ага, — заторопился посетитель. — Кириллов моя фамилия, там записано должно быть!
Оставив странного мужика решать свои проблемы, Тимур прошествовал по холлу, поднялся по лестнице, свернул, куда было сказано, и очутился перед дверью с табличкой «Грордская КРЭ. Начальник отдела кадров». Постучал и вошёл после приглашения.
Тесное пространство кабинета было сплошь заставлено стеллажами с папками, шкафами и шкафчиками. У окна притулился стол с компьютером, офисным набором и навалом таких же папок, что пылились на стеллажах. Обилие бумаг поразило Тима. В наш век компьютеризации, когда огромные массивы информации можно затолкать во флэшку размером с зажигалку, зачем столько пыльных бумаг? Хотя, в регистратурах поликлиник, несмотря на кибернетику, карточки больным заводят по старинке на бумаге. Да и теряют их время от времени точно так же, как и десять, и двадцать лет назад.
Хозяин кабинета имел вид более архивариуса, чем ответственного чиновника. Реденькие волосы зачёсаны на чётко обозначившуюся лысину, очки с толстыми линзами, перхать на воротнике поношенного пиджака с лоснящимися рукавами. Сам Тимур предпочитал одевать модно, броско, чтобы заметен был стиль, и такое пренебрежение к собственной внешности его отталкивало. К счастью, работать постоянно с этим типом ему, скорее всего, не придётся.
— Тимур Александрович Гладышев, — прочёл в направлении кадровик. — Присаживайтесь, Тимур Александрович, — указал между делом на стул с другой стороны стола. Сам тем временем внимательно ознакомился с дипломом. — Итак, назначены младшим инспектором Комиссии по Реализации Эвтаназии. К слову, слово «реализация» мы между собой почти не употребляем. Режет слух, знаете. Комиссия по эвтаназии — КомЭ — и всё. Кому нужно, всё отлично понимает. Ну, а я, стало быть, Максимов Пётр Ильич, начальник отдела кадров. Вот и будем знакомы. Может, чайку?
— Спасибо, Пётр Ильич, как-нибудь в следующий раз. Вы лучше введите меня в курс дела. А то лекции и учебники это одно, а в жизни, знаете ли, всё порой выглядит несколько иначе.
- Тут вы правы, Тимур Александрович, — благосклонно покивал головой кадровик. — Как говорят — окончил институт, выбрось из головы всё, чему учил. Теперь познавать профессию будешь заново, практически, так сказать. Но это всё так, к слову. Собственно, появляться в этом кабинете вы буде редко, заседания комиссий проходят в специально отведённых аудиториях, да и подчиняться вы будете председателю. И задания получать от него, и отчитываться о проделанной работе ему. Но вот здесь, сейчас, вы подпишите мне одну-единственную бумагу.
С этими словами он достал из стола типовой бланк и протянул Тимуру.
— Что это? — не понял тот.
— Подписка о неразглашении, — буднично поведал Пётр Ильич. — Все мы понимаем, конечно, что такое врачебная тайна, клятва Гиппократа, и прочее, и прочее. Но здесь, в КомЭ, мы с вами вынуждены будем порой сталкиваться с вещами чрезвычайно деликатными. Иную информацию можно предоставлять только людям, обладающим соотвтетствующими полномочиями. Исключительно по письменному постановлению Следственного комитета. Так -то.
Совершенно сбитый с толку Тимур механически поставил свою подпись в нужной графе. Он что теперь, сотрудник режимного объекта? Секретоноситель высокой степени? А чтоб в туалет выйти, нужно спрашивать разрешения у начальства — вдруг в сортире засели враги Родины, охочие до государственных тайн?
В таком, примерно, насмешливо-обалдевшем настроении Тим покинул кабинет начальника отдела кадров. Впереди ждала встреча с непосредственным начальством — секретарём Комиссии по Реализации Эвтаназии.
Для этого пришлось подняться этажом выше. По пути разглядывая таблички на дверях, Тимур понял, что в кабинетах сидят и психологи, и психиатры, и юристы. Он, понятно, был в курсе, что после заявления пациента на эвтаназию с ним встречается множество специалистов разного профиля. Собственно, первым роковое слово «эвтаназия» слышал от тяжелобольного человека лечащий врач. Именно с ним пациент начинал обсуждать возможность добровольного ухода из жизни. Но вот потом следовала целая процедура. К больному приходил вначале заведующий отделением, потом собирали консилиум специалистов с целью уточнения диагноза. Потом чередой тянулись эти самые психологи и юристы. Родственники, понятное дело. И только собрав все необходимые заключения, заявления, согласия, подтверждения и прочее собиралась Комиссия, в которую, по сути, входили все те же самые специалисты плюс представители администрации больницы. Тут и решался окончательно вопрос о возможности эвтаназии.
