Живая вода

Как-то неловко про это писать. Честное пионерское. Потому что никаких доказательств. Полное отсутствие «вещдоков», а поделиться информацией очень хочется. Случилась эта морока со мной нынешним летом, в Питере. Ничто не предвещало, никаких намеков Вселенная мне не делала накануне, мимо проходящие коты не подмигивали, зеркала не лопались, «декабрист» не цвел в июне. Было тихо. Уже в поезде Москва - Санкт-Петербург я крепко решила, что между Русским музеем и Мойкой,12 должна непременно посетить ряд знаменитых питерских дворов-колодцев, задрать голову в каждом из них, набраться, ради жизненного разнообразия, бледно-желтой достоевщины. На этот случай для гусарской храбрости в вагоне-ресторане был куплен зеленый алкогольный напиток с красивой, но малосодержательной этикеткой: в питерские «колодцы» придется ведь прорываться через препятствия, что-то врать по домофонам, грациозно перешагивать шлагбаумы и даже возможно, майн Гот, подкупать условных дворников.

Дворы были осмотрены на следующий день после прибытия. Каждый следующий «колодец» манил больше предыдущего, хотя, не исключено, всему виной убывающая жидкость из зеленой бутылки. Чугунные витые ворота, преграждающие проход в мой пятый двор, открылись как бы сами собой — вероятно, кто-то этим управлял, глядя на меня из окна, приняв за ожидаемого гостя, - нажал на пульт, и ворота, как в сказке, напомнив мне девушку в сарафане из ансамбля «Березка», плавно распахнули свои «объятия»: «Велкам!». «Ну, ладно, - подумала я, заходя внутрь, - не мышеловка же это, в конце-то концов». Настроение было приподнятое, и я шутливо поклонилась в пол воображаемому повелителю ворот.

Ни души. Ни ветерка, кажется, что города за воротами нет. Я посмотрела на часы — «тик, так» - секундная стрелка работала. Вздохнула — почему-то захотелось услышать, что я умею это делать. Минут десять я пыталась себя убедить, что это клёвое питерское место, а то, что здесь так тихо - это вроде таинственного бонуса. И поскольку на скамейке я посидела, на окна посмотрела, попялилась в серое-прямо-скажем-не-летнее небо, выглядывающее в прямоугольном проеме домов, то экскурсионную программу на сегодня можно было и завершить.

Так я и знала! Ворота были закрыты. Поиск кнопок, потайных замков и крючков ничего не дал. Потоптавшись на месте, полязгав воротами и даже выдав несмелое «Эээээй-ей!», я отправилась к ближайшему подъезду. Домофон отсутствует, дверь заперта. «Как-то всё это нехорошо», - тоскливо подумала я и начала барабанить кулаком по двери. Хаотично простучав восемь найденных дверей, поорав «Лю-ди!!» (не в пример громче первого раза), всхлипывая, я вернулась на скамейку и достала телефон — ну конечно, он разрядился, кто бы сомневался. «Надо успокоиться, подышать. Вдох через левую ноздрю, выдох через правую. Ёлки, или наоборот?» Тут я заметила еще одну, девятую по счету, неохваченную мной дверь. Без надежды на взаимность потянула медную ручку с головой грифона на себя…

Широкое парадное. Пол выложен крупной черно-белой каменной плиткой, большая витая лестница уходит «улиткой» вверх, лифта нет. Полумрак, свет проходит через большие мутные лестничные окна. Подоконник у окна в проеме между первым и вторым этажами мраморный. Или вроде того. Широкий. Провела рукой — какие-то выемки, зазубрины. Присмотрелась — надписи, судя по содержанию, как минимум тридцатилетней давности: «Банзай!», «Deep Purple», «Саша Куприянов» (процарапано в сердечке), «Ку-ку», «Почему?».

«Вот именно, - думаю, - почему?»