Но и это было ещё не всё. Ходатайство комиссии должен был утвердить представитель прокуратуры, находившийся здесь же, на заседании комиссии. Только после этого медицинское заключение приобретало характер правого акта.
Всё это Тимур изучал в университете, теоретически знал, но загадочная должность младшего инспектора в учебниках не значилась и вызывала в голове массу вопросов. Непосредственно к лечебно-диагностическому процессу он допущен не будет, на то есть врачи отделений. Оформлением бумаг тоже есть кому заняться, тем более, что документы сплошь специфические — завещания, вопросы собственности и прочее, короче юриспруденция в чистом виде. Узким специалистом он тоже не являлся. Где ж во всей этой кутерьме его место? Вот это Тим больше всего и хотел узнать.
Председателя КомЭ звали Юрием Петровичем Хворостовым. Был он мужчиной представительным, с начальственным проблеском в выпуклых глазах и такими же интонациями в голосе. На объёмном пузце с трудом сходились пуговицы пиджака, дорогого, впрочем, из модного магазина. И на руке, к слову, из-под лацкана посверкивали золотые часы. Всё это, впрочем, не помешало Юрию Петровичу привстать навстречу молодому сотруднику, пожать руку, усадить на стул напротив себя.
Разговор начался со знакомства, с вопросов: как, мол, учились, молодой человек, почему выбрали столь не слишком престижную стезю? Какие планы на будущее? Вопросы начальник задавал мягко, без нажима. Чувствовалось, что ни малейшего осуждения, — мол, ни на что другое, ты, братец, как видно не годишься — он к Гладышеву не испытывает, и даже наоборот, считает службу в КомЭ делом ответственным и важным.
После недолгой общей беседы перешли к сути дела. Тимура больше всего интересовали его непосредственные обязанности.
- Ну как, вы же человек подготовленный, многое уже знаете, — откликнулся начальник. — Будете принимать непосредственное участие в консилиумах, имеете право высказывать свою точку зрения. Связываться с родственниками, если возникнет такая нужда. Будете иметь доступ к любого рода документации. Ну и, конечно, участие в заключительном заседании КомЭ. Однако будет у вас ещё одна специфическая обязанность.
Тут Юрий Петрович утратил свойский, благодушный вид и перешёл на тон деловой, хоть и не жёсткий.
- Представьте себе, Тимур Александрович, человека, попавшего в зал эвтаназии. Все сомнения позади, трудные решения и ещё более трудные и тяжкие объяснения с родственниками, врачами, прочими всякими специалистами — всё позади. Решение принято, обратного хода нет. То есть, теоретически он, конечно, есть. И в последний миг пациент может отказаться от процедуры. Просто не нажать на кнопку.
Тут Тим припомнил, что технология со времён приснопамятного доктора Джека Кеворкяна не слишком-то и изменилась. Штатив с капельницами со временем заменили дозаторами со шприцами. Собирались они безлично, как готовые наборы. От дозаторов был протянут к постели пациента электропривод, и тот собственноручно мог привести его в действие. Магистрали дозаторов подключались к капельнице с банальной глюкозой.
- Так вот, — продолжал зав КомЭ, — можно просто не нажать кнопку и не включить дозатор. Это в том случае, естественно, если пациент в сознании и действия его осмысленны. Но оставить человека в столь ответственный момент одного, в пустой комнате, наедине, можно сказать, со своей смертью, было бы слишком жестоко. Вы не находите?
Тим механически кивнул. Свою роль во всём этом он пока не улавливал. Ему что, выслушивать последние слова умирающего? Становиться невольно его духовником? Но он не священник, он врач! Более того, технический персонал, наблюдатель, если угодно…
- Кстати сказать, — продолжал Юрий Петрович, — ни одного случая отказа от процедуры за пять лет существования комиссии не зарегистрировано, все решившиеся на эвтаназию, воспользовались дозатором. И всё же присутствие живого человека при столь ответственном событии мы считаем необходимым. По окончании процедуры, когда смерть пациента будет установлена консилиумом врачей и акт подписан сотрудником прокуратуры, вы составите коротенький рапорт. Чистая формальность, уверяю вас. Документ будет приобщён ко всей остальной документации. Вот, в общем-то, и всё. А теперь отправляйтесь-ка вы в свой кабинет… Да-да! Мы уже выделили вам таковой на втором этаже, даже табличку повесили. — Тут Хворостов встал, давая понять, что первичный инструктаж окончен. Приобнял нового сотрудника за плечо, мягко увлекая к выходу. — Знакомьтесь с делами, вникайте, так сказать, в обстановку. А появятся вопросы — прошу ко мне, всё решим.
И дружески улыбнулся на прощанье.