На втором этаже оказалась только одна дверь, пять звонков, к каждому полагалась латунная табличка. Я нерешительно занесла руку над кнопками - куда звонить? На четырех табличках надписи были так стерты, что невозможно прочесть, на пятой — совершенно новехонькой — значилось «Маяк». Дзынь! Дверь тут же открылась — на пороге стояла высокая черноволосая женщина средних лет с сигареткой во рту.

- Здрасти. А мы уж заждались, - она сделала руки в боки, и вышитые белые цапли на ее черном китайском халате в пол засуетились. Или мне показалось?

Не успела я ответить на приветствие, как шелковая пола халата незнакомки, словно занавес, приподнялась, и на порог протиснулся карлик.

- Кирдудкин, - протянул он мне маленькую лапку. - А это, - тут он сделал реверанс в сторону особы в халате, - Лера Маяк.

- Добрый день, - смогла наконец выдавить я, не подумав почему-то в ответ представиться. - А как... - начала было заход к вопросу своего освобождения, но меня тут же прервали.

- А это Таня, - Кирдудкин вышел за дверь, легонько меня отодвинув, и указывал на девушку, стоявшую у меня за спиной. Невысокая, неприметная, бесцветная. На этом у меня закончились определения для Тани.

- У вас тут ЧТО? - с нажимом спросила я. Про себя ответив: «Форменный дурдом».

- У нас? То же, что и у вас, - Таня спокойно смотрела мне в глаза.

Я не нашла, чем парировать, и задала просто-таки идиотский вопрос:

- Вы КТО?

Все молчали, не отводили глаз, не ковыряли штукатурку, не хмыкали, а просто смотрели внимательно, как консилиум врачей на интересного больного.

- У тебя задание, - выдала вместо ответа Таня.

«Началось», - я была в ужасе, в голове замелькали картинки со спецназовцами, лихо преодолевающими полосу препятствий, где-то там в самом конце строя, вся вымазанная грязью и слезами, бежала я, падала, вставала и снова бежала.

Карлик зашелся кудахтающим смехом, Лера хищно улыбнулась, Таня закатила глаза.

- Нам надо оживить одного персонажа, - Таня выдержала паузу.

Все пристально глядели на меня - ждали эффекта от глагола «оживить». Но у меня, опаньки, случилась минутная задержка в сознании (по всей видимости, от страха). Вместо ожидаемых картинок дурдома в моем воображении начали сами собой загораться огнем каббалистические знаки, свечи, тысячи зажженных свечей, звуки органа, тьфу ты, это же «Призрак оперы». Ждать было нельзя. Я рванула вниз по лестнице и в два прыжка достигла входной двери. Закрыто. Дверь под лестницей также была заперта.

- Я разочарован, - донеслось до меня, как Дудкин обратился к товарищам, - тут всё как-то предсказуемо. Им если говоришь «оживить», так сразу голливудские фильмы категории «Б». Я давно предлагал заменить «оживить» на «запустить».

- Ага, - Лера хмыкнула, - «запустить» тоже не годится. Я космическими пришельцами сыта по горло.

- Не будем спешить с выводами, - Таня была невозмутима.

- Итак. Твое задание, - бесцветная девушка дождалась, пока я поднялась на площадку к компании.

«Та-да-та-ТАМ» - ничего не смогла поделать, Бетховен был тут как тут. «Roll over, Beethoven», - группа «Beatles» подсказала, как на время справиться с подступающим ужасом.

- Тебе надо рассказать нам историю, используя все слова, начертанные на подоконнике, - Таня указала на известные мне уже «письмена» на мраморе. - Слова могут появляться в тексте в произвольном порядке. История может быть исполнена в любом жанре. Хоть былина, хоть хокку.

- А потом? - осторожно поинтересовалась я. Про себя подумала, что хокку не потяну.

Обитатели лестницы заулыбались, Кирдудкин даже прихрюкнул. Ну, конечно, дымящаяся кастрюля, из которой торчал полосатый кошачий хвост, красноречиво говорила о моём предсказуемом, как верно заметил карлик, воображении.

- Потом все двери будут открыты. Не сомневайся! Начинай, не теряй время!