Когда-то Семён Кириллов с Мишкой Шепелевым были закадычными дружками. Ещё со школы хороводились. Что контрольную списать, что урок прогулять, или ещё какой непорядок в школьной жизни образовался, если поймали Сёмку, то ищи непременно рядом и Мишку. И наоборот. Шло время, ребята взрослели. В один год в армию ушли и вернулись почти одновременно. Старая дружба возобновилась, но вот судьба по-разному сложилась.
Мишка после службы посерьёзнее стал, о будущем задумываться начал. Пошёл в институт, считал, что без диплома серьёзных успехов не добиться. Звал с собой и кореша, но времена стояли лихие, деньги зарабатывали не пойми на чём, словно те под ногами валялись. И деньги-то какие! Там достал, тут продал, там перепродал, глядишь, и живая монета в кармане звенит. Дальше больше, и никакого тебе образования для этого не нужно — знай, крутись, успевай да поворачивайся.
Вот и закрутила эта кутерьма Семёна. Скоро подержанная иномарка появилась, ларёк собственный с барахлишком турецким да китайским, другие призрачные приметы преуспеяния. А Михаил в это время за учебниками сидел, в библиотеке штаны протирал, зачёты сдавал. Сёмка только похохатывал, мол, брось ты эту свою нудьгу, пошли, денег заработаем! Но Михаил крепко стоял на своём. Отвечал, дескать, получу диплом, начну своё дело, там и посмотрим, кто ловчее да умнее.
Жизнь расставила всё по своим местам. Скоро «блошиные» рынки стали разгонять, самовольные ларьки сносить. Появились торговые зоны с арендой и чёткой структурой поборов как по горизонтали, так и по вертикали. А там, глядишь, вместо торговых отгородок встали огромные магаизины-супермаркеты: современный дизайн, широкий ассортимент продукции, строгий контроль. И ни какой самодеятельности. Тут и пошли дела Семёна наперекосяк. Лопнул его мелкий бизнес, как мыльный пузырь, и оказался он в этом самом новомодном супермаркете, но не хозяином, и даже не в руководящем звене, а заведующим небольшой секцией.
Мишка же, к тому времени выучившись, открыл вначале одну строительную фирму: ремонт, отделочные работы, то, сё. Завёл связи с иностранными поставщиками, открыл ещё пару малых предприятий. И пошли дела его в гору. Появился и загородный особняк, да ещё и городская квартира, и престижная авто. Да много ещё чего появилось, о чём Семён лишь мечтал, а для Михаила стало оно всё явью. И не загордился Мишка, не отвернулся от бывшего кореша. В гости приглашал, на собственном катере на рыбалку вывозил. Да и деньгами при случае выручал, пока не случилась одна история.
Банально всё получилось, да так в жизни чаще всего и случается. Появилась у Семёна девушка. Звали Алёной, весёлой была и красивой. И запал на неё Семён не на шутку. Планы самые серьёзные строил, дело к свадьбе вёл, и Алёна была не против. В один прекрасный день приняла она от Сёмы колечко и сказала, что готова выйти замуж за него хоть завтра. Радостью своей Семён поделился с Михаилом, тот и предложил отметить помолвку на природе, в виде пикника.
Идея понравилась. У Мишки тоже дама сердца имелась. Звали Ниной, симпатичная и компанейская. Встречались от случая к случаю, грандиозных планов не строили. Мишка в этом плане вообще имел свои представления, к девушкам относился легко и брак свой видел в отдалённой перспективе. Но развлекаться пара на пару веселее, почему бы и не погулять всем вместе?
С этого злосчастного пикника всё и началось. Сколько не думал потом Семён, так и остался в уверенности, что Алёнка Михаилу не нужна была. Не было там ни чувств, ни привязанности, ни даже симпатии какой-никакой. Но преуспевающий, уверенный в себе и языкатый Мишка вскружил девчонке голову, взял её походя, не слишком-то и озаботившись, чьей невестой та собиралась стать.
Вскрылась связь через месяц, когда подготовка к свадьбе шла полным ходом. Глаза открыла Нина, вызвала на встречу и всё рассказала. Сам Семён ничего не замечал — влюблённые часто бывают слепы. А Нинка сказала, мол, сволочь этот твой Мишка. Женщины для него всё равно, что носовые платки, попользовался и выбросил. Ты как хочешь, а я с ним знаться больше не желаю…
Объяснение с Алёной было бурным и закончилось полным разрывом. С Мишкой Семён тоже пытался поговорить по душам, но тот лишь отшучивался: да ладно, Сёмка, сколько их ещё таких будет?! Дал Кириллов старому другу в морду и сказал при этом, что больше они не друзья. Знать он никакого Михаила Шепелева не знает и знать не хочет.