Я задумалась: а какие у меня варианты? Расскажу этим психбольным сказку, глядишь, они меня и отпустят. Может быть. Два облачка «Быть» и «Может» после недолгого совместного танца, перемещаясь и складываясь то в «может быть», то в «быть может», растаяли окончательно. Чпок! Я перечитала надписи на подоконнике, запнулась на «ку-ку», откашлялась и начала рассказ.

«Жил-был Саша Куприянов, пионер и музыкант. Учился он в 8 «Б» классе на «3» и «4». И даже учительница музыки вынуждена была ставить ему «4», хотя, казалось бы. И всё из-за того, что на дворе был 1975 год, а Саша носил длинные волосы. Хорошие такие каштановые волосы, и челка лезла в его прекрасные карие глаза. Больше всех бесилась завуч. Она вызывала мать Саши в школу и просила «наконец-то отвести мальчика в парикмахерскую, пока еще не поздно и у него не развилось косоглазие». После этих встреч мать приходила домой очень задумчивой, гладила сына по волосам и вздыхала. Завуч стала регулярно посещать 8 «Б» и следить за прической ученика Куприянова: волосы Саши струились по плечам и отливали в лампах дневного света янтарным мёдом. Завуч заходила в класс во время урока со словами «Продолжайте, продолжайте, не обращайте на меня внимание», подходила к учительскому столу, доставала из стаканчика с ручками и карандашами большие ножницы, вертела их на пальце, пристально глядя на Сашу. Саша на секунду отрывался от художественного раскрашивания последней страницы общей тетради за 48 копеек надписями шариковой ручкой «Банзай!» и «Hellraiser” и заправлял свою великолепную, длинную, упругую челку за ухо. Завуч краснела, роняла ножницы на пол и грациозно наклонялась, чтобы их поднять. Первый и второй ряд парт заглядывал ей в этот момент в вырез белой ангорской кофты, из которого выпадала тоненькая золотая цепочка, а кулончик раскачивался маятником. Саша сидел всегда на предпоследней парте и гипнозу «золотого кулона» не поддавался. Он раскрашивал зеленой ручкой электрогитару с острыми краями и представлял, как через год или два возьмет ее в руки, включит усилитель, и волшебные звуки наполнят его комнату, так что даже ковер на стене не заглушит мощного посыла соседям и Вселенной. Если бы завуч видела этот рисунок, она бы, конечно, красной ручкой нежно сгладила, округлила бы края гитары. Каждый учебный день завуч посещала уроки 8 «Б». Учителя нервничали и думали, что она приходит их контролировать, ученики дружно решили, что завуч «ку-ку», и только Саша Куприянов ничего не замечал, встряхивал медными искрами волос, грыз синий пластиковый колпачок ручки, смотрел в школьное окно на воробьев и мечтал. Завуч, обессилев в тщетной борьбе с магией каштановой пряди, вызвала к себе учительницу английского языка и, накатив с ней односолодового, написала заявление об уходе. «Полный «Дип папл», - сказала «англичанка», пряча пустую бутылку под стол».

- Всё, - радостно выдохнула я, - Конец.

- Односолодовый вискарь в 1975 году в советской школе? - Лера с сомнением причмокнула.

- Почему не было «почему»? - Таня была дотошной девушкой.

- Эх, забыла. Может, можно вставить? - с надеждой поинтересовалась я.

- А почему всё так тупо закончилось, никакого экшена? - раздался голос Кирдудкина. - Насколько я знаю, там было нетривиальное продолжение. Подпольный концерт, милицейская хроника, погоня по заснеженному Ваганьковскому, Сашины босые отпечатки ног на кладбищенском снегу.

- Потому что я не Ганс-Христиан.

Кирдудкин выпятил нижнюю губу. По всей видимости, мой рассказ его не удовлетворил.

- Про Сашу надо в стиле фэнтези рассказывать, - напутствовала меня Таня.

«Ну уж дудки вам», - подумала я, но через пять минут томительного молчания передумала.

- Ну ладно! Слушайте «фэнтези» в моей интерпретации. Сразу предупреждаю, это будет вроде ковра с оленями на водопое.

Никто не отреагировал на подобную заявку, и я начала рассказ.

«Саша Куприянов проснулся ночью. Луна светила в окно. Спать в лунном свете, Саша знал, плохо, беспокойно. Он подошел к окну и закрыл пальцем лунный диск. Голова не болела, но была тяжелая. Саша оглянулся на палаты — всё в каком-то тумане, или это туман в голове? Пол был плотно застелен шкурами чернобурки, то там, то тут блестели от лунного серебра мертвые лисьи глаза. Пнул ногой ближайшую меховую голову, плюнул, нацепил пояс с оружием, сапоги и вышел, скрипя деревянными половицами. Прошел галерею, с трудом открыл железный засов, ругнулся коротко и вышел в лунную ночь. Сыро, холодно. Цыкнул на собаку, которая уже было собралась радостно завизжать, завидя хозяина. Всего несколько шагов за ворота и — лес. Плотный, густой ельник, мужики зовут его гнилушник — сколько народу пришлого в нем пропало, каждую весну находили в нем сапоги, котомки, ножи, шапки. Вещи лес не брал, а людей незнакомых проглатывал или, как говорила старая отцова бабка, «забирал в поминальный терем».

Десять минут ходу, и лесное озеро. Саша уже представил, как приляжет на дерево, что склонилось над озерной гладью, и будет смотреть, как луна танцует в отражении. Уже у кромки воды он увидел - кто-то запутался в большой рыболовной сети: она ходила ходуном, бормотала, поскуливала и вздыхала. Такие сети ставят на русалок. Мужики потехи ради ловят русалок и держат их в хлеву со скотом. Лесные девушки невысокие, тонкие, русые и светлоглазые, почти не говорят, мычат, иногда поют как птицы, лазают по деревьям с большой ловкостью, руки и ноги вечно вымазаны грязью, сарафанов и вовсе не носят, а так, лохмотья какие-то, косы не плетут, волосы до пят. Толку от них ноль, готовить-убирать-за скотиной ходить не умеют, дразнят парней в лесу - то шишку пребольно кинут, то прыгнут на шею — вези их, а у девок ленты и гребешки воруют. Дурочки, одним словом, и отношение к ним как к белкам или сойкам, не лучше. Хотя, говорят, некоторые ворожбу знают особую, но таких пока не ловили. Поют — да, красиво, но в лесу, а как в неволе — шипят и плюются. Тьфу!

Саша подошел к сетям, легонько пнул ногой. В сетях зашипели. Точно русалка. Саша отвернулся — никакого интереса к лесным чумазым дурочкам он не питал. Сквозь дырку в неводе на него смотрели прозрачными глазами — лунная вода плескалась в зрачках.

- Выпусти, - нагло потребовала русалка, но в конце все-таки всхлипнула.

Саша опешил. Русалка это или кто из местных девушек по неосторожности попал в сеть? Подошел ближе — совсем светлые волосы, как молоко. Нет, все местные - черноволосые и кареглазые высокие красавицы, ни одной рыжей, а уж о белобрысых и вообще говорить нечего. Род стерегут крепко — растят породу, как маков цвет, никаких сюрпризов. Красота — как божья благодать и самоварное золото. Даже в соседний, через лес, род рыжих колдунов, которые давно хотят заполучить красивых черноглазых девок, никого, даже Настю косую, не отдали. Чего уж говорить о парнях - как выйдут на ярмарку, приведут на продажу черных коней, так девки из других родов густо краснеют — нет красивей женихов. Только знают они — черные кудри им не достанутся.

- Выпусти, черт рогатый, - зашипела русалка.

- Не я сети ставил, не мне и выпускать, - Саша провел руками по голове — нет, рогов не было.

- Не выпустишь, я ветвь твою до пятого сына прокляну, - пообещала нежно русалка.

- Валяй, начинай, - Саша опустился на траву рядом с девушкой. Говорящая русалка — это забавно!