Так и кончилась история дружбы двух бывших одноклассников. Алёна долго подле Мишки не удержалась, но это Семёна уже не интересовало. А вот с Ниной получилось иначе. Где-то через полгода встретились они случайно. Слово за слово, кофе попили, телефонами обменялись. И неожиданно условились увидеться ещё раз. А через год сыграли свадьбу, и появилась Катюшка…
И сейчас Нина стояла над Семёном чуть нагнувшись, подбоченившись, и сверлила мужа горящим взглядом:
- Пойдёшь. И попросишь. В ножки поклонишься, пообещаешь чего-нибудь. Он — единственный человек, который может нам сейчас помочь. И он поможет. Должен.

Дорога до загородного дома Шепелева заняла времени не много. Уже скоро Семён затормозил свою потрёпанную легковушку у забора, стилизованного под дикий камень, с раздвижными воротами и камерой над въездом. После недолгих переговоров с охранником ворота разъехались, пропуская автомобиль. Проехав по широкой аллее, Семён затормозил у входа в трёхэтажный особняк. Да, неплохо устроился друг детства, невольно подумалось Кириллову. Каждая деталь фасада говорила, что занимался строительством знающий, и наверняка очень недешёвый дизайнер.
Михаил вышел на веранду, приветственно помахал рукой.
- Давай, Сёма, заходи. Посидим в каминном зале, вспомним былое.
Шепелев не слишком-то и изменился за прошедшие годы. Огрузнел, конечно, немного, веса прибавил, лицо округлилось, но фигуру имел спортивную, подтянутую. Ходил легко, говорил уверенно. Гостя встретил в домашнем, но вот только был Кириллов уверен, что ничего из подобных вещей его соседи по панельной пятиэтажке в жизни не носили. Между тем Михаил провёл Семёна на второй этаж. В углу темнел зев большого камина, холодный и пустой по тёплому времени. Лишь горка старой золы и витая фасонная кочерга говорили о том, что зимой им пользуются по назначению. Рядом — кресла и диванчик, столик на колёсиках с напитками и посудой. В дальнем углу зала расположился бильярдный стол со всем необходимым для игры.
Михаил предложил гостю кресло, сам повалился на диван, вольно закинув ногу на ногу.
- Выпьешь чего-нибудь? — спросил весело. — Виски, коньяк. А то можно как в старину, по сотке водочки под огурчик! Это тоже найдётся, — и рассмеялся совсем как тогда, когда был ещё не Михаилом Андреевичем, а другом Мишкой, верным напарником в любой весёлой авантюре.
Семён сглотнул. Выпить хотелось, но делать этого сейчас было нельзя. Не для того он сюда ехал, хотя и зарекался не встречаться больше с Шепелевым никогда, руки ему не подавать, да вообще…
- А, ты за рулём, — Михаил понял сомнения Семёна по-своему. — Правильно, между прочим, я, если хоть каплю принял, за руль ни-ни. Ну его к чёрту! Так может, квасу выпьешь, — предложил неожиданно. — Квасу-то можно! — И вновь рассмеялся.
Он напряжён, неожиданно понял Семён. Говорит много, лишь бы не перейти к главному — зачем я к нему пришёл через столько лет? Боится этого разговора, или даже нет, не боится — опасается и чувствует неловкость. Будто услышав его мысли, Михаил оборвал смех, посмотрел в глаза и спросил:
- Зачем пришёл, Сёма? В морду ты мне когда-то уже дал. Извини, больше бить себя не позволю. Будем вспоминать старые обиды? Снова обвинишь меня в вероломстве? Так ты вроде ты и так неплохо пристроился, с Нинкой. Живёте, дочь растите. Чего тогда вновь старое пережёвывать?
- Мне нужна твоя помощь, — выдавил из себя Семён. — Если б что другое, не пришёл, не попросил бы, но Катюша…
- Что-то случилось с дочкой? — неподдельно встревожился Михаил.
- Да.
И Семён рассказал всё: и про стерильные, залитые холодным светом бестеневых ламп больничные коридоры, и о врачах, и о диагнозе. И, наконец, сколько ему нужно денег, чтобы вылечить Катюшу.
Михаил слушал внимательно, не перебивал. Семён закончил и налили себе полный фужер какого-то коньяка, может быть, дорогого. Выпил одним глотком, не почувствовав ни вкуса, ни букета.
- Ясно, — кивнул Михаил. — Мне правда, от всей души жаль Катюшку. Все эти наши виллы, машины, яхты — что это, в сравнении с нашими детьми?! И я сочувствую тебе совершенно искренне, Семён, поверь. Но…
- Но денег не дашь, — горько усмехнулся Семён.