- И луна полная. Вот сегодня Матвей-Водяной, как раз день хороший для проклятий на озерной воде.

- Welcome!

- Выпусти, Сашенька, - сменила тактику русая.

- Ты имя мое знаешь? - Саша хмыкнул.

- Кто ж тебя, ястреб черноглазый, не знает. Весь лес от бабкиного дуба до мышиной пустоши судачит о твоей...твоей кудрявой голове... Выпусти, соколик. Please.

- Фигушки. Тебя выпусти, ты потом не отвяжешься. Задразнишь до смерти.

- Нужен ты мне! - с возмущением засопела русая.

- Слушай, раз ты такая продвинутая русалка, ворожбу знаешь, - в этом месте Саша откашлялся, чтобы не засмеяться, - как же ты в сети угодила в такую лунную ночь?

- А ты зря иронизируешь. Это специальные сети, на любовь расставленные. Да. Хозяин их с наговором ставил, медуницей натирал. А я зазевалась, пришла к озеру на луну в отражение посмотреть, запела и... с тобой, олухом, сейчас разговариваю. Выпусти меня сейчас же! А то худо будет!

- Теперь точно не выпущу! Все знают, что русалки — дурочки бессловесные, а ты хорошо слова в предложения складываешь, почти как мы... может, тебя на ярмарке показывать... за деньги, вместе с учеными лисицами?

- Издеваешься? - взвизгнула девушка.

Саша растянулся на траве и смотрел, как туман над озером медленно движется к их берегу.

- Кто ж мог на тебя потратить любовный приворот? - спросил Саша, кусая травинку.

- Хочешь состариться раньше времени? - засмеялась русалка.

- Ладно, отпущу, если споешь хорошо. Говорят, от вашего пения «кукушкина слеза» в душе расцветает звездным цветом.

- Oh, my God! - девушка закашлялась от смеха. - Чего спеть-то тебе, орел ты мой чернокрылый?

- Тебе лучше знать, русая... Скучно мне. Можешь скуку мою отвести?

Девушка помолчала с полминуты и запела хрустальным протяжным звуком:

Smoke on the water

And fire in the sky...

Песня длилась недолго. Саша не сразу пришел в себя, казалось, что звездное небо вокруг него, звезды сияют в траве, на ветках синих елей, качаются на озерной ряби.

- Ну? - подала голос русалка.

Саша вытащил нож и одним движением разрезал сеть. Русалка молча встала, встряхнула белыми кудрями— пряди упали до колен, взглянула насмешливо в лицо своему спасителю — какие прозрачные глаза, Саша таких и не видел никогда, — развернулась и помахала рукой. И нет ее. Даже трава не зашелестела. Он и не понял сначала ничего — ну ушла и ушла. В груди, как на промокашке, чернильное пятно увеличивалось в размерах — стало ясно, что надо бежать, бежать за ней. Но встать он не мог: вот еще глупости, за русой бежать. Потрогал кусок сети, понюхал — пахло орехами. «Как зовут?” - спросил и поморщился. «Вот я... ку-ку, болван, пень стоеросовый». Саша закрыл глаза, на миг показалось, что на той стороне озера кто-то поет. В груди разливалась сиянием луна. «Глаза прозрачные, как у ящерицы. Утром поставлю сеть. И самый сильный заговор прочту. И медуницу», - улыбался он, засыпая».

- А где «Банзай!»? - томно поинтересовался Кирдудкин.

- Тьфу ты, забыла, - искренне расстроилась я.

- Даааа, - медленно произнесла Таня. - Все эти русалки — форменные сволочи. И главное дело, обожают красивых мужиков...

- Это точно. Это верно подмечено, - вставил карлик, - они мне проходу не давали в...

- Даааа? - раздался голос Леры. - Как интересно!

- Вообще ничего интересного, - Дудкин откашлялся. - Где тут фэнтези, спрашивается? Феи, гоблины, русалки — это ж правда жизни. И Сашка, тьфу ты, втюрился. И в кого? в кого??.. - в русалку белобрысую. Сейчас будет полфильма по лесам за ней гоняться, а она хвостом крутить. Ээээх!

- Эй, алё! - мне стало обидно. - Не нравится — не слушайте. Дело хозяйское.

- Так. Спокойно, - Таня вздохнула. - Давай третью историю. Реалистичную.

- Третью? Как в сказке, что ли? Все по три раза надо? Эх, - я не представляла, что «Саша» будет делать в «третьей части Марлезонского балета».

- Может, поможете? - поинтересовалась я у компании.

- Неее, мы тебе не поможем, - откликнулся Кирдудкин. - Домучивай историю и дело с концом. Даже если ничего не выйдет, отпустим, надоела ты нам уже.

- Ага. Понятно. Домучивать, говорите. Будет вам тогда заключительная история... мучительная, - театрально-таинственно продекламировала я.

- Я люблю все мучительное. Особенно, когда долго кто-то мучается, - поддержала меня Таня.

- А я мучное вообще не люблю, - подала голос Лера.

- Ну, понеслась, - почему-то сказала я.

«За окном шел снег. «Как муку просеивают», - думала Маска. Вообще-то звали ее, конечно, Машка, но эта «Маска» к ней приклеилась с детства, когда она еще букву «ш» не выговаривала и представлялась по-хулигански, как ей думалось, Машкой, под одобрительный хохот взрослых. Было Маске 19 лет. За окном шел мучнистый снег, придавая ночи рождественский винтажный вид. «Как внутри сувенирного стеклянного шара», - Маска расплющила нос и лоб о холодное стекло окна. Час ночи. Маска делала сливовый пирог. Корица, кардамон, мускатный орех, пурпурно-сиреневые сливы, тростниковый сахар, белая горка муки. «Какая мУка», - сказала вслух Маска, хотя рядом не было никого, и прислонила белую мучную руку к оконному стеклу — остался отпечаток. Маска подумала, окунула палец в мучную насыпь и написала на стекле - «Саша К», посмотрела и дописала «Куприянов» и обвела надпись в сердечко. Вздрогнула — зазвонил телефон в коридоре.

- Не спишь? - подруга Лена бодро поинтересовалась из Медведково.

- Сплю.

- А что делаешь?

- Говорю же — сплю.

- Тот, кто говорит, спать по определению не может, - деловито сообщила с другого конца города Лена.

- Угу. Ты права. Я муку просеиваю, - Маска посмотрела на свои белые руки. Повернулась к зеркалу — волосы тоже были поддернуты мучным инеем.

- Маска, я тебя знаю, - хрипло рассмеялась трубка.

- А знаешь, не я одна этим занимаюсь. Выгляни в окно.

- Этот мерзавец не звонил?

- Не надо так его... Нет. Ты же знаешь, он на редакционном задании.

- Больше месяца? И поэтому ты печешь пирог?

- Пеку, - Маска закивала в трубку. - Ты же знаешь, я так успокаиваюсь.

- Завтра опять на работу придешь с мукой в волосах?

Маска закусила губу, внезапно стало себя остро жаль. Села на пол с телефонной трубкой в руке, второй, белой от муки схватилась за лоб. Саша не звонил уже полтора месяца, телефон его был перманентно отключен от действительности, редактор увиливал от разговора о задании, мама делала нехорошие предположения и приводила обидные сравнения, подруги жалели, некоторые даже искренне.

- Я спать пошла, - сказала она сдавленным голосом. В горле пересохло.

- А как же пирог? - Ленка знала, как вернуть Маску в реальность. - Как хоть называется, скажи.

- Сливовый ”Deep Purple”. Разрезаешь, а там все такое тёмно-лилово-фиолето-пурпурное.

- Ого! На прошлой неделе “Beatles”, пирог с черносливом, произвел в редакции фурор. Пашка даже решил, что ты настоящих жуков запекла, визжал так прикольно, - Ленка смеялась. - Но мой любимый — безе “Blondie”. Хрустяще-белый.

- И мой, - Маска вздохнула, - а вот клубничный “Pink Floyd” – любимый... любимый... лю....