- Тут не так всё просто. — В какой-то миг Михаил подобрался, от развалившегося на удобном диване хозяина жизни не осталось и следа. — Деньги у меня есть. Надёжно устроены в заграничных банках. Зная особенности нашей политики и экономики, позаботился заранее. Но я сейчас сам в трудном положении. Не буду грузить тебя вещами, от которых ты далёк, но суть в том, что я попал меж двух огней. С одной стороны под меня роет Следственный Комитет, но это меньшее из зол. Хуже, что я перешёл дорогу одним очень серьёзным людям. В ином случае, я мог бы покинуть страну, пусть СК пишет запросы до посинения. Но вот те, другие, они достанут меня везде…
Семён слушал, открыв рот. Михаил представлялся ему всесильным, не имеющим проблем человеком. Он представить не мог, что на него могут открыть охоту, окружить красными флажками.
- Но и тут нашлась лазейка, — неожиданно усмехнулся бывший одноклассник. — Пришлось довериться эскулапам. Есть некоторые связи, возможности. Диагноз мне поставили самый что ни на есть грозный. Да что там, с такой болячкой мне осталось от силы месяц-полтора. И я подал прошение на эвтаназию.
Это слово уже мелькало в разговорах с врачами, Семёна от него тошнило. Но Мишка?! На эвтаназию?!
- Я могу чем-то помочь? — робко, не веря тому, что говорит, спросил он.
- Да, можешь! — неожиданно с жаром воскликнул Михаил. — Уже сегодня к вечеру мне нужно скрыться. Прижали со всех сторон, уходить нужно. А на носу Комиссия по эвтаназии. Ты сможешь завтра лечь в Центральную больницу под моим именем? Никаких проблем не будут, я обо всём договорюсь. Да и бумаги все оформят быстро. Уже на следующий день после заседания — ты там присутствовать не будешь — тебя отправят в ритуальный зал. При процедуре присутствует сотрудник комиссии, он будет проинструктирован. Пациенту вводят два препарата через дозаторы: снотворное, и лекарство, останавливающее дыхание. Так технически это происходит. В нужный момент, присутствующий сотрудник, повторюсь — он там один, с камерами вопрос решён, кого нужно, я уже подмазал. Так вот, в нужный момент этот сотрудник отсоединит магистраль с ядом. Ты получишь только безобидное снотворное. Констатация смерти будет формальной, осматривать тебя никто не станет. Потом переправят в бокс, за это тоже заплачено. В завещании я указал кремацию, так что в назначенное время в печь погрузят какого-нибудь безвестного бомжа. И всё, шито-крыто. Михаил Андреевич Шепелев перестанет существовать, а в месте с ним и все претензии, что предъявили бы Шепелеву живому. Ты получишь справку об обследовании в Центральной больнице, врачи всегда найдут какой-нибудь диагноз. Подлечишься заодно, разве плохо?! Зато уже сегодня мой агент в Германии договориться в лучшей клинике. Катюшку положат вместе с Ниной и обязательно вылечат! В конце концов, я перед тобой виноват, друг, хоть этим искуплю давнюю вину. Ну, а ты выручишь меня.
Семён озадаченно молчал. Такого поворота дела он не ожидал.
- Я и к стоматологу-то ходить боюсь, — выдавил с трудом. — А тут эвтаназия.
- Чудак-человек, мнимая эвтаназия, я ж тебе толкую! Никто тебя убивать не собирается, только вид сделают. А главное, всё проведут по соответствующим документам и инстанциям. Зато ты получишь нужную сумму. Без процентов, заметь, в виде дружеской помощи. Ты поможешь мне, я — тебе. Ну что, согласен?
- А если что пойдёт не так? — засомневался Кириллов. — Если этот твой сотрудник напутает что-нибудь?
- Ты дочь спасти хочешь? — неожиданно холодно спросил Шепелев. — Или у тебя другие варианты есть? Что ж ты тогда ко мне прибежал? Ведь клялся руки больше никогда не подать, имя забыть, из списка друзей вычеркнул навсегда?!
Семён подавленно молчал. Действительно, хоть и оказался Мишка в своё время порядочной сволочью, но сейчас он предлагал вполне реальный вариант. Нигде он больше денег не достанет, тут Нинка права на все сто.
- Только это, покажешь на компьютере, что место в клинике в Германии оплачено и забронировано. Пациентку ждут, всё оформлено, и всё такое. Так мне спокойнее будет.
— Без проблем, — согласился Михаил. — Завтра перед госпитализацией все расклады тебе дам. А Нине своей можешь уже сейчас позвонить, чтоб вещи собирала. Только о нашем уговоре ей не говори. И вообще никому не говори. Спросит кто, отвечай — не знаю. Уехал за границу, наверное, жизнь прожигать. — И расхохотался, как умел только он: искренне и беззаботно.