- Хватит ныть, ложись спать. Завтра позвонит! - сказала Ленка с невольным сомнением.

- Уже завтра. Понимаешь, Лен. Сегодня уже завтра. Завтра уже сегодня. Я спать не буду.

- Почему?

- Вдруг он...

- Ну ты совсем «ку-ку». Кончай свои «хождения по мукам» и баю-бай!

- Ладно. Допеку и подумаю, - Маска положила трубку.

Она подошла к окну — сердечко осыпалось на стекле, снег больше не пушился сквозь ночь. «У вас закончилась мука? - спросила Маска кого-то там в темноте. - А когда закончится моя?»

В дверь позвонили. «О, Дед Мороз», - Маска посмотрела в глазок. «Бред! Мука у них, значит, вся вышла, так деды морозы посыпались».

- Поздновато пришли, дедушка, - прокричала Маска в дверь, - на дворе февраль.

- Маш, это я.

Маска узнала голос, стало нечем дышать. На пороге стоял Саша. Из-под сиренево-белых синтетических волос выбивались черные кудри, темные глаза улыбались.

- Вот, держи, клюква для ”Cranberries”, черника для ”Shocking Blue”, - Саша протягивал пакетики с замороженными ягодами.

Маска медленно забрала подарки и прижала к груди, даже не почувствовав обжигающий холод.

- У тебя там как вообще? - Саша показал головой на кухню, - как называется?

- Глубоко фиолетово. Вот как это называется, - Маска начала смеяться.

- Откуда я вернулся, там все так же называется. Очень глубоко и очень фиолетово.

Саша снял шапку вместе с париком и бородой и, прихрамывая, подошел, обнял Маску. Они стояли так долго, он уткнулся в белую мучную макушку девушки, а за шиворотом, на руках и даже босых ногах Маски таял снег, осыпающийся с красного новогоднего кафтана».

- Банзай! - крикнул Кирдудкин. - Наконец-то завершилась эта мутная история.

- Ну, ладно! - Таня выдала что-то вроде вежливой улыбки. - Не всё, конечно, получилось — последняя история была явно лишней, но кое-что можно использовать. Собирательный образ понятен, детали доработаем. Вы свободны, женщина.

«Женщина» звучало официально-обидно-прощально. Я было открыла рот, чтобы все-таки задать вопрос про то, как они собираются оживлять собирательный образ, созданный, на минуточку, мной. Но Таня покачала головой, Кирдудкин недовольно крякнул, а Лера отвернулась. Внизу скрипнула дверь, и узкий треугольник света лег на «шахматный» пол парадного.

Двор встретил меня множеством разнообразных звуков: болтали воробьи, на скамейке сидели две интеллигентные старушки и мило щебетали, дворник - а это был он, я не сомневалась, только дворники носят такие фартуки, - мёл чистый асфальт и пел что-то знакомое. Ну, конечно. “Smoke on the water and fire in the sky”. Я улыбнулась, дворник в ответ подмигнул. На четвертом этаже распахнулось окно, белый тюль вырвался и замахал крыльями на фоне голубого летнего неба.

- Саша! - девушка с длинными светлыми волосами радостно кричала в проеме окна, - Саша, милый! Иди обедать!

Я вертела головой в разные стороны, но Саша не появился.

- Дамочка! - дворник держал ворота, - скорей вытряхивайтесь. Ваше время истекло!

Я не заставила себя упрашивать, лишь напоследок обернулась, надеясь увидеть Сашу. Но дворник быстренько вытолкал меня за пределы двора и уже через чугунные прутья ворот ухватил меня за запястье.

- Бутылочку отдайте. Всё равно пустая. Зачем с собой носить?

Я послушно вытащила из сумки зеленую бутыль, она была полная и даже, похоже, запечатана. Мимо глаз проплыла этикетка. То, что до этого виделось мне как набор виньеток и готических букв, сложилось в надпись «Живая вода». «Ничего себе названьице у абсента», - подумала я и зашагала прочь.