Зал эвтаназии представлял собой просторное голое помещение. По углам висели камеры наблюдения, в центре зала располагался штатив с капельницей глюкозы и медицинский столик с дозаторами на два шприца. От прибора отходил шнур длиной около метра с выключателем. Сюда и доставляли пациентов в кроватях на электрическом ходу и с высокими спинками. Почему-то их здесь называли саркофагами.
Тимур впервые попал в ритуальный зал, но смотреть здесь особенно было не на что. Он ещё раз припомнил данные пациента. Шепелев Михаил Андреевич, на фото упитанное, довольное жизнью лицо, и не скажешь, что смертельно болен. Хотя, фотография могла быть сделана в более раннее время. В документах он ничего интересного не нашёл — осмотры врачей, данные обследования, заключение консилиума и комиссии. Отдельно лежали юридические справки, акты, завещания и прочее, в чём Тимур мало что смыслил. Всё это составляло довольно пухлую кипу бумаги, и Тим просмотрел её мельком. Главное, везде стояли соответствующие подписи, указания должностей и специальностей. В заключение следовала виза сотрудника прокуратуры. Значит, всё сделано по форме, без нарушений. Осталось только провести саму процедуру.
Тело после эвтаназии подлежало кремации, такова была воля пациента. Гладышев надеялся, что много времени всё это не займёт. Бывали случаи, когда пациент завещал своё тело родственникам для захоронения, а иногда Институту экспериментальной медицины, имевшему в больнице свой филиал. Тогда процедура затягивалась, приходилось ждать представителей тех, или других. С кремацией всё происходило быстро и просто.
Наконец время настало. Под тихое жужжание электромотора въехала кровать, она же саркофаг. Рядом шла медсестра. Возле системы дозаторов остановились. Сестра принялась деловито готовиться подключить капельницу. В ней была глюкоза, это знали и пациент, и персонал. Главное решение — запустить дозаторы — оставалось за человеком в саркофаге.
Медсестра сделала своё дело, кивнула и вышла. Тимур остался один на один с добровольным самоубийцей. Он приблизился к кровати, нужно было что-нибудь сказать, какие-то слова. Но какие — ободряющие или успокаивающие? Что-то глубокомысленное о бренности бытия, и, что, мол, все там будем? Глупость и банальщина! Тимур растерялся. Но действительно, ведь что-то же говорят в таких случаях…
Неожиданно заговорил сам человек в саркофаге:
- Слышь, парень, тебе всё объяснили? Ну, что всё это вроде бы понарошку?
Гладышев остолбенел. Что значит «понарошку»? Пациенту предстояла самая что ни на есть смертельная процедура. Притом, выбранная им самим, добровольно. Выбор этого человека можно было понять, порой заболевания сопровождаются такими страданиями, что легче их прервать вместе с жизнью, чем терпеть. Бывают и другие ситуации, но в любом случае, этот человек должен понимать, что ему предстоит.
Пациент тем временем напрягся. Молчание сотрудника вызвало в нём неприятные подозрения.
- Ты что, не в курсе, что ли? Ты ж должен там какую-то магистраль разомкнуть, чтоб яд в организм не попал!
- Это невозможно, — растерянно пробормотал Тимур. — Магистраль литая, просто внутри два просвета. По ним либо идёт раствор, либо не идёт…
- Как так? — откинулся в своём саркофаге мужчина, и тоскливая обречённость отразилась на лице.
И тут Тимур вспомнил его, этого мужика! Они столкнулись совсем недавно у стойки регистрации главного корпуса КомЭ. И выражение у него тогда было такое же, обречённое и тоскливое. Конечно, это он! Костистая физиономия, ничего общего с тем мурлыкой, что красовался на фото в деле. Погоди, он тогда ещё фамилию свою назвал: Кириллов или Курилов!
- Так вы не Шепелев? — восклиикнул Тимур. — Тогда как же?..
- Тихо, не кричи. Да, вот так получилось, парень, — зло усмехнулся Семён. — Ай да Мишка, вот же сукин сын! Конечно, зачем ему свидетели? Вдруг всплывёт что, заинтересуется кто-нибудь. Или друг Сёма ещё денег попросит. А тут — кремация, и никаких вопросов. А Мишка будет греть косточки где-нибудь у дальнего синего моря. Под другой фамилией. Ловок, шельмец…
- Слушайте, нужно немедленно всё это остановить! — загорячился Гладышев. — В вашей воле не запускать привод дозаторов! Я сейчас позову людей, мы вернём вас в палату. Это чудовищная ошибка, мы во всём разберёмся!
- Тише парень, не пыли, — спокойно и твёрдо ответил Кириллов. — Остановить-то можно, только тогда Мишку поймают. И никто не заплатит за лечение Катюшки. — Он вдруг приподнялся в постели, ухватил Тимура за рукав пиджака. Заговорил горячечным шёпотом: — Дочка у меня, понимаешь? Болеет моя девочка, здесь таких болячек не лечат. Операция нужна, в Германии, а это знаешь сколько стоит? А Мишка деньги уже перевёл, я документы видел. И если всё вскроется, его активы арестуют, сделки аннулируют. Немецкие доктора разведут руками, а Катюшка вернётся домой. Умирать. И зачем мне тогда жить, если Катеньки моей не будет?
- Но ведь можно как-то по-другому! Вон люди по телевизору деньги собирают, детей спасают…
- Да разве ж по телеку всех больных детишек спасёшь? Эх, парень, про десяток вылеченных крох расскажут, а тысячи умирают в больничках без всякой надежды. Нет, будет всё, как договорились. Где там кнопка эта, давай её сюда.
Ослабевшей рукой Тимур подал мужику привод. В голове и груди было пусто, только сердце билось о рёбра неестественно громко. Он ещё не верил в то, что сейчас произойдёт.
- Только это, парень, про то, что сейчас услышал, никому ни слова. Считай это последней моей волей, а не выполнить последнюю волю умирающего большой грех. Сделай потом всё как полагается, бумаги оформи. И забудь обо всём. Не было никакого Кириллова, был неизлечимый больной Михаил Шепелев. Сделавший свой выбор.
С этими словами он нажал на кнопку привода. Прозвучал зуммер, и зажглись зелёные огоньки на дозаторах. Поршни в шприцах двинулись с места: в одном было сильное снотворное, в другом — препарат, останавливающий дыхание. Семён Кириллов прикрыл глаза. Главное чтоб тебя вылечили, Катенька, ещё успел подумать он. Главное, чтоб…

Когда Тимур влетел в кабинет Хворостова, председатель КомЭ пил молоко. Этот замечательный напиток он предпочитал всем остальным, чтоб там ни говорили диетологи. Мол, взрослые особи — кроме человека — молока не пьют, только детёныши. Бред! Но сделать очередной вкусный глоток помешал красный, возбуждённый младший инспектор Гладышев, ворвавшийся, даже не постучав.
- Вы знаете, свидетелем чему я только что стал? — не поздоровавшись, сразу с крика начал он.
Юрий Петрович был администратором опытным, волну умел гасить в зародыше.
- Ну что вы, Тимур Александрович, право-слово, ни здрасте вам, ни до свиданья. Кричите с порога. Не нужно так, дорогой вы мой. Присядьте, успокойтесь. Расскажите всё толком. Я ведь вас пойму, вы же сегодня первый раз участвовали в процедуре. Это всегда не легко…
- И какой процедуре?! — взял ещё выше тоном Тимур. — Эвтаназию провели совершенно другому человеку!
- Вы уверены? — спокойно возразил Хворостов. — Таких случаев в нашей практике, знаете ли, ещё не было.
- Уверен! Я случайно узнал этого человека, ну которому… в общем, я встречался с ним раньше. Это никакой ни Шепелев! И фамилия у него другая, и он сам мне рассказал!..
- Тимур Александрович, прошу вас, успокойтесь. Вы впервые на процедуре, для вас всё внове. К сожалению, пред ликом смерти пациенты наши частенько начинают вести себя странно. Неадекватно. Оно понятно, такой стресс! Даже если к трагическому решению привели нестерпимые боли, или полное нежелание жить, или абсолютная пустота вокруг и чувство собственной никчёмности… Да разные мотивы бывают у наших пациентов. Но в любом случае, собственноручно нажать на кнопку — тут у некоторых разум отказывает. Рассказывают всякие небылицы, раскрывают страшные тайны, признаются чёрти в чём. Не стоит всё это принимать близко к сердцу, поверьте. Похож он там был на кого-то, да и что с того? Мало ли похожих людей? Да и потом — вот документы. Всё составлено, оформлено по всем правилам. Виза прокуратуры есть. Всё законно.
- А если я потребую исследование генетического материала кремированного? — выпалил Тимур.
Хворостов сел. Допил своё молоко. Мягкость и отеческие нотки как-то незаметно исчезли из голоса.
- Вам вряд ли дадут разрешение. Прокурорский уже приложил руку к заключению, никто не будет ворошить дело на основании одних ваших слов. Да, кстати, о словах. Вы ведь дали подписку, Тимур Александрович. Не забыли? Так что, со словами нужно быть тоже поосторожнее. Это ваше первое плавание, Харон, но не последнее…
Так вот откуда шуточка, вспомнил Тим давешнего охранника. Действительно, одна на всех.
Но начальник уже опять улыбался.
- Говорю же, пойдите, отдохните хорошенько. Можно даже и выпить, но… — тут Хворостов погрозил пальцем, — в меру. Завтра на работу. А как вы думали, КомЭ — система, а система должна работать бесперебойно. Как хорошо смазанный и отлаженный механизм. Идите, Тимур Александрович. И вот ещё что. Завтра у вас профосмотр. Все мы проходим осмотры по графику, знаете ли, рутина.
- Я ведь только устроился, — отчуждённо спросил Тим. — Медкомиссию проходил.
- Да, так бывает, — разулыбался начальник. — Действительно, человек только пришёл в КомЭ, все формальности соблюл, а тут график на подходе. Глупость, конечно, но придётся вам сдать кое-какие анализы, пройти простенькое обследование. Ну что делать, ну не убудет же с вас! Надеюсь, серьёзных заболеваний у вас нет? — И неожиданно посмотрел пытливо, прямо в глаза, хотя до этого всё прятался за шуточками.
- Надеюсь, нет. — Тимур повернулся, чтобы идти на выход, но спохватился. — Юрий Петрович, всё хотел спросить. Я вот младший инспектор КомЭ. А старшие кто?
— А старших просто нет, Тимур Александрович, — усмехнулся Хворостов. — Да и зачем они нужны, старшие?..

0
10:00
557
Гость
11:19
Написано очень хорошо. Концовка весьма логична. Вот только фантастики тут практически нет, зато очень много муторных описаний врачей, учебы, комиссии по эвтаназии. Долгая история про Мишку. Вначале ещё было интересно а потом стало банально скучно, и хотелось пролистывать эти куски. Рассказ можно сократить раза в три без потери смысла.
Мне понравилась задумка. НЕ понравились — жена и вкрапления кусков текста из других эпизодов. Я понимаю, на что направлено такое форматирование, но конкретно раздражало при чтении. Именно из-за этих скачков, из-за вырванных строчек — погружение в историю сбивалось и я начинал думать о чем угодно, только не о содержании текста.
07:39
Начало рассказа – редкий пример уместного использования канцелярита. Но не сразу становится ясно, что Семён и Кириллов – это один и тот же человек. Этот вопрос отпал бы сам собой, если бы вот втором предложении герой был бы назван и по фамилии и по имени. А в третьем предложении можно было бы употребить местоимение «он».
«Кириллов вёл дочь за руку по центральной аллее. Выглядела «она» привлекательно» — местоимение она в равной мере относится и к аллее и к дочери. Упоминание о привлекательности можно убрать без ущерба для смысла. И всё последующее описание звучит неестественно, когда человек ведёт ребёнка в больницу ему не до красот дороги, по которой он идёт. Особенно режет слух фраза травка-муравка, так могла бы выразиться девочка, которая ещё не сознаёт всей драматичности ситуации. Переход от физической боли дочери, к страданиям отца мне нравится. Но не хватило описания внешности героев, или хотя бы указание на их возраст. Сначала я представила себе четырёхлетнюю малышку в кедах и комбинезоне. А когда выяснилось, что девочке шесть и на ней туфельки картинка в голове разрушилась. «Пустота прихожей превратилась в глубокий вакуум» — чем же пустота от вакуума отличается? Слова практически синонимы, значит одно из них явно лишнее.
Фраза «нищеброды как и они сами» звучит неблагозвучно, предлог «и» сливается с союзом «как» и получается… догадываетесь что.

Сюжет последователен и относительно логичен. Хотя объяснение процедуры эвтаназии лучше было бы дать после того, как Сёмён договорился насчёт обследования с Михаилом. Неясно, какой именно болезнью страдала дочь главного героя? Вылечили девочку в итоге или нет? Если да, тогда идею можно сформулировать примерно так: самопожертвование родителей идёт на благо детям». Если же победить болезнь даже в Германии не удалось, то идея будет звучать иначе, например: «попытка родителей заработать путём обмана и пособничества криминалитету не приносит блага детям». Сюжетная линия Тимура Гладышева показалась мне лишней. Если этот персонаж убрать и заменить, скажем, Кирилловым, то ничего сюжетно важного не потеряется. Требование присутствия живого человека при эвтаназии, которую совершает сам добровольный самоубийца, выглядит недостаточно обоснованным даже для самого Гладышева. Потому и концовка выглядит смазанной.

Единственный фантастический элемент – то есть дозаторы, заменившие капельницы, — почти не оказывает влияния на сюжет. Простые капельницы или медсестра со шприцем справилась бы не хуже. Однако то, что действие происходит в ближайшем будущем, позволяет, хотя и с натяжкой, отнести рассказ к жанру социальной фантастики. Это не совсем антитутопия, скорее, роман-предупреждение о том, что в случае разрешения в России эвтаназии коррупция проникнёт и в эту сферу.
Загрузка...
@ndron-©

Достойные внимания